Протце и дело Сосновского

Протце и дело Сосновского

Для изучения «профессионального почерка» Рихарда Протце уже в работе на Абвер, который может приблизить нас к пониманию возможных мотивов «сотрудничества» с советской военной разведкой, следует обратиться к другой истории, отражающей его деятельность, но уже на польском направлении.

Мы уже обращались к примерам, характеризующим практику обмена информацией между разведывательными службами и их отдельными представителями. Особенно широко обмен информацией практиковался между военными дипломатами. И это понятно, ведь они в своих действиях по сбору разведывательных сведений были ограничены деятельностью местных контрразведок, а Центр постоянно требовал все новых и новых сообщений по интересующим его проблемам. В таких условиях к Протце инициативно обратился сотрудник аппарата военного атташе Польши в Берлине поручик Юзеф Гриф-Чайковский, который, испытывая нажим со стороны своего руководства, предложил немцам снабжать его на «взаимовыгодной основе» разведывательной информацией, изначально зная, что она будет носить дезинформационный характер[167].

Фактически его обращение к офицеру Абвера означало, что он предложил свои услуги немецкой разведке в качестве агента-двойника. Принимая предложение Гриф-Чайковского, Протце ни секунды не сомневался в исходе дела. Он помнил поговорку «коготок увяз – всей птичке пропасть».

Но вначале Протце необходимо было удостовериться в истинных мотивах обращения Гриф-Чайковского. Это было важно сделать, поскольку, как профессионал, он понимал, что такая инициатива могла быть инспирирована польской разведкой для перепроверки ранее полученных сведений. Поэтому дальнейшая работа с Гриф-Чайковским требовала особой филигранности и осторожности.

На начальном этапе «взаимовыгодное сотрудничество», в рамках обмена информационными материалами, устраивало обе стороны. Гриф-Чайковский, получая от Протце сфабрикованные дезинформационные сообщения, в глазах своего руководства в Варшаве зарекомендовал себя положительно, как деятельный и инициативный офицер разведки. Протце, в свою очередь, «скармливая» дезинформацию в польский Центр, что само по себе было большим успехом, одновременно «приручал» Гриф-Чайковского в стремлении сделать из него «контролируемого агента».

Через определенный промежуток времени Протце, очевидно, удостоверившись в отсутствии признаков «подставы» польской разведки, дал задание Гриф-Чайковскому поставлять в Абвер объективные сведения о деятельности польской разведки в Германии. Его «звездным часом» стало получение от поляка копий фотоснимков с оригинальных документов 6-го (инспекционного) отдела штаба Рейхсвера, отражающих планы германской стороны по использованию в будущей войне бронетанковых сил. Гриф-Чайковский просто сделал лишние копии в фотолаборатории польского посольства в Берлине, куда он был вхож. Для Протце стало ясно, что польская «двуйка» имеет с самом центре «интеллектуальной» деятельности Рейхсвера своего агента.

В многочисленных источниках дальнейшие события отражены вполне обстоятельно в рамках дела о провале берлинской резидентуры «In.3» 2-го отдела польского Главного штаба, возглавляемой ротмистром запаса Ежи Сосновским[168].

Коротко напомним канву дела. После получения сигнала об утечке секретных документов из войскового отдела Рейхсвера (Генерального штаба) Протце, не имея оперативных и процессуальных возможностей в раскрытии и документировании деятельности польского агента, был вынужден обратиться за помощью к гестапо. Здесь-то первичные материалы проверки и попали на стол криминаль-секретаря берлинского гестапо Лика, решавшего в своем учреждении задачи по борьбе с польским шпионажем.

Напомним, что с конца 1920-х годов этот скромный по должности чиновник политической полиции сотрудничал с советской внешней разведкой под псевдонимом «Папаша». В своей работе он замыкался на нелегальную группу помощника резидента ИНО в Германии Феликса Гурского («Монгола»). Нет необходимости говорить о том, что все получаемые агентом материалы разработки резидента польской разведки передавались в Москву. Но проявленный Лубянкой к делу интерес был не практического свойства, а, если так можно выразиться, скорее, «научного». Для целей противоборства с германскими и польскими спецслужбами эти сведения не имели особого практического применения, но в текущем режиме позволяли пополнять «банк данных» по конкретным фактам и персоналиям. Этим обстоятельством, а также скверным характером самого агента объясняется тот факт, что на Лубянке к его деятельности относились с большим недоверием. Оно было развеяно, когда его информация была реализована при драматических обстоятельствах вербовки Сосновского на Лубянке. Но об этом – чуть позже[169].

Пока Протце «сплетал свою паутину» вокруг неизвестного агента в Берлине, первые заслуживающие внимания сведения о личности польского резидента были получены из Данцига. В отчете представителя Абверштелле «Остпройссен» в Данциге Оскара Райле были изложены обстоятельства провала одного польского резидента Вальтера Куджерского, действовавшего в Германии по документам на имя Хельмута Зюльке. Как следовало из отчета, деньги на оперативные расходы ему передавал швейцар польского посольства в Берлине Казимеж Зелиньский, также поддерживавший конспиративную связь с неким Сосновским. В реферате 3F Абвера (внешняя контрразведка) эта фамилия была взята на учет[170].

Настоящим «прорывом» в разработке явилась информация одной танцовщицы кафешантана по имени Леа Роза Круз, выступавшей под сценическим псевдонимом Леа Нико, которая своему концертному импресарио рассказала о связи с польским разведчиком[171]. Она родилась в 1908 году в Гамбурге и воспитывалась матерью, работавшей стриптизершей в ночных клубах. Начав артистическую карьеру в молодые годы, к началу 1930-х годов Леа Круз добилась определенных профессиональных успехов, когда на нее в Будапеште обратил внимание Сосновский. Он предложил ей перебраться в Берлин, где обещал похлопотать перед своими приятелями о получении роли в кино.

Когда через некоторое время она убедилась, что «ухаживания» Сосновского объясняются не ее высокими творческими дарованиями, а желанием вовлечь в «шпионскую историю», Круз поделилась своими подозрениями со своим концертным импресарио Гансом Штернхаймом. В частности, она сообщила, что Сосновский побуждал ее принять знаки внимания штандартенфюрера СА Даниеля Герта, являвшегося помощником одного из высших руководителей СА Карла Эрнста.

Рано или поздно, но эти сведения стали известны Протце, который, завербовав Нико, нацелил ее на получение дополнительной информации по связям Сосновского. К тому времени Протце уже не сомневался, что резидентом поляков в Берлине был бывший ротмистр австро-венгерской армии Ежи Сосновский – фигура очень известная в кругах берлинского «бомонда».

Красавец, любимец женщин, блестящий кавалерийский офицер в прошлом, участник спортивных состязаний высшей лиги по конному спорту в настоящем, по прибытии в германскую столицу в 1925 году Сосновский развернул бурную деятельность по формированию агентурной сети. Его высокий профессионализм разведчика позже был блестяще подтвержден, когда ему удалось завербовать ряд женщин и мужчин, деятельность которых могла составить славу любой разведслужбе мира.

В подтверждение этих слов просто перечислим имена и занимаемые должности некоторых известных агентов, входивших в сеть плацувки «In.3», как в документах 2-го отдела Главного штаба Войска Польского значилась нелегальная резидентура Сосновского. Секретарши и технические работницы войскового управления Рейхсвера (Генштаба): Лота фон Леммель, Изабель фон Таушер, Ирена фон Йена. Сотрудник Абверштелле «Берлин» при командовании штаба III корпусного округа Рейхсвера Гюнтер Рудлоф. Полковник Биденфур. Кроме указанных лиц, Сосновский имел агентуру и доверенных лиц в МИД Германии, партийных спецслужбах, других государственных учреждениях. Основной помощницей Сосновского в его вербовочных разработках, исполнявшей совмещенные функции «наводчицы» и «разработчицы», была Рената фон Натцмер.

Польская разведка на германском направлении своей деятельности допустила крупную организационную ошибку, когда при создании в 1925 году резидентуры Сосновского чрезмерно централизовала ее функции как головного органа своей агентурной «глубокой» разведки в Германии. Несмотря на то что почти одновременно реферат «Запад» руководил деятельностью еще одной резидентуры «I.A» и пятью самостоятельными агентами, наблюдался видимый перекос внимания в пользу «In.3». Достаточно сказать, что на покрытие расходов последней за восемь лет деятельности Сосновского в Берлине было отпущено около 2 миллионов злотых – огромную по тем временам сумму[172].

Организационные ошибки были исправлены только после провала Сосновского, когда вместо двух плацувок, работавших в интересах «глубокой» разведки в Германии, их было сформировано в разные годы целых семнадцать, различавшихся как по месту расположения (сама Германия, соседние с ней государства), так и по принципу очередности деятельности в мирное и военное время.

Ликвидация резидентуры произошла во вторник 27 февраля 1934 года, когда на квартире Сосновского по Лютцовуфер, 36, сотрудники гестапо арестовали всех его гостей. Операцией лично руководил начальник контрразведывательного реферата берлинского гестапо Пацовский. Всего по делу было арестовано около сорока человек, многие из которых вскоре были отпущены, когда выяснилось, что они к деятельности Сосновского как разведчика не причастны.

В ходе обыска в его квартире были обнаружены уличающие в шпионаже вещественные доказательства (отчеты, копии официальных документов Рейхсвера и т. д.).

После завершения оперативной разработки Протце, следуя поговорке «мавр сделал дело, мавр может уходить», благоразумно «ушел в тень». Его ждали другие серьезные дела, уже на Западе Европы.

Трагично сложились судьбы разоблаченных агентов. Имперский суд приговорил Ренату фон Натцмер и Бениту фон Фалькенгейн к смертной казни. Ирену фон Йену и самого Сосновского – к пожизненному заключению. Бенита фон Фалькенгейн играла в этой истории особую роль. Фактически она была главной помощницей Сосновского в деле подыскания и предварительного изучения кандидатов на вербовку, иными словами, выполняла совмещенные функции агента-наводчика, агента-разработчика, агента-вербовщика. Поэтому столь суровый приговор был не случаен. Ряд агентов избежали разоблачения и трагической участи.

Казнь со всеми средневековыми атрибутами (палачом в черном, плахой и т. д.) состоялась в печально известной берлинской тюрьме Плетцензее, причем Гитлер лично распорядился, чтобы на экзекуции присутствовал сам Сосновский. Надо ли говорить, какое впечатление это действо на него произвело, ведь казненные были не просто его агентами, а близкими, любимыми женщинами.

В связи с делом Сосновского и участием в нем Рихарда Протце нельзя не упомянуть версию, высказанную совсем недавно австрийским исследователем Петером-Фердинандом Кохом, согласно которой агент польского разведчика – сотрудник Абвера Гюнтер Рудлоф – после провала Сосновского разоблачен не был, а продолжил свою работу, но уже якобы на советскую разведку. Насколько эта версия содержит под собой основания, судить сложно, но некоторые обстоятельства заставляют ее упомянуть как вполне вероятную[173].

Так, по Коху, проводя расследование, касающееся деятельности активиста Германской коммунистической партии Винцента Поромбки, руководящему сотруднику гестапо Карлу Геллеру якобы удалось выйти на след крупного советского агента в Германии. Основанием рутинной проверки явились сведения о том, что неизвестный наниматель квартиры по адресу Берлин, Шоненбергер, Эрвальдерштрассе, 1, заплатив хозяйке Грете Кюн деньги за полгода вперед, на квартире по указанному адресу появлялся редко.

Сопоставление показаний Греты Кюн с материалами проверки привело Геллера к выводу о том, что возможным нанимателем является разыскиваемый по всей Германии Винцент Поромбка. Далее якобы было установлено, что обнаруженная на квартире во время обыска рация была передана Поромбкой Гюнтеру Рудлофу для поддержания связи с московским Центром. По сведениям же французского посольства в Берлине, арестованный в июне 1935 года по делу Сосновского Рудлоф, через некоторое время был полностью оправдан и выпущен на свободу.

По мнению Коха, инициатором ареста, последующего суда и освобождения Рудлофа был якобы сам Рихард Протце, который в дальнейшем использовал своего коллегу по Абверу для передачи в Москву дезинформационных сведений и вскрытия советских агентурных сетей[174].

Винцент Поромбка действительно был известным функционером КПГ. Сведения же о нем как о советском военном разведчике относятся к более позднему времени, что, впрочем, не исключает его возможную связь с Разведупром еще до 1936 года, когда он принял участие в Гражданской войне в Испании, где и был завербован. В 1943 году в составе небольшой разведгруппы он был выброшен на парашюте в районе г. Инстербурга (Черняховск, Калининградской области) и после крайне опасного путешествия прибыл в Центральную Германию, где вплоть до 1944 года успешно руководил нелегальной резидентурой[175].

Но, повторим, насколько версия Коха отражает реальные события того времени, говорить сложно.

После приведения приговора в исполнение в отношении агентов Сосновского по инициативе начальника Абвера Вильгельма Канариса состоялись переговоры с польским послом в Берлине Юзефом Липским, предметом которых являлись условия обмена Сосновского на разоблаченных ранее в Польше германских агентов. Они были благополучно завершены, и бывший польский резидент был переправлен на родину.

Дальнейшие события очередной раз продемонстрировали всю противоречивую природу спецслужб. Сосновскому в Польше не были уготованы почет и уважение как одному из спасшихся «героев» тайной войны. После служебного разбирательства, без суда, он был помещен в варшавский лагерь «Береза Картузская», славившийся своим строгим режимом содержания заключенных. Он был обвинен в утрате ценной агентуры, неправомерном расходовании денежных средств, отпущенных на оперативные расходы, превышении полномочий и т. д.

Одним из основных мотивов такого решения военных властей было их неверие в объективность полученных по каналам Сосновского сведений. Подчас его информационные сообщения или оригинальные немецкие документы воспринимались 2-м отделом Главного штаба как откровенная дезинформация, «подсунутая» Сосновскому Абвером, а сам он являлся либо агентом-двойником, либо невольно пошел «на поводу» у германской военной разведки. Веским основанием для таких суждений являлись материалы, полученные 2-м отделом по другим, контролируемым немцами, информационным каналам. Достаточно привести пример Гриф-Чайковского, который за время сотрудничества с Протце сумел снабдить польский Центр массой дезинформационных сообщений. Установить истину в таких условиях было весьма затруднительно.

Несколько слов необходимо сказать о дальнейшей судьбе агента-двойника Гриф-Чайковского. Видно, его активизация в Берлине, а также некоторые спорные материалы вызвали в Варшаве определенные подозрения. В 1931 году он был отозван на родину и уволен из рядов вооруженных сил. Поселившись в округе города Торуня, он, однако, не прервал своих контактов с Абвером. Зимой 1933 года отдельным информационным рефератом – контрразведывательным подразделением Командования VIII корпусного округа (г. Торунь) было перехвачено подозрительное почтовое отправление в известный полякам адрес, использовавшийся полицайпрезидиумом Данцига. Несколько позже на этом же канале были обнаружены копии оперативных приказов одного из польских штабов. Предпринятыми мерами контрразведкой был установлен автор посланий. Им и оказался Гриф-Чайковский. 31 января 1933 года он был арестован и после приговора Окружного военного суда г. Торуня казнен за измену[176].

Самое время остановиться на одной загадке «дела Сосновского», которая до сих пор заставляет польских исследователей «ломать копья» в вопросе о правомерности выдвинутых в его адрес обвинений. Нам же этот эпизод очередной раз продемонстрирует противоречивую природу специальной деятельности и утвердит в суждении, что однозначные оценки ее отдельных эпизодов неуместны.

В ходе допросов Гриф-Чайковского, проводимых контрразведчиками Торуня, специально прибывшего из Варшавы представителя Центра особо интересовал всего один вопрос: сообщил ли он сотрудникам Абвера имя и сведения о характере работы Сосновского в Берлине. От ответа на этот вопрос для польской разведки зависело многое. Если Гриф-Чайковский назвал имя польского резидента, то могла стать понятной подозрительная результативность его работы в виде большого количества оригинальных германских секретных документов, полученных от агентуры, возможно, объясняемая его перевербовкой немцами. Версия о сознательной (не «втемную») работе Сосновского на германскую разведку в таком случае получала дополнительное подтверждение.

С другой стороны, поляки могли предположить, что, после того как Гриф-Чайковский назвал немцам имя Сосновского, они могли путем активной разработки выйти на его источники и, перевербовав их, направить в польский Центр качественно сработанную «дезу». В этом случае Сосновский, играя роль простого «почтового ящика», невольно стал жертвой германской дезинформации. Напомним, что во время следствия по делу Гриф-Чайковского резидентура Сосновского еще не подверглась разгрому и продолжала активно действовать.

Особенно польскую разведку интересовала проблема происхождения так называемого «А-Плана» (Aufstellungsplan) – исключительной важности документа Рейхсвера, содержавшего наметки стратегического плана ведения войны с Польшей и полученного ранее от Сосновского. Еще летом 1929 года он доложил в Центр, что имеется реальная возможность покупки оригинала указанного плана. Подполковник Студенцкий поручил Сосновскому начать переговоры о его приобретении, предварительно оговорив, что покупка будет возможна только в том случае, если польские специалисты будут убеждены в его оригинальности.

Часть плана была направлена в Варшаву, где аналитиками 2-го отдела он был признан подлинным, но дорогим. Далее начинается почти мистическая история, связанная со смертью сначала самого подполковника Студенцкого, а позже его преемника – подполковника Татара, погибшего в автомобильной аварии. Оба они были последовательными сторонниками покупки «А-Плана».

В отличие от них, подполковник Стефан Майер, относившийся скептично и к возможной германской угрозе и, соответственно, критично к предлагаемым к покупке материалам, все же, скрепя сердце, дал согласие на покупку оставшейся части материалов. Но в декабре 1932 года Сосновский передал ее в свой Центр даром, не заплатив своей агентессе Ренате фон Натцмер ни марки. Уже гораздо позже, во время следствия по делу Сосновского в Варшаве, с его слов стали известны обстоятельства продажи-покупки «А-Плана»[177].

Оказалось, что сам материал уже долгое время находился в распоряжении Сосновского, который хранил его в депонированной ячейке банковского сейфа. На этот счет у польских следователей до войны и исследователей истории польских спецслужб после отсутствуют единые оценки этого эпизода «дела Сосновского». Одни полагают, что он, в желании получить дополнительные финансовые «бонусы», вступил в тайный сговор со своей агентессой Натцмер, другие считают передачу в Варшаву оставшихся материалов «А-Плана» бесплатно вполне объяснимыми в тех условиях обстоятельствами.

После ареста Гриф-Чайковского вся эта темная история заставила польских разведчиков еще более критично отнестись к «успехам» Сосновского в Берлине. На основании таких подозрений возникал главный вопрос: сам «А-План» является фальшивкой или оригинальным документом Рейхсвера? От ответа на него фактически зависела судьба планов ведения войны на ее начальном этапе. Исходя из возможных угроз, польскому командованию необходимо было вырабатывать комплекс военно-организационных мер, призванных воспрепятствовать планам германского командования. Планируемым к нападению на Польшу германским группировкам необходимо было противопоставить соответствующие к отражению ударов силы, «оголяя» другие участки, строить фортификационные сооружения, создавать базы тылового обеспечения и т. д.

С момента возвращения Сосновского в Польшу в апреле 1936 и вплоть до 7 июня 1939 года, когда военным судом был вынесен приговор, следователи и аналитики польской разведки решали его судьбу. В конце концов решение об аутентичности «А-Плана» и других спорных материалов было принято не в пользу ротмистра, и он был осужден на 15 лет. Как отмечают польские исследователи, ключевую роль в обвинительном заключении сыграли экспертные оценки еще одного героя нашего повествования, о котором речь пойдет ниже, – начальника реферата «Восток» капитана Незбжицкого.

В сентябре 1939 года, во время «освободительного похода» Красной армии на Западную Украину, Сосновский был обнаружен советскими контрразведчиками в тюрьме г. Львова. Существует и другая версия ареста Сосновского, подтверждаемая его показаниями на Лубянке. Якобы после начала боевых действий его в составе группы заключенных под конвоем жандармов направили в г. Львов, где после своего бегства из-под стражи он инициативно заявил о себе советским представителям.

Учитывая его профессиональные качества и знания многих тайн Третьего Рейха, Сосновский был переправлен на Лубянку, где был вынужден давать показания о своей прошлой деятельности в качестве польского резидента в Берлине.

На вопросы прикрепленной к нему сотрудницы внешней разведки З. И. Воскресенской Сосновский вначале отвечать отказывался, ссылаясь на свою «забывчивость» и на «кодекс чести польского офицера», который-де ему не позволял делиться с противником тайнами своей родины. Вот тогда-то и пригодились материалы его разработки гестапо, которые в свое время передал в Москву агент «Папаша», реабилитировав тем самым себя в глазах московского Центра[178].

Когда на задаваемые вопросы Сосновский не давал ответов, принимавший участие в допросах В. М. Зарубин сам отвечал, демонстрируя бывшему польскому разведчику поразительную осведомленность советской разведки о его прошлой деятельности. Когда Сосновскому стало ясно, что советские разведчики располагают сведениями о многих деталях его работы, он «сдался» и сообщил еще много полезной для советской разведки информации. К слову сказать, мнение Воскресенской о том, что по результатам допросов ей и Зарубину стало ясно, что германским спецслужбам удалось снабдить Сосновского «дезой», может указывать, хоть и косвенно, что оценка польской разведки о его неэффективной работе не такая уж беспочвенная. Хотя, повторим, что это лишь их субъективное мнение, не подтвержденное многими польскими исследователями.

О причинах своего провала и последовавшими за ним злоключениями Сосновский высказался вполне определенно. В частности, он считал, что, в силу каких-то неизвестных ему причин, кто-то в руководстве 2-го отдела польского Главного штаба попросту «сдал» его гестапо, а его обвинение и суд в Польше обусловлены либо желанием скрыть допущенную ошибку, либо актом мести. В любом случае, наверное, какие-то основания так оценивать причину своего ареста в Германии у Сосновского были.

Последний начальник реферата «Запад» подполковник Шумовский считал, что Сосновский пал жертвой конфликта между предыдущим руководством его подразделения и реферата «Восток».

В частности, он писал: «У меня сложилось такое мнение, что он (Сосновский. – Авт.) является жертвой типа Дрейфусовского, что вину за недостатки и ошибки мощного учреждения, каким был 2-й отдел, попытались взвалить на незаурядного офицера разведки, который в системе машины 2-го отдела был совершенно беззащитным. Я лично был свидетелем обработки доказательств вины Сосновского»[179].

В наше время в польской историографии вопрос о виновности Сосновского в инкриминированных ему деяниях в целом снят, и он занял подобающее место в истории довоенной польской разведки.

После скандального провала берлинской резидентуры «In.3» польская «глубокая» разведка оказалась в Германии «у разбитого корыта». Часть ее ценнейшей агентуры была ликвидирована, а в отношении оставшейся было сформировано устойчивое недоверие.

Но вернемся к герою нашего повествования Рихарду Протце. Дело Сосновского и участие в нем Гриф-Чайковского очередной раз продемонстрировало высокий профессионализм Протце и его незаурядные качества психолога-практика от разведки. Он мастерски использовал человеческие слабости и пороки своего агента, чем нанес сильный удар по нелегальному аппарату польской разведки в Берлине. Конечный эффект от таких операций заключался не только в разрушении информационных каналов, но и в организационном параличе разведывательных структур в течение длительного времени. Кроме того, отсутствие ясных сведений о причинах провала заставило польский Центр тратить много усилий на их установление, что сопровождалось «манией преследования», когда «все подозревают всех» как возможных предателей.

И еще одно важное обстоятельство. В мире спецслужб большое значение придается таким понятиям, как «репутация» и «имидж». Разведывательные службы любыми доступными средствами стараются подчеркнуть свои успехи и скрыть поражения и недостатки. Но это не PR-потребность, а простая профессиональная необходимость. Ни один сколько-нибудь серьезный кандидат на вербовку не согласится сотрудничать с разведкой, репутация которой «подмочена» различного рода шпионскими скандалами. Ведь речь, в конце концов, идет о судьбе человека, принимающего решение сотрудничать с той или иной разведслужбой. Такой человек не один раз задумается, стоит ли связываться с разведслужбой, которая не может обеспечить его безопасность.

После дела Сосновского и до разработки и провала гаагской резидентуры английской разведки имя Протце в доступных источниках встречается редко. По косвенным признакам можно предположить, что как начальник контрразведывательного отдела Абвера с 1935 по 1937 год он продолжал заниматься польскими и франко-английскими делами, не оставляя в стороне своих интересов в Прибалтийских странах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.