Глава 10 Берджес и Блант

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 10

Берджес и Блант

I

Целый ряд известных, но главным образом неизвестных до сих пор, обстоятельств указывает на то, что тайная жизнь Берджеса и Бланта настолько тесно переплеталась, что должна рассматриваться в их тесной взаимосвязи, а посему — в отдельной главе, посвященной им обоим. Подобно тому, как в истребительной авиации взаимодействуют ведущий и ведомый, Берджес и Блант взаимодействовали, заменяя друг друга в своей сфере — в невидимой для постороннего глаза секретной работе советской разведки.

Предыстория создания второго круга агентов «Кембриджской группы»

Вербовкой Гая Берджеса в конце 1934-го (или в самом начале 1935 года) завершилось создание ядра будущей «Кембриджской группы» агентов Иностранного отдела НКВД. 1935-й и 1936 годы были посвящены главным образом «очищению» Филби, Маклейна и Берджеса от мелкобуржуазных завихрений и подготовке их к внедрению в интересовавшие разведку государственные учреждения Великобритании. Если Маклейн уже устроился на службу в Форин Офис и регулярно передавал Арнольду Дейчу секретные дипломатические документы, то Филби все еще экспериментировал с прогерманским журналом, а Берджес сотрудничал с Би-би-си («Роковые иллюзии». М., 1995).

В документах ИНО 1935–1936 годов не сохранилось какой-либо документально зафиксированной директивы о расширении «Кембриджской группы». (Анализ ее работы был сделан лишь в декабре 1937 года в докладной записке начальника 7-го отдела (иначе — ИНО) ГУГБ НКВД комиссара госбезопасности 2-го ранга А. Слуцкого народному комиссару внутренних дел генеральному комиссару госбезопасности Н.И. Ежову. Имеются, однако, свидетельства того, что этот вопрос обсуждался резидентом нелегальной лондонской группы Теодором Малли (МАНН) во время его пребывания в Москве во второй половине 1936 года. В отчете Малли о работе в Лондоне, датированном 23 мая 1938 года, говорится, что он просил Дейча подготовить доклад о состоянии «технической линии» (НТР) с тем, чтобы он мог обсудить его при поездке в Москву осенью 1936 года. Со значительной долей уверенности можно предположить, что Малли намеревался обсудить в Центре также и положение дел на «политической линии», однако обращаться за помощью к Дейчу в этом вопросе ему не было необходимости, так как он знал ее агентов лично. Такие беседы в Москве, видимо, состоялись, и были приняты решения, направленные на расширение работы. Малли в своем отчете пишет, что после возвращения в Лондон он и Дейч «начали разрабатывать новые возможности по политической линии», в частности, «наводки от ЗЕНХЕН и МЕДХЕН и от ЭДИТ — на СКОТТА».

Благодаря общительному характеру Гая Берджеса, его широким связям и удивительной способности «легко завязывать знакомства» (слова Дейча из психологического портрета Берджеса) изначально ему отводилась, пожалуй, самая трудная роль в разведке — «наводчика и вербовщика».

Гай Берджес, с энтузиазмом подхвативший и развивший в письменном докладе для ИНО НКВД («Роковые иллюзии». М., 1995) оригинальные мысли Александра Орлова и Арнольда Дейча о вербовке перспективных студентов Кембриджа и Оксфорда, прежде всего обратил свой ищущий взор на ближайшее окружение. Первым, на кого он совершенно естественным образом упал, был его близкий друг, преподаватель истории искусства в Тринити-колледже при Кембриджском университете Энтони Бланта. С точки зрения получения доступа к секретной информации, ценность искусствоведа могла бы показаться сомнительной, но перед ним такая задача и не ставилась. Блант должен был бы только изучать своих студентов на предмет выявления тех, кто по идеологическим взглядам был близок к Компартии, а по происхождению и уровню знаний подходил бы для государственной службы Великобритании и мог сделать карьеру в Форин Офисе или в секретных службах.

Сам Блант к тому времени (начало 1937 года) уже предпринял попытку толковать историю развития искусства с позиций марксистской теории и остался доволен своими выводами, однако в партию не вступал. Его путь к марксизму был медленным и своеобразным — сквозь призму истории искусства. В автобиографии, написанной для советской разведки в феврале 1943 года, Блант пишет:

«События, происходившие в Германии (речь идет о 1933 годе. — О.Ц.), стали доходить до сознания такого изоляциониста, как я, и я смутно начал осознавать, что мое положение не было вполне удовлетворительным. Я заметил, что в моем окружении постоянно находятся члены Коммунистической партии, взгляды которых кардинально отличались от моих.

Сначала я не вникал в то, как они оценивали различные явления, но постепенно почувствовал, что помимо политической сферы, где я не пытался сопоставлять их взгляды со своими — их взгляды на те предметы, в которых я разбирался, как, например, история, история искусства, не только представляли для меня интерес, но и способствовали более глубокому, научно обоснованному пониманию предмета. Этому в немалой степени способствовало влияние Берджеса, Клугмана, Джона Корнфорда и других, принадлежавших к этой же группе. В конце концов я полностью осознал правильность марксистского подхода к истории и другим знакомым мне предметам.

Естественно, знакомясь с марксистской трактовкой различных явлений, я с интересом вникал в суть дискуссий на политические темы современности и постепенно убедился в правильности марксистского подхода к оценке текущих событий. Знаю, что это прописные истины, но я говорю о том, как менялось мое собственное сознание. Несмотря на то, что прежде я не всегда безупречно ориентировался в политике, теперь мои взгляды полностью изменились, и я осознаю важность политики не только в практических делах, но также и в формировании правильного научного подхода к науке».

Поскольку Блант постоянно вращался в кругу левых студентов и преподавателей, то, по его собственному признанию, многие считали его коммунистом. Позднее это пагубно сказалось на его судьбе; хотя в действительности все было не так. Ему делались предложения о вступлении в партию, в частности доном Ройем Паскалем, но он их отклонял, мотивируя это тем, что, как он пишет в автобиографии, не всегда правильно ориентируется в политике.

Обстоятельства вербовки Бланта, в частности ее точная дата, в документах разведки не сохранились.

Известно, что большую часть работы по вербовке проделал Берджес, а заключительную беседу провел Арнольд Дейч. В серии блестяще написанных им психологических портретов членов агентурной сети лондонской нелегальной резидентуры Дейч пишет, что «МЕДХЕН познакомил меня в начале 1937 года с ТОНИ (Блантом)». Малли же в письме в Центр от 29 января 1937 года сообщает: «Энтони Блант, кличка ТОНИ. Он уже завербован нами как наводчик.

О нем я сообщил подробные данные». Ответа на вопрос, как и когда Малли сообщил Центру подробные данные на Бланта, документы не дают, что еще раз позволяет предположить, что это было сделано им лично во время поездки в Москву в 1936 году.

Арнольд Дейч в серии психологических портретов членов агентурной сети лондонской нелегальной резидентуры пишет о Бланте следующее:

«ТОНИ — типичный английский интеллигент. Говорит на очень выспренном английском языке. Выглядит весьма женственно. Педераст МЕДХЕН говорит, что это у ТОНИ врожденное. Он образован и умен. Коммунизм для него зиждется на теоретических выкладках. Имеет несколько трудов о марксизме применительно к истории искусства. Значительно устойчивее и рациональнее МЕДХЕН. Человек скромный, без особых претензий. Прекрасно владеет собой, холодный и слегка вычурный. Меньше связан с Компартией, чем МЕДХЕН. Вряд ли он отказался бы от своей карьеры ради нашей работы. Он хорошо понимает свои задачи И готов нам помочь. Пользуется большим авторитетом среди студентов».

Опёративная работа Бланта в период 1937–1939 годов отражена в его деле в общих чертах и довольно скудно, практически ограничивается тем, о чем сам Блант пишет в автобиографии: «Пытался выполнить довольно трудно совместимую задачу — создавать впечатление, что я не разделяю взглядов левого крыла, и в то же время находиться в Самом тесном контакте со всеми студентами левого крыла для того, чтобы подбирать нужных нам людей». Им лично, например, были привлечены к сотрудничеству с советской разведкой: НАЙГЕЛЬ — выпускник Кембриджа, сын американского миллионера, друга президента Рузвельта, Майкл Стрейт (в 1983 году опубликовал книгу о своей связи с советской разведкой — «После долгого молчания»), а также весьма способный второкурсник — стипендиат Кембриджа Лео Лонг — РАЛЬФ (в начале 60-х годов дал английской контрразведке показания о своем сотрудничестве с советской разведкой в обмен на иммунитет от судебного преследования). Кроме того, Блант дал наводку на Джона Кернкросса — МОЛЬЕРА (также давая показания МИ-5 в обмен на иммунитет).

Отложенные результаты этой работы проявились позже, во время войны. РАЛЬФ и МОЛЬЕР работали в английских спецслужбах и снабжали лондонскую резидентуру ценной информацией. НАЙГЕЛЬ же вернулся в США и поступил по просьбе советского резидента на службу в Государственный департамент, хотя его сотрудничество было не столь продуктивным, как этого хотелось бы разведке. Блант, однако, не страдал от завышенной самооценки своего вклада в советскую разведывательную деятельность в предвоенный период. В автобиографии он скромно пишет: «Характеризуя свою работу за период с 1937 года до начала войны, я могу сказать, что я почти ничего не делал».

Одной из основных причин общего спада в работе «Кембриджской группы» в предвоенный период были длительные перерывы в руководстве ею со стороны лондонской резидентуры, обусловленные отзывом оперработников и резидентов. Перебои начались с отъездом Арнольда Дейча осенью 1937 года и закончились только в декабре 1940 года, когда Анатолий Горский (ВАДИМ) окончательно обосновался в Лондоне в качестве резидента советской разведки.

Тем не менее в 1939 году связь с Блантом все же поддерживалась, но только от случая к случаю и только через Берджеса. Это объяснялось тем, что Горский, оставшись в Лондоне шифровальщиком и единственным сотрудником резидентуры, физически не имел возможности встречаться со всеми источниками. В марте 1939 года, видимо восстанавливая нарушенную репрессиями связь времен, Горский (в то время КАП) напомнил Москве о Бланте. Со слов Берджеса (!) он писал, что «ТОНИ вполне надежный человек, незаменимый вербовщик и наводчик… знает не только все мельчайшие детали работы МЕДХЕНА с нами, но иногда с ведома СТЕФАНА (Дейч) печатал сводки МЕДХЕНА для нас… МЕДХЕН сообщил мне, — продолжал Горский, — что ТОНИ привлек для работы с нами одного человека, который в ближайшее время сдаст экзамены и, наверное, будет работать в ЗАКОУЛКЕ (Форин Офис)».

Однако ощущение близости войны с Германией побудило Бланта поставить перед разведкой вопросы, связанные с возможным изменением его официального положения, а следовательно, и отведенной ему роли вербовщика, с которой он столь успешено справлялся до сих пор. 10 августа 1939 года Горский направил в Москву письмо, в котором говорилось, что ТОНИ просит указаний относительно того, где он мог бы быть наиболее полезным в случае войны, называя при этом две имеющиеся у него возможности: первая — зачисление в офицерский резерв и вторая — работа в штабной армейской разведке. Центр ответил, что поскольку личной связи с ТОНИ нет, то дать ему конкретные указания не представляется возможным, однако его пребывание в армейской разведке на время войны было бы предпочтительнее.

Британские разведывательные службы, видимо, придерживались такого же мнения относительно использования Бланта в военное время, хотя и по другим причинам. Вскоре он получил письмо, подписанное М.П. Бруксом за начальника Управления военной разведки, в котором ему предписывалось явиться не позднее 14.30 16 сентября 1939 года по указанному ниже адресу для прохождения «курса разведки». По окончании курса, писал майор Брукс, Блант получит назначение в Службу военной разведки.

Таким образом вопрос с устройством Бланта решился сам собой и не худшим для советской разведки способом. Но не успел он приступить к занятиям, как разразился первый в его оперативной работе кризис. Опять же через Берджеса стало известно, что 26 сентября Блант до окончания срока обучения был откомандирован из разведывательной школы. Через своего друга он передал записку для Горского, которая начиналась весьма тревожной фразой:

«26 сентября. Сегодня утром меня вызвал начальник разведкурсов в Мэнли полковник Ширэр и сообщил, что он получил указание из Министерства обороны о невозможности допуска меня к какой-либо разведывательной работе. Он не показал мне письмо, но сказал, что никаких мотивировок такого указания не приводит, однако категоричность его очевидна».

«ТОНИ было официально заявлено, — докладывал Горский по горячим следам в Центр, — что в директиве Военного министерства о его откомандировании сообщается, что он ни в коем случае не может быть использован на разведывательной работе, хотя служба в армии для него не закрыта». Хотя причины откомандирования не были указаны, продолжал Горский, сам Блант предполагает, что их может быть две: 1) контрразведка получила сведения о его коммунистических взглядах в прошлом; 2) ей стало известно, что он гомосексуалист. Берджес, передавая записку своего друга, просил указаний к действию, так как пассивность Бланта, по его мнению, могла быть расценена как признание вины.

Через несколько дней Блант был приглашен на беседу к бригадному генералу Мартину, который, как он предполагал, являлся заместителем начальника разведывательного отдела Военного министерства, и получил подтверждение своему опасению. «Между ними состоялась длительная беседа, — сообщал 3 октября 1939 года в Москву Горский, — в ходе которой Мартин сообщил, что ТОНИ был откомандирован из разведывательной школы якобы за то, что, в бытность его в университете, он был связан с коммунистической организацией, ездил в Советский Союз и писал статьи марксистской направленности». Блант не отрицал, что в своих критических статьях, публиковавшихся в журнале «Спектейтор», он рассматривал историю искусства с позиций марксистской философии. Это, вероятно, навело кого-то, предполагает Блант, на мысль, что те же взгляды он исповедует и применительно к политике. В конце долгого и чрезвычайно напряженного разговора генерал Мартин заявил, что обдумает сказанное Блантом, который произвел на него благоприятное впечатление, и наведет соответствующие справки о нем в Тринити-колледже.

Друг Берджеса — Денис Проктор, которого тот подослал к генералу Мартину с целью выведать отношение последнего к Бланту и в случае необходимости замолвить за него словцо, подтвердил, что у Мартина сложилось вполне хорошее мнение о Бланте и что он намерен вернуть его в разведку, назвав его увольнение всего лишь недоразумением. Со слов Берджеса, Денис Проктор в беседе с Мартином высказался в том плане, что «все благопристойные люди если не придерживаются левых взглядов, то, по крайней мере, имеют левых друзей». Берджес также высказал предположение, что информация о Бланте поступила от агента контрразведки из Кембриджа, а Блант подозревал конкретно бывшего члена коллегии в Тринити Денниса Робертсона, отказавшего ранее Филби в рекомендации для поступления на службу в Форин Офис. Хорошо зная Робертсона, Блант считал, что он может поступить таким образом даже в отношении близкого друга. Более того, Блант видел, как Робертсон завтракал со штабным офицером и несколько странно вел себя при последовавшей затем встрече с Блантом.

Тем не менее после встречи Проктора с Мартином пребывавший до этого в нервозном состоянии Берджес исполнился оптимизма и пришел к выводу, что кризис разрешен, и в личной записке в Центр спрашивал: «Могу ли я: 1) от имени партии поздравить А.Б. с прохождением трудного ипытания; 2) поблагодарить ГЕНРИ (Горского) за его взвешенные советы и правильный анализ в тот момент, когда я был возбужден и очень не прав».

Возбуждение Берджеса объяснялось в тот период также и тем, что он сам переживал кризис в отношениях с Горонви Рисом (ГРОСС — завербован им в 1938 году и отказался от сотрудничества осенью 1939 года после подписания пакта Молотова — Риббентропа, в 1951 году по своей инициативе сообщил в МИ-5 сведения о Берджесе, в 1954 году опубликовал в «Пипл» разоблачительные статьи о Берджесе с намеками на Бланта). В сообщении Берджеса в Центр (без даты) говорится, что в целях отхода от Риса и маскировки своей продолжающейся работы в разведке он «использовал факт оппозиции «Ньюс кроникл» нашей партийной линии и сказал Г.Р., что согласен [с его мнением] и намерен прекратить работу для партии». «Таким образом, — писал Берджес, — мы избавились от Г.Р. и в то же время создали видимость, что я больше не работаю для партии и товарищей… Кризис со всей очевидностью показал, что он никогда не был марксистом, а начиная с 7 конгресса Коминтерна он стал поливать партию грязью».

14 октября 1939 года Блант по распоряжению Военного министерства был восстановлен в разведывательной школе и приступил к занятиям. Инцидент был представлен как недоразумение, за которое ему принесли извинения. Блант закончил первый курс и с 20 ноября начал занятия на втором. За время учебы он передал нам ряд учебных пособий и записи лекций, читавшихся сотрудниками военной разведки и службы безопасности. Но наиболее ценным материалом была структура секретных служб Великобритании, вполне вероятно, полученная советской разведкой впервые. В записке от 17 ноября 1939 года, переданной через Берджеса, Блант сообщил, что именно скрывается за загадочными буквами «МИ»:

МИ-1 — оперативная разведка (Intelligence in the field);

МИ-2 — разведка во всех зарубежных странах, кроме Западной Европы (Intelligence in all foreign countries ex. W. Europe);

МИ-3 — разведка в странах Западной Европы (Intelligence in W. Europe);

МИ-4 — картография (maps);

МИ-5 — контрразведка на территории Великобритании (counterespionage in Britain);

МИ-6 — контрразведка за рубежом (counterespionage abroad);

МИ-7 — пропаганда (в войсках);

МИ-8 — радиоразведка (wireless intelligence);

МИ-9 — общая пропаганда (propaganda of unspecified kind);

МИ-10 — артиллерийская и химическая разведка (artillery and gas intelligence).

Еще в процессе учебы Блант запрашивал указаний, где ему предпочтительнее служить по окончании курсов. Центр, естественно, отдавал предпочтение Лондону и Военному министерству (War Office). Однако этим планам не суждено было реализоваться, и Блант получил назначение во Францию на должность начальника отделения военной полиции. Перед отъездом Блант по своей инициативе разработал условия связи на Францию, а в качестве вещественного пароля передал Горскому через Берджеса половину 10-франкового банкнота. Кроме того, проявив поразительную предусмотрительность и оперативную дисциплину, он съездил в Кембридж и обговорил условия связи между разведкой и Лео Лонгом (РАЛЬФ) на время своего отсутствия.

Центр принял решение не связываться с Блантом во Франции и предложил Горскому использовать возможности для встреч с ним в Лондоне. Хотя причины такого решения в письме от 7 февраля 1940 года не указывались, можно предположить, что Центр исходил из сложной военной обстановки и неизвестности о будущем местонахождении Бланта. Имеется, однако, недатированная выписка из письма лондонской резидентуры о том, что Блант находится в Булони. Вполне вероятно, что эти сведения были получены Горским от Филби. В своих воспоминаниях, датированных сентябрем 1980 года, Филби описывает свою встречу с Блантом именно в Булони:

«Я приехал в Булонь, где начальником военной полиции был Энтони Блант. В городе находилось много беженцев, часто возникала паника. Однажды он позвонил мне и сказал, что ожидается немецкий парашютный десант. Поскольку других офицеров в городе не было, Блант взял на себя организацию обороны из остатков войск. Вскоре выяснилось, что никаких парашютистов не было».

В феврале 1940 года лондонская резидентура была ликвидирована. В деле «История лондонской резидентуры» об этом имеется лишь краткая запись: «В феврале 1940 года по указанию народного комиссара тов. Берия резидентура в Лондоне была закрыта, и КАП (Горский) был отозван в Союз. Мотивом, послужившим закрытию резидентуры, была якобы дезинформация, поставляемая агентурой». Вероятнее всего, истинной причиной закрытия резидентуры была затянувшаяся чистка разведки, которая могла продолжаться только в обстановке всеобщей подозрительности, в том числе и в отношении источников. Однако Горскому, занимавшему в резидентуре до начала чистки скромный пост шифровальщика и ставшему исполняющим обязанности резидента только потому, что его руководители — в 1937 году Адольф Сигизмундович Чапский (в Лондоне — Шустер), а в 1938 году Григорий Борисович Графпен (в Лондоне — Бланк) были отозваны и репрессированы, вменить какую-либо вину по политической линии было трудно. К тому же, оказавшись у разбитого корыта, руководство НКВД спохватилось и стало спешно восстанавливать работу разведки. В августе 1940 года в Берлин выезжает реабилитированный Александр Коротков и возобновляет связь с «Корсиканцем». В конце 1940 года в Лондон возвращается Анатолий Вениаминович Горский уже под новым псевдонимом ВАДИМ и оживляет обширную агентурную сеть.

Одним из первых, с кем была восстановлена связь, оказался Энтони Блант. В декабре 1940 года (дата отсутствует, но до 28 декабря) ВАДИМ сообщил в Центр, что он «связался с ТОНИ, который произвел на него хорошее впечатление» — это был первый после Дейча личный контакт с Блантом. Горский писал, что Блант служит в чине капитана в Генштабе (видимо, служившем прикрытием для контрразведки. — О.Ц) и имеет доступ к различным документам военной разведки, в частности может просматривать агентурные данные о дислокации и передвижении частей Красной Армии, бывает также в картотеке и архиве МИ-5.

О том, что произошло с Блантом в период отсутствия связи с ним, известно только из его автобиографии, написанной им в феврале 1943 года. Он пишет, что в июне 1940 года он вернулся в Лондон и спустя несколько недель при содействии своего друга Виктора Ротшильда устроился в МИ-5, где работал сам Виктор. В течение некоторого времени Блант работал в отделении «Д», которым руководил полковник Норманна затем стал личным помощником бригадира Аллена. Таким образом, Блант проник в контрразведку. Можно гадать о мотивах его выбора — искал ли он «тихую гавань», где можно отсидеться во время войны, или действовал в интересах «дела», — но придется склониться в пользу второго. Опыт его предыдущей, но в значительно большей степени, как станет ясно, последующей оперативной работы свидетельствует о его приверженности целям и задачам сотрудничества с советской разведкой. «Отсюда его целеустремленность, настойчивость и высокая дисциплинированность. Кроме того, рядом с ним постоянно находились неугомонный Гай Берджес и рациональный и в высшей степени, преданный делу Ким Филби, которые, несомненно, повлияли на его выбор. Впрочем, всем троим был присущ такой подход к делу, который можно было бы охарактеризовать фразой: «Сделать как можно лучше».

Уже в январе 1941 года Блант передал Горскому первые документы английской контрразведки. Они включали в себя материалы допросов предателя Вальтера Кривицкого, выдавшего англичанам среди прочих шифровальщика Форин Офиса Кинга (МАГ) и сотрудника нелегальной группы Дмитрия Быстролетова — Генри Пика (КУПЕР) (см. главу «Ключи к секретам комнаты № 22»), а также давшего наводку на советского агента в Форин Офисе — СТЮАРТА (Маклейна) или ЛИСТА (Кернкросса), как полагал тогда НКВД.

В марте 1941 года Бланту, согласно его автобиографии, удалось перевестись в отдел «В» МИ-5, где он сначала работал личным помощником капитана Гая Лидделла, а затем стал вести самостоятельную работу по проникновению в дипломатические представительства под руководством Дика Уайта.

Датированная апрелем 1942 года оценка материалов, полученных от Бланта, дает представление об их важности и широте тематического охвата. Речь идет о сведениях о работе МИ-5, относящихся к октябрю — ноябрю 1941 года. Они включали:

1) перехват радиограмм немецкой разведки на линиях связи Турция — Гамбург, Вена — Румыния, Украина — София, Южный Крым — София, — 2-й Спецотдел НКВД подтвердил волны, позывные и местоположение радиостанций, но поставил перед разведкой вопрос о методах расшифровки (см. главу «Клатт — Макс»);

2) материалы о Германии и германской разведке, полученные англичанами из различных источников (поляки, шведы), — лица и данные правильные, интересны сведения о тайнописи и об использовании немцами микроточки;

3) данные о дислокации немецких и японских войск — подтверждаются РУ Генштаба Красной Армии и 4-м отделом 1-го Управления НКГБ;

4) особого внимания заслуживает материал о наблюдении за советским посольством и военной миссией, о прослушивании телефонов, о намеченных встречах их сотрудников, фамилии сотрудников наружного наблюдения.

Общая итоговая оценка была сформулирована следующим образом: «Материалы ТОНИ представляют ценность, хотя в них пока не отражается вся работа МИ-5 и разведки; материалы ТОНИ и РАЛЬФА (Лео Лонг) объединены в общую справку, из нее невозможно понять, кто к чему имеет доступ».

Очевидно, вопрос о дешифровке немецких радиосообщений был поставлен перед Блантом еще раньше, потому что в апреле же 1942 года он направил в Центр личную записку, где обрисовывал ситуацию с доступом к материалам дешифровальной службы (сверхсекретный ISOS — Intelligence Service Oliver Strachy — по имени выдающегося дешифровальщика. — О.Ц.). «ИСОС и перехваченную дипломатическую почту выносить нельзя, — писал Блант, — однако дипломатические документы я все-таки иногда выношу, но ИСОС — никогда. ИСОС можно было бы выносить, но с некоторым риском. ИСОС часто остается у меня на ночь, но тогда нужно, чтобы кто-то встречался со мной каждый вечер, и, кроме того, наладить срочное их фотографирование». Блант предлагал вынести как-нибудь всю партию материалов ИСОС, чтобы Горский сориентировал его относительно того, что подлежит дешифровке.

Содержание личной записки Бланта свидетельствовало о том, что открывшиеся перед ним перспективы получения информации не были еще до конца изучены и не использовались в полную меру. В целях уточнения его положения и разведывательных возможностей и, с учетом последних, налаживания целенаправленной работы с ним 26 июня 1942 года Центр направил в Лондон указание подробно сообщить о функциях отдела и подотдела МИ-5, где он работал, а также других отделов контрразведки. Стремление разобраться в делах лондонской резидентуры свидетельствовало также о том, что разведка начала оправляться от ударов, нанесенных ей в годы репрессий. В 1942 году 1-е отделение 3-го отдела 1-го Управления НКГБ возглавила старший лейтенант госбезопасности Елена Модржинская, волевая женщина с рациональным, аналитическим умом, но действующая иногда спонтанно. Ее указание Лондону было вполне в русле ее стиля работы.

Ответ Лондона на запрос Центра пришел с оперативным письмом от 29 октября 1942 года. В нем говорилось, что ТОНИ работает в отделе «В» ХАТЫ, как именовалась английская контрразведка в переписке НКГБ, в отделении В2, имеющем дело с информацией высокой секретности, которая в другие отделы не поступает. Его основная работа заключается в использовании дешифрованных дипломатических телеграмм, организации выемки дипломатической почты, сортировке и распределении перехватов телефонных разговоров иностранных представительств. Кроме того, в его ведении находится контроль за передвижением дипломатов, работа с агентами в иностранных посольствах, разработка новых методов вскрытия иностранной диппочты, связь с Правительственной школой кодирования и шифрования (GC&CS), в частности, предоставление ей предназначающихся для уничтожения документов из мусорных и бумажных корзин диппредставительств, связь с чешской контрразведкой, связь с ГОСТИНИЦЕЙ (так называли в НКГБ английскую разведку СИС) по вопросу прибытия ее агентов на ОСТРОВ. Столь великое множество дополнительных функций, возложенных на Бланта, объяснялось тем, что МИ-5 испытывала нехватку персонала. В дополнение к описанию функций Бланта в МИ-5 Борис Михайлович Крешин (БОБ, он же для агентов — МАКС), в 1942 году принявший от Горского руководство «Кембриджской группой», характеризовал своего источника следующим образом:

«ТОНИ является исключительно аккуратным, добросовестным и исполнительным агентом. Все наши задания он пытается выполнить в срок и как можно добросовестнее. ТОНИ, между прочим, является противоположностью М. (МЕДХЕН — Гай Берджес), как по характеру, так и по отношению к своим обязательствам перед нами. ТОНИ — вдумчивый, серьезный, никогда не дает заведомо невыполнимых обещаний.

Таким образом, все объективные данные — и положение Бланта, и его личные качества и способности — благоприятствовали плодотворному сотрудничеству. Однако в сообщении Крещина о Бланте было одно, как бы высказанное вскользь, но весьма примечательное в свете дальнейших событий суждение, а именно: «ТОНИ связан с Шиллито (начальник русского отделения ХАТЫ) и говорит, что ХАТА фактически против нас не работает». Вполне естественно, что советскую разведку в первую очередь интересовали вопросы безопасности, а значит, и сведения о мероприятиях МИ-5 против советских граждан в Англии вообще и против сотрудников резидентуры в частности. С приходом в английский отдел Елены Модржинской этот вопрос ставился перед резидентурой регулярно, но удовлетворительного ответа, по мнению Центра, не поступало. Вместе с тем, кто, как не Блант из МИ-5 или Филби из МИ-6, должны были бы дать на него ответ? Отсутствие такового стало, наряду с другими факторами, слагаемым кризисной ситуации в отношениях с «Кембриджской группой».

Первое свидетельство кризиса содержалось в письме Центра лондонской резидентуре от 26 августа 1942 года. Оно было посвящено критическому анализу работы Крешина (БОБ) с «Кембриджской группой». Упрекая его в «недостаточно внимательном и бдительном отношении к заявлениям и поведению агентов», Центр указывал, в частности, на оставленные Крешиным без внимания «подозрительное преуменьшение 3. (ЗЕНХЕН — Филби) и Т. (ТОНИ) работы английской разведки и контрразведки против нас», «предложение М. (МЕДХЕН) завербовать Джонстона (Кембелла Джонстона [Kemball Johnston] — сотрудника МИ-5, у которого Берджес одно время был на связи), а также «наличие связи и общение 3., Т. и М.». С той же почтой в Лондон ушло другое письмо, озаглавленное «О работе ГОСТИНИЦЫ». В нем говорилось, что, «несмотря на большое количество материалов, перспективы выявления фактов ГОСТИНИЦЫ против нас очень невелики». Но за тем, что могло бы остаться констатацией факта, последовало более многозначительное заявление: «Подозрительны заявления 3. о слабой работе ГОСТИНИЦЫ против СССР и Т. — об отсутствии работы ХАТЫ против нас на ОСТРОВЕ. При этом они не ссылаются на свою неосведомленность в этом деле, а просто категорически заявляют, что это абсурд».

В последующих письмах в резидентуру Центр продолжал отмечать «неискренность» ТОНИ, проявлявшуюся якобы в том, что в передаваемых им сводках наружного наблюдения за советскими гражданами не фигурирует ни один сотрудник разведки. Центр недоумевал по поводу того, что согласно материалам Бланта «ХАТА активно разрабатывает югославскую и шведскую миссии, а нас — нет». «Это неверно», — утверждал Центр (письмо в Лондон от 20 января 1943 года).

Упреки Центра в сокрытии Блантом и Филби сведений о работе английской разведки и контрразведки против Советского Союза могли восприниматься Лондонекой резидентурой как весьма неубедительные. Сам же Центр в октябре 1942 года давал Лондону совершенно противоположную оценку информации Бланта. В письме от 25 октября говорилось, в частности, что «из материалов ТОНИ, полученных с последними почтами, видно, что ХАТОЙ ведется активная разработка советских граждан на ОСТРОВЕ, к советской колонии подведена агентура, осуществляется подслушивание телефонных разговоров, устанавливается наружное наблюдение».

Как же обстояло дело в действительности? Ответ на эту претензию Центра дан в отчете Крешина о его первой встрече с Блантом еще 23 июня 1942 года. Поскольку дипломатическая почта в годы войны доставлялась в Москву окольными путями, то этот отчет мог поступить в Центр 2–3 месяца спустя. Крешин пишет, что он прямо задал вопрос Бланту о том, как работает английская контрразведка против советских учреждений в Лондоне. Блант, со ссылкой на руководителя русского отдела, размещавшегося, кстати, в Оксфорде, Шиллито, сказал, что МИ-5 в советском посольстве своей агентуры не имеет. Наружное наблюдение устанавливалось одно вермя только за посетителями посольства, но и от этого теперь якобы отказались. Осталось лишь прослушивание телефонных разговоров. Блант объяснял столь вялый интерес к советскому посольству тем, что после нападения Гитлера на СССР комитет Суинтона принял решение, что сейчас важно выиграть войну, а потому следить за деятельностью нацистских спецслужб. Советской же разведкой можно будет заняться после победы над Германией. Такого же мнения, по словам Бланта, придерживается руководство МИ-5, и такова его официальная позиция. На встрече 16 октября 1942 года, когда Крешин вновь вернулся к этому вопросу, Блант уточнил, что он не имеет доступа только к информации на очень важную агентуру и разработку членов правительства. Но в том материале, который ему доступен, указаний на работу против советской колонии нет. Первый признак, сказал Блант, это наружное наблюдение, а оно не устанавливается. Поэтому Блант уверен на 99 процентов.

Вероятнее всего, Блант не грешил против истины.

В силу малочисленности человеческих ресурсов английская контрразведка была вынуждена определять приоритетность своих целей. Отделение В6 (начальник Хантер), осуществлявшее наружное наблюдение, располагало штатом в 36 сотрудников. Поэтому слежка велась в первую очередь за сотрудниками представительств нейтральных стран, которые опосредованно могли использоваться немецкой разведкой для сбора информации об Англии. К таковым МИ-5 относило Испанию, Португалию и Ирландию. В их посольствах в дополнение ко всему прочему были установлены микрофоны отделения А-5, возглавляемого миссис Грист. В испанском же посольстве контрразведка имела наибольшее количество агентов. Значительное внимание уделялось также Швеции (дело шведского военно-воздушного атташе Сервелла). Возможности телефонного Контроля у МИ-5 были также ограничены сорока точками. По словам Бланта, после 6–8 часов вечера он практически не осуществлялся.

Все это, однако, не означало, что МИ-5 совершенно не вела работы против советской разведки. Она осуществляла ее опосредованно, путем активного проникновения в Коммунистическую партию Великобритании, исходя из своей концептуальной установки об использовании Советским Союзом Коминтерна и входящих в него компартий в разведывательных целях и конкретного положительного опыта разоблачения советских агентов в «Вуличском арсенале» с помощью внедренной в окружение руководителя КПВ Гарри Поллита женщины-провокатора мисс Грей. По сведениям Бланта, работой против Компартии занималось отделение Ф2 во главе с Дэвидом Кларком, первостепенной ее задачей было выявление связи КПВ с советским посольством. Особую активность в этом деле проявляла мисс Огилви. В штаб-квартире КПВ на Кинг-стрит был установлен микрофон, с помощью которого английской разведке удалось разоблачить сотрудницу отдела картотечного учета ФО как агента компартии, интересовавшегося досье на членов КПВ. Однако какой-либо предосудительной связи КПВ с советским посольством установлено не было.

Хотя попытки вышеприведенного анализа в документах того времени не содержится, Центр, видимо, удовлетворился на некоторое время объяснениями Бланта, но только на время, чтобы вернуться к своим тлеющим подозрениям через год. Тем временем работа Крешина с Блантом вошла в нормальное русло. В письме в Центр от 10 марта 1943 года Крешин сообщал, что встречи с Блантом проводятся один раз в неделю в различных районах Лондона между 9 и 10 часами вечера. До 90 процентов передаваемого им материала составляли документы, поэтому наутро до начала рабочего дня состоялась еще одна встреча — для возврата документов. Почти за два года работы с Блантом у Крешина сложилось о нем свое мнение, которое он и изложил в письме в Москву:

«Обычно на встречах ТОНИ бывает очень апатичен, приходит усталым, рассеянным. О своей жизни говорит мало, и не любит, когда его об этом спрашивают. Очень замкнут и в этом отношении являет собой полную противоположность своему приятелю МЕДХЕН. Политическими вопросами ТОНИ интересуется мало, касается их изредка «и лишь в связи с конкретными событиями. В этом отношении его иногда приходится тормозить, но его ответы всегда однозначны и вялы, не чувствуется интереса к политике. Единственной излюбленной темой разговора на встречах является архитектура. Это его конек. Несмотря на занятость в ХАТЕ, он продолжает заниматься архитектурой, пишет статьи на эту тему, читает лекции и т. д. Отчасти этим объясняется его слабый интерес к политической жизни.

ТОНИ очень аккуратно является на встречи. Иногда бывает нервозен, но не очень сильно. Возможно, он и нервничает, но у него такое бесцветное, типично английское лицо, что точно установить это трудно. В нервозном состоянии злоупотребляет спиртным».

Говоря о характере материалов, поставляемых Блантом, Крешин отмечает, что большую часть их составляют собственно документы МИ-5, личные Дела на ее агентов и объекты разработки, радиоперехваты КУРОРТА (GC&CS), в их числе дипломатические телеграммы и сообщения немецкой разведки с советского фронта, документы, изымаемые агентами МИ-5 из дипломатических представительств, выемки дипломатической почты, информационные еженедельники МИ-5, составленные на основе радиоперехватов немецкой разведки, разведсводки КАЗИНО (военной разведки), справки МИ-5 на эмиграцию, перехваты телефонных разговоров и сводки наружного наблюдения. Кроме того, Блант, сообщает Крешин в своем письме, получал довольно значительную по важности информацию от своих коллег — начальника русского отделения МИ-5 Шиллито, мисс Огилви, Дика Уайта и в особенности Гая Лидделла. Последний столь часто фигурировал в его сообщениях как источник информации, что в переписке резидентуры с Центром получил псевдоним ЛИН.

Некоторое представление о сведениях, поступавших от Бланта в тот период, дает их оценка Центром, направленная в Лондон 12 апреля 1943 года. В ней говорится, что особый интерес представили разведсводки КАЗИНО (военная разведка) о положении в отдельных странах и на советско-германском фронте, о радиосетях немецкой разведки на Балканах, Ближнем и Среднем Востоке, списки немецкой и японской агентуры, материалы МИ-5 о разработке Компартии Великобритании, в частности, обзоры, подготовленные сотрудником отделения Ф2Б Беготом, о разработке группы Робсона — Гиббонса и следственное дело Грина, наглядно показывающие методы работы английской контрразведки.

Вполне понятно, что данные о методах и конкретной деятельности работы МИ-5, в частности сводки наружного наблюдения, позволяли советской разведке эффективно обеспечивать безопасность своих операций. Так, на основании полученных от Бланта сведений в 1942–1943 годах были временно законсервированы источники КОРОНА, ВАЛЕТ и ВИТЯЗЬ, так как Центр посчитал их использование в то время небезопасным. Когда МИ-5 обнаружила среди сотрудниц своей картотеки девушку, работавшую по заданию Компартии Великобритании, и занялась проверкой сотрудников, подозреваемых в связях с коммунистами, Блант сам оказался в опасном положении — его экспериментирование с марксизмом в сфере искусствоведения могло всплыть еще раз. Но будучи в курсе разработки по делу проникновения КП в МИ-5 от Шиллито, Фулфорда, Огилви и др., он соблюдал разумную осторожность и хладнокровие. В личной записке (1943 год, без даты) он писал: «Он (Шиллито) и Фулфорд сообщили мне также о своей абсолютной уверенности в том, что Компартия до сих пор имеет агента своего в МИ-5. Бернс слышал через микрофон (в штаб-квартире КПВ. — О.Ц.), что ссылались на «нашу девушку» там. Поэтому предполагается, что имеется в виду или секретарь, или еще кто-либо в регистратуре, работающий на Компартию». «Это хорошо, — с иронией заключал Блант свое послание, — что они подозревают именно девушку».

В другом случае Блант, узнав, что на квартире подруги жены его университетского приятеля Брайана Саймона — Элизабет Шилд Коллинз — установлен микрофон МИ-5, прервал с ним всякие контакты, опасаясь всплыть в их разговорах как сочувствующий коммунистам.

Однако Блант не ограничивался передачей только оперативной информации. Центр интересовали также военные планы союзников, в частности относительно операций в Европе — долгожданного открытия второго фронта. 12 апреля 1943 года Москва запрашивала лондонскую резидентуру:

«Будет ли осуществляться в широких масштабах вторжение в Италию или главные операции будут проводиться на Балканах с тем, чтобы продвинуться в направлении Польши и встретить Красную Армию с запада? Противоречивые сведения распространяются самими англичанами. Судя по данным ТОНИ, это делается по заранее выработанному плану, и англичане в действительности готовят операции против Италии, а остальные варианты распространяют в целях дезинформации противника. Вариант вторжения, в Италию совпадает с данными соседей[8]: захват и удержание Сицилии, что рассматривается как первый шаг по выводу Италии из войны».

Несмотря на то что Блант не имел прямого доступа к такого рода сведениям, он держал этот вопрос постоянно в поле зрения и, получив от заместителя начальника оперативного отдела МИ-5 майора Хейуорда информацию о действиях союзников в отношении Италии, немедленно сообщил в Москву, что они начнутся с высадки 8 сентября в Неаполе — операция «Аваланч» — и операций «Баттресс» и «Байтаун» на юге Италии.

От Бланта, а также от Кернкросса поступало большое количество сведений разведывательного и военностратегического характера, базировавшихся на дешифровке англичанами перехватов немецких линий связи (ИСОС). Еще в апреле 1942 года Блант сообщил, что он получил доступ к материалам ИСОС на немецком языке. Кроме того, через него советская разведка получала данные ИСОС от РАЛЬФА, с которым он поддерживал связь. В этом отношении наиболее примечательна оценка информации Бланта и Кернкросса, направленная в 1-е Управление НКГБ из ГРУ Красной Армии в преддверии Курской битвы. В подписанном исполняющим обязанности начальника ГРУ генерал-лейтенантом Ильичевым 25 мая 1943 года документе говорилось:

«Агентурные сведения об оперативных приказах немецкого командования на советско-германском фронте, полученные от вас, являются весьма ценными и в большинстве случаев подтвердились другими источниками или действиями, проводимыми немцами на фронте. В частности, указанные сведения, полученные только в последние 2–3 месяца, позволили предвидеть ряд важных мероприятий, осуществляемых немецким командованием, таких как:

а) перегруппировка 4-го воздушного флота и начало массовых бомбежек наших железных дорог на рубеже Воронеж — Ростов, о чем наше командование было предупреждено за несколько дней;

б) состав 1-й и 4-й танковых и 6-й армий, создание армейской группы «Кемпф» на Харьковско-Белгородском направлении, создание армейской группы «А» (Крыма и Кавказа);

в) сформирование 5-й и 15-й авиаполевых дивизий, переброска на наш фронт 22-й авиаполевой дивизии и других частей и соединений;

г) замена операции «Тотенкопф» по выводу войск с Кавказа операцией «Нептун» — по дальнейшему удержанию таманского плацдарма и связанные с этим мероприятия;

д) создание испытательной группы противотанковых, самолетов на Брянском направлении и ряд других сведений.

Кроме того, получаемые приказы позволили судить о намечаемой или проводимой перегруппировке авиации, ее базировании, пополнении и явились важным источником по освещению немецких ВВС.

Присылка подобных материалов в будущем необходима и весьма желательна».

Аналогичная оценка поступила также в адрес начальника разведки НКГБ Фитина и от заместителя начальника Генерального штаба Красной Армии генерал-лейтенанта Кузнецова. В ней говорилось, что получаемые сведения «приносят большую пользу» и что «желательно пересылать их как можно быстрее».

На основании этих оценок 31 мая 1943 года начальник 3-го отдела 1-го Управления НКГБ полковник Овакимян подготовил рапорт на имя Фитина с предложением выразить благодарность и наградить денежной премией ТОНИ и ЛИСТА в размере 100 ф. ст. Рапорт был доложен начальнику НКГБ Меркулову, который с ним согласился. В ответ на благодарность Центра Блант ответил письмом от 10 июня 1943 года, в которой говорилось:

«Трудно выразить словами, как я горжусь тем, что мой скромный труд помогает в борьбе против фашизма. В сравнении с героическими задачами, которые решают воины Красной Армии на полях сражений, наш труд кажется обыденным, но он, несомненно, важен и, я надеюсь, послужит стимулом к достижению лучших результатов…»

Анализируя уже задним числом происходившие в 1943 году в лондонской резидентуре события, можно предположить, что информация Бланта и Кернкросса о планах немецкого командования в преддверии летней кампании 1943 года, переломившей ход войны, не только благотворно сказалась на моральном состоянии оперработников и источников, но еще и удержала руководство разведки от поспешных действий в отношении «Кембриджской группы».