Советская разведка о «военном заговоре»
Советская разведка о «военном заговоре»
На эту тему российскими и зарубежными авторами написаны десятки, если не сотни работ, но однозначного и твердо обоснованного ответа на вопрос, так существовал ли «военный заговор», на сегодняшний день нет. В научный оборот за последние два десятилетия было введено большое число ранее неизвестных секретных источников, позволяющих по-новому взглянуть на проблематику репрессий в Красной армии и органах безопасности СССР. Но, несмотря на такое «обилие» публикаций по теме, авторы убедительных доказательств наличия или отсутствия «заговора» не представили. И упрекать их в этом нельзя, потому что источники, находящиеся в научном обороте, носят противоречивый характер и не дают в своем большинстве объективных данных. Это обстоятельство приводит к тому, что авторы, занимающиеся проблематикой репрессий в Красной армии, одни и те же источники интерпретируют по-разному и, соответственно, делают взаимоисключающие выводы[422].
В качестве примера укажем на один из основных первоисточников по заявленной теме – Справку комиссии Президиума ЦК КПСС «О проверке обвинений, предъявленных в 1937 году судебными и партийными органами тт. Тухачевскому, Якиру, Уборевичу и другим военным деятелям, в измене Родины, терроре и военном заговоре»[423]. Этот обстоятельный документ весьма тенденциозен и в совокупности своих выводов категорически отрицает участие указанных представителей высшего военного руководства страны в организации «военного заговора».
При этом обращает на себя внимание изначально заданная апологетическая направленность всего документа, обусловленная понятными задачами реабилитации советского командования времен «хрущевской оттепели». Соответственно, факты, содержащиеся в нем, подобраны таким образом, что вывод о непричастности упомянутых в нем лиц к инкриминируемым им деяниям, по замыслу авторов документа, должен напрашиваться сам собой. Но, на наш взгляд, достигается прямо противоположный эффект. Поясним наш скепсис чуть позже, а пока сделаем небольшое отступление, чтобы определиться как с общепринятой терминологией, так и терминологией, используемой авторами Справки.
Само понятие «дезинформации» в своих основных определениях предполагает распространение (доведение) субъектом (инициатором) сфабрикованных дезориентирующих сведений до заинтересованного в получении правдивых данных объекта, имея целью его побуждение к восприятию дезинформации для принятия выгодных субъекту решений. При этом ключевым обстоятельством, отличающим дезинформацию от просто ложной, является, фигурально выражаясь, ее «злонамеренность», то есть подготовка и распространение на основании «злого умысла».
Применительно к нашему предмету, то есть тематике «военного заговора», все сказанное означает, что объектом (дезинформационного) воздействия могут выступать только высшее политическое руководство СССР, а субъектом (инициатором) – только правительства зарубежных государств. По определению, самостоятельными субъектами дезинформации отдельные государственные институты (МИД, спецслужбы) выступать не могут, а являются лишь средствами (инструментами) ее распространения. Это, конечно, не означает, что они не вправе инициировать соответствующие предложения, и чаще всего такие инициативы исходят от них. Но конечная точка в принятии решений остается все же за правительственными инстанциями, которые, в силу определяемой только ими политической целесообразности, могут либо «включить зеленый свет», либо вовсе запретить их проведение. Гипотетически, конечно, можно представить себе ситуацию, когда инициатором выступает какая-либо политическая группировка, но, строго говоря, такие ее действия не будут отвечать одному из главных требований операции по дезинформированию – централизации руководства и контроля за ходом ее реализации.
Из контекста раздела Справки «Об основных направлениях провокационной деятельности международных империалистических сил в “деле” Тухачевского» следует, что все упомянутые государства (Германия, Франция, Чехословакия, Япония, Польша, Эстония) осуществляли согласованные по замыслу дезинформационные мероприятия в отношении высшего руководства СССР, направленные на дискредитацию военного командования РККА. Применительно к политической обстановке в предвоенной Европе такая постановка вопроса выглядит неубедительной.
Вместе с тем, в Справке содержится много уникального фактического материала, который в сравнении с другими опубликованными источниками позволяет значительно расширить наши представления о существе проблемы[424].
В нашу задачу не входит анализ всего документа, и тем более мы не будем высказывать свое отношение к проблематике «заговора», но некоторые соображения по существу ряда частных вопросов мы возьмем на себя смелость высказать. Предметом дальнейшего анализа и будет один из таких вопросов: проводил ли Абвер в начале 1930-х годов (до 1933 года, если быть точным) дезинформационные мероприятия по дискредитации советского военного командования? При этом анализироваться будут только сведения, касающиеся деятельности трех агентов советской разведки, которые и являлись основными источниками информации о «заговоре».
Это даст нам возможность очередной раз убедиться в необходимости «сверхкритичного» отношения к документам советской разведки в целом и конкретным сведениям, содержащимся в них, в частности.
В разделе Справки «Дезинформации немцев о военном заговоре в СССР и участии в нем Тухачевского и других военачальников» в качестве источников сведений о «военном заговоре» названы известные нам агенты ИНО Поссанер, Хайровский и «А-256» (Аугуста). Фактическая сторона вопроса в справке в целом согласуется с опубликованными к настоящему времени источниками. Но авторы документа в оценке поступающих от агентов сведений пошли по простому и непродуктивному пути, что, повторим, было обусловлено конкретным политическим заказом в условиях «хрущевской оттепели». Они стали оценивать не их существо, а личности самих агентов, что привело к недостаточно доказанным суждениям. Другими словами, авторы Справки стали «подгонять» фактуру под заданный политический шаблон.
Из сохранившихся в архивах КГБ СССР дел на указанных агентов были извлечены документы, содержащие их негативные характеристики, высказанные в свое время сотрудниками ИНО в процессе руководства их деятельностью. Но нужно помнить, что это были сомнения практического свойства, от которых зависел исход важнейших разведывательных операций, а не «подсобный» материал для обобщенной справки ЦК КПСС.
Так, например, сотрудник берлинской нелегальной резидентуры ИНО Шнеерсон («Эрих»), у которого на связи находился Поссанер, в своем отчете о встрече от 26 января 1933 года писал: «Парень нахально врет. Денег “Сюрпризу” не дал, а нужного самообладания при всовывании нам фальшивой расписки у него нет… Врал он сегодня не только в связи с деньгами, но вообще, заявив мне на вопрос, почему нет ничего интересного, что Конрад, Росинг и Штельце – все трое заболели, что лишает возможности “Сюрприза” видеться с ними… Я еще раз сегодня подтверждаю свое мнение: с “А-270” больше не тянуть… если он еще сегодня не провокатор, а просто мелкий жулик, то он станет и провокатором из-за колоссальной жадности к деньгам».
Шнеерсон был бы плохим разведчиком, если бы принимал на веру все, что ему говорил Поссанер, и не исходил бы из самой возможности «подставы» последнего со стороны Абвера. Он в своем отчете просто зафиксировал свои сомнения о надежности последнего, основываясь на одном лишь эпизоде «присвоения» Поссанером денег, предназначенных для выплаты Хайровскому. Такие ситуации очень часто встречаются в практике разведработы, и если после каждого недоразумения такого рода на агенте ставить крест, то через короткий промежуток времени резидентуру придется «закрывать на замок» за отсутствием источников информации.
Несмотря на все сомнения такого рода, Лубянка и разведчики в Германии, не в пример авторам Справки, четко разделяли «субъективный» и «объективный» факторы. Они знали, что представлял собой Поссанер как человек, со всей его «жадностью» к деньгам, бахвальством, авантюристическими наклонностями. Причем эти впечатления основывались не только на опыте общения с ним. В проверочных мероприятиях был задействован старый и проверенный агент резидентуры Борнстедт («А-26»), который, являясь владельцем частного детективного бюро, проводил установочные мероприятия и наружное наблюдение за Поссанером. Кроме того, были получены какие-то сведения от другого агента, использовавшегося по линии контрразведки, скрытого под криптонимом «А-252».
Повторим, что единственно верным оценочным критерием «качества» источника разведки является получаемая от него информация. Агент может обладать всеми мыслимыми и немыслимыми пороками, быть самых низких человеческих качеств, что, кстати, в жизни встречается достаточно часто, но если получаемые от него сведения как минимум заслуживают внимания Центра, то его по совокупности всех факторов отнесут к категории «ценных» источников информации.
По этому пути и проводились проверочные мероприятия и в отношении самих агентов, и в оценке поступающей от них информации. Так, в письме ИНО в резидентуру читаем: «В процессе работы с Сюрпризом мы уже располагаем целым рядом совершенно конкретных данных и полагаем, что наша задача должна теперь заключаться в конкретной разработке этих данных, в их проверке и пр., а не в чисто субъективной проверке поведения (агента. – Авт.) и пр. Проверка данных Сюрприза довольно трудна, но остается единственно возможным способом проверки»[425].
В нашем случае ценность Поссанера и Хайровского в глазах тогдашнего руководства ИНО заключалась в том, что они были носителями пусть и противоречивых, но все же в значительной степени достоверных сведений о «закулисье» политической и организационно-практической деятельности НСДАП и германской военной разведки. С декабря 1931 года, когда Поссанер был завербован, он был единственным крупным источником информации по национал-социалистской партии. Резидент в своем отчете писал: «Это наш первый действительно серьезный источник по национал-социалистам, т. е. той самой партии, которая сегодня играет одну из крупнейших ролей и которая за последнее время, одержав ряд побед, готовится к власти. А-270 ценен для нас не только как бывший начальник разведки гитлеровцев, но и как человек, оставшийся сейчас в партии и имеющий действительно крупные связи»[426].
В истории сотрудничества Поссанера с советской внешней разведкой, таким образом, нужно разделять два условных этапа. С момента его вербовки и использования в качестве самостоятельного источника информации, в основном о деятельности аппарата НСДАП и ее разведки, и после – когда, исчерпав свой собственный «информационный ресурс», он стал «ретранслятором» сведений одного из своих субисточников – Хайровского, который, в свою очередь, черпал их у фон Берга. Но, анализируя направление движения информации о «военной партии», мы всегда должны помнить, что ее первоисточником был все же советский военный атташе в Берлине Зюсь-Яковенко.
Нам сейчас известно, что Поссанер на первом этапе сотрудничества полностью оправдывал свое назначение. Он представил большое количество информационных сообщений о структуре и механизмах функционирования аппарата НСДАП и ее разведки, дал объективные характеристики многим нацистским руководителям, но, находясь во внутрипартийной оппозиции, со временем утратил свои информационные возможности. И надо ж такому случиться, что его «информационные проблемы» пришлись на период углубления конфликта с нацистским руководством.
Доверие к Поссанеру, проявленное на первом этапе сотрудничества, было обусловлено также тем фактом, что его информация была частично подтверждена сведениями другого советского агента – «Доктора Хитлера». Под таким необычным псевдонимом скрывался один из активистов НСДАП, доктор медицины Карл Хаймзот, завербованный при непосредственном участии неутомимого Романа Бирка.
Но основной причиной доверия к Поссанеру на первом этапе сотрудничества стало его участие в «деле Доброва». Чтобы оценить добросовестность Поссанера в работе на советскую разведку, напомним читателю канву этого «дела».
Старый и проверенный агент ЭКУ ОГПУ (позже ИНО) Александр Матвеевич Добров, исполняя обязанности сотрудника аппарата ВСНХ, в 1931 году был направлен за рубеж с важным и ответственным заданием внедрения в национал-социалистские круги и агентурный аппарат английской разведки. Замысел операции базировался на существовании в СССР якобы оппозиционной группы, ставящей своей целью борьбу с советской властью. Элементом этой борьбы являлось установление конспиративных отношений с представителями высшего руководства нацистской партии для последующей координации совместной деятельности. Доброву удалось выполнить часть своего задания. При посредничестве «эксперта» Абвера Гаральда Зиверта он сумел завязать необходимые контакты с важным функционером НСДАП Альфредом Розенбергом с перспективой их продолжения.
Тайная миссия Доброва стала известна Поссанеру как руководителю подразделения разведки НСДАП, и на одной из первых встреч с сотрудниками берлинской резидентуры ИНО он рассказал о факте и содержании переговоров. В Берлине не знали об этой операции своих коллег из ЭКУ ОГПУ и в срочном порядке проинформировали Лубянку о существе дела. Артузов, к которому попало сообщение из Берлина, распорядился прекратить дальнейшие действия по перепроверке информации.
Если бы Поссанер, предлагая свои услуги советской внешней разведке, действовал по отношению к ней нечестно или под контролем германских спецслужб, он ни при каких обстоятельствах не сообщил бы об участии нацистского руководства в этой исключительно секретной операции. Кредит доверия был, таким образом, открыт.
К началу 1933 года сведения Поссанера – Хайровского о «военной партии» стали предметом самого строгого и пристального внимания Центра, обусловленного самим характером «взрывоопасного» материала. Из отрывочных данных можно предположить, что анализу подвергались любые сомнительные моменты в работе и поведении связки двух агентов. И это вполне объяснимо и оправданно. Одно дело информация о партийной и разведывательной «кухне» нацистов, другое – подозрения в заговоре в отношении ведущих военных деятелей своей страны.
В одном из писем ИНО в резидентуру читаем: «Вносим разъяснения нашей директивы. Развитие дела “Сюрприза” внушает опасения по той причине, что сообщения о способе получения материалов, сами материалы, а также факт подслушивания малоправдоподобны».
Сомнения в добросовестности Поссанера у Шнеерсона вызывали не только характер самих материалов, но и способ их получения.
В частности, в письме от 19 января 1933 года он пишет: «…как “Сюрприз”, не работавший непосредственно в Абвере, может узнать настоящие фамилии агентов в чужой стране просто так. Ведь допустить, что в Абвере дела поставлены так скверно, что “Сюрприз”, являющийся только экспертом по делам авиации, не получающий даже от министерства (рейхсвера) жалованья (только за отдельные поручения), австриец, ставший несколько лет назад германским подданным, может так легко от отдельных работников узнавать такие строго конспиративные данные».
По столь скудным источникам нам трудно оценить оправданность и обоснованность подозрений в отношении Поссанера – Хайровского, но, может быть, «ларчик» открывается просто. Советские разведчики, не имея необходимых для анализа ситуации сведений, обусловленных отсутствием серьезных источников в аппарате Абвера, просто механически спроецировали порядки функционирования своего ведомства на германскую военную разведку.
Да, действительно, Хайровский в тот период не был кадровым сотрудником военной разведки, то есть не занимал штатную должность, не получал регулярного жалованья и т. д. Но и подавляющее большинство «экспертов» Абвера было точно в таком же положении. Напомним, что до 1934 года в его штате было не более пяти десятков сотрудников, включая офицеров-аналитиков отделов 1С (Ц) штабов военных округов. Остальные «эксперты» работали на военную разведку, если так можно выразиться, «на общественных началах». Все они, за редким исключением, были выходцами из отдела III/В (Б) Большого Генерального штаба времен полковника Вальтера Николаи и, в зависимости от объективных и субъективных обстоятельств, привлекались к практической работе на германскую военную разведку.
Тот же майор запаса Вер был рекомендован в свое время Гесслингом Протце и достаточно активно работал на Абвер, не занимая там никаких штатных должностей. Упоминаемый выше Оскар Райле тоже до 1934 года не был штатным сотрудником разведки, а работал полицейским в данцигском полицайпрезидиуме. Так что сведения об агентурном аппарате Абвера тот же Хайровский мог получать, выполняя свои обязанности «по контракту», вполне объяснимо, а способы получения информации от своих коллег были обусловлены условиями его работы в разведке.
В этой связи нужно также указать, что Хайровский к 1933 году был не рядовым «экспертом» Абвера, а входил в узкий круг его ответственных сотрудников. Об этом говорит описанный в документах советской внешней разведки эпизод, связанный с состоявшимся 18 января 1933 года совещанием, которое было созвано руководством Абвера с участием его ведущих сотрудников, а также Берга, Хайровского, Нидермайера. Предметом обсуждения являлись полученные Абвером сведения о готовящихся в СССР «серьезных беспорядках».
20 января Бергу было поручено встретиться с Яковенко и расспросить его по специально подготовленному вопроснику. Состоялась ли встреча, советским разведчикам узнать не удалось, но содержащиеся в Спецсводке «О тайной работе Германии против Советского Союза», датированной 28 июня 1933 года, ответы на соответствующие вопросы косвенно могут указывать на то, что встреча Берга с Яковенко состоялась[427].
На наш взгляд, категорично интерпретировать сведения Справки о «провокационном» характере деятельности Абвера в «деле Поссанера – Хайровского» не следует. Напомним, что описываемые события относятся к относительно короткому временному промежутку.
А точнее, периоду с 16 ноября 1931 по март 1933 года, то есть ко времени, когда «дружеские» отношения Рейхсвера и Красной армии хоть и подверглись значительному охлаждению, но по инерции продолжали поддерживаться. Зададимся несколькими вопросами, ответы на которые позволят нам приблизиться к пониманию существа проблемы.
Но прежде следует напомнить о том, что речь идет именно об «операции Абвера», то есть военной разведки Германии, а не специальных служб нацистской партии и тайной политической полиции как предшественника гестапо. Это важно помнить, чтобы невольно не связать «нашу» операцию Абвера с последующими акциями по дискредитации советского военного командования, проводимыми ведомством Гейдриха несколько позже описываемых событий. Недостаточная убедительность «немецкого» раздела Справки, возможно, объясняется именно этой, вольной или невольной, интерпретацией не связанных между собой ни по времени, ни по задействованным участникам эпизодов противоборства германских и советских спецслужб. Формально авторы, правда, оговаривают, что они все-таки проводят такое различие.
Пользуясь случаем, напомним, что в советской и российской историографии давно исследуется проблематика возможного участия гестапо и СД в фабрикации материалов так называемой «Красной папки», призванной по замыслу их инициаторов доказать факт сотрудничества Тухачевского с германской разведкой. При этом одним из аргументов в пользу версии о невозможности такового указывается на то обстоятельство, что «Красная папка» как материал, изобличающий Тухачевского в шпионаже, не использовалась в судебном заседании.
Например, О. Сувениров считает, что Сталин якобы не рискнул представить ее материалы на суд как откровенную «липу»[428]. В этой связи следует, наверное, сделать пояснение, что если признать версию доведения фальшивки Гейдриха до Сталина по каналам советской разведки через генерала Скоблина или чехословацкого президента Бенеша правомерной, то нужно учитывать, что в этом случае такие материалы рассматривались как агентурные по своему характеру и, следовательно, не могли использоваться в «открытом» судебном заседании.
И еще одно замечание, касающееся «фальшивки» Гейдриха. Исследователи этой темы, ставящие под сомнение факт и возможность проведения указанной операции, должны помнить, что имеются и другие серьезные источники (кроме Шелленберга, Хеттля, Райле и др.), прямо указывающие на ее проведение.
Например, в снятом в 1986 году документальном фильме «Тайная война» бывший руководящий сотрудник БНД и по совместительству агент КГБ СССР Хайнц Фельфе говорит: «В окружении Гейдриха, внутри государственной тайной полиции, в Главном управлении имперской безопасности это (акция по фабрикации и доведению дезинформации. – Авт.) было расценено как удачная операция. Там радовались, что тем самым военной интеллигенции Красной Армии был нанесен тяжелейший удар, если не сказать, что она вообще выведена из игры. После начала войны, в ходе доверительных бесед, вспоминая, говорили, что она была первой большой выигранной битвой против Советского Союза». Это высказывание Х. Фельфе основано на том факте, что хождение подобной информации в аппарате «внешней» разведки СД действительно имело место. Напомним, что сам он с 1942 года служил в центральном аппарате этого органа нацистской разведки.
Вернемся к «нашей» операции Абвера.
Во-первых: Если предположить, что он действительно именно в этот период начал осуществлять крупномасштабную дезинформационную операцию, какие политические цели он перед собой ставил?
Во-вторых: На каком властном уровне должно было приниматься решение о ее проведении?
В-третьих: Какой политический эффект мог быть достигнут в случае благоприятного ее завершения?
В предложенном перечне вопросов впервые в нашем анализе появилось понятие «политические цели». Дело в том, что любые «активные мероприятия» такого уровня, если пользоваться терминологией КГБ СССР, направленные на достижение какого-либо результата, объективно находятся в политической сфере межгосударственных отношений и должны способствовать укреплению позиций своего государства во взаимоотношениях с партнерами (противниками). Учитывая высокую степень риска и особую остроту, такие операции готовятся и проводятся с особой тщательностью, исключающей саму возможность утечки сведений о планах мероприятий и ходе их реализации.
Следовательно, они должны отвечать целому ряду строжайших требований, таких как: единство замысла, четкая координация всех задействованных в ней субъектов, исключительная конспиративность всех проводимых мероприятий и т. д. А самое главное – наличие объекта дезинформационного воздействия и постоянно действующего и полностью контролируемого агентурного канала. Причем речь должна идти именно о «канале» как одном из основных средств достижения цели, а не о практике инспирации слухов, которая, конечно, могла иметь место, но лишь как вспомогательная мера.
Все сказанное можно сформулировать другими словами: в чем заключалась цель операции, какими средствами Абвер пытался ее достичь и на что рассчитывал в случае успеха?
«Глобальность» замысла указывает на то, что, при всей «автономности» существования Рейхсвера и его специальной разведывательной службы в системе государственных институтов веймарской Германии, он находится далеко за пределами компетенции военного ведомства, а тем более частных задач Абвера. Значит, санкцию на проведение такой крупномасштабной операции могло дать как минимум высшее командование Рейхсвера, при условии, опять же, как минимум «молчаливого» согласия высших властей государства. Если учесть, что, в случае неудачи, политические «издержки» могли быть неоправданно высокими, в это верится с трудом.
По аналогии с «операцией Гейдриха» и в подтверждение вышеизложенного напомним, что он за санкцией на ее проведение обращался лично к Гитлеру.
Другие варианты возможны лишь при условии, что операция Абвера, если таковая действительно имела место, решала какие-то задачи, но не в отношении советской разведки и руководства СССР, а в отношении уже других объектов, например французских или английских спецслужб.
Такая версия, на наш взгляд, более правдоподобна. Тем более что имеются некоторые указания на этот счет в документах советской разведки, но относятся они, правда, к более позднему времени.
Например, в директивном письме Центра резиденту берлинской резидентуры Гордону о необходимости возобновления разработки «военной партии», датированном мартом 1935 года, читаем: «…Есть сводка: во Франции англичанами пущен в определенном кругу военных и католиков (группа Кастельца) по рукам “апокриф” относительно переговоров Геринга и Тухачевского в начале января в Берлине. Этот отчет составлен с тем (и в такой форме), чтобы укрепить в военно-политический кругах Франции недоверие к русской политике и тем самым выиграть время. При этом Германия нагонит время, а Советы его потеряют.
“Апокриф” составлен немцами. Есть такой доктор Дрегер в Берлине, большой спец по этому делу. Вот он с разрешения начальства пустил через третьих лиц этот отчет. В нем намекается на тайный сговор немецких и советских военных, чтобы провести французов и т. п. Чушь. Но есть и о Польше, но с ведома поляков, так что они не протестуют»[429].
В контексте политических событий того времени (примерно с середины 1934 года) запуск дезинформации в заинтересованные франко-английские круги о советском «военном заговоре» вполне отвечал интересам Германии. В условиях начавшегося франко-советского сближения в рамках переговоров о заключении Восточного пакта информация такого рода могла действительно оказать какое-то влияние на ход переговоров. Но «наша» операция Абвера, если она действительно проводилась, относилась к более раннему периоду. Это необходимо учитывать.
Если критически осмысливать содержание «немецкого» раздела Справки и исходить из предположения, что Абвер действительно проводил дезинформационную операцию только в отношении советского руководства, мы имеем:
а) цель операции – ослабление оборонного потенциала СССР путем актуализации противоречий в военных и политических кругах страны;
б) замысел операции – дискредитация высших военных руководителей, включая маршала Тухачевского, в глазах Сталина и Политбюро;
в) средство реализации – доведение до высших властей СССР дезинформации о существовании «военного заговора» и его участников во главе с генералом «Тургуевым-Турдеевым»;
г) дезинформационный канал с участием «цепочки»: Берг – Хайровский – Поссанер – ИНО ОГПУ – высшее политическое руководство СССР.
Теперь зададимся вопросом: насколько отвечала интересам Рейхсвера в 1932–1933 годах (до прихода нацистов к власти) такая операция в случае ее благоприятного завершения? Напомним, что Рейхсвер в то время не рассматривал Советский Союз в качестве своего потенциального противника, а видел его, скорее, как возможного союзника в будущей войне с Польшей. Следовательно, ослабление военного потенциала СССР в тот период не могло отвечать интересам Рейхсвера, по воззрениям последователей «школы генерала фон Секта», которые и составляли значительную часть тогдашнего германского генералитета.
Но это все общие проблемы. Нас же больше интересует вопрос, связанный с практическим функционированием «дезинформационного канала».
Мы уже говорили о том, что одним из важнейших условий успешного проведения операции является действующий и контролируемый канал доведения дезинформации. Понятие «контролируемый» в нашем случае означает, что при ее планировании инициаторы должны были быть полностью уверены в том, что сведения дойдут до адресата без искажения, не затерявшись в лабиринтах соответствующих ведомств.
В этой связи особое значение в благоприятном исходе операции должно было быть придано в «цепочке» двум ее элементам: Хайровскому и Поссанеру. Приступать к началу «классических» дезинформационных акций инициаторы могли только при непременном условии, что им доподлинно известно, что либо оба, либо один из них находятся в прямом контакте с советской разведывательной службой. Неважно, в каком качестве – агента-двойника или выявленного агента спецслужбы противника, используемого «втемную». Была ли у них такая уверенность? Вероятно, но опять же сомнительно.
Еще большие сомнения в пользу достоверности этой версии возникают, когда мы вспоминаем о том, что вся «конструкция» предполагаемого плана операции строилась на основании того «факта», что первоисточником сведений о «военной партии» был вовсе не Абвер в лице фон Берга, а советский военный представитель – Зюсь-Яковенко. Для нашего анализа это обстоятельство имеет решающее значение, так как «инициаторы» из Абвера, при живом и здоровом Яковенко, не могли «высосать из пальца» сведения, которые они могли приписать ему как первоисточнику. В этой связи мы также должны помнить «темную историю» с попыткой сокрытия Яковенко факта своих контактов с фон Бергом от московского Центра.
Примечательно, что авторы Справки вообще не анализировали роль Яковенко в операции Абвера, ограничиваясь только одним упоминанием о нем.
Кстати, дальнейшая судьба Зюсь-Яковенко в доступных источниках описывается неоднозначно. В частности, по информации исследователя проблематики репрессий в Красной армии О. Ф. Сувенирова, бывший военный атташе после ареста 7 июня 1937 года был осужден на 15 лет и умер в заключении 23 марта 1942 года. По воспоминаниям же эмигрантского деятеля и агента советских спецслужб И. В. Дорбы выходит, что их знакомство состоялось на пересыльном этапе перед самым окончанием войны, то есть как минимум через два с половиной года после «официальной» даты смерти Яковенко[430].
Правда, нужно оговориться, что воспоминания Дорбы не могут считаться достоверным источником по причине их противоречивости.
В связи с исследованием версии о якобы проводимой Абвером в начале 1930-х годов операции, очень показательным является приводимый в воспоминаниях Оскара Райле следующий эпизод. В частности, он пишет, что адмирал Канарис якобы отказал Гейдриху в его просьбе о предоставлении образцов почерков генералов Рейхсвера фон Секта и фон Хаммерштейна, а также специалиста по их подделке. Уже после московских процессов в одном из разговоров Гейдрих «похвастался» перед Канарисом своими успехами в доведении до Сталина сфабрикованных им материалов о сотрудничестве Тухачевского с германской разведкой. На что Канарис задал вопрос – «в чем смысл» задуманного, иными словами, в чем заключался замысел операции[431]?
Если принять версию Райле в изложении событий за достоверную, а оснований ей не верить у нас нет, то нам придется предположить, что Канарис действительно не был осведомлен о характере проводимой Гейдрихом операции. А если продолжить «логическую цепочку» дальше, то нам, в свою очередь, придется допустить, что Канарис, принимая в 1935 году «хозяйство» от своих предшественников, ничего от них не узнал и об аналогичной «операции Абвера». Отсюда следует, что она либо не проводилась, либо предшественники ее от Канариса скрыли. Последнее предположение вообще невероятно и невозможно.
При анализе таких хитросплетений агентурной деятельности противостоявших друг другу спецслужб важно всегда помнить, что их участники были обычными людьми, со всеми человеческими слабостями и достоинствами. Они могли вольно или невольно ошибаться, сомневаться, приукрашивать результаты своей работы, выдавать желаемое за действительное, подпадать под влияние агентуры и т. д. Все эти противоречия отражались в служебной документации в виде отчетов о встречах с источниками, обобщенных справках по результатам работы, служебных записках.
Например, авторы Справки, описывая противоречивые сведения о «главе военного заговора» генерале Тургуеве (Турдееве, Турганове и т. д.), заостряют внимание на том факте, что даже фамилия генерала доподлинно источнику не была известна и каждый раз на очередной встрече он ее «коверкал».
Из контекста документа резидентуры усматривается, что советские разведчики особо не «заморачивались» по поводу правильности написания фамилии и их больше интересовало фактическое служебное положение «генерала». Они могли предполагать, что при передаче сведений от Хайровского к Поссанеру было возможно некоторое искажение, от которого существо их не менялось. Кроме того, для «австрийских немцев» Хайровского и Поссанера фамилия русского «генерала» на слух воспринималась с трудом, и вполне объяснимо, что они могли путаться при ее произнесении.
Любому профессионалу-психологу или сотруднику агентурной разведки известно, что при передаче информации по цепочке, от человека к человеку, она вольно или невольно искажается. Тем более такое искажение возможно и объяснимо, когда разные люди одно и то же событие, в котором они принимали непосредственное участие, воспринимают и описывают по-разному.
Известен рассказ одного из преподавателей криминалистики, когда, описывая этот феномен в студенческой аудитории, он разыграл сценку с участием статистов. В помещение, где находилось несколько студентов-юристов, внезапно с шумом ворвалась группа посторонних, которые начали изображать потасовку между собой. Когда они быстро исчезли, студентам было дано задание описать внешность и особые приметы участников «потасовки». И вот тут-то выяснилось, что показания «свидетелей» резко различаются. Они не смогли даже назвать точное число участников розыгрыша.
Советские разведчики на практике знали эти особенности человеческого восприятия. Они также знали, что память и внимание человека избирательны, как противоречивы оценки тех или иных событий или сведений. То, чему агенты могли не придавать особого значения, для разведчиков было важно, и наоборот, агент мог считать, что сведения, которыми он обладает, ценны, а для разведчика интереса абсолютно не представляют. Поэтому Шнеерсон вновь и вновь возвращался к вопросу о «генерале Тургуеве» и требовал от Поссанера подробностей и малейших деталей по существу информации.
Авторы Справки пишут: «Все эти и другие сведения о “военной партии”, о будущем “русском правительстве”, о советских военачальниках, поступавшие в ОГПУ-НКВД от своей агентуры в Германии, длительное время не только не находили какой-либо реализации, но и вызывали сомнения у многих работников иностранного отдела ОГПУ».
Что подразумевалось авторами Справки под «реализацией», нам трудно судить. Если исходить от общепринятого положения, что такая важная, государственного значения информация реализуется только в виде информирования руководства страны, то нам известно, что Сталин с содержанием материалов Хайровского – Поссанера в 1932–1933 годах был ознакомлен[432]. И мы также знаем, что органы безопасности СССР не ограничились проверкой-перепроверкой указанных материалов в Германии и Франции. В оперативную разработку военной контрразведки по новому месту службы в Ленинградском военном округе попал бывший военный атташе Зюсь-Яковенко, о результатах которой нам ничего не известно[433].
На допросе в 1937 году бывший начальник 3-го отделения ИНО ОГПУ Штейнбрюк, который в Центре руководил ходом разработки «военной партии», показал: «Эти материалы были доложены Артузову, а последним – Ягоде, причем Ягода, ознакомившись с ними, начал ругаться и заявил, что агент, давший их, является двойником и передал их нам по заданию германской разведки с целью дезинформации. Артузов также согласился с мнением Ягоды и приказал мне и Берману больше этим вопросом не заниматься».
Это высказывание Штейнбрюка без материалов его следственного дела трудно датировать. Следовательно, нам трудно судить, на каком этапе разработки дела о «военной партии» Ягода так отреагировал на материалы Артузова. Возможно, это произошло уже после того, как первичная, еще не проверенная информация была доложена Сталину.
Если поверить словам Штейнбрюка о причинах прекращения разработки «военной партии», то обращает на себя внимание «волюнтаристское» решение Ягоды, запретившего проводить дальнейшую разработку без веских к тому оснований. Не в этом ли эпизоде скрыта одна из причин его падения в 1936 году?
Авторы Справки, делая выводы о недобросовестности Поссанера – Хайровского, неоправданно злоупотребляют понятием «связь с германской разведкой», считая, что сам факт контакта Хайровского с Бергом служит доказательством «провокации» Абвера. Но при этом полностью игнорируется другой неоспоримый факт, что инициатива в вербовочной разработке Хайровского исходила все же от советских разведчиков, решавших конкретную задачу агентурного проникновения в Абвер. Возвращаясь к личности и деятельности Поссанера, необходимо также отметить, что Артузов на допросах на Лубянке называл его нашим «ценнейшим источником» в Германии.
Но к весне 1933 года время, отпущенное Поссанеру как советскому агенту, уже истекало. Нацисты не могли забыть его «прегрешения» перед партией и сомнительный в их глазах случай обнаружения у него при обыске ряда подозрительных материалов. 16 марта 1933 года, после освобождения из нацистского заключения, Поссанер был убит при невыясненных до конца обстоятельствах.
Так что, давая свои нелицеприятные оценки последнему, «Эрих» мог сильно ошибаться в отношении своего агента. У Поссанера в то время уже «горела земля под ногами», и он, возможно, думал уже больше о своем физическом выживании, а не о сотрудничестве с советской разведкой.
Но, прежде чем обратиться к другому источнику сведений о «военном заговоре», попробуем конспективно подвести предварительный итог «делу Поссанера – Хайровского». Итак, все вышеизложенные обстоятельства свидетельствуют о том, что, несмотря на сомнения советских разведчиков в искренности Поссанера, обусловленные, прежде всего, его личными качествами, доверие к нему и в Центре, и у разведчиков в Германии в целом было высоким.
Инициатива привлечения Хайровского к сотрудничеству с советской разведкой исходила от Поссанера и была согласована с Центром. Значит, ход вербовочной разработки, сама вербовка и последующая работа не содержали признаков «двойной игры» со стороны последнего, несмотря на имеющиеся подозрения в «двурушничестве».
В противном случае разведка не пошла бы на установление с ним агентурных отношений. Следовательно, информация о беседах Берга с Зюсь-Яковенко, при всей настороженности советских разведчиков, воспринималась ими в целом как правдивая. Особые опасения Лубянки, а значит и доверие к сведениям Поссанера – Хайровского о «военной партии» вызывало то обстоятельство, что сам Яковенко отрицал свое знакомство с Бергом[434].
Для исследователей проблематики «военного заговора» и возможного участия в нем германской разведки самой важной для осмысления проблемой является тот факт, что информация о нем поступила в советскую разведку из разных, не связанных между собой агентурных источников. Причем нужно учитывать, что группа Поссанера – Хайровского и «Аугуста» к тому времени хорошо себя зарекомендовали на практической работе и оценивались в советской разведке положительно. Это важное обстоятельство требует самого пристального внимания, поскольку в совокупности с другими данными указывает на хождение информации о «заговоре» в очень информированных и наделенных соответствующими полномочиями военных (Абвер) и политических (МИД) кругах Германии. В этой связи также трудно представить, что планирование и осуществление такой дезинформационной операции было возможно при участии двух столь разных по характеру своей деятельности государственных институтов Германии.
Из всего сказанного напрашиваются всего две основные версии. Условно назовем их «позитивной» и «негативной». Остальные версии в разных вариациях могут быть только производными.
Версия 1-я: заговор группы высших командиров РККА реально существовал, и информация о нем Хайровского – Поссанера и «Аугусты» соответствовала действительности в части, обусловленной уровнем информированности источников.
Версия 2-я: заговора не было, а информация о нем – инспирация германских спецслужб в рамках широкомасштабной дезинформационной операции с неясными замыслами в отношении неизвестных объектов (СССР, Франция, Великобритания и т. д.).
Что нам известно об «Аугусте», какими разведывательными возможностями она располагала, как ее работу оценивали на Лубянке? На эти вопросы сложно ответить обстоятельно. К большому сожалению, сведений о ее деятельности в пользу советской разведки опубликовано еще меньше, чем о работе Поссанера и Хайровского. Попробуем из отрывочных упоминаний об этом ценном агенте советской внешней разведки сложить, насколько это возможно, целостную картину.
Дополнительные сложности в исследовании роли и места «Аугусты» в освещении проблематики «военного заговора» связаны с тем, что в имеющихся источниках существуют противоречия, вызванные «путаницей» в псевдонимах агентов. Практика разведывательной деятельности допускает изменения псевдонимов агентов, особенно в отношении давно и активно сотрудничающих с разведкой. Но в нашем случае эти изменения были, возможно, вызваны не оперативной необходимостью, а фантазией некоторых авторов и редакторов.
Сравнение имеющихся источников указывает на то, что история агента «Аугусты» («А/256») по многим идентифицирующим признакам совпадает с историей агента «Марты», содержащейся в соответствующем очерке «Истории российской внешней разведки»[435]. Поэтому, несмотря на некоторые непринципиальные различия, можно вполне определенно сделать вывод о том, что «Аугуста» и «Марта» – это одно и то же лицо[436].
Вербовочная разработка «Аугусты» была начата в 1931 году нелегальным резидентом внешней разведки в Берлине «Евгением» – Федором Карповичем Парпаровым. Ко времени назначения на должность резидента он прошел большой и трудный жизненный путь. Участвовал в Гражданской войне, занимался административной деятельностью в Наркомате просвещения, в 1924 году окончил юридическое отделение МГУ. Примерно с 1925 года Парпаров работал в берлинском торговом представительстве, откуда в 1930 году перешел в разведку. Ему было предложено заняться разведывательной деятельностью в условиях подполья, как тогда называлась работа с нелегальных позиций.
План его легализации как разведчика-нелегала заключался в том, чтобы, став невозвращенцем, остаться на постоянное место жительства в Берлине. Она была успешно завершена, когда Парпаров обзавелся личными документами одной из латиноамериканских стран и организовал прикрытие своей разведывательной работы в виде экспортно-импортной фирмы, имеющей представительства в ряде европейских стран.
Лубянка так оценила этап легализации Парпарова: «Закончилась программа вживания. Выполнена она блестяще. Сам он серьезный и опытный разведчик. Имеет возможность ездить по странам. Планируем поручить ему связь с наиболее ценной агентурой. Его следует использовать для завершения вербовок лиц, предварительная работа с которыми закончена»[437].
Самостоятельная вербовочная разработка Парпаровым «Аугусты» была начата в 1931 году после личного знакомства с ней. Для поиска возможных кандидатов на вербовку он поместил в газете объявление следующего содержания: «Молодой предприниматель ищет партнершу для совместного времяпрепровождения и помощи в журналистской работе. Полная конфиденциальность гарантируется». Из всех женщин, откликнувшихся на объявление, он и выделил «Аугусту», оказавшуюся женой крупного чиновника германского МИД. Муж тогда еще кандидата на вербовку «Аугусты» по своему служебному положению входил в круг приближенных к министру лиц, а позже исполнял обязанности посла Германии в одной из европейских стран.
После завершения проверочных мероприятий ее вербовка в мае 1931 года сначала на «японскую разведку», а несколько позже перевод на «советский флаг» сделали «Аугусту» в глазах руководства советской разведки источником ценной политической информации по Германии. Она не только пересказывала содержание важных устных сведений, исходивших от мужа и его коллег-дипломатов, но со временем начала поставлять и оригинальные документы германского МИД.
По мере налаживания работы с «Аугустой» начали проявляться и «узкие» места в мотивации ее работы на разведку. Несмотря на в целом антинацистские взгляды, основным мотивом ее сотрудничества являлась близость с Парпаровым, что затрудняло передачу агента на связь другому разведчику. Это обстоятельство в полной мере проявилось после того, как муж «Аугусты» был назначен послом и она, вслед за ним, переехала в другую страну. На все просьбы Парпарова о необходимости временной работы с его преемником по ее новому местожительству она ответила категорическим отказом. Это также создавало предпосылки для провала самого Парпарова, так как его частые поездки за пределы Германии могли насторожить спецслужбы. По этим причинам стали возможны и временные перерывы в связи с «Аугустой».
В целом успешно развивавшаяся операция была прекращена в начале 1938 года в связи с вызовом Парпарова в Москву, где он по ложному обвинению в связях с «врагами народа» был арестован.
С этого времени и вплоть до декабря 1940 года контакт с «Аугустой» был прерван.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.