Глава 10 Сектор «Сорд»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 10

Сектор «Сорд»

Высадка английской 3-й пехотной дивизии на восточном участке сектора «Сорд», между Сент-Обен-сюр-Мер и устьем реки Орн, проходила при поддержке корабельных орудий. Помимо английских линкоров «Рамильи» и «Уорспайт» и монитора «Робертс» здесь находились четыре крейсера, в том числе польский «Дракон», и тринадцать эсминцев. В этом секторе стояло много немецких батарей, поэтому разработчики «Оверлорда» сочли необходимым усилить корабельную артиллерию. Птицы, гнездившиеся в устье Орна, совсем ошалели от непрерывных выстрелов множества орудий. «Чирки и дикие утки носятся над морем, словно черные трассирующие снаряды», – записал в дневнике очевидец.

В 05:30 на волны неспокойного моря спустили десантные шлюпки; немного покружив, они взяли курс на берег, тщетно пытаясь сохранять видимость строя. Командир роты 2-го батальона Восточно-Йоркширского полка через рупор читал солдатам отрывки из пьесы У. Шекспира «Генрих V»[110], хотя те вряд ли слушали внимательно – их мучила морская болезнь. Многие жалели, что выпили за завтраком положенную на флоте чарку рома.

По несколько иной причине испытали приступ тошноты экипажи плавающих танков 13/18-го гусарского полка и Стаффордширского кавалерийского[111] – им подали команду: «4,5 км до берега. Спустить танки на воду!» Предварительно намеченную дистанцию чуть менее чем 7,5 км все же сократили, однако и при этом условии путь по бурному морю с полутораметровыми волнами предстоял танкам нелегкий. Как ни удивительно, из 40 танков утонули только 6, причем два – от столкновений с потерявшими управление десантными катерами. В 06:50 самоходки 3-й пехотной дивизии открыли огонь по противнику, находясь на десантном судне в 9 км от берега.

Офицер 41-го отряда спецназа Королевской морской пехоты так запомнил окружавших его солдат в последние минуты перед высадкой: «Кто-то был напуган до полусмерти, но другие невероятно гордились, что участвуют в таком замечательном деле. Было видно, как в людях борются великие ожидания и лихорадочное волнение». Пехотинцы первого эшелона: 1-го батальона Южно-Ланкаширского полка и 2-го батальона Восточно-Йоркширского полка – обнаружили, высадившись на берег, что плавающие танки уже стоят на своих позициях и ведут огонь по вражеским опорным пунктам. Ланкаширцы сразу бросились в атаку на немецкие позиции, получившие у англичан кодовое наименование «Треска», как раз напротив береговой линии. Командир батальона погиб, не добежав пяти шагов до прибрежной возвышенности, рядом с ним упал раненый батальонный врач. От берега к возвышенности устремился на бронетранспортерах пулеметный взвод, вооруженный «Бренами», и немцы подняли белый флаг. Бойцы следовавшего сразу за первым эшелоном 2-го батальона Мидлсекского полка немало удивились, когда на берегу их приветствовал человек в начищенном до блеска шлеме пожарника, «вроде наполеоновского драгуна». Это оказался мэр Кольвиля. Его сопровождала молодая женщина, которая не стала терять времени и занялась ранеными.

Исключительную храбрость проявили и многие другие молодые француженки, которые пришли на берег, чтобы помочь освободителям. По чистой случайности оказалась здесь и студентка, учившаяся на медсестру. Накануне она забыла в кабинке на пляже свой купальник и теперь приехала за ним на велосипеде. Не обращая никакого внимания на присвистывающих от восхищения ее красивым личиком солдат, она взялась за дело и стала перевязывать раненых. Она проработала там два дня и на этом берегу встретилась со своим будущим мужем, английским офицером.

Заградители двух танковых полков: 22-го драгунского и Вестминстерского драгунского – расчистили проходы в минных полях, и вскоре путь с пляжей в глубь территории был открыт – быстрее, чем в любом другом секторе. Не теряли времени и инженерно-саперные подразделения. «То и дело полыхают яркие вспышки, все грохочет, в воздух взлетают клубы дыма – это саперы расчищают сектор участок за участком», – записал в дневнике офицер ВМС.

Молодой английский офицер, высадившийся во втором эшелоне, заметил пленных немцев – офицера и с полдюжины солдат. Они скорчились у командного пункта коменданта района десантирования, под прикрытием мола, а рядом рвались снаряды немецких орудий. Офицер-немец неожиданно обратился к сержанту взвода управления: согласно Женевской конвенции, возмущенно заявил он, пленные имеют право находиться в безопасности. Сержант швырнул ему лопату и рявкнул: «Тогда бери ее, черт тебя возьми, и копай себе укрытие!»

2-й батальон Восточно-Йоркширского полка двинулся вперед, забирая влево, на немецкий опорный пункт, который на английских картах значился как «Камбала», а затем атаковал дот «Даймлер», где имелись 155-мм пушки. Капитан-англичанин бросился к доту, ведя огонь из пулемета «Стен», и ворвался внутрь. К несчастью, именно в этот момент его ординарец с неуместным восторгом метнул в вентиляционное отверстие гранату, и взрывная волна накрыла в первую очередь капитана. Тот выбрался наружу, пошатываясь, но невредимый – ему повезло. А семьдесят немцев, оборонявшихся в доте, вскоре подняли руки. Солдаты Восточно-Йоркширского полка обнаружили немецкий склад пива и вина, и ротный старшина, опасаясь падения дисциплины, пригрозил им суровым наказанием за мародерство. Правда, потом он немного смягчился, рассудив, что немного выпить было бы просто здорово.

У Кольвиля высадилась и 1-я бригада специального назначения под командованием лорда Ловата. В последний момент его орлы выбросили каски и ступили на берег в своих традиционных зеленых беретах с кокардами полков. Рядом с Ловатом был его личный волынщик Билл Миллин из полка Камеронских горцев. Миллин обрадовался, когда Ловат первым спрыгнул со шлюпки в воду: ростом он был метр восемьдесят пять, и сразу видно, глубоко ли в этом месте. Стоявший прямо за Ловатом солдат получил пулю в лицо и упал. Миллин бросился в воду и задохнулся от ее холода; килт обвился вокруг ног. Но, выбираясь на сушу, он уже наигрывал песню «Мальчонка с гор Шотландии». Ловат обернулся и показал волынщику большой палец: это был марш его прежнего полка – Шотландского гвардейского. Вокруг свистели и ухали мины, визжали пули из автоматов и винтовок, крики сливались в сплошной гул, и Миллин ушам своим не поверил, когда командир попросил его расхаживать по пляжу и играть «Дорогу к островам», пока будут высаживаться остальные солдаты бригады. Изумленным солдатам на берегу это понравилось, хотя человека два сорвались, возмущенно крича, что это безумие.

С некоторым опозданием Ловат повел свою часть форсированным маршем в глубь побережья, к двум мостам у Бенувиля, уже захваченным перед рассветом ротой Джона Говарда. За удивительную храбрость солдаты прозвали Ловата «чертовым психопатом». Он был замечательным бойцом, но сохранил замашки знатного барина – ведь он был 25-м наследственным вождем клана Фрейзеров. На пути в Бенувиль вдоль Канского канала раздался выстрел – какой-то немец притаился на дереве среди ветвей. Потом стрелок, должно быть, сам перепугался, спрыгнул с дерева и рванул в поля в поисках укрытия. Ловат опустился на колено и свалил немца с одного выстрела из крупнокалиберного ружья, с которым охотился на оленей, а потом послал двух солдат за убитым, словно это и вправду был охотничий трофей.

Затем Ловат сказал Миллину: «Давай, волынщик. Берись за дело и играй, пока не придем в Бенувиль. Там держат мосты десантники – когда заслышат волынку, сразу поймут, что это мы». При приближении к цели похода Миллин заиграл «Синие береты переходят границу»[112]. Ловат, сознавая важность момента, сердечно пожал руку Говарду и сказал, что сегодня они творили историю. Он, очевидно, понятия не имел о том, что солдат Говарда уже сменил батальон парашютистов подполковника Пайн-Коффина, а тем более о том, что кое-кто из его собственных солдат опередил командира и вышел к мостам раньше его.

Кавалер Военного креста капитан Алан Паймен уже полчаса назад привел к мостам 3-ю боевую группу 6-го отряда[113]. В составе этого подразделения воевали бельгийцы, голландцы, норвежцы, поляки. Самой же поразительной была 10-я боевая группа – ее составляли почти исключительно евреи, бежавшие из Германии. Большинство перешло в спецназ из ударных саперных частей. Им всем дали английские имена и фамилии, а на личных медальонах было указано, что они принадлежат к англиканской церкви – на случай, если попадут в плен к немцам. Ловат вскоре убедился, что эти солдаты незаменимы при допросах пленных, поскольку немецкий был фактически их родным языком. Паймен же повел свою группу к Бревилю, где засело много немцев. Капитан был сражен пулей снайпера, а его бойцам, не получившим подкреплений, пришлось отступить к Амфревилю.

В 07:55 на берег высадился 4-й отряд, в состав которого входили две боевые группы французских морских пехотинцев под командованием майора Филиппа Кифера. Кифер и его бойцы – первые подразделения французских регулярных войск, высадившиеся в Нормандии, – двинулись на восток, к курортному местечку Рива-Белла и порту Уистреам в устье реки Орн. В Рива-Белла немцы укрепились в казино. Спецназовцам Киффера пришлось действовать на пределе сил, ломая их сопротивление, а затем заставляя умолкнуть батарею тяжелых орудий, укрытую в мощном бетонированном доте среди приморских вилл.

Гитлер до двух часов ночи беседовал с Евой Браун и Геббельсом о кино и о положении в мире и только в три часа лег наконец спать. О парашютных десантах союзников в Берхтесгадене еще ничего не знали. В котором часу Гитлер проснулся на следующее утро – в этом пункте мнения очевидцев не совпадают. Альберт Шпеер[114] пишет, что приехал в ставку фюрера в десять часов утра. Гитлера тогда еще не разбудили, поскольку в ОКВ считали, что высадка в Нормандии – отвлекающая операция. Адъютанты не посмели беспокоить фюрера из-за ложной информации. Но личный адъютант Гитлера гауптштурмфюрер[115] СС Отто Гюнше утверждает, что фюрер появился в большом зале Бергхофа в восемь часов утра. Он поздоровался с генерал-фельдмаршалом Кейтелем[116] и генералом Йодлем[117] и сказал им: «Господа, это вторжение. Я все время говорил, что это произойдет именно там».

Такое похоже на Гитлера – утверждать, что он, как всегда, был прав, хотя на самом деле он колебался, склоняясь то к варианту Нормандии, то Па-де-Кале. К словам Гюнше, однако, нужно относиться с большой осторожностью. Другие свидетели подтверждают, что Гитлер в тот день встал поздно, да и в любом случае рассказ Гюнше никак не объясняет, почему Гитлер лишь во второй половине дня разрешил задействовать танковые дивизии из резерва ОКВ, если считал, что в Нормандии высадились главные силы англо-американцев[118]. Зато все очевидцы сходятся в том, что новость о вторжении фюрер воспринял с ликованием – он не сомневался, что враг будет сокрушен и раздавлен на побережье. А через несколько дней он собирался стереть с лица земли Лондон – ракетами или самолетами-снарядами «Фау-1».

Ближе всего к побережью стояла 21-я танковая дивизия, рассредоточенная на большой территории вокруг Кана. Командовал ею генерал-майор Эдгар Фейхтингер – артиллерист, не имевший опыта боевого применения танков. Следователь-канадец, который допрашивал генерала в конце войны, описал его так: «Высокий худощавый мужчина, хорошо сложенный, с несколько кривым носом, который придавал ему сходство с постаревшим боксером». Фейхтингер не вызывал восхищения у подчиненных, а назначением был обязан своим связям в руководящих кругах нацистской партии. Ночь 5 июня он посвятил любовным похождениям в Париже, в штаб прибыл поздно, и это лишь усугубило неразбериху, уже возникшую из-за чрезмерно усложненной схемы подчиненности.

Командир 716-й пехотной дивизии генерал-майор Рихтер уже пытался в 01:20 приказать некоторым подразделениям 21-й дивизии атаковать парашютистов 6-й американской воздушно-десантной дивизии, высадившихся к востоку от реки Орн. Но отсутствие Фейхтингера и его начальника штаба задержало отдачу любых приказов до 06:30, а фактически танковый полк полковника Германа фон Оппельн-Брониковски выступил лишь в 08:00. Ранним утром 6 июня английские десантники столкнулись только с одной частью – 125-м мотопехотным полком подполковника Ганса фон Люка, – да и та очень нерешительно вела себя при попытке отбить Бенувиль.

Английские парашютисты, которые надеялись укрепиться в замке Бенувиль, обнаружили, что здание занято родильным домом и педиатрической больницей. Офицер с двумя солдатами вошел туда и предупредил, что пациентов нужно эвакуировать в более безопасное место. Дежурная ответила, что должна позвонить директору. Офицер, нервы у которого были напряжены до предела, навел на нее автомат, не позволяя поднять трубку. «Non t?l?phonique!» («Телефонный – нет!») – категорически приказал он на ломаном французском. К счастью, вскоре пришла сама директриса, мадам Вион. Она выказала удивительное хладнокровие и не стала терять времени: пока матерей вместе с кроватями переправляли наверх, детишек спустили на простынях в подвал.

Мощной танковой контратаки, которой опасались парашютисты, так и не последовало. Когда Оппельн-Брониковски сумел собрать свои подразделения и двинулся с ними на правый берег Орна, он в 09:30 получил новый приказ: развернуться, миновать Кан и нанести удар по англичанам, высадившимся к западу от реки. Полк, слишком долго вынужденный передвигаться по открытым дорогам, стал мишенью для англо-американских истребителей-бомбардировщиков. Два батальона выступили в поход, имея 104 танка Т-IV, а к гряде Перье подошли к вечеру с оставшимися в строю шестьюдесятью машинами.

Командира корпуса генерала Маркса крайне раздражали все эти долгие маневры полка Оппельн-Брониковски. В 09:25 он позвонил в штаб 7-й армии и потребовал, чтобы в бой была введена куда более сильная 12-я танковая дивизия СС «Гитлерюгенд». Однако все штабы, руководившие войсками в Нормандии: 7-й армии, танковой армейской группы «Запад», группы армий «Б», Западного фронта, – были связаны по рукам и ногам запретом ОКВ принимать самостоятельные решения. Когда один офицер штаба Рундштедта в Сен-Жермен-ан-Лэ попробовал протестовать против такого подхода, ему ответили, что «на местах трудно судить» и что «высадка главных сил противника ожидается в совершенно другом районе». Штаб фронта пытался спорить: если дело обстоит именно так, то «представляется логичным разгромить силы вторжения в одном месте, чтобы затем бросить все наличные войска против другого района. Более того, если вторжение здесь окажется успешным, то и противник постарается сконцентрировать свои силы здесь же». Им снова было сказано, что решение может принять один только фюрер, а он вмешался лишь в 15:00.

Такое промедление оказалось для немцев вдвойне неудачным. До конца утра видимость сохранялась неудовлетворительная, а значит, дивизия СС «Гитлерюгенд» могла бы пройти большую часть пути от Лизье до Кана, не опасаясь ударов с воздуха. Тем не менее кроме разведбатальона и мотопехоты, высланных вперед, главные силы дивизии бездействовали до наступления ночи.

Хотя овладеть сектором «Сорд» от Лион-сюр-Мер до Уистреама удалось быстро, дальнейшее продвижение шло на удивление вяло. Огромное большинство солдат, измотанных борьбой с волнами, обрадованных тем, что удалось уцелеть при высадке, считало, что можно сделать заслуженный перекур и выпить по кружечке чаю. Многие стали заваривать чай прямо на берегу, хотя он еще находился под обстрелом противника. Моряки орали солдатам, чтобы те шли дальше и преследовали отступающих немцев.

И канадцев, и американцев немало позабавило то, что англичане никак не могут выполнить поставленную задачу, не сделав перерыв на чаепитие. Заметили они и явное нежелание англичан, принадлежащих к разным родам войск, помогать друг другу. Пехотинцы, например, отказывались помочь «засыпать воронку или вытащить застрявшую машину», а саперы, когда не были заняты выполнением своих непосредственных задач, «забывали» вести огонь по врагу. Возможно, такое своеобразное разграничение объяснялось стилем мышления, приобретенным в профессиональных союзах, а может быть, играла свою роль полковая система организации в армии – и то и другое приучало к верности в рамках своей группы, – но основная беда заключалась в том, что молодые офицеры не чувствовали себя уверенно в роли командиров.

Английская 3-я пехотная дивизия не выполнила поставленной задачи и не овладела Каном в первый же день, а это вскоре повлекло за собой очень серьезные последствия. Сама высадка на берег была продумана тщательно, во всех деталях, а вот этапу, непосредственно следующему за ней, штабисты, планировавшие «Оверлорд», внимания почти не уделили. Если Монтгомери всерьез говорил о том, что собирается взять этот город, то следует признать, что он не сумел организовать свои войска и снабдить их всем необходимым для нанесения такого смелого удара. Во всяком случае, можно уверенно говорить о том, что после обнаружения в окрестностях Кана 21-й танковой дивизии немцев перспектива быстрого овладения городом стала маловероятной.

Как бы то ни было, достичь Кана за одни сутки 3-я пехотная дивизия могла лишь в том случае, если бы выслала вперед две ударные группы, включающие по танковому полку и пехотному батальону каждая. В идеале пехота должна была бы передвигаться в бронетранспортерах, которые английская армия примет на вооружение не раньше чем через двадцать лет после войны. За немногими исключениями, достойными всяческого уважения, английская армия была катастрофически неподготовлена к совместным действиям танков и пехоты. В значительной степени этот недостаток коренился в полковой системе организации и вытекающем отсюда нежелании создавать, подобно немцам, моторизованные части и соединения, а ведь именно там возникало тесное и непосредственное объединение действий танковых подразделений и мотопехоты на постоянной основе.

По плану 8-я пехотная бригада должна была овладеть высотами на гряде холмов Перье. Затем через гряду должна была проследовать и двигаться дальше на Кан 185-я бригада, в состав которой входили три пехотных батальона и всего один танковый полк. Предполагалось, что в точке сбора под Эрманвилем на танки Стаффордширского кавалерийского полка сядут солдаты Королевского Шропширского легкого пехотного полка и вместе они пойдут в авангарде наступления на Кан. Справа их должен был поддерживать 2-й батальон Королевского Уорикширского полка, слева – 1-й батальон Королевского Норфолкского полка.

В 11:00 все три пехотных батальона прибыли к месту сбора под Эрманвилем, но вот стаффордширцев и следа не было. Необычно высокий прилив оставил береговую полосу шириной меньше десятка метров, и танкам было просто не развернуться. Все дороги к югу простреливались немецкой артиллерией, то и дело на дорогах возникали заторы до самого пляжа, машины вспыхивали одна за другой. Идти напрямик, по бездорожью, было нельзя – не позволяли минные поля. Командир бригады мучительно искал выход: можно ли решиться на атаку пехоты без поддержки танков. Прождав целый час, он приказал пехотинцам выступать.

Тем временем 8-я бригада обнаружила, что атаку на гряду Перье сдерживают два опорных пункта немцев, помеченные на английских картах наименованиями «Хиллмен» и «Моррис». «Моррис», вооруженный 105-мм орудиями, удалось взять довольно быстро – его павшие духом защитники сдались через час, – но «Хиллмен» оказался куда более крепким орешком. Этот опорный пункт, занявший прямоугольник размером примерно 550 на 360 метров, состоял из глубоких бетонированных дотов и стальных куполов, связанных между собой ходами сообщения. Лишившись помощи кораблей огневой поддержки (погиб находившийся на берегу офицер – корректировщик артиллерийского огня), 1-й батальон Суффолкского полка действовал в кошмарной обстановке – ему пришлось пробиваться через минные поля и заграждения из колючей проволоки под непрерывным орудийно-пулеметным обстрелом со стороны противника.

Батальон запросил танковой поддержки, и ему в помощь направили батальон Стаффордширского полка, в котором так нуждались под Эрманвилем. Тем самым скудные танковые силы, выделенные для наступления на Кан, были ослаблены до предела. Укрепление «Хиллмен» имело очень широкий сектор обстрела, обойти его стороной наступающей 185-й бригаде оказалось нелегко, и норфолкцы потеряли 150 человек. В этом укреплении находился штаб немецкого 736-го пехотного полка, и командир позаботился о том, чтобы его подчиненные «сражались со всей решимостью до последнего человека». В некоторых случаях обороняющихся можно было «выкурить из дотов единственным способом: саперы закладывали мощные заряды взрывчатки и дот взлетал на воздух вместе со своими защитниками». Командование 3-й пехотной дивизии было хорошо осведомлено о существовании «Хиллмена» – он был помечен на всех картах, – но, к сожалению, серьезно недооценило его опасность.

Итак, в боях за «Хиллмен» англичане понесли немалые потери, но еще хуже пришлось 60 000 мирных жителей Кана. В 13:45 на город посыпались бомбы тяжелых бомбардировщиков Королевских ВВС – осуществлялась стратегия перекрытия всех путей для подхода немецких подкреплений, и бомбежки продолжались длительное время почти без перерывов. Утром с воздуха были разбросаны листовки с текстом «чрезвычайного обращения Верховного командования Союзных экспедиционных сил», призывавшего население покинуть город и укрыться в сельской местности, но проку от обращения было мало. Лишь несколько сотен жителей успели покинуть город до начала бомбардировок.

Молодой боец Сопротивления Андре Хайнц наблюдал, как подошли в строю боевые машины, как с визгом пошли вниз бомбы. От взрывов зашатались дома. Некоторые, казалось, вот-вот развалятся, но потом каким-то образом им удавалось устоять. А иные и разваливались, и рухнувшие фасады заваливали обломками узкие улочки. От разбитых кирпичей в воздух взметнулись тучи пыли, и из нее, словно из-за дымовой завесы, появлялись люди. С головы до ног покрытые слоем беловатой пыли, они были похожи на привидения. Многие придерживали поврежденные руки и плечи. Но еще больше было тех, кто оказался погребен под развалинами своих домов вместе с детьми – в то утро занятия в школах отменили. Один врач, спешивший в больницу, увидел охваченное огнем здание самого большого в городе универмага «Монопри». Бомбы разрушили водопровод, поэтому местные пожарные команды едва ли могли бороться с огнем.

Среди полностью или частично разрушенных больших зданий оказались Мужское аббатство[119] – огромная круглая базилика с пятью шпилями, – герцогский дворец, построенный в XIV в., колокольня, восходившая ко временам Вильгельма Завоевателя, изящная, богато украшенная церковь Сент-Этьен (Св. Стефана) и «Гар рутьер» – массивное здание железнодорожного вокзала в стиле ар-деко[120]. В ходе налета несколько бомбардировщиков были сбиты. Один из них загорелся и, падая, сорвал крышу со старинной помещичьей усадьбы, а затем врезался в землю в парке, недалеко от Карпике. Над местом взрыва взметнулся огненный шар, стали рваться боеприпасы. Один из очевидцев писал: «Это было похоже на галлюцинацию – на фоне пламени вырисовывались силуэты перепуганных до смерти коров, которые галопом носились туда-сюда».

Незаурядную храбрость и решительность выказала молодежь города. Многие уже состояли в D?fense Passive – добровольческих отрядах первой помощи, – и еще больше молодых людей вступили в эти отряды, не теряя времени. По заваленным обломками улицам не могли проехать машины «Скорой помощи», поэтому раненых приходилось доставлять на носилках прямо в госпиталь экстренной помощи, развернутый в женском монастыре Бон-Совер (Доброго Спасителя). Санитары-добровольцы, пробираясь через завалы, обливались потом под ношей – на носилках лежал очень грузный мужчина, – а он вздыхал и все извинялся: «Ах, если б я не был таким толстым!» Часть добровольцев приступила к расчистке руин в поисках погребенных под ними людей. Один молодой человек из D?fense Passive застукал мародера на месте преступления и пригрозил ему арестом. Тот лишь рассмеялся – у молодого парня не было оружия. Тогда рассерженный юноша взмахнул лопатой и нечаянно перебил мародеру сонную артерию. В карманах грабителя обнаружили немало драгоценностей и (как поговаривали) отрезанную женскую кисть, унизанную перстнями.

Не избежал потерь и повреждений и монастырь Бон-Совер. Одна монахиня нырнула в воронку от бомбы, но другая разорвалась рядом и погребла женщину в ее укрытии. В одном из зданий за пределами монастыря находился приют для душевнобольных. Туда угодила серия бомб, сброшенных уже в конце налета. Несколько больных были убиты, остальные отчаянно испугались и вопили, вцепившись в прутья решеток. Сестра Андре Хайнца ассистировала хирургу в импровизированной операционной, и брат тоже решил помочь. Увидев лужи крови, он подумал, что можно намочить в них простыни и разложить на траве, чтобы летчики видели: здесь находится больница. Когда кровь высохла, она потеряла ярко-красный цвет, но на следующее утро красный крест восстановили, разложив красные ковры и выкрашенные полотнища.

С самого утра, когда пошли слухи о высадке союзников, на дежурство заступили шесть операционных бригад. Канское отделение D?fense Passive уже с начала года размещалось в монастыре Бон-Совер. Дополнительно раненых можно было разместить в лицее им. Малерба, а на другом берегу Орна помощь пострадавшим готовы были оказать в приюте Младших Сестер Неимущих. Различные организации отлично сотрудничали друг с другом. Группы полицейских по просьбе врачей обходили аптеки и клиники города, собирая необходимые медикаменты. В официальном отчете содержится высокая оценка работы канских медиков: «Врачи города проявили бескорыстие и безграничную преданность идеалам своей профессии».

На южных окраинах города 15 000 человек укрылись в недавно обнаруженных подземных туннелях, которые в Средние века были частью каменоломен. Они уложили в чемоданы запас провизии и молитвенники, даже не подозревая, что им придется больше месяца прятаться в этом жалком убежище, где сырости было с избытком, а воздуха отчаянно не хватало. Без воды и канализации почти все страдали от вшей, блох и клопов.

Тем утром в Кане происходили и не столь масштабные, но более трагические события. В городскую тюрьму прибыли гестаповцы и сразу направились в ту секцию, где под охраной немецких караульных содержались захваченные бойцы Сопротивления. Французские надзиратели, охранявшие секцию для уголовников, подсматривали через дырочки, проделанные в занавесе, который отгораживал их от секции, находившейся в ведении германских военных властей. Бойцов Сопротивления выводили на расстрел во двор тюрьмы группами по шесть – всего 87 человек. Казненные представляли весь спектр Сопротивления: от коммунистов до членов ОРА, от рабочего-железнодорожника до маркиза де Туше. Один заключенный, который из своей камеры слышал выстрелы во дворе, отметил, что никто из них не промолвил ни слова, кроме одного человека, который, выйдя во двор, устрашился того, что было ему уготовано. «Ой, нет, нет! – закричал он. – Моя жена… дети… мои дети!» Залп – и его крики оборвались.

В ту ночь немка-надзирательница, известная своими издевательствами над заключенными, «была бледна и явно сильно напугана» происшедшим. Она даже вернула некоторые личные вещи уцелевшим узникам, упрямо твердя при этом: «В германской армии служат честные люди». Через три недели, когда англичане все еще вели бои, так и не сумев до тех пор взять город, гестаповцы вернулись в тюрьму и вывезли тела казненных[121].

Нетрудно представить, как скорбели жители Кана о разрушении своего города. «С какой-то дьявольской злобой, – писал один из них, – бомбы безжалостно превращали город в руины». Другой назвал эту бомбежку «столь же бесполезной, сколь и преступной». Немецкий гарнизон там, писал он дальше, никогда не превышал 300 человек, а если целью бомбардировки было нарушение коммуникаций противника, то ведь бомбы так и не попали ни в один мост. За первые два дня вторжения от бомбежек и обстрела из корабельных орудий погибло в общей сложности 800 горожан. Раненых были многие тысячи.

Подобные беды обрушились и на жителей других городов и поселков вдоль дорог, ведущих от района высадки в глубь Нормандии. Наряду с Каном, Сен-Ло и Фалезом два крупных налета пережил и расположенный восточнее Лизье. «В городе бушуют пожары, он кажется совсем покинутым», – утверждалось в отчете, направленном в Париж. Там же содержалось требование о наказании комиссара полиции, который дезертировал со своего поста, когда в городе начались пожары. В ходе первого же налета погибло так много пожарных, было уничтожено так много снаряжения, что в последующем бороться с пожарами было уже практически некому и нечем. Расположенные южнее Аржантан и Экуше тоже, по свидетельствам, были «разрушены почти до основания». В Аржантане «погибли или получили ранения все сотрудники жандармерии». Бомбардировки, разрушившие множество зданий, посеяли среди жителей страшную панику. В департаменте Кальвадос за время боев беженцами стали около 100 000 жителей. Население Кана за то же время сократилось с 60 000 человек до 17 000.

В подобной стратегии бомбардировок кроется удивительное противоречие: уж если Монтгомери собирался овладеть Каном в первые же сутки наступления, для чего ему потребовался налет бомбардировщиков Королевских ВВС, которые превратили город в руины, а улицы завалили обломками? Это же было на руку только оборонявшим Кан немцам!

Тем временем в Лондоне, после радиообращения короля к народу, все с волнением ожидали свежих новостей. Немного позднее в переполненной до отказа палате общин выступил У. Черчилль. «Это первый из предстоящих десантов, – заявил премьер, следуя плану “Фортитьюд”, хотя тем самым он формально вводил палату в заблуждение. – На данный момент командующие на местах докладывают, что все идет по плану, и по какому замечательному плану!»

Во всем Лондоне и улицы, и магазины пустовали, а такси кружили по городу, не в силах найти себе пассажиров. «В Вестминстерском аббатстве, – писала одна журналистка, – машинистки в летних платьицах и постоянные прихожане в крестьянской одежде вместе молились у Могилы Неизвестного Солдата предыдущей войны или подолгу смотрели на пробитые пулями боевые знамена и на мраморные статуи героев былых сражений, которые больше уже не казались такими далекими от нас». Фельдмаршалу сэру Алану Бруку в тот день никак не удавалось улизнуть с торжественного завтрака, который давала супруга У. Черчилля в честь махараджи Кашмира. «Трудно было поверить, – записал он в дневнике, – что, пока в Лондоне продолжается обычная жизнь, совсем недалеко, на французских берегах, идут ожесточенные бои!»

И правда, примерно в 300 км к югу от Лондона продолжался жестокий бой за опорный пункт «Хиллмен». Солдат Суффолкского полка, которым пришлось несладко, ругали (совершенно несправедливо) за то, что они продвигались так медленно. Досталось и командиру бригады. А беда-то состояла в том, что командование 3-й дивизии не позаботилось о выделении достаточных сил поддержки, в частности танков АВРЕ, которые могли бы сокрушить доты противника своими бетонобойными снарядами. И уж совсем не в чем упрекнуть Королевский Шропширский легкий пехотный полк, который отважно двинулся на Кан почти без поддержки танков. Даже если учесть, что прилив в тот день был необычно высоким – а предвидеть это было невозможно, – все же в неудачах следует винить высокое командование. Ни генерал сэр Майлс Демпси, командующий английской 2-й армией, ни генерал Монтгомери не продумали как следует столь важную часть общей операции и не распределили достаточно ясно задачи между соединениями и частями по степени важности.

Канадцам тоже не хватало вездеходов, какие были у американцев, но они, наступая на Карпике, здраво подошли к делу: посадили пехоту на танки и на все транспортеры с пулеметами «Брен». И все же попытка англичан с ходу овладеть Каном была обречена на неудачу, даже если бы они не замешкались и если бы на берегу с прибытием второго эшелона десанта не возникли многочисленные заторы. Шропширский полк совершил подвиг, дойдя до Лебизе всего в 3 км от центра Кана. Не имея поддержки танков, остатки понесшего тяжелые потери полка были вынуждены отступить.

С другой стороны, им бы пришлось совсем плохо, если бы в немецкой 21-й танковой дивизии имелось крепкое командование, на что Фейхтингер оказался совершенно неспособен. К тому времени, когда танковый полк Оппельн-Брониковски, изрядно покружив по окрестностям, проследовал через Кан и во второй половине дня собирался нанести удар на стыке 3-й дивизии и канадцев, британские войска уже были готовы встретить немцев. Командир Стаффордширского кавалерийского полка подполковник Иди предвидел такой оборот дела. Он сосредоточил к западу от Эрманвиля три роты «Шерманов-Файрфлай» («Светлячок»), вооруженных 17-фунтовыми пушками[122], мало чем уступавшими 88-мм пушкам «Тигров»[123]. Имея к тому же намного большую дальность стрельбы, эти орудия стаффордширцев за считаные минуты подбили тринадцать Т-IV полка Оппельн-Брониковски. Лишь небольшому подразделению 21-й дивизии удалось просочиться к побережью, но оттуда его быстро оттеснили.

По счастливому для англичан стечению обстоятельств, в 20:30 появились 250 планеров, которые доставили воздушно-десантную бригаду для усиления 6-й дивизии – это окончательно убедило Оппельн-Брониковски в необходимости отступить. На поле боя все замерли: каждый, подняв голову к небу, любовался представшим глазам величественным зрелищем. Один младший офицер 2-го батальона Королевского Ольстерского стрелкового полка услышал, как рядовой солдат прокомментировал товарищам прибытие по воздуху подкрепления: «Наверное, вот это ребята из 1-го батальона и называют долбаным движением в походном порядке». 21-я дивизия вдруг открыла по планерам ураганный огонь из своих зенитных установок и пулеметов. Сбили они 10 или 11 планеров, хотя сами сообщили, что 26.

В 20:15 удалось окончательно подавить сопротивление «Хиллмена». Солдаты Суффолкского полка стали окапываться на ночь, а машины танкового батальона поддержки отошли в тыл пополнить боезапас. Правда, рытье окопов приостановилось: солдаты тоже засмотрелись на подлетающие планеры. «Это зрелище произвело большое впечатление на немецких пленных, – отметил командир батальона суффолкцев, – но не такое, как на нас. Кажется, они сочли прибытие планеров нечестным приемом».

Немецкий верховный главнокомандующий в Бергхофе тоже не представлял себе реальной картины происходящего. За три часа до описанных выше событий начальник штаба Западного фронта генерал Гюнтер Блюментритт был вынужден передать в штаб 7-й армии: «Фюрер требует, чтобы противник был полностью уничтожен к вечеру 6 июня, поскольку существует опасность высадки дополнительных морских и воздушных десантов. Согласно приказанию генерала Йодля, все части и соединения должны быть брошены к месту прорыва в Кальвадосе. Созданный там противником плацдарм подлежит ликвидации не позднее чем к полуночи». Начальник штаба 7-й армии ответил, что выполнить это невозможно. Адъютант Гитлера от люфтваффе Николаус фон Белов, который был тогда рядом с ним в Бергхофе, понимал, что фюрер еще не сумел оценить истинную мощь англо-американской авиации: «Он все еще пребывал в убеждении, что их наземные силы удастся отбросить».

В тот же вечер превосходство авиации союзников получило самое наглядное подтверждение. Гитлер возлагал большие надежды не только на танковую дивизию СС «Гитлерюгенд», но и на другое полнокомплектное танковое соединение, призванное, по его замыслу, сбросить вражеский десант обратно в море. Учебная танковая дивизия генерал-лейтенанта Фрица Байерляйна получила приказ полным ходом двигаться к побережью. Но не успела она начать марш во второй половине дня 6 июня, как подверглась бомбардировке с воздуха в пункте сбора. Байерляйн доложил об этом генерал-полковнику Дольману, находившемуся в штабе в Ле-Мане. Командир дивизии просил разрешения двигаться ночью, а днем укрывать танки от ударов вражеских истребителей-бомбардировщиков, но Дольман приказал двигаться без остановок. Байерляйн, «невысокого роста, коренастый, очень подвижный», занимавший в Северной Африке должность начальника штаба Роммеля, пришел в бешенство: сначала такое промедление, а теперь его заставляют нести ненужные потери.

Роммель, вернувшийся в свой штаб, и сам был в скверном настроении: ему доложили, что вражеские истребители-бомбардировщики разрушили последний мост в нижнем течении Сены. Он сразу прошел в оперативный зал замка Рош-Гюйон и долго всматривался в карту.

– Что произошло с нашим гордым люфтваффе? – насмешливо спросил он. Ответ напрашивался сам собой. – Как развивается наступление 21-й дивизии? – Сведений об этом не поступало. – Почему не бросили в бой Учебную танковую дивизию и 12-ю дивизию СС? – В ответ Шпейдель объяснил, что ОКВ не могло принять решения на этот счет. – Безумие, – высказал свое мнение Роммель. – Конечно, они теперь не успеют, но надо, чтобы выступили они немедленно.

Союзники же, пусть и не сумели овладеть намеченными населенными пунктами, хотя бы закрепились на берегу, и теперь гитлеровские любимые танковые дивизии уже бессильны были сбросить их в море. Но впереди им предстояли сражения, по сравнению с которыми потери, понесенные в день «Д», покажутся весьма незначительными. Те английские части, которые считали, что «все это они видели уже раньше», в Северной Африке, переживут нешуточное потрясение, когда столкнутся в бою с войсками СС[124]. Воздушная мощь союзников мало чем могла помочь им, когда дело дошло до боев с умелым и стойким противником – бои шли за каждую деревню среди окружающих Кан пшеничных полей, за каждый клочок лугов в нормандском bocage[125].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.