ПОСЛЕДСТВИЯ ЭПИДЕМИИ

ПОСЛЕДСТВИЯ ЭПИДЕМИИ

Эпидемия оказала влияние на союзные войска. Дело было даже не только в нанесенной им численной убыли. Гораздо тяжелее оказались скрытые последствия, сказывавшиеся на психологическом состоянии армии и флота. Воодушевление сменилось апатией и всеобщей подавленностью.

От болезни все настолько устали, что единственный выход видели в скорейшем уходе прочь с проклятой земли, где «…смерть косила усердно и расчищала ряды союзников».^{523} После того, как походы похоронных процессий на кладбище стали пугающе регулярными, английские и французские солдаты и офицеры считали день посадки на корабли едва ли не лучшим в жизни. Они были счастливы от того, что их армия «…с истинным воодушевлением и энтузиазмом радостно готовится покинуть эту проклятую землю»^{524} вместе с ее болезнями, пожарами, грязью и другими несчастьями. Среди офицеров и солдат преобладало мнение, что лучше умереть в бою, чем на госпитальной койке.^{525}

Нужно отметить, что после эпидемий Крымской кампании санитарные нормы стали «пунктиком» английской армии. Отныне они были столь жестко регламентированы, что вызывали удивление у противников и союзников. Оно и понятно, если s годы мировых войн XX в. солдаты всех воюющих армий «гадили» где и как попало, то британский солдат делал то лее самое, но по строжайшей инструкции.

Болезнь не только убивала людей. Она подавляла их психологически. Накопившиеся бытовые и медицинские проблемы не самым лучшим образом влияли на обстановку в частях. Если французам еще как-то удавалось поддерживать моральный дух, то у британцев начались проблемы. В гвардии и в горских частях они были пока незначительными, но армейские полки были отмечены первыми признаками грядущего неблагополучия.

Проявлялись они по разному, иногда даже очень оригинально. Солдаты теряли вес, падала дисциплина, на лицах появились колоритные бороды, ставшие со временем своеобразной фронтовой модой, отличавшей участников кампании от их необстрелянных коллег. С особенным удовольствием обзаводились бородами английские солдаты. Для них это была не только мода, но и своеобразный протест: в английской армии мирного времени солдат заставляли ежедневно обязательно уничтожать лю-ovk) поросль на лице. Это делалось с вполне практической целью: в случае побега военнослужащего дать возможность полиции быстро отличить в первые дни дезертира от обывателя. Проблемы с соблюдением униформы возникли уже в первые дни пребывания в Болгарии. И, как ни странно, они произрастали из рядов элиты — гвардейской дивизии. Нужно сказать, что королевский родственник герцог Кембриджский очень любил построения и различные строевые экзерциции, держа солдат под ружьем по пять часов в день, иногда без всякого смысла. Это невероятно утомляло гвардейцев, особенно глядя на их более беззаботных коллег из армейских полков. В конце концов, командир дивизии разрешил некоторые вольности в одежде: например, в строю разрешались на выбор любые головные уборы и можно было не брать с собой холодное оружие. Вскоре все заметили, что у герцога Кембриджского появились усы, разрешенные только в кавалерии. Это было невиданное отступление от жестких требований военного порядка. По правилам британской армии требовалось чисто сбривать все ниже линии, проходящей от уголка рта до мочки уха.

Пример оказался заразительным. Действительно, если родственнику королевы можно, почему этого нельзя другим? Через несколько дней усы стали видны у офицеров, а потом и весь личный состав гвардии щеголял усами, бакенбардами и бородками. Срочно был созван военный совет, на котором высшие начальники решали, что делать. Командир гвардейской бригады генерал Бентинк был настроен решительно — всем и все сбрить. Под стоны, стенания и жалобы английская армия начала бриться. В разгар мероприятия вдруг выяснилось, что у главнокомандующего лорда Раглана нет никаких возражений против усов и бород. Через три недели бригаду уже было нельзя узнать. Все соревновались в отращивании растительности. Скоро гвардейских гренадер было трудно отличить от саперов.^{526} Подполковник Калторп отметил, что с тех пор как вышел приказ, разрешавший не брить лица, внешний вид английских солдат изменился в худшую сторону, люди были неопрятные и грязные.^{527}

Но бороды и усы не были панацеей от общего падения духа. Капитан английской конной артиллерии Уолпол Ричарде писал домой о пребывании в Варне: «Здесь, в Алладине, мы впервые столкнулись с холерой. Алладин — прекрасное место, расположенное на озере в восьми милях от Варны. Берега этого озера болотистые, и хотя наш лагерь находился ярдах в шестистах от воды, по ночам сырость и болотные испарения накрывали нас белым облаком. Люди мерли, как мухи. Потом мы продвинулись еще на шесть миль в глубь материка, но многие к тому времени успели заразиться и продолжали умирать. Ежедневно из госпиталя гвардейцев выносили по шесть-семь трупов. Мы оказались удачливей, хотя работали не в пример тяжелей: многие слегли, несколько человек умерло, но в целом гораздо меньше, чем у гвардейцев. Больше всех потеряли французы — 8 000 солдат и 75 офицеров, считай, целую дивизию! В общей сложности, по моим подсчетам, англичане недосчитались полутора тысяч солдат и офицеров, а французы — около 10 000; этих потерь можно было бы избежать, отправься мы вместо блужданий по окрестностям Варны прямиком в Севастополь. При штурме погибло бы впятеро меньше людей, чем от холеры, а главное — боевой дух армии, ныне подорванный эпидемией, был бы по-прежнему высок. Ты не представляешь, насколько изменились наши солдаты! Покидая Англию, они охрипли от воинственных криков, а теперь ворчат и сетуют на предательство Абердина. Уверен, окажись он здесь, его слопали бы без соли».^{528}

Ричарде, конечно, несколько сгущал краски. Официальная статистика английского штаба была более светлой.

Одно было понятно всем, от рядового до главнокомандующего — если в течение месяца союзные войска не уберутся из Болгарии, то в продолжение еще нескольких они просто вымрут.

Началась подготовка к вторжению…