МОБИЛИЗАЦИЯ

МОБИЛИЗАЦИЯ

В одной из предыдущих глав мы привели выдержку из монографии члена Государственной думы Б.А. Энгельгардта, в которой он оспаривает, «что патриотический подъем, который проявило население столицы при объявлении войны», являлся «действительным показателем отношения народных масс к войне». Наоборот, личные наблюдения приводили его к заключению, «что с самого начала войны русский мужик шел под знамена очень неохотно».

Председатель Государственной думы М.В. Родзянко отмечает в своих воспоминаниях совсем иные впечатления.

«Вернувшись в Петроград перед самым объявлением войны, — пишет М.В. Родзянко, — я был поражен переменою настроения жителей столицы. — Кто эти люди, — спрашивал я себя с недоумением, — которые толпами ходят по улице с национальными флагами, распевая народный гимн и делая патриотические демонстрации перед домом Сербского посольства.

Я ходил по улице, вмешивался в толпу, разговаривал с нею и, к удивлению, узнавал, что это рабочие, те самые рабочие, которые несколько дней тому назад ломали телеграфные столбы, переворачивали трамваи и строили баррикады.

На вопрос мой, чем объясняется перемена настроения, я получил ответ: — Вчера было семейное дело; мы горячо ратовали о своих правах; для нас реформы, проектируемые в законодательных учреждениях, приходили слишком медленно, и мы решили сами добиться своего. Но теперь, сегодня, дело касается всей России. Мы придем к Царю как к нашему знамени и мы пойдем за ним во имя победы над немцами.

Аграрные и всякие волнения в деревне сразу стихли в эти тревожные дни, и как велик был подъем национального чувства, красноречиво свидетельствуют цифры: к мобилизации явилось 96% всех призывных, явились без отказу и воевали впоследствии на славу.

В самой Государственной думе в заседании 26 июля (8 августа нов. ст.) все партийные перегородки пали, все, без исключения, члены Государственной думы признали необходимость войны до победного конца во имя чести и достоинства дорогого Отечества и дружно объединились между собой в этом сознании и решили всемерно поддерживать правительство.

Без различия национальностей все поняли, что война эта народная, что она должна быть таковой до конца и что поражение невыносимого германского милитаризма является безусловно необходимым».

Трудно, конечно, претендовать на полную объективность в оценке столь сложных явлений, как народное настроение. Субъективизм участника событий непременно накладывает свою печать. Но цитированная выше выдержка из воспоминаний М.В. Родзянко ценна тем, что содержит один совершенно объективный показатель: 96% подлежащих призыву явились к воинским начальникам. Между тем трудные условия, в которых находился точный учет чинов запаса, заставляли предполагать, что разница между расчетами и фактической явкой может быть до 10%. Следовательно, уклонения от мобилизации почти не было.

Нам кажется, что М.В. Родзянко ближе к истине, нежели Б.А. Энгельгардт. Последний, составляя свою монографию, не мог осилить пессимизм, навеянный пережитой революцией, а также не смог отслоить явления производного характера от явлений основных.

Для правильной оценки такого сложного явления, как народное настроение, нужно учесть то, что русские народные массы были на много низшей степени социального развития, нежели таковые же западноевропейских народов. Быстрое вырождение революции в большевизм служит ярким этому доказательством. Задерживающие начала, воспитываемые в ряде поколений просвещением и жизнью среди правового порядка, не могли развиться в наших народных массах.

«Русский народ, — пишет генерал Данилов, — оказался психологически к войне не подготовленным. Главная масса его, крестьянство, едва ли отдавала себе ясный отчет, зачем его зовут на войну. Цели войны были ему неясны. Крестьянин шел на призыв потому, что привык вообще исполнять все то, что от него требовала власть; он терпеливо, но пассивно нес свой крест, пока не подошли великие испытания.

Народные настроения нашей молодой некультурной нации вследствие недостаточного воспитания и не могли быть стойкими. Они легко должны были подвергаться колебаниям, походя на быстро сменяющиеся настроения ребенка, который часто улыбается, не успев еще смахнуть слезу со своего лица. Не могло быть в народных массах при существующих условиях и сознания государственного единства, крайне трудно прививаемого при наличии разноплеменности, бесконечных пространств, редкого населения и плохих сообщений. Даже коренное русское население было лишено сознания единства. Мы вятские, тульские, пермские, до нас немец не дойдет — такими словами часто и, надо сказать, довольно правильно характеризовали у нас несознательное отношение крестьянства к вопросу об общей опасности государству.

Не было здорового понимания долга и в кругах интеллигенции. Это лучше всего доказывается обилием лиц, искавших случая или возможности уклониться от призыва вовсе или, в крайности, избежать тягости службы на фронте, пристроившись в тылу. Наш мобилизационный отдел был завален просьбами и ходатайствами об освобождениях или, в крайности, временных отсрочках призыва. И, что еще хуже, эти случаи не вызывали необходимых репрессий со стороны власти и даже не клеймились должным образом нравственно; в обществе, напротив, относились к этому явлению с почти преступной снисходительностью. Тыловым нередко протежировали, их пригревали и старались закрепить их незаконное положение более прочным и устойчивым образом».

Об этих темных сторонах мобилизации свидетельствует также и бывший начальник мобилизационного отдела генерал С.А. Добророльский^{243}. Он пишет, что во время мобилизации имели место частичные беспорядки среди запасных Томской, Пермской, Орловской и Могилевской губерний. Особенно подчеркивает С.А. Добророльский то обилие «всевозможных просьб и ходатайств, письменных и личных, которые поступали к военному министру через Мобилизационный отдел об освобождении или, в крайности, об отсрочке призыва в войска. Подобные просьбы поступали не из толщи народа, а от лиц нашего культурного общества и из среды буржуазии. И какие только кнопки не нажимались для удовлетворения ходатайств. Конечно, на первом месте шла протекция в виде рекомендательно-просительных писем от лиц самого высокого положения в мире бюрократии и по происхождению. Борьба с этим злом велась, но, необходимо признать, преимущественно безуспешно. Протекция — одна из коренных язв уклада русской жизни, бороться с которой можно только дружными усилиями самого общества… И в горячие дни мобилизации было не до этого».

Только что указанное отрицательное явление в среде интеллигентных кругов России мы уже отметили в предыдущих главах.

Но мы привели свидетельства об этом явлении, записанном Ю.Н. Даниловым и С.А. Добророльским, для того, чтобы сопоставить их с их же пессимистической оценкой настроения русских народных масс.

Беспорядки среди запасных, происшедшие в четырех губерниях, не дают права для обобщений, касающихся всей России.

Тот же факт, что эти беспорядки, по заявлению самого же Добророльского, заключались в том, что «партии запасных громили закрытые винные лавки и склады казенного вина и грабили оттуда запасы вина»^{244}, свидетельствует не о нежелании идти на войну, а лишь о малой культурности наших народных масс. Насколько же уклонение от призыва в войска в начале войны отсутствовало в наших народных массах в противоположность нашим привилегированным слоям, красноречиво доказывается цифрой, приведенной председателем Государственной думы: «…к мобилизации явилось 96% всех призывных».

Один из наших современных крупных литераторов, А.И. Куприн, рассказывает следующее. Он был в качестве отставного офицера назначен с объявлением мобилизации в состав приемной комиссии одного из уездов Петроградской губернии. И он утверждает, что было много случаев, когда призванные комиссией запасные нижние чины отказывались от медицинского освидетельствования, заявляя, что они вполне здоровы и годны для службы в войсках и что они не желают напрасно отнимать время у приемной комиссии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.