Блокадный хлеб

Но это только начало моих дневных обязанностей. Мама вручает мне продовольственные карточки, и после ее длительного инструктажа, попив теплой водички, я отправляюсь в магазин за хлебом. Магазин расположен довольно далеко. Бреду по нерасчищенным улицам, преодолевая наметенные за ночь сугробы, сжавшись на пронизывающем ледяном ветру. Даже в лучшем случае, если повезет, домой с хлебом возвращаюсь не ранее, чем через час.

А нередко бывало и так, что приду в магазин, а он закрыт, хотя по времени уже должен работать. Или наоборот, магазин открыт, а хлеб еще не привезли. В обоих случаях надо ждать, стоя на холоде в очереди. Очередь безрадостная, преимущественно глубокие старики и старухи, а также подростки и такие, как я, дети. Все сильно истощены. Одеты, скорее закутаны, в самые немыслимые одежды. Возможно, те, у кого и были приличные вещи, не одевали их из-за страха быть ограбленными. Грабежей и разбоев боялись все.

В ожидании хлеба в очереди идет неспешный разговор о продуктах, грабежах, насилиях и, конечно, о делах на фронте. Помнится, как поразил меня своим рассказом один старик. Он ярко живописал о какой-то банде, которая наладила производство мяса из трупов убитых и умерших людей, а свою продукцию эти бандиты реализуют на черном рынке. Якобы эта же банда с той же целью похищает детей. Меня этот рассказ очень сильно напугал, и я потом старался изо всех сил как можно быстрее идти по улице домой, прижимая к себе полученный в магазине кусок хлеба.

Впоследствии подобные рассказы приходилось слышать не раз. Люди в них верили, хотя я до сих пор не знаю, насколько они были правдивы.

Очереди запомнились еще одним обстоятельством. Многие люди приходили к магазину, занимали очередь и исчезали неизвестно куда, видимо греться по разным углам. Поэтому нередко бывало, что приходишь, очередь совсем маленькая. Но как только привозят хлеб, словно из-под земли возникает множество людей и очередь словно разбухает. Наконец, хлеб получен. Надо представить себе этот хлеб. Он черного цвета, скорее похожий на кусок слипшейся глины. Даже когда продавщица тщательно нарезала его на кусочки, ни одна крошка из него не падала. Он был практически несъедобный. Уже после войны я узнал, что этот блокадный хлеб лишь частично состоял из ржаной муки, а остальное – это были примеси из овса, льняного жмыха, солода, отрубей, сои и целлюлозы. Об этом хлебе сегодня страшно даже вспоминать. Но при всем этом он помог ленинградцам выстоять, спасти много жизней. На всю нашу семью из шести человек, вместе с новорожденной сестричкой, его выдавалось 750 граммов. Может, нескромно об этом говорить, но ни единого раза я не ущипнул даже малюсенького кусочка от этой жалкой пайки.

Вся семья с нетерпением ждала моего возвращения из магазина. Мама приступала к процедуре распределения хлеба. Мы все жадно наблюдали. Она медленно и тщательно разрезала принесенный мною кусок, после чего выдавала каждому из нас положенный кусочек и кружку кипятка.

Как мы ели этот хлеб – целый психологический сюжет. Только он уж очень трагичен. До сих пор помню, что каждый ел свой кусочек хлеба по-своему. Я лично был не в состоянии удержаться и проглатывал хлеб практически сразу. А затем только пил горячую воду. Самый младший, Гена, отщипывал по малюсенькому кусочку и запивал его глотком воды. Но после этой еды все в равной степени оставались такими же голодными, как и были до нее, только булькала в желудке горячая вода.

Временами мне казалось, что после приема этого пайка голод, напротив, обострялся и желание взять что-нибудь в рот становилось просто нестерпимым. Несомненно, что такой длительный жестокий голод – это сильнейший удар не только по физическому состоянию организма, но и по психике человека, особенно ребенка. Ведь ребенок не может доводами разума убедить организм в необходимости терпеть.