Глава 10 Доводы защиты

По завершении чтения версии обвинения нам предоставили три недели на подготовку. Наконец-то мы узнали, с какими обвинениями мы столкнулись, однако я недооценивал объем работы, необходимый для подготовки наших возражений.

Версия обвинения почти полностью основывалась на захваченных у противника документах. В июле 1945 г. специальное подразделение американской армии получило задание «собирать, оценивать и систематизировать документальные свидетельства на Европейском театре военных действий с целью использования их для судебного преследования основных военных преступников Международным трибуналом».

Следует отметить тенденциозность в подборке документов, которые устанавливали, что преступление имело место быть, но совершил его не обязательно обвиняемый, а кто-либо из более высокопоставленных военных преступников. Подобранные таким образом бумаги переправлялись в здание Пентагона в Вашингтоне, где их тщательно сортировали и анализировали с целью решить, «оставить их или нет в качестве доказательств для обвинения». Отобранные документы сфотографировали, а оригиналы заперли в несгораемых сейфах.

В 1948 г. в Вашингтон была направлена британская следственная группа по военным преступлениям. Они изучили «оставленные в качестве доказательств для обвинения» документы и выбрали относящиеся непосредственно к Манштейну. Бумаги эти отправили в Лондон, где многочисленный исследовательский персонал, состоявший в основном из немцев, отобрал те из них, которые обвинение могло бы пожелать использовать. А нас снабдили копиями.

Остальную часть полученных из Вашингтона документов разместили в архивной комнате в Гамбурге. Эта комната раньше служила концертным залом. Стены здесь сплошь были заставлены папками, а через все помещение тянулось еще несколько стеллажей с бумагами, высотой в шесть футов каждый. Препятствия, выпавшие на долю защиты, были очевидны. Единственными доступными документами являлись только специально подобранные для обвинения, а на предмет нужности для защиты немецкие бумаги попросту никогда не изучались. Мы имели доступ только к малой части всех этих документов. Наш штат в Гамбурге не смог бы справиться даже с мизерной долей бумаг, и только в самый последний момент нам удалось обнаружить несколько существенно важных для защиты документов. Вряд ли мы когда-либо узнаем, сколько еще осталось других подобных свидетельств. Не следует забывать, что подавляющее большинство использовавшихся против фон Манштейна документов обвиняемый никогда не видел и об описывавшихся в них инцидентах никогда не слышал. Такие бумаги никогда бы не приняли к рассмотрению в обычном английском суде, к тому же по ним было чрезвычайно трудно вести защиту. У нас не имелось никаких возможностей для сбора свидетельств по этим событиям, и поэтому, в целях получения информации, мы вынуждены были сделать обращение в прессе. Мы получили множество писем от очевидцев. Большинство из них оказались неподписанными, поскольку люди в Германии боялись оказаться вовлеченными в процесс.

Обвинение задействовало штат, состоящий примерно из двух десятков мужчин и женщин, юристов, прокуроров, экспертов по военной истории, – и у них ушло несколько лет на подготовку дела. У нас же имелись только бывший начальник штаба фон Манштейна генерал Буссе, секретарь и три машинистки. За время процесса мы обзавелись еще парой машинисток.

Наш штат приложил все усилия, дабы недостаток в численности компенсировать энтузиазмом. Генерал Буссе всецело посвятил себя работе, а в военных вопросах показал себя надежным экспертом, на которого можно было положиться. Он служил начальником оперативного отдела штаба Манштейна в Крыму и его начальником штаба на Украине. Позднее ему выпала нелегкая задача командовать 9-й армией, защищавшей Берлин. Он получил приказы от Геббельса, последнего не потерявшего самообладание из нацистских лидеров, как можно дольше сдерживать русских, чтобы западные союзники смогли достичь Берлина. В те трагические дни, пока британцы выжидали на Эльбе, ему приходилось из последних сил удерживать город малыми силами, не считая остатков гитлерюгенда.[83] Однако все его усилия оказалось тщетными, поскольку Германию уже разделили в Ялте. Теперь генерал Буссе состоял в нашем штате, безвозмездно посвятив себя защите своего командира. Замечательным человеком оказался этот Буссе.

Фрейлейн Михаэльсен во время войны занималась прослушиванием британских радиопередач и в совершенстве владела английским. Фрау фон Вертер, дочь владельца верфей «Блум и Восс», чей муж во время процесса только что вернулся из русского плена, также прекрасно знала английский. Обе эти добропорядочные немки всей душой презирали своих соотечественников, работавших на сторону обвинения. Герр Шахт, наш секретарь, служил артиллерийским офицером под командованием Манштейна. Он обладал замечательным талантом к обнаружению документов, а в вопросах международного права разбирался лучше всех нас, вместе взятых. Все они расценивали защиту фон Манштейна в качестве своего рода «крестового похода» и готовы были трудиться сверхурочно, изо дня в день. Что нам и пришлось делать.

Приступал я к работе в 6 утра и заканчивал лишь к полуночи. Сэм Силкин, чей мозг лучше работал в более поздние часы, начинал в девять и заканчивал к двум или трем часам ночи, трудились мы и в выходные дни. Наши немецкие коллеги понятия не имели о том, как снимать свидетельские показания, поскольку этого не требовалось в их юридической процедуре, так что допрашивать всех свидетелей пришлось нам с Сэмом. Наша работа кардинально отличалась от работы английского адвоката. В Англии, когда дело уже готово, адвокат получает резюме, на основании которого строит защиту. В Германии же мое положение напоминало должность председателя комитета обороны, где я должен был взять на себя ответственность за всю подготовку дела и большую часть работы проделать сам.

Обвинение представило документы без какой-либо ссылки на кампании, во время которых произошли инциденты. Нашей первоначальной заботой стало вписать различные инциденты в контекст войны, дабы разобраться, что на самом деле доказывали документы, и подготовить соответствующие возражения по таким событиям. Я часто задаюсь вопросом: как мы со всем этим справились? На самом деле не слишком удачно. Версию защиты так и не удалось полностью подготовить. За все время процесса нам постоянно приходилось наверстывать упущенное. Все время обнаруживавшаяся новая информация проливала совершенно новый свет на различные события. Что наглядно иллюстрируют показания заключенных Ландсберга. Ничто не вызвало у меня большей тревоги, чем заявления офицеров СД. Мои немецкие коллеги подвергли каждого из них перекрестному допросу еще до того, как были сформулированы обвинения против фон Манштейна, и до того, как у защиты появились хоть какие-то материалы, на основании которых можно было бы вести перекрестный допрос. Из их показаний следовало, что армия принимала участие в деятельности СД и что фон Манштейн знал обо всем происходившем.

Поначалу мы старались опротестовать все подобные свидетельства на том основании, что при назначении комиссии, а также в методах выполнения ею своих задач имелись некоторые отступления от правил. Затем попытались добиться того, чтобы свидетели предстали перед судом и у нас появился бы шанс подвергнуть их перекрестному допросу. Обе просьбы отклонили. Тогда я попытался дискредитировать свидетельские показания офицеров СД, представив отчет американской Комиссии по расследованиям о методах, использовавшихся американскими следователями в судах над военными преступниками. Комиссия, состоявшая из судей Симпсона и Ван Родена и полковника Лорензена, помимо всего прочего сообщила, что из 139 случаев, которые они расследовали, в 137 у свидетелей оказались повреждены яички от ударов, нанесенных американскими следователями. Мое представление этого отчета привело к серьезной перепалке со стороной обвинения. «Не собирались ли вы предположить, что свидетели из Ландсберга подвергались пыткам?» – вопрошали они. Если нет, то представление мною отчета Симпсона более чем неуместно. Я возразил, что у меня не было возможности подвергнуть свидетелей из Ландсберга перекрестному допросу, но, скорее всего, их яички в полном порядке. Будучи людьми гестапо, они безусловно с готовностью выложили в точности то, что хотели услышать их американские следователи. И действительно, благодаря этому они до сих пор оставались в живых. Значимость отчета Симпсона состояла в том, что он показал альтернативу показаниям в угоду обвинению.

Все это крайне рассердило обвинение, а в результате оказалось совершенно ненужным, когда в последний момент мы обнаружили оригинал аффидевита (письменное показание под присягой. – Пер.), подписанного одним из офицеров СД, категорически опровергавшего все показания, которые они дали перед комиссией, и из которого стало совершенно очевидно, что армия не имела ни малейшего отношения к деятельности СД. С предъявлением этого аффидевита показания свидетелей из СД попросту исчезли из дела. Эти люди при нацистах убивали, а при союзниках – лжесвидетельствовали.

Когда наконец я встал, чтобы приступить к защите, шел уже двадцать второй день процесса. Я начал с изложения перед судом некоторых проблем, с которыми нам пришлось столкнуться:

«Итак, сэр, пришло время приступить к защите фон Манштейна. Разумеется, это чрезвычайно ответственная и невероятно сложная задача. Более того, возможно, что она просто безнадежна. Временами у меня возникает ощущение того, что из-за основополагающих принципов юридической процедуры Королевского предписания и ввиду возникших перед защитой проблем ни один генерал, когда-либо командовавший армией, не смог бы быть оправдан судом победителей. Вот те проблемы, с которыми нам приходится иметь дело.

Обвинения против фон Манштейна не основываются ни на одном из известных или общепринятых законов. Более того, как уже отметило обвинение, все трибуналы, рассматривавшие этот закон, приходили к совершенно различным заключениям по поводу его сути. Обвиняемый вынужден столкнуться с обвинительным актом, который нигде не ссылается на закон, который, как ему сказали, он нарушил, или на действия, которые он, как личность, должен был предпринять. Этот обвинительный акт затрагивает не одну проблему, как того требуется от обычного обвинительного акта, но целый ряд не связанных между собой проблем, которые в некоторой степени перекрывают и запутывают одна другую.

Сэр, здесь, по сути, не существует правил, касающихся доказательств, поэтому сторона защиты никоим образом не может знать, является ли какой-то определенный факт доказанным или нет. Подборка документов из обширной базы бумаг Пентагона осуществлялась на основании того, что конкретно они инкриминируют. Мы не имели возможности – и тут нет вины стороны обвинения – тщательно изучить все эти документы, дабы отобрать те, что говорят в пользу Германии или обвиняемого.

Сэр, наши свидетели напуганы. Те, кто давал показания в судах над военными преступниками, без всякого предупреждения, один за одним оказывались под арестом, и данные ими показания использовались против них же самих в немецких или союзнических судах. Разумеется, то же самое произошло и в случае фон Манштейна.

В основном мы имеем дело с инцидентами, которые совершенно не известны обвиняемому. Мы вынуждены полагаться на показания связавшихся с нами людей – вот одна из наших проблем, относящихся к свидетельствам. Лишь только тогда, когда газеты опубликовали обвинения, у нас появилась возможность отыскать очевидцев – и то только благодаря тому, что они сами связались с нами. Мы обратились к людям с такой просьбой. Две трети полученных нами писем не подписаны. Наш информатор пишет: «Мне есть что сообщить вам или дать показания. Но я не осмеливаюсь назвать свое имя. В Германии у меня есть враги. И родственники в русской зоне оккупации». Нам трудно понять, что означает страх в нынешней Германии, понять тревогу людей, вынужденных залечь на дно».

Затем я перешел к законам:

«Международное право значительно отличается от внутригосударственного. Внутригосударственное право основано на принципе подчинения. Мы подчиняемся законам короля, потому что мы его подданные. Страны не подчиняются никому, поскольку они обладают суверенитетом. Таким образом, международное право основывается не на подчинении, а на взаимном соглашении. Оно состоит из точно сформулированных обязательств, исходящих из устоявшихся обычаев стран в их взаимоотношениях. Не существует никаких международных органов власти. Выполнение нарушенных соглашений может быть навязано только посредством войны или репрессалий, которые заключаются в выполнении незаконных действий в целях принуждения другой страны к поведению в рамках закона. Международное право в некотором смысле имеет меньшую силу, чем договорные обязательства, поскольку в каждом соглашении подразумевается оговорка, что все обязательства зависят от обстоятельств и остаются неизменными только при неизменности самих обстоятельств. Международным юристам этот пункт известен как sic rebus stantibus (оговорка (клаузула) о неизменности обстоятельств. – Пер.). Юристы, подготавливающие договор, стремятся с абсолютной точностью определить включенные в него обязательства. Государственные деятели, подготавливающие международное соглашение, зачастую подбирают самую неопределенную формулировку. Лорд Фредерик Моэм (английский юрист и судья, в 1938–1939 гг. занимал пост лорд-канцлера. – Пер.) как-то заметил: «Международное право означает не более чем свод правил, которые независимые цивилизованные государства согласились соблюдать в своих взаимоотношениях. Международное договорное право тщательно рассматривалось международными юристами и дальновидными государственными деятелями. Не существует никаких общепринятых мер, принуждающих к выполнению соглашений, и, таким образом, никакой суд не обладает юрисдикцией (за исключением случаев точно сформулированных соглашений) объявить финансовую несостоятельность государства и принудить его к выплате долга, поскольку международные соглашения сформулированы и воплощены в жизнь совсем не так, как частные контракты, и их пункты соглашения в большинстве случаев сознательно выражены в самых неопределенных фразах».

Существующие между странами подразумеваемые или общепринятые обязательства, разумеется, еще более неопределенны. В ряде случаев, среди которых и вопрос с заложниками и репрессиями, страны, после длительных консультаций, решили не устанавливать вообще никаких законов, тем не менее признавая, что предел их применению существует, но он слишком неопределенный, чтобы внятно изложить его.

Перед последней войной не вызывало сомнений, что ни один человек не мог быть обвинен в преступлении по причине того, что он действовал вопреки международному праву. Обязанности человека состояли в том, чтобы подчиняться законам его собственной страны или страны, в юрисдикции которой он оказался. Никаких других обязательств у него не было.

По сути, международное уголовное право следовало создавать заново, поскольку военные действия и довоенное международное право давали слишком ненадежную основу для свода уголовных законов. Свод цивилизованных уголовных законов должен опираться на четко очерченный круг запретов. Более чем неопределенный кодекс поведения и невнятно выраженные соглашения, составляющие международное право, не содержат таких четко определенных запретов. Лорд Дигби (член обеих палат парламента, в 1641 г. главный адвокат Стаффорда, с 1642 г. советник Карла I. – Пер.), говоря 300 лет назад об импичменте Стаффорда (в 1640 г., по настоянию английского парламента, был осужден и в 1641 г. предан казни советник короля Карла I, граф Стаффорд; тогда же было утверждено правило импичмента – право парламента привлекать к суду высших сановников. – Пер.), прибегнул к следующим словам: «Сначала пометьте дверь крестиком, а затем уж наказывайте того, кто в нее войдет». Довоенное международное право не пометило двери, в которые людям нельзя было входить. На практике международный уголовный закон был построен на принципе ex post facto, дабы соответствовать инкриминируемому поведению тех, кого заранее решили наказать. Это плохой закон, созданный для самых закоренелых преступников. Примечательно, что, если бы вступил в силу любой из представленных ООН или Совету Европы проектов книги Всеобщей декларации прав человека, эти процессы оказались бы запрещены».

Вот соответствующие положения Декларации:

Статья 10

Каждый человек для определения его прав и обязанностей и для установления обоснованности предъявленного ему уголовного обвинения имеет право, на основе полного равенства, на то, чтобы его дело было рассмотрено гласно и с соблюдением всех требований справедливости независимым и беспристрастным судом.

Статья 11

1. Каждый человек, обвиняемый в совершении преступления, имеет право считаться невиновным до тех пор, пока его виновность не будет установлена законным порядком путем гласного судебного разбирательства, при котором ему обеспечиваются все возможности для за щиты.

2. Никто не может быть осужден за преступление на основании совершения какого-либо деяния или за бездействие, которые во время их совершения не составляли преступления по национальным законам или по международному праву. Не может также налагаться наказание более тяжкое, нежели то, которое могло быть применено в то время, когда преступление было совершено.

Таким образом, мой первый аргумент состоял в том, что инкриминируемые фон Манштейну деяния, согласно международному праву, не являлись уголовно наказуемыми, и суд должен опираться на международные законы, а не послевоенный Устав Нюрнбергского трибунала. Международные и американские суды следовали Нюрнбергскому статутному праву (право, выраженное в законодательных актах; в данном случае в Уставе (статуте) Нюрнбергского трибунала. – Пер.). Это право неприменимо к военным судам, учрежденным Королевским предписанием.

Законы Нюрнбергского трибунала можно проследить в приговорах международных военных судов в Нюрнберге и Токио, а также в проводившихся после Нюрнберга процессах над менее значительными военными преступниками. Эти последние суды, в большинстве своем американские, действовали на основании закона № 10 («Наказание людей, виновных в военных преступлениях, преступлениях против мира и против человечества». Принят 20 декабря 1945 г., Берлин. – Пер.) Контрольной комиссии (Союзная контрольная комиссия – название органов контроля над странами – членами оси в переходный период после их выхода из состояния войны со странами – членами антигитлеровской коалиции в результате подписания договора о перемирии или капитуляции. – Пер.), который в общих чертах воспроизводил Нюрнбергский статут и еще дополнительно исключал ряд обстоятельств, освобождающих, согласно международному праву, от ответственности. В американских судах заседали государственные судьи (судьи в системах государственного суда США; обычно избираются на определенный срок; в этом их отличие от федеральных и британских судей, назначающихся пожизненно. – Пер.). Их решения не представляли бы особых проблем, ограничься они одними только Нюрнбергскими законами, как предписывал им закон № 10 Контрольной комиссии. Однако вместо этого они стремились подкрепить свои решения ссылками на общие принципы международного права, в котором показали столь малую осведомленность. В деле фон Манштейна обвинение полагалось на эти политические манифесты, за что подверглось резкой критике с моей стороны. Британские военные суды не мотивировали своих решений. Их заключения не содержали ссылок ни на Нюрнбергский статут, ни на закон Контрольной комиссии. Они просто определяли военное преступление как нарушение законов и обычаев войны. Я бы добавил, что имеются в виду законы и обычаи войны, известные международному праву на момент совершения деяния.

Я обратил внимание суда на происхождение Нюрнбергского Устава и отметил, что его статут явился актом держав-победительниц, который, согласно прописанным в нем условиям, применялся только к гражданам оси, и что среди источников международного права нет места односторонним актам победителей.

Далее я продолжил:

«Итак, если Нюрнбергский устав не является частью международного права, то что тогда представляют собой решения, вынесенные на основании этого Устава? Эти решения стали результатом четырехстороннего акта. Русские участвовали в нем в части осуждения на смерть различных людей за преступный сговор с целью развязывания агрессивной войны против России. Что характерно, русские назначили прокурором старшего офицера, а судьей младшего из того же ведомства. Последний после этого получил назначение на должность коменданта концлагеря Заксенхаузен (нацистский концентрационный лагерь рядом с Ораниенбургом в Германии; до 1950 г. существовал как пересыльный лагерь НКВД. – Пер.). В решениях опускались все упоминания об убийствах в Катынском лесу, что несколько умаляет их же собственное требование беспристрастности. Делегированная этими решениями власть всецело легла на репутацию прославленного английского судьи, лорда Оукси (Джеффри Лоуренс, главный британский судья во время Нюрнбергского процесса и президент Судебной группы. – Пер.); и он обладал бы еще большей властью, имей он меньше коллег.

Американские трибуналы, заседавшие в Нюрнберге, применяли статутное право, являющееся оккупационным статутом и у которого не больше оснований считаться международным законом, чем у Нюрнбергского устава. Это еще один односторонний акт власти победителей. И это, сэр, признали сами американские трибуналы. Они заявили, что оккупационный закон не является частью международного права, и предприняли попытку истолковать международное право так, словно оно существовало отдельно от устава. Исключительно в интересах собственных решений.

Но тогда такие заявления должны зависеть от полномочий сделавших их судей, а не от их репутации в качестве юристов-международников, однако необходимых полномочий они не имеют, поскольку это американские, а не международные суды. Проще говоря, американский суд – это не личная репутация судьи.

Затем я постарался выяснить, что собой представляли американские судьи. Это не федеральные, а государственные судьи, и большинство из них являлось «судьями из прерий», то есть прибыло со Среднего Запада США, где международные вопросы практически никогда не поднимались. Часть из них выборные, а не назначенные судьи; государственные судьи в Америке назначаются в результате политических избирательных кампаний. Я, сэр, откровенно говоря, просмотрел список их имен и не обнаружил – думаю, что любой юрист-международник тоже не обнаружит, – ни одного знакомого. При всем уважении, я должен заявить, что они не обладают сколь-нибудь значительным весом или авторитетом в толковании международных законов. Когда дело дошло до документальных доказательств, а именно это им приходилось упоминать в своих заявлениях, стало совершенно ясно, что они прочли одну-две книги по этой теме, однако их решения показывают довольно глубокое непонимание задействованных здесь принципов. Некоторые из этих принципов я рассмотрю подробно, но, возможно, наиболее примечательное, с точки зрения юриста-международника, заявление было сделано на процессе Верховного главнокомандования. Вот как оно звучит: «Обвиняемому не удалось оправдать себя на основании освобождающих от ответственности обстоятельств, заявляя, что кто-то другой совершал подобные преступления или прежде, или после предполагаемого совершения преступления обвиняемым». Похоже, такое заявление определенно игнорирует суть международного права, которое является не более и не менее чем системой «tu quoque» (с лат. буквально – и ты тоже; аргумент, позволяющий государству-ответчику утверждать, что государство-заявитель также нарушило какую-либо международно-правовую норму. – Пер.). Это своего рода соглашение «Я не сделаю этого с тобой, если ты не сделаешь того же со мной; но если ты сделаешь это со мной, то мои обязательства аннулируются». С последующими санкциями: «Мои обязательства аннулируются; если ты начнешь что-либо против меня, то же самое произойдет и с тобой». Вот что такое международное право. Самый очевидный тому пример – использование отравляющих газов в войне 1914–1918 гг. Немцы начали, мы продолжили. И не в качестве репрессалий, призванных вынудить немцев прекратить использование газа; этого можно было добиться практически немедленно. У нас имелось больше газа, и ветер в основном дул туда, куда нам было надо. Мы продолжали использовать газ, потому что он являлся дающим нам преимущество средством поражения, и наши обязательства воздерживаться от применения отравляющих веществ аннулировались, когда их стали использовать немцы.

И весь основополагающий принцип закона о репрессалиях (который касается не только театра военных действий, но и всего закона о блокаде, закона о военных действиях на море и дипломатического закона) основывается на этом фундаментальном утверждении международного права; обязательства одной стороны аннулируются при нарушении их другой. И обсуждающий международное право суд, который может заявить, что «обвиняемому не удалось оправдать себя на основании освобождающих от ответственности обстоятельств, заявляя, что кто-то другой совершал подобные преступления или прежде, или после предполагаемого совершения преступления обвиняемым», совершенно открыто показывает понимание внутригосударственного закона и полную неосведомленность в сути международного права.

В процессе рассмотрения этого дела, когда я подойду к рассмотрению Русской кампании, я попрошу суд оценивать ситуацию такой, какой она являлась на самом деле, и иметь в виду, что большинство обычных правил и обычаев войны оказались аннулированными на самой ранней стадии, если их вообще придерживались, поскольку ни одна из сторон их не признавала. Как применявшийся обеими сторонами в войне 1914–1918 гг. отравляющий газ. Обязательства аннулировались».

Затем я обратился к крайне важному вопросу о приказах вышестоящего командования, как освобождающих от ответственности за преступления обстоятельствах: «Фельдмаршал фон Манштейн в своих показаниях в Нюрнберге утверждал – и здесь это поставлено ему в вину, – что его обязанность, как солдата, подчиняться приказам. Вот что он сказал: «Обязанность военного – полностью и беспрекословно выполнять приказы; не подчиняться приказам у солдата просто нет права». Сэр, на эту же тему высказывался и другой фельдмаршал. Цитирую: «Люди должны научиться выполнять приказы – даже когда все их инстинкты решительно восстают против этого. Я солдат, и я всегда выполняю приказы». Это сказал фельдмаршал Монтгомери в своей речи в Глазго 28 октября 1946 г. Сэр, в моем представлении мнения, высказанные этими двумя фельдмаршалами, абсолютно правильные. Для исполнения долга старшего офицера не существует никаких юридических ограничений. А вопрос, соответствует или не соответствует приказ международному праву, уже забота правительства, а не командующего. Приказ может находиться в вопиющем противоречии с международным правом, он может касаться убийства мирных жителей или граждан нейтральной страны, но тем не менее долг старшего офицера подчиниться ему. Когда флот Виши (режим Виши, официальное название Французское государство – коллаборационистский режим в Южной Франции; существовал в 1940–1945 гг.; официально придерживался нейтралитета, но фактически поддерживал политику стран оси. – Пер.) отверг ультиматум адмирала Сомервилла (Джеймс Фаунс Сомервилл, 1882–1949 гг. – один из самых знаменитых британских адмиралов Второй мировой войны; в 1940 г. командовал базирующимся в Гибралтаре оперативным соединением «H» («Эйч») Британского флота), последний получил приказ открыть огонь. Адмирал выразил протест: мы были в мире с Виши. Сомервилл нашел поддержку своему протесту в Адмиралтействе. Однако Уинстон Черчилль и Военный кабинет отклонили протест, и адмирал Сомервилл подчинился. Французский флот был потоплен,[84] погибло 1500 французов (3 июля 1940 г. значительная часть французского флота была расстреляна в Мерс-эль-Кебире – операция, проведенная после подписания перемирия Франции с Германией с целью недопущения попадания кораблей флота под контроль Германии. – Пер.).

Сэр, есть ли у кого-либо из вас хоть малейшие сомнения в правоте адмирала Сомервилла, подчинившегося приказу?

Он полностью выполнил свой приказ, и здесь не идет речь о формальном подчинении. Он исполнил приказ так добросовестно, как только смог.

Есть ли у кого-либо из вас хоть малейшие сомнения в его правоте? Стал бы кто-то из вас колебаться отправить адмирала в отставку, если бы он, поступив наоборот или хотя бы недобросовестно исполнив свои обязанности, изменил своему долгу англичанина и адмирала?

Сэр, подчинение требует добросовестного исполнения воли командира, оно не требует обдумывания правил или чего-то подобного. Долг призывал адмирала Сомервилла подчиниться, и он подчинился. Если бы мы потерпели поражение и наши победители решили бы наказать его, сомневался ли кто-либо из вас, что это грубое злоупотребление властью? Считаете ли вы, что найдется хоть один служивший под командованием адмирала моряк – а Сомервилла на флоте любили, – кто не решился бы отомстить за него?

Но, сэр, пойдем еще дальше. Есть ли у кого-либо из вас хоть малейшие сомнения в том, что Уинстон Черчилль, отдавая этот приказ при сложившихся обстоятельствах, был прав?

Произошедшее находилось в вопиющем противоречии с международным правом – было убито 1500 французов, – но я считаю, что найдется совсем немного тех, кто хоть на йоту усомнился бы в правильности этого приказа. От него зависела безопасность нашей страны. Мы, как нация, доверили нашему правительству право и даже вменили в обязанность преступать международное право, если от этого зависит безопасность нашего государства. Мы требуем от нашего правительства решительности в принятии решений, подобных тому, что принял Черчилль по Орану (имеется в виду Мерс-эль-Кебир, находящийся рядом с Ораном. – Пер.) и Нельсон по Копенгагену (со 2 по 5 сентября 1807 г. английский флот осуществлял бомбардировку Копенгагена; за три ночи произведено 1400 залпов, погибло не менее 2000 жителей, разрушено каждое третье здание; первый и наиболее значительный эпизод англо-датской войны 1807–1814 гг.; вошел в историю как один из первых в Новое время примеров использования превентивной войны; вызван опасениями Англии возможностью вступления Дании с ее сильным флотом в войну на стороне Наполеона. – Пер.). И мы, как страна, приняли ответственность за последствия на себя. Вот почему в корне несправедливо наказывать на основании международного права отдельные личности; ответственность за последствия берет на себя страна. Однако сейчас фон Манштейн, как немец, несет ответственность за последствия. Это неправильно. По моему мнению, подвергать лично его наказанию за исполнение приказов, которым он был обязан подчиняться, противоречит международному праву, а также законам и обычаям войны. Надеюсь, сэр, что мое заявление будет правильно понято судом. Я не могу представить себе ничего более катастрофичного для нашей страны, чем если бы мы приняли положение о том, что старшие офицеры не обязаны подчиняться и добросовестно выполнять приказы их собственного правительства. Дважды безопасность нашей страны зависела от нашей воли преступить международное право. Все должно решать правительство.

Я ограничусь случаем со старшими офицерами. Если, сэр, младший офицер отдает, например, приказ о расстреле пленных, то в этом случае я соглашусь, что тут существует обязанность не подчиняться приказу. Подчиненный должен понимать, что у младшего офицера нет полномочий отдавать подобный приказ. Суть именно в том, кто имеет полномочия на отдачу приказа. С другой стороны, суверенное правительство имеет полномочия на отдачу любых приказов, включая те, что преступают международное право. Вот мерило обязанностей, которого мы всегда требуем от своих командиров».

На процессе фон Листа американские судьи заявили, что «приказ вышестоящего командования не является освобождением от ответственности за преступления и что на этом базируется правило международного уголовного правосудия, признанное большинством цивилизованных государств.

Тогда, сэр, корректность или некорректность этого утверждения зависит от того, что подразумевается под вышестоящим командованием. Приказы вышестоящего командования всегда являются освобождающим от ответственности за преступления обстоятельством, если отдающий приказ обладает такими полномочиями. Указ короля является законом для парламента. То есть это внутригосударственный указ суверена. Возьмем такой невероятный пример – если король приказал парламенту истребить всех рыжих в стране, то, с точки зрения внутригосударственного закона, такое истребление не будет преступлением, поскольку санкционировано королевским указом.

Теперь, в поле международного права (в том, что касается наших взаимоотношений с другими странами), король в своем совете, то есть в кабинете министров, является верховной властью. Согласно нашей конституции, в совете король обладает полномочиями заключать договоры, а такие полномочия включают в себя и право суверенного государства нарушать международное право. Приказы правительства своим генералам в должности командующего, касающиеся действий против другого государства, обладают в точности той же властной силой, что и указы парламента во внутригосударственной сфере. Любая другая точка зрения будет означать, что Британия перестала быть суверенным государством».

Я вернулся к этой важной теме в своей заключительной речи:

«Ранее, до 1944 г., мы, как страна, воздерживались от наказания наших противников, если они действовали на основании приказов вышестоящих командиров, и в руководстве нашим войскам предписывалось то же самое. В 1944 г. мы изменили этому правилу и заявили о праве подвергать наказанию, даже если деяние совершено по приказу вышестоящего командования.

По мне, сэр, так это скорее нецивилизованное изменение, хотя я не утверждаю, что оно незаконно, раз уж оно утверждено высшим руководством. В любом случае это не имеет отношения к защите, о которой я сейчас говорю, поскольку я рассматриваю защиту государственного акта, признанного не только нашим внутригосударственным правосудием, но и правосудием всех цивилизованных государств. Там, где дело касается отдельной личности, внутригосударственное право его страны должно всегда иметь приоритет над международным.

Международное право – это договор между странами; внутригосударственное право – это обязанности отдельной личности перед его государством.

Весь смысл Оранского инцидента состоит в том, что действия, предпринятые нашими людьми, и действия, предпринятые нашим премьер-министром, были правомочными по причинам того, что они совершенно не зависели от международного права. Имелось ли соответствие с международным правом или нет, не имело ни малейшего отношения к долгу адмирала подчиняться, точно так же, как не имело ни малейшего отношения к долгу премьер-министра предпринять необходимые действия для защиты нашей страны в момент наивысшей опасности. Эти действия государства являются действиями, на которые мы должны положиться в целях нашей защиты, и вопрос, соответствовали ли они международному праву, никак не уместен; законной или противозаконной была обязанность адмирала подчиняться премьер-министру, каким бы ни был закон. Вот в чем суть.

Однако, сэр, что касается сферы закона, то, если бы кого-нибудь из них обвинили в убийствах, произошедших в ходе инцидента, то их признали бы невиновными. Освобождающим от ответственности обстоятельством для них стал бы государственный акт. Суду предъявили бы свидетельство Короны о том, что бомбардировка была санкционирована правительством, и суд не стал бы углубляться в вопрос, а вынес бы вердикт о невиновности. Таков закон в отношении этого случая.

Сэр, этот принцип, насколько мне известно, признан всеми суверенными странами. Никакая отдельная личность не может нести ответственность за действия государства. Я не собираюсь нагружать вас перечнем авторитетов в этом вопросе. Просто процитирую один пример и приведу ссылку на книгу. Это Каталог Международного права Мура, том 2. Он прекрасно иллюстрирует смысл вышесказанного. Находится под заголовком «Каролина».

В 1837 г., во время восстания против британского правления в Канаде, мы обстреляли американский пароход «Каролина», считая, что на его борту находятся бунтовщики. Хотя оснований для этого не имелось. Корабль загорелся и рухнул в Ниагарский водопад. Погибли американцы. В 1840 г. в Нью-Йорке, за участие в инциденте, был арестован британский подданный, Маклеод. Наш посол потребовал его немедленного освобождения, мотивируя это тем, что уничтожение «Каролины» являлось государственным актом, совершенным людьми, состоявшими на службе ее величества королевы. Американский государственный секретарь, Вебстер, признал данный аргумент и отметил: «Принцип государственного права, который официально одобрен цивилизованными странами и который американское правительство не намерено оспаривать, состоит в том, что человек, являющийся членом признанной воюющей стороны, действующей на основании полномочий, данных ей правительством, не может быть признан ответственным за какие-либо нарушения закона».

Статуты Нюрнберга и Контрольной комиссии учредили особый закон, но этот суд – английский суд, действующий на основании английского права, а английское право, по моему твердому убеждению, не оставляет сомнений на этот счет.

«По причине географического положения нашего острова, при необходимости нам следует – как в случаях с Копенгагеном и Ораном – предпринимать решительные и незамедлительные действия, даже если они нарушают международное право и законы и обычаи ведения войны. И если мы признаем любой из принципов, способных ввергнуть наших генералов в сомнения, мы подвергнем нашу страну опасности. Если только мы желаем оставаться суверенным государством, мы должны сохранять за собой это право. Оно принадлежит нашей нации, и только вся нация может нести ответственность за его претворение в жизнь. Для нас и для безопасности страны это жизненно важные вопросы. Нам следует крайне внимательно относиться к ним.

Я уже рассматривал юридическую основу этого правила, но повторюсь, что правовая основа в данном случае неуместна, поскольку этот случай не для юристов, а для вас. Вопрос этот должен решаться скорей на основе солдатского инстинкта, а не юридической логики. Я взываю к тому простому факту, что вы, как старшие офицеры, прекрасно понимаете, что в военное время долг обязывает вас подчиняться полученным от своего правительства приказам, и, на основании этого, прошу вас признать справедливость того, что долг фон Манштейна состоял в подчинении приказам его правительства.

Я прошу вас отказаться, и отказаться решительно от осуждения его за любое деяние, которое, согласно свидетельствам, явилось результатом приказа его правительства, поскольку подобные деяния не могут вменяться в вину отдельной личности».

Затем, указав суду на проблемы, вставшие перед защитой из-за невозможности знать, какой именно закон применит трибунал, я перешел непосредственно к обвинениям:

«Итак, сэр, неопределенность закона влечет за собой и неопределенность обвинительного акта. Цель обвинительного заключения – обособление; оно вычленяет отдельное обвинение так, чтобы все концентрировалось на этом единичном событии. Наше право всегда считало неправильным и несправедливым, что человек вынужден отвечать одновременно за несколько инцидентов, каждый из которых должен затемнять и вызывать предубеждение по поводу другого. Например, если известно, что некто совершил несколько убийств, то судят его за одно, и только одно, убийство: никакое другое убийство не может упоминаться. Таков принцип, который лежит в основе правила, направленного против соединения разных правонарушений в одном пункте обвинения. А здесь, сэр, мы должны отвечать за целую серию различных, не связанных между собой деяний. Мало того что все семнадцать пунктов обвинения нагромождены друг на друга, но еще и по каждому отдельному пункту придется рассматривать целый ряд различных и не связанных между собой событий. Задача по вычленению каждого инцидента – при полном игнорировании всех остальных, – и сосредоточению на этом одном-единственном ставит перед трибуналом огромную, возможно даже, невыполнимую задачу, которую любой английский суд отказался бы принимать к рассмотрению.

Но, сэр, это еще не все; перед нами не только вопиющая путаница обвинений, но и каждое обвинение еще и само по себе запутано. Мы с друзьями пытались анализировать обвинительное заключение; практически ни по одному из обвинений мы не смогли разобраться, какой из наборов фактов мог повлечь за собой обвинительный акт и по какого рода фактам можно настаивать на оправдании. Следует сосредотачиваться не на специфической проблеме, а сначала выявить проблемы, которые могут возникнуть, и потом подготовить всевозможные ответы на разнообразные вопросы. В этом немалая сложность для стороны защиты. Такое обвинительное заключение не примет к рассмотрению ни один английский суд – за исключением учрежденного Королевским предписанием. По сути, это политический обвинительный акт. Когда обвинение касается министра, ему предъявляют все допущенные им промахи, и он обязан дать по каждому из них объяснение. Но здесь, в демократической стране, на кон поставлена политическая карьера министра, тогда как в случае фон Манштейна под угрозой находится его жизнь. Судить человека на основании подобного обвинительного заключения – это все равно что впасть в тоталитарное отрицание прав Манштейна как личности. По своей сути это обвинительный акт всей германской армии Гитлера, а не инкриминируемым фон Манштейну деяниям. Вот что сильно усложняет дело. Посмотрите сами, из 95 процентов выслушанных вами показаний и описаний событий по меньшей мере 95 процентов не указывают на то, что Манштейн когда-либо слышал о них».

Затем я перешел к правилам о доказательствах (правила о доказательствах занимают особое место в английском уголовно-процессуальном праве; эти правила не рассматриваются как часть уголовного процесса, а выделены в самостоятельную отрасль права – доказательственное право):

«Итак, сэр, мы не имеем настоящих правил о доказательствах и, следовательно, не можем знать, что действительно является доказательством. За время изложения версии обвинения вы не раз говорили, что выслушаете доказательства и дадите им оценку. По какому критерию вы оцениваете основанные на слухах доказательства, полученные из третьих или четвертых рук? По какому критерию вы оцениваете документы, которые фон Манштейн никогда не видел и которые связаны с инцидентами, о которых он никогда не слышал? Что за критерии вы используете? Единственные известные мне критерии – это критерии английского права, и для них подобные доказательства не имеют абсолютно никакой значимости.

Сэр, мой друг Артур Коминс Кэрр крайне лестно отзывался об этом суде; он говорил, что вы намного превосходите суд присяжных; что вы способны взвесить и рассудить такие случаи, которые нельзя доверить суду присяжных. Но если иметь в виду, как часто мой друг, сэр Артур, должно быть, говорил судам присяжных, что они самые замечательные трибуналы в мире, то становится понятным, в каком широком спектре распространяется его похвала. Боюсь, сэр, что я буду значительно менее льстив. Надеюсь, сэр, что вы не сочтете неуважением с моей стороны, если я предположу, что, возможно, вы не слишком глубоко разбираетесь в юриспруденции, как я в военном деле. Но это уже кое-что; это все же многим лучше, чем просто человек с улицы. Я служил; я изучал военную историю – даже писал кое-что на эту тему, – но все равно это не слишком меняет дело; могу сказать без тени уничижения, что у меня знания любителя. И вот, сэр, если бы вам пришлось доверить мне командование соединением, и такое вполне могло случиться в военное время – вам приходилось использовать тогда нас, гражданских, – то полагаю, что вы сказали бы мне следующее: «Вот Королевское предписание; вот правила. Изучите и не отклоняйтесь от них. Некоторые из них могут показаться вам не слишком резонными, но помните, что те, кто разбирается в этом побольше вашего, считают их крайне важными; вот почему их вам поручили. Именно потому, что не вам судить об их важности, вам следует особенно ревностно придерживаться правил, прописанных здесь на основании опыта других». И я не думаю, сэр, что вы сказали бы мне: «Не беспокойтесь о предписаниях, забудьте о правилах; дайте полет своей фантазии, доверьтесь своим инстинктам, и тогда у вас получится отличное соединение». Однако, сэр, именно это и есть содержание того, что Королевское предписание и сторона обвинения говорят вам. Они говорят вам: «Вы не суд присяжных, вам не следует беспокоиться по поводу правил, которые накоплены за столетия существования юриспруденции». Сэр, даже жюри присяжных руководит судья. Девяносто девять процентов дел рассматриваются опытными судьями и мировыми судами (в ряде государств низшее звено судебной системы; мировой суд как суд первой инстанции рассматривает в упрощенном порядке мелкие уголовные и гражданские дела, а также дела об административных правонарушениях. – Пер.), но все они отклонят основанные на слухах доказательства, как и документы, с которыми обвиняемый незнаком. Они отвергают подобного рода доказательства, поскольку знают, что они скорее введут заблуждение, чем помогут в судебном разбирательстве. В парламенте часто выдвигаются инициативы по реформированию законов о доказательствах; такие инициативы выдвигаются судьями, но ни разу они не предложили, чтобы в судах без участия жюри присяжных ввести правило использования основанных на слухах доказательств. Зная способность таких доказательств вводить в заблуждение, судьи не желают их использовать. Что касается слухов, то достаточно трудно, если, допустим, имеются свидетельства, данные на месте для дачи показаний, определить, что свидетель на самом деле намеревался сказать (думаю, каждый из вас сталкивался с подобным). Но если у вас есть всего лишь свидетельство о том, что кто-то что-то сказал, то становится совсем уж невозможным понять, что в точности тот человек намеревался сказать, – и чем дальше в лес, тем больше дров.

Таким образом, я сказал бы, что у вас, прежде чем опираться на эти документы, должна иметься полная уверенность в их достоверности. И вам не следует действовать на основании этих документов, если имеется хоть какое-то объяснение, которое говорит в пользу невиновности. Что касается документов, которых обвиняемый никогда не видел и по которым, естественно, не может дать объяснений, то все возможные нюансы должны истолковываться в его пользу.

Сэр, под конец я напомню, что вам следует с крайней осторожностью относиться к доказательствам, которые судьи с опытом не станут даже выслушивать».

Среди зрителей присутствовал главный судья суда Контрольной комиссии, Инглиз. Когда наступил перерыв, он представился мне и сказал, что горячо поддерживает все сказанное мною и что устав его суда по своим нормам закона во многом схож с судами Королевского предписания. Он и работающие с ним судьи считают, что для отправления правосудия такие нормы непригодны. По принятому соглашению они официально приняли английские нормы права и отказывались рассматривать любые обвинения или доказательства, если они не соответствовали английскому законодательству. Позднее он прислал мне некоторые постановления его суда. Я процитирую абзац из его сопроводительного письма: «Что касается структуры обвинений, одновременного рассмотрения не связанных друг с другом обвинений, правил о доказательствах и значимости конкретных свидетельств, допускаемых весьма открытыми положениями трибунала, то это может быть оспорено с достаточной степенью убедительности. Другие составы немецких судов из профессиональных юристов сочли необходимым ограничить себя более жесткими правилами о доказательствах и судебной процедуре, таким образом, трибуналам, состоящим из непрофессионалов, следует принять это во внимание».

Если бы фон Манштейн предстал перед судом, руководствующимся такими принципами, то не составило бы труда добиться его оправдания.

Затем, обрисовав применимость закона ко всем обвинениям в целом, я перешел к каждому отдельному обвинению и законам, применимым теперь уже к ним. Мы разделили обвинения на две группы, и после того, как я закончил с общими вопросами, мои коллеги детально разобрали документы. Моя вступительная речь длилась четырнадцать с половиной часов, а моим коллегам потребовались следующие семь дней. Что может дать некоторое представление о сложности судебного разбирательства, по которому суд непрофессионалов был призван вынести приговор, причем без каких-либо инструктивных правил по юридической обоснованности, имеющихся в настоящем суде.