Вторая летняя кампания вермахта на Восточном фронте
Вторая летняя кампания вермахта на Восточном фронте
Заняла война полсвета.
Стон стоит второе лето.
Опоясал фронт страну.
Где-то Ладога. А где-то
Дон — и то же на Дону.
Где-то бомбы топчут город,
Тонут на море суда…
Где-то танки лезут в горы,
К Волге двинулась беда.
(А. Твардовский)
После зимнего краха вермахта под Москвой зимой 1941–1942 гг. на блицкриге можно было поставить крест. Военным профессионалам и дипломатам вскоре стало понятно, что с блицкригом проиграна и война. Так, в ноябре 1942 г., после начала высадки англо-американцев в Африке Риббентроп заявил Гитлеру: «Я прошу немедленно предоставить мне полномочия для начала мирных переговоров с Россией через мадам Коллонтай в Стокгольме даже при условии возвращения большей части оккупированных на Востоке земель». Гитлер побагровел, вскочил и приказал Риббентропу даже не заикаться об этом{1}. По всей видимости, с этого момента звезда Риббентропа начала закатываться. Еще раньше — в ноябре 1941 г. — к Гитлеру с подобными предложениями обращался командующий армией резерва генерал Фридрих Фромм, считавший положение безвыходным уже к осени 1941 г.{2} Такие же мысли в отношении перспектив войны на Востоке высказывал Гитлеру Фриц Тодт, которого фюрер очень ценил, но поскольку Гитлер возвел в строгую систему жесткое разделение полномочий отдельных ведомств, обращаться к нему с политическими вопросами, которые прямо не относились к собственной сфере его оппонента, было совершенно бесполезно. Повлиять на политические решения Гитлера было практически невозможно, как невозможно было понять его логику, ибо, как в мемуарах писал Редер, «Гитлер был великим мастером как диалектики, так и блефа»{3}.
Слухи о трудностях войны на Восточном фронте, основывавшиеся на письмах фронтовиков, быстро распространялись по Германии, определяя настроения немецкого народа. Впервые с начала войны стало ясно, что личные впечатления солдат более действенны, чем пропаганда. При первых же трудностях Гитлер обнаружил полное непонимание природы военных затруднений и неспособность проявить эластичность перед лицом неумолимых фактов. Так, генерал Ганс фон Шпонек за отвод войск из Крыма 29 декабря 1941 г. (он спасал войска от окружения) офицерским судом во главе с Герингом — как высшим по званию офицером армии — был приговорен к смертной казни{4}. Казнь была заменена, впрочем, 7 годами тюрьмы. После 20 июля 1944 г. по приказу Гиммлера Шпонека расстреляли.
Также тяжелым испытанием для вермахта стал случай, имевший место на отрезке группы армий «Север».
12 января 1942 г. фельдмаршал фон Лееб обратился к Гитлеру с просьбой отвести от Демянска II корпус генерала Вальтера фон Брокдорф-Алленфельдта, которому угрожало окружение. Гитлер отказал, и 8 февраля
1942 г., после того как подмерзли болота и мелкие речки, препятствовавшие на флангах свободному передвижению немецких войск, советские войска замкнули кольцо окружения — 100 000 немецких солдат оказались в котле, а Лееб, чувствуя свою вину в том, что не настоял на своем, подал в отставку, которая и была принята. Окруженных в Демянском котле немецких солдат удавалось снабжать всем необходимым с воздуха вплоть до момента деблокировки, в которой главную роль сыграли войска Ваффен-СС. Советские войска держали блокаду Демянского котла с 8 февраля 1942 г. по 24 апреля 1942 г. Впервые в военной истории корпус из шести дивизий численностью около 100 тысяч человек — почти армия — успешно снабжался по воздуху. Около 100 самолетов ежедневно прилетали в котел и улетали обратно{5}. Бои за Демянск шли больше года — вплоть до весны 1943 г. Шесть немецких пехотных дивизий 2-го корпуса под командованием генерала графа Брокдорф-Алленфельдта не позволили Красной армии прорваться от озера Ильмень на юг и на запад и таким образом спасли группу армий «Север» от уничтожения{6}. Лишь в январе 1943 г. начался планомерный отвод войск 16-й армии из Демянского котла. Командующему 16-й армией Эрнсту Бушу удалось вывести войска без существенных материальных потерь — в качестве трофеев советские войска взяли только две французские гаубицы. За успешные действия Гитлер повысил Буша — 12 октября 1943 г. он стал командующим группы армий «Центр» вместо раненого фон Клюге. 21 октября генерал-фельдмаршал Буш стал 274-м солдатом вермахта, награжденным Дубовыми листьями к Рыцарскому кресту{7}. Под впечатлением этого успеха 25 апреля 1943 г. Гитлер учредил нагрудный знак «Демянский щит», который стал весьма престижной наградой. Соответственно, когда под Сталинградом блокировали 6-ю армию, Гитлер был уверен, что опыт Демянска удастся повторить. И все же организационная победа Люфтваффе под Демянском была пирровой — потери самолетов, которые были так нужны на других участках фронта, были чрезвычайно велики{8}.
Весной 1942 г. Гитлер сказал: «Мы избежали участи Наполеона, обманув судьбу, мы сделали то, что не смог сделать Наполеон 130 лет назад»{9}. 26 апреля 1942 г. в рейхстаге Гитлер заявил, что Наполеон сражался в России при 25 градусах мороза, а он, полководец Гитлер, при —45°, а однажды даже при —52°.{10} Немецкие солдаты тяжело страдали от сложностей русской зимы, особенно в третью для немцев военную зиму: до 20 февраля 1942 г. было отмечено около 50 тысяч случаев обморожений. Не случайно немецкую медаль «За зимнюю кампанию 1941 г.» (черный металлический крест с алой лентой) немецкие солдаты называли «мороженое мясо».
До широкой немецкой общественности первоначально не доходило, что война на Востоке приобрела иной характер; немцев насторожили только два события: смена руководства сухопутными войсками и начало сбора зимних вещей для фронта. Дело в том, что еще 18 ноября 1941 г. Геббельс заявил, что теплые вещи для солдат на Восточном фронте приготовлены к отправке и уже грузятся в вагоны. При этом он жаловался лишь на нерасторопность транспортников и на нехватку подвижного состава. И вдруг, неожиданно для всех, 21 декабря Геббельс объявляет, что для фронтовиков следует собирать теплые вещи и рождественские подарки. С этого момента письмам фронтовиков о недостатках снабжения немцы стали придавать большее значение{11}. Отставка Браухича[1] с поста начальника ОКХ немецкой прессой никак не комментировалась, но немцы усмотрели неладное в том, что имя его не упоминается, и что Гитлер не поблагодарил его за службу. Многие немцы, как передавала СД, даже увидели связь между сбором теплых вещей и отставкой Браухича, который якобы не смог по-настоящему обеспечить вермахт всем необходимым. Доверие к Гитлеру, однако, пока было полным, и вскоре недоумение, вызванное переменами, улеглось{12}, а в рабочей среде (среди бывших коммунистов и социал-демократов), как передавала СД, царило убеждение, что смещение «реакционных» генералов является несомненным прогрессом. Иными словами, Гитлер смог отыскать козлов отпущения и даже заслужить при этом сочувствие народа. Впрочем, в другом донесении СД говорилось о том, что немцы все-таки ожидают от Гитлера объяснения по поводу зимних перебоев в снабжении и причин смещения генералов{13}. Но Гитлер, осыпав отставленных генералов подарками, по поводу причин отставок никак не высказался. Также немецких обывателей смутило то, что на похоронах Рейхенау в январе 1942 г. фюрер дружески беседовал с генералами Рундштедтом и фон Боком — неясно было, кто, собственно, виноват в немецких неудачах на Восточном фронте?{14}
15 марта 1942 г. — в праздник Памяти Героев — Гитлер выступил по радио; СД передавала, что наибольшее впечатление на слушателей произвел следующий пассаж фюрера: «Сегодня мы уже с полной определенностью знаем: большевистские орды, которые мы не смогли сломить прошлой зимой, будут уничтожены грядущим летом»{15}. Немцы сочли, что если бы фюрер не был уверен в своих словах, он никогда не рискнул бы высказаться подобным образом{16}.
У солдат вермахта на Восточном фронте некоторое улучшение настроений отмечалось, когда наступила весна и начало прибывать пополнение. Потеплело, дни стали длиннее; вроде бы замаячил конец тяжелых испытаний вермахта. Вообще, после суровой зимы удивительно быстро произошло восстановление боевого Духа вермахта. СД передавала, что в высших военных кругах распространилось мнение, что «если бы нас больше слушали, то военной катастрофы не было бы». Отставку же некоторых генералов в войсках восприняли положительно: «слава Богу, что Гитлер прогнал бездарных генералов, которые виноваты в наших бедах» — эта мысль повторялась во многих письмах с фронта. СД также доносила, что всякая критика военного руководства пасовала перед персоной Гитлера — это было подсознательное табу для солдат и для всех немцев, ибо в противном случае нужно было бы признать ошибочность выбора Германии и неоправданность жертв{17}. Это подкреплялось еще и тем, что советское наступление на широком фронте в феврале 1942 г. было крайне неудачным: оно не было подготовлено материально; советские войска понесли немыслимые потери: до апреля 1942 г. Красная армия потеряла 1,8 миллиона солдат{18}. По мере ослабления темпов наступления советское командование вернулось к прежней неуклюжей тактике фронтальных ударов против оперативных очагов обороны, так что к концу зимы Красная армия оказалась почти в таком же тяжелом положении, что и армия врага, но у немцев ресурсов вооружений и подготовленных солдат было больше. Знаток истории войны Н.Г. Павленко отмечал, что к началу мая 1942 г. силы воюющих сторон на Восточном фронте были приблизительно одинаковыми{19}.
К 1942 г. вермахт имел три слабых места.
Во-первых, ему нужно было восполнить потери. Это можно было сделать, поскольку в Германии было еще 5 миллионов военнообязанных мужчин. Гитлер, однако, не разрешил их призывать: он считал, что в Германии не хватает рабочих, а не солдат. В Люфтваффе были явные излишки личного состава, но передачи их сухопутным войскам добиться не удалось. Вместо этого в конце лета 1942 г. было сформировано двадцать дивизий Люфтваффе для наземных действий, но они не имели достаточного боевого опыта, и их боевая ценность была значительно ниже, чем у пехотных дивизий вермахта. Создание этих нелепых формирований было уступкой претензиям Геринга, стремившегося к расширению собственных компетенций; он жаждал руководства не только авиацией, но и наземными войсками. Как писал генерал Меллентин, эти части были укомплектованы хорошим личным составом и прекрасно вооружены, но их подготовка была совершенно недостаточной. Офицеры Люфтваффе не понимали принципов ведения наземного боя и не имели соответствующего опыта. Создание полевых соединений Люфтваффе было абсолютно бессмысленным. За эту бессмыслицу солдаты расплачивались жизнями, поскольку потери в этих частях были значительными{20}. Если в начале Восточного похода вермахт имел 3,2 миллиона солдат, то на 1 июля 1942 г. в вермахте было уже 2,8 миллиона{21}. На главном (в летнюю кампанию 1942 г.) направлении ударная группировка вермахта насчитывала 900 тысяч солдат против Брянского, Юго-западного и Южного фронтов общей численностью в 1,7 миллиона солдат{22}.
Во-вторых, вермахту не хватало оружия и возможности бесперебойно снабжать войска. Хотя к середине 1942 г. на Восточном фронте у немцев было около 3 тысяч танков, этого было недостаточно для комплектования 24 танковых дивизий (первоначально Гитлер настаивал на формировании 36 дивизий тем же количеством танков). К тому же каждая моторизованная дивизия по штатному расписанию должна была иметь танковое подразделение. Не хватало грузовиков, подвод, лошадей — в 1941 г. вермахт на Восточном фронте был более мобилен, чем в 1942 г. К летней кампании 1942 г. группа армий «Юг» располагала девятью новыми танковыми дивизиями, семью моторизованными и 52 пехотными дивизиями, — но это за счет войск групп армий «Центр» и «Север», практически годных только к позиционной войне. Да и для нее эти войска были слабо оснащены, и их было мало. В десяти танковых дивизиях этих групп армий танков было едва ли не треть от штатного числа, а «моторизованные» дивизии были оснащены подчас только велосипедами. Что же касается обычных пехотных дивизий обеих групп армий, то им недоставало оружия и солдат; они только наполовину достигали штатного расписания.
В-третьих, все более тревожным становилось положение с боеприпасами и с материальным обеспечением. В ОКХ подсчитали, что топлива на Восточном фронте хватит только до сентября 1942 г., а принимая во внимание расстояния и состояние дорог, этот кризис мог наступить и раньше{23}.
Чтобы полностью оценить значение второй немецкой летней кампании в России, необходимо вспомнить цели первой кампании. Они заключались не в завоевании всего Советского Союза, а в истреблении его защитников. Стратегическая цель заключалась в тактическом истреблении. Эта стратегия потерпела крах, так как скорость продвижения была невелика, а пространство было огромным, сопротивление — также, а готовность советского руководства жертвовать своими солдатами — безмерной. Если стратегия уничтожения не возымела успеха в благоприятных для немцев условиях 1941 г., то разве смогла бы она иметь успех в менее благоприятных условиях 1942 г.? Гитлер это понимал, поэтому вместо стратегии сокрушения применил стратегию экономического истощения, ударив по материальной основе мощи советских вооруженных сил. Нужно было лишить Советский Союз донецкого промышленного района, кубанского зерна и кавказской нефти{24}.
Весной 1942 г. Гитлер имел совершенно ясные намерения разгромить Красную армию раз и навсегда, уничтожив советские войска на юге, а затем решать, повернуть ли вермахт в направлении восточнее Москвы или направить к нефтяным месторождениям Баку. Продолжать войну в тех же масштабах, что ив 1941 г., Гитлер не мог, поскольку Германия испытывала огромные трудности, поддерживая величину своей армии на уровне 7–8 миллионов солдат. В это же время Советский Союз, несмотря на огромные потери 1941 г., к 1942 г увеличил вооруженные силы почти на 50% (с 7 до 11 миллионов). К моменту начала советского наступления зимой 1942 г. немцы практически не имели резервов для прикрытия южного участка Восточного фронта. Советский Союз, напротив, оказался способен подготовить для операции под Сталинградом силы в количестве 90 дивизий. Большинство из них были свежими и полностью оснащенными соединениями{25}.
К апрелю была разработана схема, предусматривавшая захват Донецкого бассейна, в свете чего Сталинград представлял собой важную стратегическую цель. Но для Гитлера Сталинград являлся только первым шагом — в дальнейшем он хотел повернуть на север и перерезать коммуникации советских войск, оборонявших Москву. Одновременно он предусматривал направление «разведывательных групп» далее на восток, к Уралу. При этом он признавал, что операция такого масштаба возможна только в том случае, если Красная армия понесет поражение еще более крупное, чем прошлым летом. Гальдер утверждал, что во всей полноте эти планы не были известны ОКХ; на его картах рубеж проходил по Волге у Сталинграда{26}.
Что касается боевого духа вермахта, то он находился на том же уровне, что и в предшествующем году. Однако никакая армия не могла бы пережить ужасную зиму, не понеся непоправимого морального ущерба.
Один из немецких ветеранов Восточного фронта писал в дневнике накануне кампании 1942 г.: «О, конечно, мы были героями. Дома для нас все было самым лучшим, все газеты были переполнены рассказами о нас. Восточный фронт! Было что-то такое в этих словах, когда вы говорили, что направляетесь туда… как будто вы признавались, что у вас смертельная болезнь. Вас окружало такое дружелюбие, такая вынужденная жизнерадостность, но в глазах было то особое выражение, то животное любопытство, с каким глядят на обреченных… И в глубине души многие из нас верили в это. Вечерами мы часто говорили о смерти. Каждого из нас ждал какой-нибудь узкоглазый монгол-снайпер. Иногда единственно важным казалось, чтобы наши тела доставили в рейх, чтобы наши дети смогли приходить на могилу»{27}.
Среди факторов, подтачивавших боевую мораль вермахта, было отсутствие новых вооружений, сравнимых с новыми модификациями Т-34 или многоствольной реактивной установкой «катюша». Германская пехота шла в бой, вооруженная почти так же, как прошлым летом, только увеличилось количество автоматчиков в ротах.
Для германских танковых дивизий самым важным изменением было включение в их состав батальонов 88-мм орудий[2]. Он назывался «противовоздушный батальон», но был введен в штат благодаря противотанковому потенциалу знаменитого универсального орудия. Мотоциклетный батальон был ликвидирован, но иногда пехотные батальоны оснащались бронетранспортерами на полугусеничном ходу. Стрелки в них получили название «панцергренадеры» (Panzergrenadier); затем это название распространилось на всю пехоту, приданную танковым дивизиям. В танках Т-IV была установлена более мощная 75-мм пушка, что позволяло им на равных бороться с Т-34{28}. Интересно отметить, что не только немцы, но и наши западные союзники в танкостроении отставали от СССР. По этому поводу английский историк Джеффри Хоскинг остроумно заметил: «Плановая экономика лучше работает в условиях импровизации, чем в условиях самого планирования»{29}. В первые месяцы 1942 г. по лендлизу поступали американские и английские танки, но западное танкостроение по всем стандартам настолько отставало от советского и немецкого, что эти танки распределяли по тем местам, где боевые действия не велись. Более или менее подходящий для Восточного фронта американский танк «шерман» стал поступать туда осенью 1942 г., когда превосходящий его Т-34 выпускался 18 месяцев, а «тигр» был уже готов к запуску в серийное производство. Некоторое количество английских танков «матильда» и «Черчилль» использовались в бригадах, действовавших для поддержки пехоты; там они прижились из-за очень толстой лобовой брони. Клейст отметил, что на Кавказе его солдаты видели на советской стороне несколько «хани» — американских легких быстроходных танков с 37-мм пушкой{30}.
Что касается развития военной ситуации в 1942 г., то в апреле началась распутица, и все военные действия прекратились. Только в Крыму 11-я армия Манштейна потеснила советские войска в районе Керчи и стала готовиться к штурму Севастополя.
Самая критическая ситуация для вермахта складывалась под Харьковом, где с середины января не утихали тяжелые бои. Советское командование любой ценой стремилось двусторонним охватом с севера и с юга вырвать Харьков у противника. Этот маневр был довольно рискованным. В процессе наступления северный клин советских войск застрял у Белгорода и Волчанска, а южный (57-я советская армия) смог на ширину в 80 км прорвать немецкий фронт на Донце и угрожал Днепропетровску, центру снабжения группы армий «Юг». 257-я пехотная дивизия из Берлина и 44-я пехотная дивизия из Вены (бывший полк австрийской гвардии Hoch- und Deutschmeister) из последних сил удерживали Славянск и Балаклею; от них, по существу, зависела судьба группы армий «Юг». Начальник Генштаба Гальдер постоянно интересовался сводками именно с участка 44-й дивизии{31}. На участке протяженностью в 100 км 44-я дивизия удерживала наступление целого советского корпуса, наступавшего при поддержке танков и батарей реактивных установок. Бои носили исключительно ожесточенный характер еще и по той причине, что обладание населенным пунктом с теплой хатой и печкой при сильных морозах было вопросом жизни и смерти. Еще важнее было то, что если бы немцы потеряли позиции около Балаклеи, то войска Тимошенко смогли бы обеспечить крупномасштабный прорыв на Харьков. В боях под Балаклеей погиб оберлейтенант фон Хаммерштейн, племянник генерала Хаммерштейна, бывшего начальника отдела личного состава немецкого Генштаба{32}, уволенного Гитлером за антинацистские убеждения.
Все успешные оборонительные сражения, которые вел вермахт зимой и весной 1942 г., выигрывались благодаря стойкости немецких солдат. В то время немецкие солдаты превосходили советских солдат и опытом и боевым духом. К началу марта советское наступление на Харьков начало выдыхаться. Для немецкого руководства встал вопрос: не лучше ли сделать паузу в боевых действиях на всем Восточном фронте, включая и участок группы армий «Юг», — пусть Красная армия атакует, изматываясь и постепенно истощая резервы. Начальник оперативного управления ОКХ генерал Гейзингер считал, что подобный подход повлечет за собой утрату инициативы, а также потерю времени, работающего на противника. Начальник Генштаба Гальдер соглашался с таким подходом и предлагал нацелить главный удар на Москву. Гитлер же возражал против этого направления: похоже, он боялся укрепленных позиций советских войск перед Москвой. Он хотел найти решение на юге, лишив Советский Союз кавказской нефти. Определенная роль в этом отводилась и Роммелю, который после разгрома английских войск в Газале и Тобруке должен был продвигаться к Персидскому заливу, чтобы перекрыть самый важный сухопутный мост поставок по ленд-лизу, а также прервать (по крайней мере, с юга) поставки нефти в СССР. Именно поэтому летняя кампания 1942 г. началась с большого немецкого наступления на южном участке Восточного фронта.
Летом 1942 г. первоначально планировался разгром войск Тимошенко в излучине Дона с тем, чтобы создать трамплин для последующего наступления на Сталинград и на Кавказ — не ранее 1943 г.{33} Но в ходе разработки планов аппетиты немецких стратегов (включая Гитлера) стали расти.
План на летнюю (1942 г.) кампанию вермахта был представлен Гитлеру Гальдером в конце марта 1942 г. и носил кодовое название «Блау» («Синий план»); по нему схема действий заключалась в занятии четырехугольника Воронеж — Саратов — Сталинград — Ростов наступлением по двум параллельным прямым на севере по линии Курск — Саратов, а на юге — по линии Таганрог — Сталинград. Под таким прикрытием Гитлер планировал перейти через Кавказ на Баку{34}. Одна группа армий наступала от Курска, а другая от Таганрога; затем оба клина должны были соединиться западнее Сталинграда, окружив советские войска между Доном и Донцом. Вторая часть плана «Блау» предусматривала (после завершения первой) наступление на Кавказ к нефтяным месторождениям СССР. 4 апреля 1942 г.
генерал-полковник Йодль представил Гитлеру проект директивы по плану «Блау». Он начинался с краткого обзора обстановки, перечисления отдельных оперативных задач и предоставлял значительную свободу действий командующему группой армий «Юг» генерал-фельдмаршалу Боку в том, что касалось практической реализации гигантской по масштабам операции. Но после кризиса зимы 1941 г. Гитлер утратил веру в лояльность генералов и отказался подписывать проект, заявив, что военные приказы должны содержать большую определенность{35}.
Йодль стал возражать, но Гитлер забрал у него бумаги, сказав, что все сделает сам. На следующий день появилась директива № 41 от 5 апреля 1942 г. Она стала вторым по важности документом (после плана «Барбаросса»), определившим ход войны. В этой директиве целью операции «Блау» было названо уничтожение сил противника в излучине Дона с последующим захватом нефтяных ресурсов Кавказа и преодолением этого горного барьера. Сталинград по этому плану был промежуточной целью, а главной считался Кавказ. На юге для осуществления грандиозных планов было сосредоточено около 100 дивизий стран «оси». Им противостояло 120–140 советских дивизий. Советский стратегический резерв концентрировался между Москвой и Воронежем, где Сталин ожидал главного удара; эти ожидания были ошибочными. Советское командование не разгадало намерений немцев и считало, что наступление на Сталинград — это попытка отрезать фланг московского направления. Слишком много советских солдат было сконцентрировано на Центральном фронте и слишком мало — на юге.
Директива в окончательном виде представляла собой нечто среднее между боевым приказом, основополагающим решением, регламентом практического выполнения задач и мерами обеспечения безопасности.
В преамбуле к директиве Гитлер сделал смелое заявление: «Зимняя битва в России близится к завершению. Враг понес очень значительные потери в живой силе и технике. Стремясь развить то, что на первых порах казалось успехом, он в ходе зимы истратил большинство резервов, предназначенных для дальнейших операций. Как только позволят погода и условия местности, германские войска, имея превосходство над противником, должны вновь захватить инициативу, чтобы диктовать свою волю неприятелю. Цель состоит в том, чтобы уничтожить живую силу, оставшуюся в распоряжении Советов для продолжения сопротивления и, насколько возможно, лишить их жизненно важного военно-экономического потенциала». Исходя из этой задачи, Гитлер предлагал: «Продолжая придерживаться первоначальной главной линии в кампании на Востоке, в центре фронта нам нужно временно избрать тактику сдерживания… в то же время сосредоточив все имеющиеся силы для проведения главной операции на южном участке с целью уничтожения противника на Дону, впоследствии овладеть нефтяными месторождениями Кавказского региона и перейти Кавказ»{36}.
Ключевой проблемой этой крупной операции был растянутый вдоль Дона левый фланг. Чтобы устранить коренящуюся в этом угрозу, Гитлер принял решение, предопределившее гибель 6-й армии под Сталинградом — он приказал привлечь на позиции венгерские, итальянские и румынские армии, которые не были достаточно хорошо снаряжены для подобных операций. Большой проблемой было и то, что 11-я армия Манштейна не могла сразу принять участие в наступлении на Волгу и Кавказ, поскольку была связана Севастополем: три советские армии — 47-я, 51-я и 44-я — блокировали выход из Крыма к Керченскому полуострову. Операция по прорыву 11-й армии в Керчь называлась «Охота на дроф»; она началась 8 мая 1942 г.
Перед 11-й армией на Керченском направлении был противник, вдвое превосходящий ее по численности; к тому же советские войска закрепились на хорошо продуманных оборонительных позициях. 8 мая 1942 г. Манштейн нанес удар по Крымскому фронту на Керченском полуострове. Оборонялись 296 тысяч красноармейцев против 150 тысяч наступавших немцев и румын. В итоге, немцы захватили в плен 170 тысяч красноармейцев, а также большие трофеи — 1133 пушки, 258 танков и 323 самолета. Вермахт потерял 7500 человек{37}.
Манштейн готовил прорыв на южном фланге, чтобы выйти в тыл обороняющимся советским войскам — это был очень смелый план: пять пехотных и одна танковая дивизия против трех советских армий. Но даже при этом соотношении сил он смог добиться успеха. Один из участников Керченского сражения писал: «Я был на Керченском полуострове в 1942 г. Мне ясна причина позорнейшего поражения. Полное недоверие командующим армиями и фронтом, самодурство и дикий произвол Мехлиса, неграмотного в военном деле. Запретил рыть окопы, чтобы не подрывать наступательного духа. Выдвинул тяжелую артиллерию и штабы армии на самую передовую. Три армии стояли на фронте в 16 км, дивизии занимали по фронту 600–700 м; нигде и никогда я не видел потом такой насыщенности войсками. И все это смешалось в кровавую кашу, было сброшено в море, погибло только потому, что фронтом командовал не полководец, а безумец»{38}. 8 мая немцы прорвали позиции на левом крыле Крымского фронта. 10 мая прорыв с юга завершился полным успехом — 22-я танковая дивизия вермахта вышла в тыл советской 51-й армии, а 11 мая она отрезала и 47-ю советскую армию. В котле оказалось десять советских дивизий, эвакуировать их с Керченского полуострова не удалось. В плен попало 170 тысяч советских солдат.
Утром 17 мая 1942 г. Манштейн был в Керчи. Он вышел на берег. Перед ним лежало море — Керченский пролив, — а за ним Тамань — подступы к Азии, ворота Кавказа{39}.
Летом 1942 г. советское руководство очень переоценило свои возможности — Сталин планировал одновременно три операции: вытеснение немцев из Крыма (9 апреля началось советское наступление на Керченском полуострове), деблокирование Ленинграда (2-я ударная армия Власова начала наступление в мае) и захват Харькова (операция началась 12 мая). В результате потерпели неудачу все три замысла; везде были огромные потери. У картографов отрезанной вермахтом 2-й ударной армии Власова немцам удалось добыть важнейший картографический материал — за всю войну им больше не удалось получить такого количества топографических карт территории Советского Союза от западных границ до Урала. Добычу отправили в Берлин, и вскоре командиры фронтовых частей вермахта получили свежие подробные советские карты{40}.
Самым важным замыслом, требовавшим применения практически всего танкового резерва, было наступление Тимошенко на Харьков. Военный историк Н.Г. Павленко охарактеризовал приказ Сталина провести наступательную операцию с целью овладения Харьковом как авантюру, против которой не возражали, стремясь угодить диктатору, С.К. Тимошенко, Н.С. Хрущев и И.X. Баграмян{41}. Так получилось, что именно под Харьковом с наступлением весны немцы и хотели начать свою летнюю кампанию. План командующего группой армий «Юг» фон Бока был прост — 6-я армия с севера, 17-я армия и 1-я танковая армия должны были отрезать советские войска на Изюмском выступе. Операция получила кодовое название «Фридрих». Войска Тимошенко, напротив, имели целью развить зимние успехи и пятью армиями отбить у немцев Харьков, Днепропетровск и Запорожье. В случае захвата советскими войсками Харькова немцы лишились бы огромной базы снабжения — базы, на которой скопилось колоссальное количество грузов. Кроме того, через Днепропетровск и Запорожье пролегали железнодорожная и автомобильная дороги к низовьям Днепра — до Черного моря больше переправ не было.
Немцы наметили наступление на 18 мая, но Тимошенко их опередил — 12 мая он начал операцию по охвату 6-й армии Паулюса под Харьковом с севера и с юга. Северный клин советского наступления составляла 28-я армия, насчитывавшая в своем составе шестнадцать стрелковых и кавалерийских дивизий, три танковые и две механизированные бригады. Северному клину противостояли только шесть немецких дивизий (XVII-й и LI-й армейские корпуса генералов Карла Холлидта и фон Зейдлпц-Курцбаха. Южный клин советского наступления в обход Харькова составляли 6-я и 57-я советские армии. На этом направлении полдюжины немецких и румынских пехотных дивизий, не имевших танков, оказались под натиском значительно превосходящих сил Красной армии{42}. Слабая боеспособность румын, о которой ходили слухи в советской армии, на самом деле была мифом — и Манштейн и другие немецкие офицеры скептически относились к профессиональным качествам румынских офицеров, к вооружению румын, но о румынских солдатах отзывались как о выносливых и стойких в бою{43}.
Северный советский клин генерал Паулюс смог остановить в 20 км от Харькова, но южный (с Изюмского выступа) сметал все на своем пути. 16 мая советская кавалерия приблизилась к Полтаве, где располагался штаб фон Бока. Катастрофа немецкой обороны казалась неминуемой. В этой тяжелой ситуации фон Бок решился на очень рискованный шаг — он приказал начать операцию «Фридрих», но «с одной рукой», одним клином, поскольку армия Паулюса была втянута в жестокие оборонительные бои на севере. 17 мая армейская группа фон Клейста начала атаку из района южнее Изюма, «подрезая» продвигающийся вперед советский южный клин. В тот момент, когда 17 мая ударная группировка танковой группы Клейста перешла в наступление против советских войск 57-й и 9-й армии, следовало немедленно прекратить наступление советских войск на Харьков, но Сталин отверг это предложение{44}. Даже 19 мая, когда Клейст взял Изюм и советские войска оказались в полуокружении, командование Юго-западным фронтом — С.К. Тимошенко, И.С. Хрущев и И.X. Баграмян — просто констатировали этот факт в боевом донесении Сталину и ничего не предлагали, хотя было очевидно, что войска нужно развернуть и попытаться вывести из окружения. Это было убедительным доказательством того что командование фронтом смирилось с приближающейся катастрофой{45}. После того как немецкие танки прорвали оборону Южного фронта и начали отрезать советские войска, Тимошенко — вместо того, чтобы бросить против немцев свой танковый резерв — направил его на усиление наступающих частей, которые сами шли в «котел». 23 мая кольцо окружения замкнулось (части немецких 6-й армии и 14-й танковой дивизии соединились); в плену оказалось 240 тысяч солдат, трофеи были также велики — 2026 орудий и 1249 танков. Немцы потеряли около 20 тысяч убитыми и ранеными{46}.
Под Харьковом советским войскам не повезло — они начали наступление против немецкой группировки, которая находилась в полной стадии готовности и ожидала наступления противника. Теперь у Тимошенко не было иного выбора, кроме как развернуть свои войска и прорываться на восток. Смогут ли тонкие стенки немецкого котла сдержать натиск советских дивизий? Началась решающая стадия операции; войскам Тимошенко нужно было прорваться любой ценой — Донецкий фронт находился всего лишь в 40 км{47}. Начались упорные бои с целью вырваться из немецкого окружения, но на третий день натиск советских войск стал спадать. К тому времени командующие 6-й и 57-й армиями (генералы А.М. Городнянский и К.П. Подлас) погибли на Барвенковском плацдарме. В Харьковском котле солдаты Красной армии, в основном атакуя по ночам, почти неделю пытались прорвать кольцо окружения. Но кольцо захлопнулось прочно, и красноармейцы тысячами гибли в свете немецких осветительных ракет. Возле германских окопов возникли целые валы из мертвых тел. Спастись удалось лишь одному из 10 красноармейцев 6-й и 57-й армий, попавших в «Барвенковскую мышеловку». Паулюс стал героем нацистской прессы. Фюрер наградил его Рыцарским крестом и отправил ему поздравление, в котором выражал «восхищение успехом 6-й армии, сумевшей разгромить численно превосходившего противника»{48}.
Такой победы немцы еще не одерживали — находясь на грани поражения, они в течение нескольких дней достигли громадного успеха. В ушах немецких солдат звучали победные реляции — Керчь и Харьков, две битвы на окружение и две победы. Немецкая армия на Востоке опять доказала свое безусловное превосходство над противником. Теперь вермахт стремился отбить у Красной армии Ростов-на-Дону. Моральный дух вермахта был очень высок, чему способствовали его успехи, хорошая погода и поступление в войска новых видов вооружений. Ужасы прошлой зимы на время забылись. «Мы все страдали от раздвоения личности, — вспоминал граф Клеменс фон Кагенек, лейтенант 3-й танковой дивизии, вскоре получивший Рыцарский крест с Дубовыми листьями. — Мы стремительно и даже радостно двигались вперед, но в то же время знали, что зимой враг вновь перейдет в контрнаступление». Немцы почти забыли, что Россия с ее необъятными просторами, суровым климатом и плохими дорогами способна перемолоть всю их современную технику и заставить маневренную армию вернуться к тактике времен Первой мировой войны. В письме домой генерал Штрекер описывал русские просторы как «океан, способный поглотить любого, кто осмелится в него войти»{49}.
В майских событиях под Харьковом в еще большей степени, чем в операциях 1941 г., проявились некомпетентность Сталина, рабская покорность командования Юго-западным фронтом и безволие начальника Генштаба А.М. Василевского. При несомненном оперативном таланте, он смертельно боялся противоречить Сталину{50}. В целом созданная в СССР в начале войны Ставка Верховного Главнокомандования и ее промежуточные органы в виде главных командований направлений почти на всем протяжении первого периода войны действовали крайне некомпетентно. Боязнь инициативы и ответственности довлела над советскими командирами всех звеньев, а высокие морально-политические качества и личная храбрость не могли заменить оперативного мастерства и способности быстро принимать правильные решения. Естественно, что при таких условиях процветало очковтирательство: свои потери советские командиры всех рангов принижали, немецкие преувеличивали; высшие штабы не обладали объективной информацией и ставили перед войсками невыполнимые задачи.
Жуков четко определил положение военной власти в СССР в годы войны: «Ставка — это Сталин, ГКО — это Сталин, Политбюро — это Сталин». Члены Ставки никогда не собирались, с членами Ставки Сталин не считался. Ставка была фикцией коллегиального руководства. Так, Василевский, находясь на посту начальника Генштаба, не был членом Ставки{51}.
В военном искусстве выдающимися считаются победы, которые добыты малой кровью и умением, а не числом. В основе такого подхода лежит справедливое убеждение в том, что человеческая жизнь, — несмотря даже на войну, — это высшая ценность. В противном случае и война теряет смысл… Военный историк Н.Г. Павленко отмечал, что превосходство обычно рассматривается с двух сторон: количества и качества. Каждая из сторон в известной мере компенсирует другую. Так, плохое вооружение компенсируется его большим, чем у противника, количеством, слабость подготовки войск — их численностью. Если же одна из сторон превосходит другую по многим качественным показателям (подготовка войск, уровень командования, качество боевой техники), то даже значительное численное превосходство другой стороны в силах и средствах не даст желаемого результата. До конца 1942 г. борьба на советско-германском фронте обычно развертывалась при качественном превосходстве противника. Если в чем-то Красная армия и превосходила противника (например, танк Т-34), то это преимущество часто сводилось на нет низким уровнем подготовки танковых экипажей и недостатками в управлении войсками. Танковые соединения Красной армии готовились в такой спешке, что практика вождения у многих водителей исчислялась несколькими часами. Они не умели исправлять в танках даже малейшие технические неисправности, поэтому уже на подходе к полю боя терялось много машин{52}. С другой стороны, генерал-лейтенант вермахта Эрих Шнейдер отмечал, что в Красной армии весьма искусно использовали минометные вооружения — 122-мм миномет принял на себя основную часть тактических задач, которые в вермахте обычно решались дивизионной артиллерией. По советскому образцу в 1944 г. немцы создали минометные батальоны, которые стали настоящим кошмаром для союзников после открытия Второго фронта{53}.
Еще одним доказательством качественного военного превосходства немцев стала начавшаяся 5 июня 1942 г. великая, длившаяся 27 дней, битва за Севастополь. План Манштейна предусматривал пятидневную артиллерийскую подготовку; никогда больше во время Второй мировой войны немцы не применяли столь массированной артподготовки. Кроме обычной и реактивной артиллерии, в Севастополе немцы использовали три гигантских орудия особого назначения — «Гамму» (420 мм, вес снаряда 923 кг), «Тор» (600 мм, вес снаряда 2200 кг) и «Дору» (800 мм, вес снаряда 4800 кг), которые и создавались для разрушения крепостей. «Дора» могла делать до трех выстрелов в час. Она стояла на двух двойных рельсах, и охраняли ее два дивизиона ПВО. Всего в обслуживании «Доры» было занято 4120 человек. Управление огнем и боевую работу осуществлял один генерал-майор, один полковник и еще 1500 военнослужащих{54}. Особенно большую роль в штурме Севастополя сыграли 88-мм пушки 18-го зенитного полка; их огонь был весьма результативен. Батареи этого полка в ходе боев за Севастополь сделали 18 787 выстрелов.
Севастополь обороняли семь стрелковых дивизий, одна спешившаяся кавалерийская дивизия, две стрелковые бригады, три морские бригады, два полка морской пехоты, а также танковые батальоны — всего 101 тысяча человек. Защитники Севастополя располагали 600 артиллерийскими стволами и 2000 минометов. В знаменитых казематах крепости стояло сорок тяжелых морских орудий. Манштейн располагал семью немецкими и двумя румынскими дивизиями. При третьем штурме немцам удалось установить эффективную блокаду Севастополя с моря при помощи авиации. Ни один советский транспорт, отправлявшийся с грузами для осажденного города, не вернулся обратно. Советский флот оказался беспомощным против самолетов и, по сути, бросил город на произвол судьбы{55}.
3 июля 1942 г. 11-я армия Манштейна взяла Севастополь; в плен попало 90 тысяч человек. Крым стал немецким. В дальнейшем Манштейну приходилось занимать и более высокие должности, но командование 11-й армией стало вершиной его карьеры. Операции 11-й армии в Крыму вошли в историю военного искусства и заслуженно считаются примерами разгрома численно превосходящего противника исключительно за счет умелого управления войсками. Успехи 11-й армии оказали влияние на развитие событий на Восточном фронте: летнее наступление вермахта в 1942 г. не состоялось бы, если бы 11-я армия не прикрыла левый фланг наступавшего к Волге вермахта{56}.
После Севастополя 11-я армия Манштейна могла принять участие в осуществлении грандиозного плана — в наступлении на Сталинград и Кавказ, но неожиданным приказом Гитлера 11-я армия была переведена под Ленинград. Перевод армии вместе с осадной артиллерией на 2 тысячи километров занял два месяца.
По прибытии 11-я армия была вовлечена в тяжелые бои с перешедшими в наступление на Волховском фронте советскими войсками. В таких условиях немцам нечего было и думать о захвате Ленинграда{57}.
Несмотря на отмеченные успехи вермахта (Керчь, Севастополь, Харьков), среди немецкой общественности распространялся скепсис — войне, кажется, не будет конца. Информаторы СД передавали, что даже политические анекдоты начали терять последние остатки юмора: они стали злобными{58}. С другой стороны — по данным той же СД, — после успехов группы армий «А» в излучине Дона число немцев, верящих в гибель Советского Союза до конца года, увеличилось. Эти чрезмерно большие ожидания обеспокоили Гитлера и Геббельса. Геббельс распорядился, чтобы пропагандисты и газетчики не опережали развития событий{59}. Гитлер же уверился в том, что к концу лета 1942 г. Красная армия оказалась окончательно истощена и обескровлена. Потери советской стороны на самом деле были ужасными: на южном фланге немцы взяли в плен около 500 тысяч советских солдат; только в июле Красная армия потеряла 4 тысячи танков{60}. Но Гитлер ошибался — советские ресурсы отнюдь не были исчерпаны.
28 июня началось наступление фон Бока: три немецкие армии (2-я Вейхса, 4-я танковая Гота и 6-я Паулюса) разгромили советский фронт по обе стороны Курска. Советские войска с самого начала уступали немецким по численности; нехватка танков делала невозможным организовать даже местные контратаки. Из четырех армий, противостоявших германскому натиску, 40-я армия, по которой пришелся главный удар танковой армии Гота, рассыпалась в 48 часов. 13-я армия Брянского фронта была поспешно отведена на север. Две другие советские армии — 21-я и 28-я — в полном беспорядке отходили на восток. В довершение всех бед, на южном фланге Восточного фронта не было болот и лесов, в битве под Москвой позволявших даже небольшим группам советских бойцов задержать врага. В этот триумфальный для вермахта период достигло пика нацистское отношение к славянству. В Германии вышел журнал «Недочеловек», состоявший из фотографий, демонстрировавших отталкивающий вид восточного врага; общий заголовок гласил: «Под татарами, Петром или Сталиным — этот народ рожден для ярма»{61}.
1 июня 1942 г. на совещании в Полтаве Гитлер почти не упоминал о Сталинграде. В первую очередь его интересовали нефтяные месторождения Кавказа. «Если мы не захватим Майкоп и Грозный, — заявил он, — мне придется прекратить войну»{62}. На этом этапе Сталинград интересовал Гитлера лишь постольку, поскольку требовалось разрушить находившиеся там военные заводы и закрепиться на Волге. Операция «Блау» должна была начаться со взятия Воронежа. Затем планировалось окружение советских войск западнее Дона, после чего 6-я армия, развивая наступление на Сталинград, обеспечила бы безопасность северо-восточного фланга. Предполагалось, что Кавказ оккупируют 1-я танковая армия и 17-я армия.
28 июня 1942 г. армейская группа фон Вейхса начала наступление на Воронеж. Гитлер не сказал фон Боку, что группа армий «Юг» должна обойти Воронеж, он сказал ему только, что не настаивает на взятии города. Фон Бок колебался, не зная, в какой последовательности действовать. Он ошибся в оценке советских сил в Воронеже: он был наводнен войсками{63}. Немецкое радио поспешило сообщить о взятии Воронежа 7 июля (в этот день танки и мотопехота Вейхса подошли к городу). Сражение за Воронеж стало боевым крещением для 24-й танковой дивизии вермахта, которая еще год назад была единственной кавалерийской дивизией в германской армии. Ее «панцергренадеры» 3 июля вышли к Дону и захватили плацдарм на другом берегу реки. Фон Боку Гитлер оставил один танковый корпус, а остальные танковые соединения направил на юг, в армию Гота. В результате оставшиеся у Воронежа немецкие войска потеряли главную ударную силу, которая позволила бы им добиться быстрой победы. Защитники города смогли навязать немцам уличные бои, которые шли еще десять дней{64}.
31 июля 1942 г. ОКВ сообщало: «Германские, румынские и словацкие части форсировали нижнее течение Дона на фронте протяженностью в 250 км и разгромили оборонявшиеся на этом участке войска противника. Моторизованные части и передовые отряды пехотных и горно-егерских дивизий по пятам преследуют отступающего в полном беспорядке противника и параллельным преследованием уже преградили путь к отступлению. Число пленных и трофеев непрерывно растет, но при столь быстром продвижении еще не поддается учету»{65}.