УЧАСТИЕ СОЛДАТ-ФРОНТОВИКОВ В РЕАЛИЗАЦИИ ДЕКРЕТОВ О ДЕМОБИЛИЗАЦИИ АРМИИ
УЧАСТИЕ СОЛДАТ-ФРОНТОВИКОВ В РЕАЛИЗАЦИИ ДЕКРЕТОВ О ДЕМОБИЛИЗАЦИИ АРМИИ
Процесс демобилизации{815}, развернувшийся в действующей армии к середине ноября, был неразрывно связан с декретом о мире. Как было показано ранее, на фронте он начал воплощаться в жизнь после ленинского призыва выбирать «тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем», переданного 9 ноября по радиотелеграфу и адресованного солдатам. Причем в телеграмме указывалось, что Совнарком дал солдатам на это права{816}. Поводом к такому неординарному шагу советского правительства, как известно, послужило то, что временно исполняющий должность Верховного главнокомандующего генерал-лейтенант Н.Н. Духонин отказался выполнить его распоряжение о немедленном вступлении в переговоры о перемирии с противником.
Следует напомнить, что привлечение солдат к выполнению столь несвойственной им задачи сильно подорвало и без того уже едва державшуюся дисциплину на фронте. После ленинского обращения отношение к подписанию перемирия стало главным признаком, по которому вся армия разделилась на два лагеря — противников и сторонников заключения перемирия. К первому относился практически весь офицерский корпус и руководство эсеро-меньшевистских солдатских комитетов (что, несомненно, играло на руку большевикам в их борьбе за власть), а ко второму — большинство рядового состава, который в условиях начавшейся демократизации перестал подчиняться командованию.
В создавшейся обстановке Совнарком 10 ноября принял декрет «О постепенном сокращении численности армии», согласно которому в бессрочный запас увольнялись солдаты призыва 1899 г. В тот же день декрет по радиотелеграфу был передан в штабы всех фронтов и армий{817}, сильно взбудоражив солдатские массы и породив множество недоразумений из-за своей расплывчатости и нечеткости. Главным же изъяном этого документа было то, что в нем не было указано, кто должен был отвечать за проведение демобилизации.
Поспешность в проведении демобилизации (буквально на следующий день после ленинского обращения к солдатам), несомненно, была вызвана не просто наблюдавшимся дезертирством, а массовым самовольным уходом солдат с фронта после объявления первых декретов, особенно о земле, о чем ранее уже говорилось: крестьяне, одетые в солдатские шинели, торопились успеть к земельному дележу. Так, в сводке сведений, отправленной 11 ноября из штаба 1-й армии Северного фронта в Ставку Верховного главнокомандующего, сообщалось: «Количество дезертиров увеличивается, отпускные во многих случаях совершенно не возвращаются»{818}. В тот же день с другого фланга театра военных действий — Румынского — из штаба его 8-й армии в Ставку пришло сообщение, также констатировавшее, что количество самовольно оставивших место службы непрерывно растет, причем «письма из тыла о страшной дороговизне, отсутствии многих продуктов, почти голоде вызывают у солдат сильное беспокойство за свои семьи и создают стихийную тягу в тыл, которая выливается в форму дезертирства и постановлений комитетов о разрешении отпусков по уважительным причинам»{819}.
Регулярно получая из штабов фронтов и армий сводки сведений о настроении, Ставка требовала обязательно указывать данные о количестве дезертиров. И тревожные сводки, полученные ею в ноябре, постоянно содержали сведения о значительном количестве самовольно покинувших окопы. В целом за ноябрь и первую декаду декабря только на Северном и Западном фронтах число оставшихся в строю солдат уменьшилось более чем на 26%. Причем лишь не более 11% из них приходилось на демобилизованных, следовательно, остальные дезертировали или не возвратились из отпусков{820}.
Остановить столь пагубное в условиях войны явление в тот период было, по сути, некому: офицерский корпус в связи с проведением демократизации повсеместно отстранялся от командования, большевистские ревкомы и большевизированные солдатские комитеты боролись за власть, одновременно проводя и демократизацию, и заключение локальных перемирий с противником.
В этой связи заслуживает внимания оценка деятельности большевистских ревкомов, данная 27 ноября начальником штаба главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта генерал-лейтенантом Н.Н. Стоговым в разговоре по прямому проводу с начальником штаба Ставки генерал-майором М.Д. Бонч-Бруевичем. «Мы стоим перед неизбежным следствием, — отмечал Стогов, — что корпус офицеров и командный состав, терроризированный и фактически лишенный всяких прав, так или иначе вынужден будет оставить армию и последняя будет самоуправляема выборными лицами, которые, как показывает жизнь, далеко не всегда являются подготовленными… Между тем мы стоим перед самочинной демобилизацией, которая, на мой взгляд, опаснее для Родины, чем нашествие грозной армии противника». Далее генерал заключил, что «более или менее безболезненное осуществление демобилизации возможно только при наличии (в войсках и штабах. — С.Б.) лучших сил офицерского состава… Если не будут приняты какие-либо чрезвычайные меры, то при настоящем течении жизни мы идем с каждым днем все ближе и ближе к ужасной развязке, когда дезорганизованная голодная армия двинется в тыл и уничтожит свое же Отечество»{821}.
Фактически наблюдавшаяся в послеоктябрьский период в действующей армии обстановка гражданской войны, о чем говорилось ранее, не только усилила никем не пресекавшееся массовое дезертирство, но и породила процесс самочинной демобилизации, то есть проходящей вне общего плана, незаконно, по собственной инициативе местных солдатских организаций. Кроме того, обстановку накалял разразившийся в конце октября — ноябре острый продовольственный кризис на фронте, вызванный, во-первых, всероссийской железнодорожной забастовкой, объявленной Викжелем (Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза), как известно, в связи с октябрьскими событиями в Петрограде, а во-вторых, усилением разрухи на транспорте вследствие ухудшения общей экономической ситуации в стране.
Эти обстоятельства заставили Совнарком вплотную заняться проблемой демобилизации армии. На 26 ноября в Петрограде был назначен Всероссийский съезд по продовольствию, снабжению и демобилизации армии. Но так как фронтовых представителей собралось мало, он объявил себя совещанием по продовольствию. Его открыл народный комиссар по военным делам Н.И. Подвойский, поставив перед делегатами две задачи: организовать обеспечение продовольствием военнослужащих; выработать условия и порядок демобилизации армии. Этим совещание и ограничилось. В конце его работы был сформирован Центральный комитет по снабжению продовольствием армии{822}.
На 28 ноября в Петрограде вновь было назначено открытие съезда по демобилизации армии, однако опять ввиду недостаточного числа делегатов-фронтовиков было проведено совещание. Председателем избрали заместителя народного комиссара по военным делам, комиссара по демобилизации армии М.С. Кедрова. Совещание посчитало себя неправомочным решать сложные вопросы демобилизации и приняло решение созвать 15 декабря общеармейский съезд, посвященный этой проблеме. Для его подготовки делегаты избрали из своего состава организационное бюро, а в заключение приняли достаточно расплывчатую резолюцию, в которой подчеркивалась необходимость еще до начала общей демобилизации приступить к увольнению в запас военнослужащих по возможности большего числа сроков призыва{823}. Таким образом, оба совещания так и не приступили к выработке программных документов о планомерной демобилизации, а перепоручили это важное дело назначенному на середину декабря общеармейскому съезду.
Тем временем обстановка на фронте продолжала ухудшаться. Не имея от советского правительства конкретных указаний по проведению демобилизации, действующая армия вынуждена была решать этот вопрос самостоятельно. В конце ноября — первой половине декабря в ее частях и соединениях проходили фронтовые и армейские съезды, не последнее место в повестке дня которых занимали вопросы демобилизации. Так, на состоявшемся в Пскове 28 ноября — 2 декабря 1-м съезде солдатских депутатов армий Северного фронта была принята резолюция о демобилизации армии, определившая организационные основы этого процесса. Подчеркивалось, что его следует организовывать, строго соблюдая сроки призыва, начиная со старших годов (1900 г.). Особо указывалось на необходимость создания комиссии по демобилизации при фронтовом солдатском комитете, которая должна руководить деятельностью демобилизационных комиссий на местах{824}, которые к тому времени уже были образованы большевизированными солдатскими и военно-революционными комитетами в ряде дивизий, полков и прочих подразделениях.
Однако деятельность таких органов часто сопровождалась неразберихой и проявлением местничества. Например, на заседании ВРК 1-го Кавказского стрелкового полка 1-й армии, состоявшемся 1 декабря, была избрана полковая демобилизационная комиссия, сразу приступившая к работе. А при исполкоме самой армии вскоре была создана армейская, и между двумя комиссиями начались неизбежные трения, что было зафиксировано на прошедшем 14 декабря малом съезде солдатских депутатов 1-й армии. «Если начатые работы комиссией будут расстраиваться самочинной демобилизацией отдельных частей на местах, — отмечалось в принятом на нем постановлении, — то этой работы демобилизационной комиссии привести в исполнение не придется, а поэтому малый съезд обращается с призывом к товарищам солдатам выждать терпеливо на местах общих распоряжений от армейской демобилизационной комиссии». Кроме того, съезд потребовал от корпусных и дивизионных солдатских комитетов «организовать у себя демобилизационные комиссии, чтобы приступить к проведению в жизнь всех постановлений армейской демобилизационной комиссии и отнюдь не заниматься демобилизацией сепаратным образом»{825}.
Съезды с аналогичной повесткой дня вскоре состоялись на соседних Западном и Юго-Западном фронтах. В Могилеве с 11 по 16 декабря работал общеармейский съезд при Ставке, на котором присутствовали 46 делегатов от частей и соединений действующей армии, и среди других в его повестке дня стоял вопрос о демобилизации. Съездом было принято постановление о создании в подразделениях демобилизационных комиссий для осуществления практических мер по демобилизации армии{826}.
Таким образом, в период с конца ноября по середину декабря действующая армия сама приступила к решению проблемы демобилизации, создавая в различных частях и соединениях демобилизационные комиссии. Но единого координационного центра, ведающего вопросами перевода вооруженных сил с военного на мирное положение, так и не было образовано. Созданные же (далеко не повсеместно) для этой цели комиссии еще только разворачивали свою деятельность, руководствуясь разработанными на местах нормативными документами, и вынуждены были прилагать значительные усилия для борьбы с захлестывающей действующую армию волной самочинной демобилизации. Участившиеся случаи данного тревожного явления постоянно отмечались в многочисленных сводках сведений о настроении на фронте, поступавших в этот период в Ставку{827}.
Следует напомнить, что параллельно с малоуправляемой демобилизацией в действующей армии шел процесс перемирия с противником. Как известно, после подписания локальных соглашений на всех пяти фронтах советская делегация достигла договоренности с противником об общем перемирии, вступившей в силу 4 декабря. Для процесса демобилизации это событие имело немаловажное значение. Дело в том, что у большевизированных солдатских комитетов и большевистских ревкомов, занятых до того в основном борьбой за власть и вопросами достижения перемирия, высвободилось время и появились возможности для более четкого руководства процессом демобилизации. Впрочем, как было сказано ранее, ни опыта, ни единых нормативных документов они не имели и действовали на свой страх и риск, нередко внося разброд и сумятицу в солдатские умы и фактически провоцируя рядовой состав на противоречащие понятию о воинском долге поступки.
И если вопрос о перемирии с противником на фронте в начале декабря Совнаркомом был решен, то не менее важная проблема демобилизации армии практически не сдвинулась с места (если не считать единственного декрета о демобилизации военнослужащих призыва 1899 г., вызвавшего столько волнений у солдат, и двух бесплодных попыток созвать общеармейский съезд по демобилизации). И это несмотря на то, что в этот период набирала силу самочинная демобилизация.
В такой обстановке 15 декабря в Петрограде наконец открылся Общеармейский съезд по демобилизации армии{828} (закончил работу 3 января 1918 г.). На него прибыли 272 делегата от советов рабочих и солдатских депутатов, фронтовых, армейских и корпусных солдатских комитетов и других выборных организаций, 230 из присутствовавших имели право решающего голоса. По партийной принадлежности здесь насчитывалось 119 большевиков и 45 левых эсеров{829}. Основной задачей съезда стала выработка мер по внесению организованности и порядка в демобилизационный процесс в армии, а также обсуждение проблем создания новых вооруженных сил.
Участники съезда разделились на четыре секции. В первой рассматривались аспекты организации новой армии, во второй — общие вопросы демобилизации (о порядке увольнения, об оружии и другие), в третьей — технические (транспорт, материально-техническое снабжение), в четвертой — организация управления демобилизацией. Разделение на секции позволило глубоко и детально проработать все положения этой важной проблемы, а имевшийся у части делегатов некоторый опыт в ее решении — избежать ряда ошибок.
Так, 21 декабря съезд принял актуальное и, как показало время, верное постановление о порядке демобилизации, согласно которому следовало «при общей демобилизации увольнение производить в порядке старшинства сроков призыва начиная со старшего»{830}. Это позволило решить острый вопрос, вызывавший споры среди солдат. Ведь часть солдат старших возрастов была мобилизована лишь в 1916 г., и фронтовики «со стажем» считали несправедливым начинать демобилизацию по возрасту, то есть по срокам призыва, требуя, чтобы главным принципом очередности демобилизации был срок пребывания на фронте. Однако если бы такой принцип был принят, он лишь запутал бы дело и сильно задержал бы сроки демобилизации.
Впоследствии были объявлены сроки демобилизации отдельных возрастов призыва. Как отмечалось выше, декретом от 10 ноября демобилизовывались солдаты 1899 г. призыва, затем до конца декабря — 1900 и 1901 гг.; 3 января 1918 г. была объявлена демобилизация солдат призыва 1902 г.; 10 января — 1903 г.; 16 января — 1904–1907 гг.; 29 января — 1908–1909 гг.; 16 февраля — 1910–1912 гг.; 2 марта — 1913–1915 гг. Солдаты же последних четырех годов призыва (1916–1919 гг.) были демобилизованы до 12 апреля{831}. Такой подход внес некоторую организованность в дело демобилизации и отчасти успокоил солдатские массы.
Кроме того, на съезде были разработаны и приняты связанные с демобилизацией важные постановления, касающиеся военного имущества, оружия и т.д. Дело в том, что на повестке дня стоял вопрос о создании новой армии, которую необходимо было вооружить и обмундировать, а солдаты старой армии требовали раздела военного имущества и сохранения за демобилизуемыми фронтовиками оружия.
Надо сказать, солдатским и военно-революционным комитетам постоянно приходилось разрешать конфликты, связанные с разделом военного имущества между демобилизованными солдатами, о чем постоянно сообщалось в донесениях и сводках сведений о настроении, поступавших в декабре — январе в Ставку. Так, из одной части 5-й армии Северного фронта в январе доносили, что в Двинске из денежного ящика увольнявшиеся от службы солдаты похитили 80 тыс. рублей, а в 302-м пехотном Суражском полку разграбили цейхгауз, забрав имущество на 40 тыс. рублей. В донесении отмечалось, что все демобилизуемые солдаты в категорической форме требовали «нового обмундирования, обуви, раздела экономических сумм или денежных пособий»{832}.
В конце декабря в 1-й и 2-й пулеметных командах 182-го пехотного Гроховского полка 11-й армии Юго-Западного фронта демобилизуемые солдаты пытались поделить имущество этих подразделений. Инцидент рассматривался на заседании демобилизационной комиссии при полковом ревкоме. В принятой им резолюции отмечалось, что «полковой ВРК резко осуждает товарищей пулеметчиков [за] намерения расточ[ить] имущество, так как таковое есть общенародное достояние. [Он] категорически требует от комитетов и командного состава пулеметных команд никаких самочинных действий не допускать»{833}.
Весьма острый характер приняла в действующей армии и проблема оружия. Вопрос о том, оставлять ли демобилизуемым солдатам винтовки, приобрел политическую окраску. Солдаты стремились унести их с собой. Здесь следует напомнить, что первый декрет Совнаркома о демобилизации от 10 ноября однозначно давал ответ на этот вопрос: оружие следует сдавать полковым комитетам. Но данный декрет касался увольнения солдат только призыва 1899 г., и его не приняли как общую директиву. Солдаты настаивали, чтобы оружие было сохранено за ними, принимая на митингах, фронтовых и армейских съездах соответствующие резолюции, наказы, решения. Например, в наказе своему делегату, избранному в начале декабря на 3-й чрезвычайный съезд солдатских депутатов 3-й армии Западного фронта, солдаты 8-й пехотной дивизии внесли в пункт о демобилизации требование о том, чтобы «увольняемые домой отправлялись с оружием в руках»{834}.
Аналогичных наказов и резолюций было немало. Зачастую солдатские и военно-революционные комитеты, не желая вступать в конфликт с солдатами, удовлетворяли эти требования. Именно так, к примеру, поступил в созданный 16 декабря демобилизационный комитет при ВРК 21-й пехотной дивизии 7-й армии Юго-Западного фронта. Проводя увольнение от службы солдат 1900 и 1901 гг. призыва, комитет постановил: «Увольнять с оружием тех, у которых таковое имеется на руках»{835}. То же сообщалось в рапорте штаба Кавказской армии, отправленном 22 декабря в штаб Кавказского фронта: в 24-м Кавказском стрелковом полку «по постановлению полкового комитета увольняемые домой и в отпуск уходят с винтовками»{836}.
Нередки были и случаи самовольного уноса оружия. В докладе, поступившем 16 декабря в Ставку с Юго-Западного фронта, в частности, сообщалось, что казаки 5-й Донской казачьей дивизии, подлежащей расформированию, «винтовок не возвращают»{837}. Командование пыталось предотвратить подобные случаи. Так, выборный главнокомандующий армиями Западного фронта большевик прапорщик А.Ф. Мясников в специальном приказе, изданном в начале декабря, писал: «До моего сведения дошло, что солдаты, увольняемые от службы… при своем отъезде из частей берут с собой для отвоза на родину оружие и снаряжение. Это совершенно недопустимо. Прошу указанное теперь же разъяснить солдатам и ответственность за неисполнение настоящего моего приказания возлагаю на соответствующие комитеты и командный состав»{838}. Как воспринимались в войсках подобного рода приказы, можно судить по тому, что редакция опубликовавшей распоряжение Мясникова газеты «Известия ВРК 3-й армии» сочла возможным в том же номере напечатать подборку наказов солдат, выражавших требование демобилизовать их только с оружием.
13 декабря Верховный главнокомандующий Н.В. Крыленко направил в войска телеграмму, в которой объявлялось, что «согласно полученному от народных комиссаров извещению в настоящее время разрабатывается план перехода от постоянной армии к всеобщему вооружению народа, ввиду чего приказываю солдатам, увольняемым от службы, оружия и снаряжения не выдавать»{839}.
В близком к приказу Крыленко духе вопрос об оружии трактовал и Общеармейский съезд по демобилизации. В его решении, принятом 2 января, указывалось, что «при частичной демобилизации солдаты отпускаются на родину без оружия», при общей же демобилизации, которая будет проведена только после заключения мирного договора с противником, «все оружие равномерно распределяется по территории Российской республики» по указанию ВЦИК Советов и «по его же указанию определяется и способ вооружения народа»{840}.
Ясность, внесенная Общеармейским съездом во многие спорные вопросы, позволила местным демобилизационным комиссиям в дальнейшем проводить демобилизацию более организованно и планомерно, да и намного быстрее. Если за ноябрь — декабрь домой были отпущены военнослужащие трех возрастов призыва, то за один январь — восьми (с 1902 по 1909 гг.){841}.
Однако и в начале 1918 г. этот процесс не везде проходил гладко. Если на ближних фронтах — Северном, Западном — и отчасти Юго-Западном он шел относительно спокойно, то на дальних — Румынском и Кавказском —
дело обстояло иначе. На Румынском фронте работа по демобилизации серьезно осложнялась враждебными действиями Центральной рады и командования румынских войск, стремившихся завладеть огромным военным имуществом Русской армии. Чтобы не допустить вооруженных столкновений с румынскими войсками и украинскими вооруженными формированиями, Верховный главнокомандующий Н.В. Крыленко 8 января отдал приказ «немедленно приступить к организации планомерного отхода частей с территории Румынии»{842}.
Такие вынужденные действия, естественно, вносили коррективы в ход демобилизации, и местным большевизированным солдатским комитетам приходилось в сжатые сроки решать связанные с ней проблемы. Однако в целом солдатские организации частей и соединений Румынского фронта, преодолевая огромные трудности, смогли организовать планомерный отход значительной части войск и вывоз военного имущества с территории Румынии в тыл — в районы Тирасполя, Луганска и другие, где в марте — начале апреля и была завершена демобилизация.
На Кавказском фронте данный процесс также проходил в условиях отхода частей и соединений в тыловой район. В приказе ВРК Кавказской армии от 31 декабря предписывалось всем военно-революционным комитетам частей и соединений фронта «немедленно приступить к планомерному отводу значительной части войск, оставив необходимые позиционные заслоны по охране для складов, средств связи и транспорта»{843}. В изданном в тот же день другом приказе армейского ревкома солдатам разъяснялось, что «оружие может быть оставлено в руках эшелонов, уходящих в полном порядке с фронта, или команд, увольняемых со службы, и отпускных, идущих организованно под командой. У солдат, уходящих с фронта самовольно, одиночным порядком, оружие должно отбираться на одной из узловых станций Закавказской железной дороги»{844}.
Такие меры принимались для того, чтобы оружие и другое военное имущество было сохранено и доставлено в пункты расформирования воинских частей, а также не стало добычей местных вооруженных формирований, созданных, как уже говорилось, Закавказским комиссариатом. Как и на других фронтах, на Кавказском были почти повсеместно созданы демобилизационные комиссии. Начало их созданию положил приказ ВРК Кавказской армии № 6 от 2 января, опубликованный 14 января в «Известиях Бакинского Совета». А 7 марта ревком Кавказской армии выпустил постановление о завершении демобилизации на Кавказском фронте. В документе, в частности, говорилось, что «всем уволенным солдатам военно-революционные комитеты должны оказать содействие охраной и сопровождением бронированными поездами при передвижении безоружных эшелонов»{845}.
Темп демобилизации с начала января все время нарастал и достиг пика к середине февраля. По подсчетам исследователя Е.Н. Городецкого, около половины действующей армии было демобилизовано еще до заключения Брестского мира{846}.
Одновременно с демобилизацией Совнарком предпринимал усилия по созданию новой армии. 15 января В.И. Ленин подписал декрет о создании Красной армии. Однако в действующей армии кампания по записи добровольцев в новые вооруженные силы, организованная большевизированными солдатскими комитетами и ревкомами, не принесла ощутимых результатов. Так, по подсчетам исследователя П.А. Голуба, фронт дал к весне 1918 г. только около 70 тыс. добровольцев, что равнялось приблизительно одному проценту (как известно, осенью 1917 г. в действующей армии находилось около 7 млн. человек){847}.
Если этот факт объясняется усталостью крестьян, одетых в серые шинели, от фронтовой жизни, стремлением вернуться домой, к мирному труду, то, может быть, они все же поддерживали партию большевиков, обещавшую дать и мир и землю? И поскольку каждый второй солдат-фронтовик, как утверждал В.И. Ленин, шел за большевиками, то, возможно, советскому правительству не потребовалось бы ее срочно демобилизовывать и создавать новую Красную армию?
Действительное отношение солдатских масс к большевикам ярко продемонстрировали результаты выборов в Учредительное собрание, состоявшихся в стране и армии в ноябре 1917 г. Напомним: из войск действующей армии были образованы Северный, Западный, Юго-Западный, Румынский и Кавказский фронтовые избирательные округа, а также округ русских экспедиционных войск во Франции и на Балканах. В отдельные округа были выделены Балтийский и Черноморский флоты. Все округа должны были делегировать в будущий состав Учредительного собрания своих депутатов. Вместе с фронтовиками предстояло голосовать и служащим Союза земств и городов, обеспечивавшим разнообразные нужды фронта.
Всего действующая армия, согласно «Положению о выборах в Учредительное собрание», утвержденному еще Временным правительством, избирала около 80 депутатов. Военнослужащие тыловых гарнизонов должны были голосовать вместе с местным населением за общие списки кандидатов. Но при этом в крупных гарнизонах создавали отдельные избирательные участки, обычно на основе какой-либо относительно большой воинской части — запасного полка, артиллерийского дивизиона, дружины. В небольших гарнизонах такие участки не открывали. Военнослужащие, по разным причинам оказавшиеся в период выборов вне своих воинских частей, могли голосовать в гражданских участках, если своевременно были внесены в списки избирателей.
Вначале Всероссийская по делам о выборах в Учредительное собрание комиссия установила очень сжатые для фронтовых условий сроки составления списков голосования — за 10 дней до начала выборов. Еще два дня давалось на их уточнение. Естественно, при таком порядке многие военнослужащие могли остаться за пределами избирательного участка, что вызвало их справедливые протесты, разрешаемые, как правило, в пользу настаивавших на своем праве голоса. В случае передислокации воинская часть создавала свою избирательную комиссию.
И если в гражданских округах военнослужащие должны были голосовать в одни сроки с местным населением, то во фронтовых выборы планировали начать 8 ноября и продолжать семь дней, а на самом удаленном фронте, Кавказском, с его особо сложными природными условиями, — на неделю раньше, т.е. на 1 ноября, а закончить 15-го. Однако в отведенные Комиссией сроки действующая армия не уложилась: на Румынском фронте голосование завершилось только 17 ноября, на Северном — 21-го, на Западном и Юго-Западном — 22-го, на Кавказском — 24-го. Однако несмотря на такую задержку, вызванную главным образом фронтовой спецификой, в целом выборы в действующей армии прошли успешно. Так, согласно сводке сведений, составленной в штабе Юго-Западного фронта, «выборы прошли с большим подъемом и без эксцессов»{848}. Аналогичные сообщения шли и с остальных фронтов.
Явка фронтовиков на избирательные участки была достаточно высокой. На Румынском фронте она составила 79%, на Северном — не менее 80%, а на Черноморском флоте — 93%. В общефронтовом масштабе, по подсчетам Л.Г. Протасова (без Кавказского фронта), в выборах участвовало не менее 72% солдат и офицеров{849}.
Подобная активность фронтовиков сама по себе является мерилом ожиданий Учредительного собрания и подтверждением его популярности среди фронтовиков. Политическая же роль самой действующей армии отчетливо выразилась в том, что она явочным порядком увеличила свое представительство в Учредительном собрании. Так, уже в разгар выборов фронтовые окружные комиссии по инициативе Юго-Западного фронта изменили норму представительства (число избирателей, представляемых одним депутатом) со 100 тыс. человек до 75 тыс. Принятое решение подтвердил съезд представителей фронтовых избирательных комиссий, проходивший 15 ноября в Ставке Верховного командующего в Могилеве. Совнарком санкционировал эту норму представительства с тем, чтобы избранные считались кандидатами до утверждения их в качестве полномочных членов Учредительного собрания{850}.
Итоги выборов в Учредительное собрание показали: пять фронтов и два действующих флота суммарно избрали 80 депутатов: 35 эсеров, 34 большевика, 7 украинских эсеров, 1 меньшевика 1 украинского социал-демократа, 2 украинских социалистов. Таким образом, все депутаты были избраны по спискам социалистических партий. Среди них преобладали видные деятели большевистских и эсеровских военных организаций, такие, как большевики В.А. Антонов-Овсеенко, Н.В. Крыленко, Н.И. Подвойский, Э.М. Склянский, эсеры В.Н. Филипповский, И.И. Бунаков-Фондаминский, В.Л. Утгоф, Б.Ф. Соколов.
Депутатом на Северном фронте и Балтийском флоте был избран В.И. Ленин. Как известно, он отдал свой мандат в округе Северного фронта следующему в списке кандидатов большевику А.Г. Васильеву, а сам стал депутатом от Балтийского флота. Здесь оба мандата получили большевики. Если среди матросов-балтийцев (114 433 избирателя) большевики собрали 57,4% голосов, эсеры — 38,8%, то на Черноморском флоте (52 629 избирателей) за большевиков голосовало только 20,5%, а за эсеров — 42,3%.{851}
На Северном фронте, наиболее большевизированном из-за близости к Петрограду, из 780 тыс. избирателей за большевиков голосовало 480 тыс. (56,1%){852}. На соседнем, Западном, фронте выборы принесли еще более убедительную победу большевикам: из 976 тыс. избирателей им отдали голоса 653 430 человек (67%){853}. Размах влияния большевизма на этом фронте, исключительно важном в военно-стратегическом отношении, определился уже после корниловского выступления и, естественно, учитывался большевиками при подготовке вооруженных восстаний в Петрограде и Москве.
На дальних же фронтах — Юго-Западном и Румынском — победили эсеры. Несмотря на то что здесь, как и на ближайших к столицам Западном и Северном, имели место частые антивоенные выступления, большевистское влияние было все же недостаточным. В тыловых районах этих фронтов крупные большевистские организации отсутствовали, солдатские комитеты, как уже отмечалось, почти везде находились в руках эсеров и меньшевиков, а местным большевикам не удалось создать свои военно-революционные комитеты и взять власть, как это имело место на Западном и Северном фронтах.
На Юго-Западном фронте из 1 007 423 избирателей 463 000 (41%) отдали голоса эсерам, а 300 000 (31%) — большевикам{854}. На Румынском фронте (1 128 600 имевших право голоса) за эсеров проголосовали 679 400 (60%) человек, а за большевиков — 167 000 (15%){855}. Необходимо отметить, что значительной антибольшевистской силой здесь, помимо меньшевиков и эсеров, было украинское национальное движение. Соединенные силы украинских социалистов собрали примерно шестую часть голосов избирателей.
На самом отдаленном фронте — Кавказском — политическая обстановка в целом была такой же, как на Юго-Западном и Румынском, что принесло победу эсеровской партии. Из 420 тыс. избирателей ей отдали предпочтение 360 тыс. (69,6%), а большевикам — 60 тыс. (18,4%){856}.
Если учесть голоса фронтовиков, отданные за национальные партии, стоявшие близко к платформе эсеров, в общей сложности превысившие 750 тыс. на четырех фронтах (без Кавказского), то получится, что большинство солдат действующей армии поддерживали эсеров{857}. Так, из общего количества фронтовиков, участвовавших в выборах (4 479 085 человек), по нашим подсчетам, в основном за эсеров, а также за меньшевиков и национальные социалистические партии проголосовало 2 741 698 избирателей (61,2%), а за большевиков — соответственно остальные 1 737 387 (38,8%). Как видим, последние собрали в действующей армии голосов намного больше, чем по стране в целом (напомним, 24, 6%).
Позже, в декабре 1919 г., в статье «Выборы в Учредительное собрание и диктатура пролетариата» Ленин, обратившись к итогам голосования в действующей армии, сделал вывод: «большевики получили немногим менее, чем эсеры. Армия была, следовательно, уже к октябрю — ноябрю 1917 года наполовину большевистской»{858}. Однако приведенные выше цифры говорят о другом.
Почему же действующая армия не отдала в большинстве голоса большевистской партии? Современник тех событий видный эсеровский лидер, один из организаторов партийной работы в действующей армии Б.Ф. Соколов считал: «Были, однако, серьезные причины, почему победа осталась именно за эсерами. Победа не только на фронте, но и почти по всей стране. Две причины…
Первая — это то, что крестьянско-солдатская масса — я говорю о выборах в армии — считала партию социалистов-революционеров своей, крестьянской. Ее убеждало в этом то обстоятельство, что список № 1 был общим от Совета крестьянских депутатов и от армейских социалистов-революционеров. А то, что эсеры больше всего и любовнее всего беседовали о земельном вопросе и о крестьянских делах, говорило солдатам о правильности их мнения.
Голосуя за партию социалистов-революционеров, солдаты-крестьяне считали, что голосуют за свою партию.
Вторая причина стояла в непосредственной связи с предыдущей. Благоприятная почва позволила весьма широко и полно развить партийную работу в армии. Уже с апреля месяца мы начали готовиться к выборам, поставив себе неотложной задачей организацию непременно во всех, даже в самых малых, воинских частях партийных ячеек. Эта организационная работа дала чрезвычайно продуктивные результаты во время выборной кампании»{859}.
Действительно, в то время (конец октября — середина ноября), когда местные армейские эсеры всецело занимались предвыборной агитацией, большевикам приходилось вести ожесточенную борьбу за власть в действующей армии. Они создавали военно-революционные комитеты, ставили командование под их контроль, смещали комиссаров Временного правительства и заменяли их советскими, проводили на фронте первые декреты новой власти — о мире, земле, демократизации, демобилизации и многое другое. Иными словами, для серьезной агитации за своих кандидатов в Учредительное собрание у большевиков просто не хватало ни людей, ни времени. К тому же, напомним, еще с весны 1917 г. большевистское руководство отдавало предпочтение советам, являвшимся, как оно заявляло, органами «революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства», рассматривая Учредительное собрание как буржуазную форму государственности.
Тем временем в Брест-Литовске продолжались мирные переговоры советской делегации с представителями стран германского блока. К концу января германская сторона начала вести переговоры в безапелляционном тоне, хотя ультиматума не предъявляла. Однако глава советской делегации Л.Д. Троцкий 28 января, как известно, выступил с декларацией о том, что Советская Россия войну прекращает, армию демобилизует, а мира не подписывает. В тот же день без согласования с Совнаркомом он послал телеграмму Верховному главнокомандующему Н.В. Крыленко, в которой потребовал немедленно издать приказ по действующей армии о прекращении состояния войны с державами германского блока и о демобилизации русской армии. Крыленко, также без ведома советского правительства, рано утром 29 января издал и отправил на все фронты телеграмму с соответствующим приказом, и вскоре ее содержание стало известно солдатам. Узнав о случившемся, Ленин предписал Ставке немедленно отменить принятое без его санкции распоряжение{860}.
Германская сторона заявила, что неподписание Советской Россией мирного договора автоматически влечет за собой прекращение перемирия, после чего советская делегация покинула Брест-Литовск, оставив там своего представителя А.А. Самойло. 16 февраля глава германской делегации генерал-майор М. Гофман уведомил последнего, что 18 февраля в 12 ч дня Германия начнет наступление на Восточном фронте.
Возобновление германской стороной после долгого перерыва боевых действий стало еще одним фактором, ускорившим развал и окончательную потерю боеспособности русской действующей армии. Только этим можно объяснить, почему немцы с легкостью захватили значительные территории страны и большое количество военного имущества. Застигнутые врасплох в местах дислокации войска Северного и Западного фронтов (армии других фронтов, как уже отмечалось, были к тому времени в основном отведены в тыл), понесли серьезный урон. Большое количество штабов, учреждений и частей попало в плен. Особенно сильно пострадали армии Западного фронта, где, как известно, в плен попал даже штаб фронта, расположенный в Минске.
Неразбериха, царившая в управлении войсками, не позволила оперативно реагировать на неблагоприятное развитие событий, а потеря штабов, особенно фронтового, еще более усилила дезорганизацию. Нарушилась связь с частями и соединениями Западного фронта. На Северном фронте были оставлены Двинск, где находился штаб 5-й армии, и другие города. В эти дни В.И. Ленин признал, что большевики «смотрели сквозь пальцы на гигантское разложение быстро демобилизующейся армии, уходящей с фронта». Он получал «мучительно-позорные сообщения об отказе полков сохранять позиции, об отказе защищать даже нарвскую линию, о неисполнении приказа уничтожать все и вся при отступлении; не говорим уже о бегстве, хаосе, безрукости, беспомощности, разгильдяйстве»{861}. В такой обстановке в ночь на 24 февраля ВЦИК Советов и Совнарком сообщили немецкому правительству о готовности подписать перемирие на условиях Германии. Противник приостановил продвижение вглубь нашей страны.
После прекращения наступления германских войск планомерная демобилизация действующей армии была продолжена. Уже 2 марта, то есть за день до подписания Брестского мира, приказом Комиссариата по военным делам была объявлена одновременная демобилизация следующих призывных годов — с 1913 по 1915 г. включительно{862}. Солдаты последних годов призыва демобилизовывались в середине марта — первой половине апреля в тыловых районах страны.
После заключения Брестского мира на фронте остались лишь небольшие отряды завесы, учрежденной, как известно, Высшим военным советом для обороны демаркационной линии, которая была установлена по условиям Брестского мира. 9 марта постановлением Совнаркома Н.В. Крыленко был освобожден от обязанностей Верховного главнокомандующего{863}, 16 марта специальным приказом временно исполняющего обязанности начальника штаба Верховного главнокомандующего прекратила свою деятельность Ставка, а 27 марта последовал приказ Народного комиссариата по военным и морским делам о расформировании и ликвидации штабов, управлений и солдатских комитетов{864}. На этом Русская армия прекратила существование.
Таким образом, если от участия в борьбе за власть между большевиками и их политическими противниками в послеоктябрьский период солдаты-фронтовики в своей массе уклонялись, занимая в основном выжидательную позицию, то в претворении в жизнь декретов о мире, земле, демократизации и демобилизации они приняли чрезвычайно активное участие, так как это напрямую касалось их личных интересов. Объективно это обстоятельство значительно облегчило большевикам борьбу за власть, особенно на Северном и Западном фронтах, где эти декреты были наиболее полно реализованы. Однако на практике их претворение в жизнь нанесло решающий удар по дисциплине и обороноспособности действующей армии, а уход солдат с фронта, вызванный декретом о мире и первым декретом о демобилизации («О постепенном сокращении численности армии»), явился началом необратимого процесса ее развала.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.