Курская битва и ее последствия для вермахта

Курская битва и ее последствия для вермахта

«Как только я думаю об этом наступлении, мне становится тошно. Мы находимся в положении человека, схватившего волка за уши и боящегося отпустить его».

(Гитлер, отвечая на вопрос Гудериана: зачем нужно было наступать в 1943 г.)^{255}

После Сталинградской эпопеи Гитлеру, благодаря «Донецкому чуду», сотворенному Манштейном, удалось стабилизировать южный участок Восточного фронта: 14 марта 1943 г. Харьков, а неделю спустя и Белгород, были вновь захвачены вермахтом. Появившееся 12 марта в немецкой прессе сообщение о сдаче Вязьмы не вызвало особых эмоций. СД передавала, что немцы уже перестали реагировать на такие «мелочи» — отмечалось лишь, что «если положение не изменится, то русские и мы будем окончательно истощены, а американцы и англичане легко одержат победу»^{256}. Немецкие войска весной 1943 г. оказались на той же линии, на которой они были весной 1942 г., в вермахте стало на 50 дивизий меньше (одна немецкая и три союзные армии исчезли). К летней кампании 1943 г. началось истощение людских ресурсов Германии — советская армия по численности стала более чем в полтора раза превышать вермахт и войска союзников Германии^{257}. На южном участке Восточного фронта 32 немецкие дивизии занимали фронт в 700 км и противостояли в семь (!) раз большим силам противника, а на северном участке Восточного фронта соотношение сил было более благоприятным — 1:4.^{258} Положение дел вермахта по обороне «крепости Европа» (как ее именовали в нацистской пропаганде) в 1943 г. видно из следующей таблицы^{259}.

В целом ситуация стала ясной еще в первой половине 1942 г. — немецких сил не хватало для обеспечения обороны европейской территории от возможного десанта. Сосредоточить же все силы исключительно на Восточном фронте Гитлер не решался: состояние человеческих ресурсов СССР на Восточном фронте абвер оценивал как в 7 раз превосходящие немецкие^{260}.

Первые недели 1943 г., как и в 1942 г., застали германскую армию в тяжелом положении. Но если в первую зиму Восточной кампании вермахта бедствия были обусловлены в основном случайностями и просчетами, то в 1943 г. они носили более серьезный, фундаментальный характер. За 12 месяцев почти не изменилась линия фронта от Балтики до Орла. Постоянные огневые позиции из бревен и земли укрывали солдат, железобетонные укрытия защищали орудия, позиции покрывали обширные минные поля, заложенные весной и летом, пока земля была мягкой. Гарнизоны на этих позициях жили достаточно спокойно. Горючего было много, одежды достаточно, почту доставляли регулярно. Это напоминало положение на Западном фронте в Первую мировую войну^{261}. На самом фронте было спокойно. Немцы использовали это для отдыха измотанных дивизий, а советская сторона — как учебные полигоны для новых дивизий. В марте 1943 г. фронт шел от Ленинграда через Старую Руссу по выступам Орла и Курска к Белгороду, потом вдоль Донца и Миуса к Азовскому морю. На Кубанском плацдарме, охраняя подходы к Крыму с востока, стояла 17-я армия. В марте фронт замер, увязнув в грязи. Весенняя распутица 1943 г. стала благом для вермахта, у него появилась передышка от советского наступления. С ликвидацией емких выступов впервые даже образовался стратегический резерв. «Оползень», вызванный крахом 6-й армии под Сталинградом, был остановлен; ситуация стабилизировалась.

Грязь скоро должна была высохнуть, и что тогда? В этом была главная стратегическая задача. Как продолжать войну на Востоке? Две кампании с целью поставить Советский Союз на колени провалились, и теперь вставал вопрос, а есть ли вообще для вермахта какая-нибудь надежда? В первую очередь, конечно, нужно было пополнить действующую армию, поэтому в январе 1943 г. руководство вермахта затребовало 800 тысяч новобранцев, но даже самый безжалостный набор дал только 400 тысяч^{262}.

При отсутствии 6-й армии Паулюса, в начале 1943 г. германские силы на юге России стали вдвое меньше. Собственно, части Манштейна в группе армий «Дон» получили такую трепку с ноября 1942 г., что их трудно было узнать. Корпуса и дивизии утратили свою идентичность, поредевшие остатки частей вермахта стягивались вокруг нескольких энергичных командиров — Холлидта, Мита, Фреттер-Пико, давших имена своим группам, отвечавшим за протяженные участки. Тем не менее слабость немцев была не так велика, как считало в то время большинство союзных наблюдателей. Хотя советская армия стала определенно сильнее германской, она столкнулась с трудностями, которых ранее не знала. Командиров, способных вести новую армию, не хватало — одни были слишком осторожны, другие слишком опрометчивы, третьи неповоротливы. В результате, их тактическая гибкость и быстрота развития успеха были намного ниже немецких стандартов. В этой связи немецкий генерал Фридрих фон Меллентин считал, что на советско-германском фронте «немецкие войска успешно действовали при соотношении сил 1:5»^{263}. Только советская артиллерия, некоторая часть кавалерии и очень немногие танковые бригады были по-настоящему эффективны. Настоящей проблемой для Красной армии была необходимость перестроиться и перейти от оборонительных боев, когда она одерживала победу только за счет мужества, стойкости и самопожертвования солдат, к более сложным структурам наступательных действий, где инициатива и подготовленность даже самых мелких подразделений могла иметь решающее значение. По всей видимости, поняв это, после того как грандиозные советские планы завершить войну в 1943 г. столкнулись с непреодолимыми препятствиями, Сталин окончательно уяснил, что война будет выиграна за счет действий постепенных и последовательных, а не за счет советского «блицкрига». Поэтому в начале летней кампании 1943 г. последовало теоретически неожиданное решение советского командования остаться в стратегической обороне, выждав нового немецкого наступления, с тем чтобы потом использовать ею для перехода в мощное контрнаступление. Тем более что к войне начали привыкать — Илья Эренбург писал: «Говорят: глубокая ночь, глубокая осень, а в отношении 1943 г. можно сказать — глубокая война. Мир уже забылся и еще не мерещился, а война стала казаться нормальным состоянием»^{264}.

Ожидаемое немецкое наступление вскоре и последовало. Дело в том, что, начиная летнюю кампанию 1943 г., Гитлер превосходно осознавал, что выиграть войну стратегически уже нельзя — единственный шанс состоял в том, чтобы выиграть ее политически. Иными словами, следовало отказаться от главной сути гитлеровского похода на Восток, от идеи «жизненного пространства» (Lebensraum), исподволь трансформировав ее в борьбу за свободу Европы от большевистского ига. В 1943 г. лозунг «жизненного пространства» стал уступать место лозунгу «крепость Европы» (Festung Europa). Затем пустили в ход призыв о создании «восточного вала» и снова объявили крестовый поход против Азии. В дополнение к этому союзники договорились о политике безоговорочной капитуляции, которая мешала заключению мира на определенных условиях и для простого немца означала одно из двух — победить или умереть^{265}. Гитлер сознавал, что гегемония в Европе какого-либо одного государства над остальными противоречит вековой политике Англии. У него было много возможностей играть на опасениях европейцев и подозрениях советской стороны. Но для такой игры ему нужно было тщательно скрывать следы морального ослабления Германии, а для этого необходимы были военные успехи, яркие победы, как в 1941 или 1942 гг., а не сокращение фронта и коммуникаций для накопления резервов, о чем твердили военные советники Гитлера. Отсюда и стремление Гитлера к победе под Курском, где в конфигурации фронта он усмотрел шанс для вермахта. Н.Г. Павленко указывал, что в истории трудно найти примеры, чтобы одна из борющихся сторон, обладая превосходством в силах и средствах, переходила к обороне. Под Курском советские войска не просто имели больше сил, — они значительно превосходили противника. Но они переходили не к вынужденной обороне, а к преднамеренной обороне, рассчитывая на переход в наступление и развитие операции на большую глубину^{266}.

К весне 1943 г. в вермахте было 11,2 миллиона солдат (на 2 миллиона больше, чем в кампанию 1942 г.). Военное производство приближалось к своему пику — количество производимых танков увеличилось в два раза, штурмовых орудий — в четыре раза. В вермахт стали поступать тяжелые танки «тигр» типа I и Iа, новый средний танк «пантера», самоходная артиллерийская установка (САУ) «фердинанд».

«Пантеры» были элегантными стальными конструкциями, каждая весом 45,5 тонн, длиной 8 метров и лобовой броней в 80—110 мм. Только в период Курской битвы они были еще недоработаны. То же относится и к первому немецкому тяжелому танку «тигр». «Фердинанд» был чудовищем весом в 72 тонны, вооруженный испытанной 88-мм пушкой со стволом длиной в 6,5 м; толщина его брони доходила до 200 мм. Два двигателя «Майбах» приводили гусеницы в движение; самоходка могла двигаться со скоростью до 30 км/ч. «Фердинанд» был отличным противотанковым средством, но он имел «ахиллесову пяту» — уязвимые гусеницы. Еще он был беспомощен в ближнем бою с пехотой, поскольку, кроме пушки, никаких вооружений на нем не было. Иной раз для борьбы с советской пехотой немецким самоходчикам приходилось стрелять из пулемета MG-42 прямо через пушечный ствол: разумеется, этого было недостаточно для эффективных действий^{267}.

В середине 1943 г. немецкая полевая армия (Feldheer) насчитывала 4,5 миллиона бойцов, 650 тысяч — Кригсмарине. Помимо групп армий, немецкие сухопутные силы подразделялись на 243 дивизии; к ним примыкали 22 наземные дивизии Люфтваффе, а также 11 дивизий Ваффен-СС. Люфтваффе, помимо своих дивизий для наземной борьбы, подразделялась на шесть воздушных флотов (три на Восточном фронте и по одному на юге, севере и западе); сверх того, одно подразделение в ранге воздушного флота было занято обороной рейха. В этот период Люфтваффе имел 5 тысяч бомбардировщиков и истребителей, 3 тысячи из них были готовы к боевому использованию, — не больше, чем в 1940 г. В сухопутных войсках положение дел было такое же. Общее число дивизий в вермахте в середине 1941 г. составляло 208, через год дивизий стало 233, еще через год (к середине 1943 г.) оно выросло до 276. С увеличением числа дивизий падало качество их подготовки и боеготовность. После Сталинградского сражения и поражения на южном фланге Восточного фронта вермахт потерял 26 дивизий, в Северной Африке в начале 1943 г. было потеряно еще 6 дивизий. Итого 32 дивизии — из них 12 танковых и моторизованных, то есть треть подвижных сил немецкой армии. Самым страшным для вермахта была, однако, не утрата 2–3 тысяч танков, а потери опытных и обученных кадров. С начала 1943 г. по приказу Гитлера было сформировано 50 новых дивизий в вермахте, Люфтваффе и Ваффен-СС; но они не обладали прежними боевыми качествами^{268}.

Гитлер довел число дивизий до 276, что казалось весьма впечатляющим, но среди них были дивизии Люфтваффе, малопригодные к боевым действиям: они не были обучены так же, как солдаты вермахта или Ваффен-СС. Среди этих 276 дивизий находились и дивизии местной обороны (bodenstandige) для защиты побережья на Западе; их нельзя было использовать в подвижной войне. Там же были и вновь сформированные 20 дивизий со сталинградскими и североафриканскими номерами (взамен утерянных), но они к середине 1943 г. находились в стадии формирования и обучения, а потому до использования на фронте не доросли. Еще 20 дивизий не были укомплектованы. К укомплектованным можно было отнести только некоторые части Ваффен-СС. В итоге из 276 дивизий оставалось только 176 пехотных и егерских дивизий обычного состава (herkommlicher Art), понесших большие потери. Ранее в вермахте считалось, что дивизия должна состоять из 15–17 тысяч солдат и, благодаря оснащению гужевым транспортом, быть довольно подвижной. К октябрю 1943 г. численность средней пехотной дивизии составляла 10 700 солдат — количество пехотных частей было сокращено с трех полков по три батальона до трех полков по два батальона. В дивизионных тыловых службах предусматривалось использование 2000 «хивис». Поэтому 276 немецких дивизий 1943 г. представляли собой меньшую силу, чем 157 дивизий вермахта 1941 г.

Из названных 276 дивизий вермахта к середине 1943 г. 186 находились на Восточном фронте (это 3,2 миллиона солдат). Им противостояла Советская армия в составе шести миллионов солдат^{269}.

Несмотря на то что советские танковые потери 1942 г. составляли около 15 тысяч единиц, СССР смог компенсировать эти утраты. Советская оборонная промышленность в 1943 г. произвела 2 тысячи танков и САУ — в два раза больше, чем немецкая промышленность. К тому же качество советских вооружений значительно выросло не только по сравнению со старыми советскими моделями, но и по сравнению с немецкими образцами. В целом, к середине 1943 г. советские танковые силы располагали 10 тысячами танков и САУ против 3 тысяч немецких танков и штурмовых орудий^{270}. Начинать наступательную операцию при таком соотношении сил было весьма рискованно. Можно сказать, что в 1943 г. у Германии не было шансов. Военное руководство это, наверное, понимало. Перед ним уже стоял один вопрос: как избежать катастрофы?

Ясно было, что план «Барбаросса» провалился: разбить Советский Союз не удалось, как не удалось взять в клещи позиции Британской империи в Африке, на Ближнем Востоке и в Персии. Вот почему немецкому командованию следовало удовлетвориться меньшим и путем переговоров попытаться добиться урегулирования на Востоке. Дорога от Сталинграда до Донца обошлась Красной армии недешево, а достичь поставленной цели — отсечь немецкий южный фланг — не удалось. Красная армия понесла тяжелейшие потери^{271}. Генерал-фельдмаршал Манштейн предлагал в 1943 г. перейти к гибкой обороне, поскольку наступление с далекоидущими целями для вермахта было уже не по силам: фронт от Ледовитого океана до Черного моря был слишком большим, чтобы жестко его удерживать. При жесткой обороне существовала опасность, что Красная армия, при ее огромном количестве солдат, артиллерии и танков, атакует одновременно в нескольких местах и прорвет фронт. Поэтому прежняя гитлеровская стратегическая модель — «держаться во что бы то ни стало», утратила актуальность. Манштейн считал: «Нам остается использовать те факторы, в которых Германия пока еще превосходит противника. Даже будучи вынужденными уйти в оборону, мы должны наносить противнику болезненные удары, причиняющие значительный ущерб из-за потери большого количества личного состава и, в общем, предрасполагающие к переговорам. Нам нужно создать себе возможность осуществлять эти мобильные операции, которые составляют нашу главную силу»^{272}. Другими словами, идея Манштейна заключалась в том, чтобы не уходить полностью в оборону, а позволить противнику идти в наступление, а когда его наступательные силы истощатся, наносить удары. По всей видимости, только стратегия Манштейна давала надежду избежать несомненного военного поражения. Гитлер придерживался другого мнения — как только сокращение фронта в итоге зимнего отступления предоставило ему небольшие резервы, он сразу стал планировать ликвидацию Курского выступа. Ради этой операции на карту были поставлены все резервы. Гитлер стремился уничтожить основную часть советских танковых соединений, сосредоточенных на Курском выступе и непосредственно за ним, и таким образом лишить Сталина всего резерва 1943 г. Гитлер мечтал, что за этой операцией последует наступление на Москву. Гудериан, Гот и Манштейн заклинали его оставить эти фантазии, они указывали на огромный риск подобных операций. К тому же вполне реальные очертания принимала угроза вторжения с Запада: резервы могли понадобиться в любой момент. По существу, целью операции «Цитадель» было спрямление фронта за счет ликвидации огромного Курского выступа и создание стабильной обороны. Стратегический удар, призванный укрепить оборону, привел бы к огромным потерям у противника, позволил бы перехватить инициативу на ставшем решающим центральном участке фронта и дал бы Германии шанс остаться непобежденной в войне на Восточном фронте по крайней мере в течение какого-то времени.

Отговорить Гитлера атаковать под Курском было чрезвычайно трудно. Манштейн писал в мемуарах, что Гитлер обладал исключительной способностью передавать другим свою собственную уверенность — истинную или наигранную, особенно когда прибывали офицеры с фронта, не знавшие его близко. В таких случаях можно было наблюдать, как человек, пришедший «чтобы рассказать Гитлеру о критическом положении на фронте», возвращался от него, обретя надежду на скорейший успех. На всех командиров производило огромное впечатление прямо-таки невероятное упорство, с которым Гитлер отстаивал свою точку зрения. Требовалось много часов споров, чтобы добиться от него желаемого или уйти, получив утешительное обещание, а иногда и ни с чем. Если дискуссии между Гитлером и фронтовыми командирами длились часами, то начальнику ОКХ Цейтцлеру приходилось бороться по много дней, чтобы добиться необходимого. При этом аргументы Гитлера, в том числе и чисто военные, не так легко было опровергнуть: в войне, вообще говоря, ни в чем нельзя быть уверенным до конца^{273}.

Боевое расписание германской армии, окончательно принявшее форму в конце июля 1943 г., выглядело устрашающе. Количество танковых дивизий было увеличено с первоначально намеченных 10 до 17 за счет безжалостного лишения остальных частей фронта танков. В 9-й армии Модель имел не менее трех танковых корпусов и два армейских корпуса поддерживающей пехоты. Южная часть клещей, нацеленных на Курский выступ, — 4-я танковая армия Гота была сильнейшей группировкой в вермахте, когда-либо находившейся под командой одного человека. На фронте наступления, ограниченном на флангах тремя армейскими пехотными корпусами, у него были с запада на восток: 3-я танковая, «Великая Германия», 11-я танковая, Ваффен-СС «Лейбштандарт», Ваффен-СС «Мертвая голова», 6-я танковая, 19-я танковая, 7-я танковая дивизии — восемь лучших дивизий германской армии^{274}. «Цитадель» была последним и самым отчаянным сражением Ваффен-СС — после этой операции Гитлер разрешил призыв в Ваффен-СС рекрутов из оккупированных стран и криминального рейха. Теперь эсэсовцы встретились лицом к лицу с «недочеловеками» и, к своему ужасу, обнаружили, что те так же хорошо вооружены, так же изобретательны и так же храбры, как и они сами^{275}.

Весной 1943 г. СД в своих сводках общественного мнения доносила: немцы считали, что третью русскую зиму вермахт не перенесет, и все должно решиться грядущим летом^{276}. Именно весной (15 апреля) Гитлер и подписал директивный план «Цитадель». Клюге и Манштейн, отчаявшись отговорить его от этой операции, настаивали на скорейшем наступлении (поскольку советская сторона продолжала накапливать силы) на Курский выступ, который был величиной с половину Англии, но Гитлер перенес начало наступления с 15 мая на 5 июля 1943 г.: он ожидал поступления новых тяжелых вооружений.

Советская сторона, извещенная разведкой о намерениях немцев, тщательно готовилась к обороне — например, под Курском минирование с советской стороны было настолько плотным, что местами на 1 квадратный метр земли приходилось по 10 мин. К этому времени значительно возросло оперативное мастерство советского командования. Немецких радиоперехватчиков очень обеспокоило то, что под Курском они уже не слышали вопроса, ранее постоянно звучавшего в советском эфире: «противник перешел в атаку, что делать?»^{277}

Начало операции «Цитадель» Гитлер назначил на 5 июля. Целью немецкого наступления было окружение сил противника в районе Курска. На северном фланге тремя танковыми корпусами должна была наступать 9-я армия генерал-полковника Моделя. Она должна была соединиться в районе Курска с частями 4-й танковой армии генерал-полковника Гота, который двумя танковыми корпусами наносил удар от Белгорода. Восточный фланг 4-й танковой армии прикрывала группа Кемпфа.

Все было расписано в мельчайших деталях. На довольно ограниченной территории было сосредоточено колоссальное количество войск и техники. 9-я немецкая армия имела в своем распоряжении 13 дивизий в полосе шириной в 50 км, а 4-я танковая армия — 15 дивизий на 80 км. Всего к наступлению было подготовлено около 3000 танков и штурмовых орудий; 1800 самолетов выстроилось на аэродромах Харькова и Орла. Чтобы представить себе масштабы подготовки, достаточно вспомнить, что кампанию в России Гитлер начинал, имея 3580 танков и 1830 самолетов^{278}.

В Курской битве Гитлер возлагал большие надежды на новые виды оружия. Манштейн отмечал: «Гитлер, несомненно, обладал большими знаниями и удивительной памятью, а также творческой фантазией в области техники и проблем вооружений. Его знания о возможности применения новых видов оружия в нашей армии и — что было особенно удивительно — армии противника, а также цифровые данные относительно производства вооружений в своей стране и в странах противника были поразительны. Нет сомнения, что именно знанием дела и своей чрезвычайной энергией он способствовал ускоренному развитию многих отраслей вооружения. Но вера в свое превосходство в этих вопросах имела роковые последствия. Именно он затормозил развитие в области производства ракетных двигателей и атомного оружия. К тому же интерес ко всем техническим вопросам привел его к переоценке технических средств. Так, он считал возможным с помощью нескольких дивизионов штурмовых орудий или новых танков «тигр» восстановить положение на участках, где успеха можно было добиться только использованием крупных соединений»^{279}. В Курской битве речь как раз шла не о качестве техники (оно уже не могло быть решающим в силу приблизительного баланса, регулируемого качеством и количеством войск), а только за счет массы войск.

Немцы начали Курскую битву, имея с противником фактическое численное равенство по танкам и определенное качественное превосходство по «тиграм» и «пантерам», но советская артиллерия была несравненно мощнее по весомости и количеству. Немецкая тактика состояла в наступлении последовательными танковыми клиньями, в которых «тигры» шли группами во главе клина, а «пантеры» и T-IV развертывались сзади веером. Легковооруженная пехота двигалась сразу позади танков, а тяжеловооруженная и имевшая минометы — следовала в основании клина в гусеничных бронетранспортерах. Эта тактика была равносильна отказу от традиционного принципа танковой армии и была навязана немцам солдатами Красной армии, всегда упорно державшимся по краям бреши, а также усилением ее огневой мощи, которая делала самостоятельные действия немецких танков слишком опасными, по крайней мере, на начальных стадиях сражения^{280}.

Немецкое наступление не увенчалось прорывом, а через семь дней Сталин приказал перейти в контрнаступление — в районе Прохоровки врезались друг в друга гигантские массы танков (около 1500 танков с обеих сторон): большее по размерам танковое столкновение имело место только в дни арабо-израильской войны 1973 г. На немецких фронтовиков и немецкую общественность произвело сильное впечатление сообщение газет о том, что в битве под Прохоровкой в некоторых советских танках были водители-женщины…[6] Танковое сражение под Прохоровкой завершилось не победой советских войск, а тем, что их силы оказались исчерпаны; 11-й танковый корпус СС на следующий день возобновил атаки. Немецкие танковые дивизии вообще имели мощнейшие ремонтно-эвакуационные службы, а в Курской битве танковые дивизии сопровождались подразделениями инженерных войск. После сражения под Прохоровкой наши войска не заняли поле боя, и немцы утащили всю подбитую бронетехнику^{281}. Очевидцы отмечали, что подбитые немецкие танки под Курском сохраняли свой зелено-коричневый камуфляж и не горели, а советские выгорали дотла. Немецкие танки работали на бензине, а советские на дизельном топливе — очевидно, у немецких танков была надежно защищена топливная система. Кроме того, «тигры» пробивали лобовую броню Т-34 и широко применяли термитные снаряды, от которых внутри танков все выгорало, а боеприпасы взрывались, от этого экипажи подбитых советских танков в большинстве случаев были обречены^{282}.

Впоследствии в отечественной историографии возник миф о том, что советская 5-я гвардейская танковая армия уничтожила под Прохоровкой от 350 до 400 немецких танков, среди них 70 «тигров», а также 3500 немецких солдат. На самом деле немецкие потери в живой силе были в 5 раз меньше, немецкие потери в танках были 34 единицы, вместе с самоходками^{283}, а столько «тигров» на этом участке вообще не было. В Курской битве немцы потеряли 57 тысяч человек, а Красная армия потеряла убитыми и пропавшими без вести 254 тысячи человек^{284}; только 29-й танковый корпус потерял из 212 танков 150, а 5-я гвардейская танковая армия потеряла 350 танков. Также не соответствует действительности утверждение советской историографии о том, что командир 11-го танкового корпуса СС генерал Хауссер стал ответственным за поражение под Прохоровкой. На самом деле он после операции сохранил свой пост, потом стал командующим танковой армией, а в конце войны — даже командующим группой армий. По всей видимости, «миф Прохоровки» возник из потребности оправдать огромные потери совершенно неоправданно вырванной из резерва Степного фронта 5-й гвардейской танковой армии. Сражение под Прохоровкой стало скандальным поражением, но с точки зрения идеологии допустить этого было нельзя, и тогда его объявили победой…

^{Схематическое изображение планов вермахта под Курском и их реализации на деле}

Ветеран-фронтовик Александр Захарович Лебединцев объяснял советские потери следующим образом: задачей «тигров» была не борьба с пехотой и ее оружием, но уничтожение противотанковых средств на пути продвижения основных немецких танков — Т-III и T-IV. Последние уничтожали пулеметы, минометы и стрелков в советских опорных пунктах, чтобы их с меньшими потерями захватила идущая следом пехота. На «тигре» стояла мощнейшая 88-мм пушка, танк был Снаряжен тяжелыми бронебойными снарядами (92 выстрела). Стрелять из такой пушки по миномету или пулемету было расточительно, поэтому основными целями «тигра» были советские противотанковые и дивизионные пушки и гаубицы, но главное — танки. Поэтому когда П.А. Ротмистров двинул свою 5-ю танковую армию навстречу немецкому танковому клину, на острие которого шли «тигры», он предоставил «тиграм» цель, для которой они и создавались. Советские потери были ужасны, поскольку пробить броню «тигра», особенно лобовую, Т-34 не могли, а «тигры» пробивали броню Т-34 даже с большого расстояния.

И когда 12 июня у Прохоровки против «тигров» бросили 5-ю гвардейскую танковую армию, сражение для советских танков превратилось в побоище. Армия Ротмистрова перестала существовать. Говорят, что впоследствии Сталин спросил Ротмистрова: «Что же ты, м…, танковую армию за пятнадцать минут спалил?»^{285}Хотя он же и приказал двинуть резерв против немецкого клина. Ротмистрова больше не назначали командующим армией, а использовали как помощника танковых и общевойсковых начальников и на преподавательской работе.

Как уже говорилось, Т-34 был превосходным бронированным оружием в 1941–42 гг., но как только у немцев появились танки «тигр» и «пантера», использовать прежнюю тактику лобовых атак было уже нельзя. Т-34 — по сравнению с новыми немецкими танками — имел слабую броню, а его 76-мм пушка новую немецкую броню не пробивала. «Тигры» с превосходной цейссовской оптикой с большой дистанции десятками жгли советские танки.

Интересно, что на севере Курского выступа Рокоссовский сразу добился снижения потерь, когда запретил бросать «тридцатьчетверки» в лобовые атаки, а использовал их из-за укрытий или в боевых порядках пехоты. На юге же Конев и Ватутин продолжали эту порочную тактику. Поэтому потери на севере составили 1:1,5, а на юге — 1:7,5.^{286} В итоге, к середине июля советские войска оказались в полу окружении, и дело запахло новым поражением. Но потери немцев по их масштабам также были большими, к тому же в Италии высадились союзники, и 15 июля Гитлер распорядился прекратить операцию «Цитадель».

Немецкие потери в живой силе в Курской битве оказались меньшими, чем советские, почти в 5 раз, в самолетах — в 1,5 раза, а в танках — в 6 раз^{287}. Поэтому Курская битва стала для Красной армии одной из самых тяжелых по масштабам потерь. В советских планах не стояло привлекать силы Степного фронта в первой фазе сражения под Курском, но Сталин их привлек, что и привело к такому результату. Иными словами, Курская битва стала доказательством не превосходства советской армии, а наоборот — дефектов сталинского руководства. Тем не менее к концу июля численность советских танков на Курском выступе постепенно увеличилась до уровня, имевшегося до начала сражения. Ватутин и Рокоссовский начали сражение, имея 35 танковых дивизий, и эта цифра не снизилась, хотя, разумеется, численный состав многих дивизий сильно уменьшился. Оставшись победителем, советская сторона смогла собрать и отремонтировать большую часть легко поврежденных танков. К тому же у них не было затруднений с запасными частями благодаря тому, что они применяли в сражении только один тип танка — Т-34, в то время как немцы использовали пять разных типов танков и два типа самоходных орудий. Советская промышленность производила огромное количество бронетехники с минимумом вариантов. Т-34 в советской армии использовали везде и всегда: рвущийся вперед в разведке, выступающий в качестве артиллерийского орудия, закопанного в землю в виде долговременной огневой точки, буксирующий, работающий как бульдозер, перевозящий пехоту или куда более опасный груз — боеприпасы в ящиках, закрепленных цепями на моторном отделении, это грубое, тесное, плохо проветриваемое, но невероятно прочное и надежное изделие выступало во множестве ролей. Кажущееся столь странным использование единого типа машины для выполнения столь разных задач давало много преимуществ, поскольку проблема снабжения для Т-34 была сведена только к двум статьям — к горючему для 12-цилиндрового алюминиевого дизеля и боеприпасам для его 76-мм пушки. Если происходили механические поломки, то с машины снимали все годные части и бросали ее.

Шасси Т-34 шли с заводов в количествах до 2 тысяч ежемесячно, причем они делились поровну между обычными типами Т-34 и самоходными орудиями САУ. В Советском Союзе были созданы две новые противотанковые пушки — длинноствольная 100-мм и 122-мм. Ни одна из новинок не имела преимуществ перед немецкими вариантами 88-мм или длинноствольной 75-мм, но за счет веса снаряда достигался тот же эффект, что и при прямом попадании. Тяжелые снаряды ограничивали боезапас САУ и стесняли экипаж, но численное превосходство Красной армии и энтузиазм при виде нового оружия это более чем компенсировало^{288}. Количество советских танков, находившихся в боеготовности в Курском выступе на 5 июля, было около 3800; к 13 июля эта цифра снизилась до 1500 или менее, но к 3 августа она снова выросла до 2750. Проблема была в другом — не хватало подготовленных экипажей^{289}.

Более значительную неприятность, чем операция «Цитадель», означала для немцев Донбасская операция, проведенная советским командованием с 13 августа по 22 сентября 1943 г. На этом направлении немцами была создана мощная оборона по рекам Северный Донец и Миус (Mius-Front). Именно на миусском рубеже советскими войсками была пробита большая брешь, заделать которую вермахт уже не смог. Во время боев на миусском рубеже 23-я танковая дивизия вермахта потеряла 11 танков, 11-й танковый корпус СС потерял за два дня 23 танка, то есть больше, чем за всю операцию «Цитадель»^{290}. Потери вермахта летом 1943 г. были большими по сравнению с возможностью их заместить, а Сталину было кем восстанавливать поредевшие войска. После Курской битвы Сталин располагал 300 дивизиями (около 5 миллионов солдат), а Гитлер — 200 дивизиями (около 3 миллионов), и с каждым месяцем преимущество в живой силе и в вооружениях росло в пользу Красной армии.

Операция «Цитадель» не стала для немецкой стороны проигранной битвой, но, скорее, битвой, прерванной до наступления решающего момента. Оперативное и стратегическое значение Курской битвы для всего Восточного фронта имело большое значение, хотя сами по себе немецкие потери были не так велики — 40 тысяч убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Танковые потери немцев также были невелики (3–4 сотни), но поврежденные, а потом и оставленные перед наступавшими советскими частями машины составляли большее число.

Советские потери под Курском были более значительны — 300 тысяч солдат убитыми, ранеными и пропавшими без вести, до 2 тысяч танков и САУ. Но Красная армия легко компенсировала эти потери свежими резервами^{291}. Вследствие этого к середине 1943 г. штатный состав немецких и советских дивизий (ранее несопоставимый) сравнялся. Если в немецкой пехотной дивизии было около 10 тысяч солдат и 2 тысячи «хивис», то в советской дивизии также было около 10 тысяч солдат. Советский танковый корпус располагал обычно 200 танками — это соответствовало укомплектованной немецкой танковой дивизии (таковых к тому времени было мало). К середине июня 1943 г. почти 30 дивизиям группы армий «Юг» противостояло 100 советских стрелковых дивизий, к которым в сентябре присоединилось еще 50 дивизий. 13 танковым или моторизованным дивизиям немецкой группы армий противостояло 17 танковых или механизированных корпусов Красной армии, семь кавалерийских корпусов, а также несколько отдельных танковых бригад и полков, к которым к середине сентября 1943 г. добавилось еще два танковых корпуса и несколько отдельных бригад^{292}. Последствия такого соотношения сил не заставили себя долго ждать.

После безрезультатного для немцев Курского сражения Сталин сделал то, что Манштейн советовал Гитлеру — ударил в тот момент, когда противник растратил свои силы. Когда 12 июля Курская битва достигла кульминации, советское командование ударило севернее выступа в тылы армии Моделя, который моментально прекратил наступление. Собственно, в этот момент Гитлер окончательно упустил последний шанс… В результате положение на Восточном фронте для немцев стало хуже, чем до стабилизации весной 1943 г. На орловском направлении Модель увяз в неразрешимых проблемах; 2-я танковая армия оставила Орел, чтобы избежать риска окружения. В честь освобождения Белгорода и Орла Сталин впервые приказал произвести в Москве артиллерийский салют (5 августа 1943 г.). Празднования свидетельствовали о том, что Москва не боялась снова потерять эти города… Теперь перед советским фронтом стояла задача оттеснить группу армий «Юг» от Днепра в направлении Азовского моря и там ее уничтожить. Гитлер облегчил советской армии эту задачу, приказав удерживать Харьков любой ценой^{293}.

К концу лета 1943 г. моральный дух вермахта начал претерпевать изменения. Его храбрость и дисциплина не ослабли. Но надежды были подкошены, и человечность — там, где еще остались ее следы, — угасала. Под треск пулеметов, сводивших последние счеты с местным населением, и грохот подрывных зарядов летом и осенью 1943 г. германская армия отступала по европейской части СССР, оставляя за собой дым пожарищ, брошенную технику и кое-как засыпанные могилы^{294}.

Еще перед летней кампанией 1942 г. Гальдер предлагал перейти на Восточном фронте к стратегической обороне. Гитлер также обратился к этой мысли, но только после неудачи под Курском в 1943 г. При этом вставал вопрос: как стратегическую оборону организовать? В силу того, что Восточный фронт был слишком протяженным для наличных сил вермахта, и в силу очевидного перевеса Красной армии в живой силе и технике, в первую очередь фронт следовало максимально сократить. В 1943 г. в искусстве оперативного руководства войсками немецкие офицеры продолжали значительно превосходить советских. Но представления Гитлера о войне в обороне были почерпнуты из его окопного опыта в Первой мировой войне: он стремился вникать в мельчайшие детали и настаивал на том, чтобы не уступать противнику ни пяди земли; смысл всех его приказов в обороне сводился к одному: выстоять (ausharren). Немецкий историк из военно-исторического ведомства бундесвера Манфред Pay писал: «Иронией истории является то, что советские генералы — после того как в 1941 г. их концепция наступательной войны потерпела крах — стали усваивать и развивать искусство оперативного руководства войсками, получившее высокую оценку немецкой стороны, а сами немцы под давлением Гитлера перешли на советские позиции жесткой обороны «во что бы то ни стало»^{295}.

В середине сентября 1943 г. начался масштабный отход немецких армий — примерно миллион солдат по шести днепровским мостам были отведены с фронта в тысячу километров и на другом берегу развернулись на фронте в 650 км. 14 сентября советские войска Воронежского фронта, двигаясь от Ахтырки, разгромили северный фланг группы армий «Юг» и двинулись в направлении Днепра^{296}. Создалась угроза, что Красная армия захватит важнейшие переправы через Днепр в тылу немецких войск. Днепр имеет крутой и обрывистый западный берег, что представляет собой идеальную оборонительную позицию. Легко понять, почему летом 1943 г. эта река привлекла внимание немецкого командования. Здесь, за естественной преградой, можно было возвести мощную оборонительную позицию — «Восточный вал», о котором в ОКХ мечтали еще с момента поражения под Курском.

Для того чтобы сбалансировать неблагоприятное для вермахта соотношение сил на Восточном фронте, существовало три пути. Во-первых, можно было отвести немецкие войска от Ленинграда и с обеих сторон от озера Ильмень на более короткий фронт. Во-вторых, вывести 17-ю армию из Крыма — также на более короткий фронт. В-третьих, отступить в большую излучину Днепра южнее Киева с той же целью. Гитлер же ни о каких уступках территории и слышать не хотел^{297}. Его стратегическое кредо требовало «держаться любой ценой», а отступление рассматривалось как смертельный грех. Гитлер говорил, что надежда на хорошо укрепленные позиции за ними будет побуждать генералов к отступлению. Только в середине августа, когда советские танковые клинья сметали все на своем пути к Днепру, он, скрепя сердце, дал разрешение на начало работ на «Восточном валу», вдоль Днепра и Десны.

Было совершенно очевидно, что судьба войны решается на Днепре: после форсирования Днепра Красная армия возьмет Украину, в пределах досягаемости окажется Румыния, Крым будет потерян. Поэтому для Сталина Днепр был самым значимым политическим и военным призом. Кроме продовольствия, за Днепром были и главные ценности индустриальной эпохи: в Кривом Роге добывали железную руду, в Запорожье и Никополе — марганец и цветные металлы, медь и никель. Из этих источников покрывалось более 30% потребностей Германии. Самым важным, однако, для Гитлера было то, что нефтяные скважины Румынии удовлетворяли половину потребностей Германии в нефти. С потерей Днепра эти источники нефти вскоре были бы утрачены. Днепр стал рекой, определявшей судьбу войны. В том случае, если немецкие силы смогут удержать его, руководство рейха сохранит свою военную и экономическую дееспособность.

21 июня 1943 г., когда Манштейн поставил перед ОКХ вопрос — удерживать ли Донецкий регион или дать русским истечь кровью на Днепре, ему ответили, что фюрер хочет и того и другого. Но получить и то и другое было просто невозможно^{298}.

Сталин сосредоточил на южном фланге 40% стрелковых соединений и 84% танковых сил. Таким образом, советское руководство достигло гигантского сосредоточения сил: оно имело шестнадцатикратное преимущество над противником. 9 сентября в директиве всем фронтам и армиям Сталин обещал офицерам и солдатам самые высокие награды, если они проявят себя в боях за Днепр. Не случайно, что за форсирование Днепра советским солдатам давали звание Героя Советского Союза; это несколько девальвировало высшую воинскую награду. Военный аспект отступления к Днепру для немцев не был сложным, но существовал целый ряд проблем, которые усложняли задачу. Требовалось эвакуировать примерно 200 тысяч раненых вместе с госпиталями и персоналом немецкого, венгерского, румынского и словацкого отделений Красного Креста, а также огромное количество советского гражданского населения. Опыт отступления показывал, что на отвоеванных территориях Красная армия немедленно призывает в свои ряды всех здоровых мужчин с 16 до 60 лет и зачисляет их в боевые части. Эти новобранцы заполняют бреши на линии фронта, служа живым щитом^{299}. В наступательных боях советская пехота несла огромные потери. Пополнять обескровленные части было некем, поэтому в армию призывали не только местных жителей, но и «хивис», которых не расстреливали, но переобмундировывали и уже в качестве советских солдат, под надзором офицеров и заградотрядов, гнали вперед, как бы заставляя кровью смыть позор измены. Их загоняли на минные поля с целью разминирования или в атаки для выяснения расположения огневых средств противника^{300}.

В результате массовой эвакуации немецких тылов, за немецкими полками, украинскими полицейскими и вспомогательными частями, эскадронами добровольцев из кавказских народов, туркменскими легионами и колоннами рабочих к Днепру тащились бесконечные толпы гражданских лиц. Немцы стремились лишить Красную армию не только живой силы, но и материальных ценностей: 6 сентября Геринг предписал командующим армиям вывозить все запасы продовольствия и сырья, все поголовье скота, станки и сельскохозяйственные машины, а также транспортные средства. В полосе немецкой 6-й армии местному населению оставили 1/5 запасов зерна. В «боевом журнале» армии, однако, осталась запись, что эта мера, продиктованная гуманными соображениями, привела к военному ущербу: Красная армия это зерно немедленно конфисковала^{301}.

Ги Сайер, рядовой дивизии вермахта «Великая Германия», вспоминал, что осенью 1943 г. при отступлении к Днепру вермахт лишился важнейшего источника своей мощи — подвижности. Солдаты группы армий «Центр» в условиях осенней распутицы тащились со скоростью не более пяти километров в час. Знаменитая немецкая мобильность стала воспоминанием. Вооружения Красной армии становились все более современными. Солдаты вермахта оказались лицом к лицу с чрезвычайно подвижными свежими моторизованными полками^{302}.

27 сентября 1943 г. у города Лютеж (30 км севернее Киева) советские войска 38-й армии генерал-лейтенанта Н.Е. Чибисова смогли переправиться на другой берег Днепра и создать там плацдарм. К исходу сентября плацдарм был расширен до 50 км². Созданная на Лютежском плацдарме группировка 1-го Украинского фронта сыграла главную роль в освобождении Киева^{303}. Обходя Киев, танковая армия Рыбалко нацелилась на линии снабжения группы армий «Юг». Критическая для немцев ситуация возникла и в Запорожье: 15 октября генерал Хайнрици вынужден был отдать приказ о взрыве плотины и электростанции. После взятия Запорожья советская армия смогла выйти в низовья Днепра и на подходы к Крыму. Начальник оперативного отдела ОКХ Адольф Хойзингер уже 10 октября 1943 г. сравнивал в своем дневнике положение Германии с положением Пруссии в Семилетнюю войну, когда только чудо — смерть Елизаветы Петровны — спасло Фридриха Великого и Пруссию^{304}. Нацистскую Германию также могло спасти только чудо. Как известно, к подобному сравнению прибегал и Геббельс — после смерти Рузвельта (12 апреля 1945 г.).

Один немецкий мемуарист вспоминал, что после Курска, когда вермахт начал отступать, солдатам стало особенно тяжело — не хватало буквально всего, они голодали, отдохнуть не было возможности, поэтому настало полное психическое и физическое истощение и моральное одичание. Солдаты настолько привыкли к смерти, что — упомянутый мемуарист видел это своими глазами — однажды спавшие в блиндаже разведчики в качестве подушек использовали трупы незадолго до этого перебитых партизанами солдат^{305}. Ги Сайер писал: «Обвинения простых солдат в том, что они убийцы, несправедливы, ибо солдаты во все времена только тем и занимались, что убивали». Еще он цитировал своего ротного командира, капитана Весрейдау: «Если завтра мы проиграем, то на милосердие рассчитывать не приходится. Нас будут обвинять в том, что мы убийцы. Подвиги, которые мы совершали каждодневно, наши страхи и наши надежды, память живых и мертвых товарищей — все это будет предано забвению, и потомки никогда не узнают правды. Они будут думать, что мы болваны, и пожертвовали жизнью ради глупейшей цели. У вас нет больше выбора. Пусть завтра победят враги, пусть закончится война и наступит мирная жизнь. Но вам не будет покоя. Вам не простят, что вы остались в живых. На вас будут взирать с презрением. Или, в лучшем случае, так, будто вы ископаемый мамонт. Среди других вы всегда будете чувствовать себя чужими»^{306}. По крайней мере, по отношению к немецким солдатам эти слова сбылись в полной мере.

^{В летнюю кампанию 1943 г. вермахту с большим трудом удалось предотвратить прорыв сплошного фронта обороны}