Второстепенные направления
Второстепенные направления
Недоразвернутость Красной армии к 22 июня 1941 г. привела к тому, что даже на второстепенных участках было проблематично построить устойчивую оборону. В полосе Западного особого военного округа пассивным участком, лежащим между направлениями главных ударов противника, была западная часть белостокского выступа. Последствия оставления на границе только отдельных батальонов не заставили себя ждать не только в районе Бреста. Пограничники, УРы и отдельные батальоны не могли воспрепятствовать форсированию Буга и образованию плацдармов даже там, где наступала только пехота. Вот как это описывает Пауль Карелл: «К северу от Бреста, около Дрогичина, где 178-й инженерно-саперный батальон продвинулся вплотную к Бугу на участке 292-й пехотной дивизии, чтобы при первой же возможности навести понтонный мост для переправы тяжелого вооружения дивизий 9-го корпуса, все тоже шло согласно намеченной схеме. Усиленные 507-й и 509-й пехотные полки — с 508-м дальше справа от них — форсировали Буг. На резиновых шлюпках и штурмовых лодках под плотным прикрытием артиллерийского огня. Прошло всего полчаса, и немцы, сметя с лица земли советские заставы, создали плацдарм на восточном берегу. С первым залпом орудий саперы вскочили и потащили к воде понтоны. В течение четверти часа русские со своего берега вели огонь из винтовок и пулеметов. Потом все смолкло. Ровно в 09.00 наведение моста — первого на участке 4-й армии — было закончено. Тяжелая техника двинулась в путь по шатким понтонам. 78-я пехотная дивизия в сомкнутом строю ожидала команды о начале переправы».
По плану прикрытия ЗапОВО в районе Дрогичина должна была обороняться 49-я стрелковая дивизия. В плане было записано: «49-я стр[елковая] дивизия через 8—16 часов после объявления боевой тревоги занимает Замбрувский УР и позиции полевого доусиления на фронте Гранное, Бужиска, Дрогичин». Разумеется, никаких «8—16 часов» для выхода к назначенным позициям у соединения не было. Утром 22 июня 113-я и 49-я стрелковые дивизии выступили из районов расположения в мирное время на северо-запад для занятия рубежа от Нура до Дрогичина. По плану прикрытия на месте они должны были быть объединены управлением 2-го стрелкового корпуса 13-й армии. В реальной обстановке 22 июня эти планы оказались невыполнимы. К концу дня 15-й стрелковый и 31-й артиллерийский полки 49-й дивизии сдерживали наступление трех пехотных дивизий XXXXIII армейского корпуса. Остальные силы дивизии продолжали двигаться в походных колоннах в северо-западном направлении, пытаясь выйти в назначенные районы обороны. Они уже были заняты противником. При этом 212-й стрелковый и 166-й гаубичный полки столкнулись с уже образовавшим плацдарм на восточном берегу Буга противником и развернулись для боя, не имея связи ни с соседями, ни со штабом дивизии. 222-й стрелковый полк подходил к лесам севернее Семятиче.
Необходимость тратить время на выход к границе приводила к тому, что рубеж Буга не стал надежной опорой войск даже на сравнительно спокойных участках границы. Севернее плацдарма, захваченного IX армейским корпусом, находилась полоса обороны 86-й стрелковой дивизии 10-й армии. Командовал дивизией Герой Советского Союза полковник М. А. Зашибалов. В ночь на 22 июня в дивизии предусматривалось учение с боевой тревогой для стрелковых полков и выполнением марша из районов лагерного сбора на участки обороны. Однако командир корпуса генерал-майор А. В Гарнов не разрешил проводить его и приказал перенести на конец июня. В 1.00 ночи он по телефону приказал полковнику М. А. Зашибалову поднять по боевой тревоге штаб дивизии и штабы полков, но стрелковые полки до особого указания не поднимать. Так до 86-й стрелковой дивизии докатилась волна приведения войск в боевую готовность по Директиве № 1. Через 10 минут штаб дивизии был собран.
В 1.25 командиры стрелковых полков доложили о готовности штабов полков и батальонов. Офицеры штаба были посланы на автомобилях в стрелковые батальоны, находившиеся на границе, с приказанием поднять их по боевой тревоге и занять подготовленные районы обороны. В 2.00 начальник штаба дивизии полковник В. И. Кирин-ский доложил о том, что от начальника нурской пограничной заставы поступили сведения о подготовке немецких войск к переправе через Западный Буг.
В такой обстановке ждать распоряжений сверху было уже бессмысленно. В отличие от штаба 4-й армии полковник М. А. Зашибалов в 2.10, не получив других распоряжений от командира корпуса, приказал подать сигнал «Буря» (боевая тревога, по которой командиры стрелковых и артиллерийских полков были обязаны вскрыть пакет и действовать согласно содержащимся в нем указаниям), поднять стрелковые полки по тревоге и выступить форсированным маршем для занятия участков и районов обороны. В 4-й армии такое инициативное решение хотя бы позволило вывести людей из мышеловки Брестской крепости. Но выигрыш в час-полтора времени не позволял своевременно выдвинуть части 86-й дивизии к границе. Кроме того, изготовившиеся к наступлению по другую сторону границы дивизии VII армейского корпуса 4-й армии обладали неоспоримым численным перевесом.
Здесь враг не пройдет!
Штаб дивизии, штабы полков и батальонов получили указания на автомобилях со средствами связи к 4:00 выехать на подготовленные командные пункты и организовать там управление приграничными подразделениями. В 2:40 командиры стрелковых полков и начальник штаба дивизии сообщили, что стрелковые полки и штабы выступили. Об отданных распоряжениях и положении частей дивизии доложил командиру корпуса.
До выхода 113-й стрелковой дивизии генерал-майора Х. Н. Алавердова в свою полосу обороны — участок пос. Hyp, оборона г. Цехановец была возложена на полковую школу (располагалась в усадьбе графов Стаженских в дер. Доминиково) с одной артбатареей. Около 3:00 полковник М. А. Зашиба-лов получил по телефону доклад о том, что немцы в районе поселка Малкиня — Гурна наводят переправу через Буг. Сообщив офицерам штаба неприятную новость, полковник Зашибалов выехал на свой полевой командный пункт в деревню Домбровка Костельная, куда прибыл в 4:00 утра.
В 3:30 начался артобстрел и налеты на приграничные аэродромы в Доминиково, Бялэ и Долубово вблизи от Цехановца и на сам город. Особо сильному артиллерийско-авиационному налету подвергся поселок Шепетово, где находились командование и штаб 88-го погранотряда, казармы 248-го артполка. Попытки вывезти оружие и боеприпасы с городских складов окончились неудачей — машины были обстреляны и уничтожены. Оставленный без боя Цехановец занял около 10:00 утра небольшой отряд противника (около 30 человек), который прибыл на велосипедах со стороны поселка Hyp.
В 6:30 артиллерийские части дивизии подошли к назначенным им позициям. Однако к этому времени немцы перешли в наступление и части дивизии уже вступили в тяжелый оборонительный бой с передовыми частями V армейского корпуса противника.
К 11:30 противник прорвал оборону 330-го полка дивизии и начал развивать наступление в направлении на Домброва, Чижев. Он стремился в обход Мяновского укрепленного района овладеть городом Чижев, перерезать рокадную шоссейную дорогу Замбрув — Чижев — Цехановец. В 17:00 подразделения 330-го и 284-го полков 86-й дивизии контратаковали во фланг прорвавшиеся части противника, безуспешно пытались отбросить его за пределы государственной границы. В 18 часов 22 июня противник овладел рубежом Граево, Колько, Ломжа, Петрово, Чижев, Цехановец. После 19:00 перед фронтом 86-й стрелковой дивизии противник прекратил наступление и временно перешел к обороне. В 23:00 командир 5-го стрелкового корпуса отдал приказ начать отход дивизии на восточный берег реки Нарев.
По большому счету, ни один участок границы по периметру белостокского выступа не был абсолютно спокойным. Не везде были крупномасштабные атаки с танками и авиацией, но вылазки и выпады небольшими силами имели место везде. Вспоминает бывший старшина 3-й погранзаставы 87-го погранотряда Логинов A. M.: «Мы заняли новую государственную границу недалеко от Гродно. В Лобже у нас встал наш 87-й пограничный отряд. Я служил на Раковской 24-й погранзаставе. Перед войной послали на 3-ю старшиной заставы. Первое время немцы не безобразничали. А в 1940-м г. уже обстановка накалялась. Вытаскивали наши пограничные знаки, мы их назад забирали и ставили. Обстреливали. Мы видели передвижение войск. Подготовку к войне мы видели. И службу вели по усиленному варианту.
Началась война в 3:45 минут. Я как раз дежурил. А перед этим часа в 2 в 3-м на большой высоте прошли тяжелые бомбардировщики. Начальник заставы отдыхал, политрук в отпуске. Старшина по старому уставу имел право ставить боевую задачу по охране Государственной границы. Поставил я боевую задачу очередному наряду. Небо покрылось заревом. Красноармейцы-пограничники сами знают, что делать, без команды к бою: „Ну что, старшина война или провокация?“ — „Война, ребята. Беловский участок обстреливают. Сорокинский обстреливают. Малиновский обстреливают. Занимайте позиции. Будем воевать“. Артиллерия их отстрелялась минут за десять, и пошла пехота не скажу, что валом. Танки прошли стороной. Оружие у нас было хорошее: два станковых пулемета, винтовки СВТ, у меня автомат ППШ. Снайпера были хорошие. Пограничники вообще стрелки хорошие. Нас учили стрелять по звуку, по вспышкам. Два снайпера у нас было со снайперскими винтовками.
А ведь чуть было нас не обезоружили. Дня за 3 до войны приехал начальник техснабжения отряда. А у меня для двух пулеметов 24 ленты, снаряженные патронами. Он приезжает, смотрит: „Ленты разрядить, просушить“. А ведь снаряжали их руками! Потом надо проверить, чтобы перекоса не было. Я одну коробку взял, начинаю разряжать. Как только он уехал, зарядили эту ленту и поставили обратно. А через три дня война. Если бы все 24 ленты разрядили… Поэтому мы дрались с ними примерно до пяти часов. Ребята раза 3–4 поднимались в контратаку. Конюшня загорелась, мы выпустили лошадей. Потом они ворвались. В в половине пятого с вестовым из комендатуры поступил приказ оставить Государственную границу и влиться в регулярные части Красной Армии. Я дал красную ракету, это сигнал пограничникам, сниматься и идти на заставу. Пришли в комендатуру, сформировали подразделения. Мы свое дело сделали. Мы знали, что вернемся. Я не вернулся, а войска вернулись, поздно, но вернулись».
Глоток воды из родной реки.
Юго-Западный фронт характеризовался самым протяженным пассивным участком. Как севернее, так и южнее полосы от Сокаля до Владимира-Волынского обстановка в первый день была куда спокойнее чем во многих других местах. Здесь соединениям приграничных армий практически не мешали действовать согласно запечатанным в «красные пакеты» приказам в рамках планов прикрытия. В некоторых случаях обстановка даже благоприятствовала активным действиям.
Похожим внешне на бои 27-го стрелкового корпуса, но более вялым было столкновение правого крыла 5-й армии, дивизий 15-го стрелкового корпуса с 63 и 56-й пехотными дивизиями XVII армейского корпуса немцев. Части 45-й стрелковой дивизии генерал-майора Г. И. Шерстюка завязали встречные бои с противником в 8—10 км от границы. Вспоминает рядовой 178-го артиллерийского полка этой дивизии Казаков А.: «Западноукраинский городишко Любомль, расположенный в тринадцати километрах от госграницы по реке Буг, являлся опорным пунктом 45-й стрелковой дивизии, штаб которой стоял в городе Ковель… К югу от города простиралась обширная высота с топографической вышкой… На этой высоте и разместился наш 178-й артиллерийский полк. На вооружении полка состояли 76-миллиметровые пушки дивизионного подчинения на конной тяге. Казармы, конюшни, столовая, склады, штаб полка и другие помещения были построены к осени 1940 г… В начале 1940 г. полк размещался в селе Дольск в сараях и неприспособленных помещениях. Полк был практически небоеспособен из-за слабой подготовки, сильных морозов и большого количества новобранцев из Азербайджана и Грузии, не знавших русского языка. Кому там наверху могло прийти в голову размещать такой полк у границы в первом эшелоне?
Местное население, только что ставшее гражданами Советской Украины, еще сохраняло уклад и настроения как в польском государстве и относилось неодобрительно к пришедшим Советам, боялись колхозов и НКВД. Один из украинцев, посмотрев на неумелых красноармейцев в буденовках, сказал откровенно: „Придут немцы, вас раздолбают, ничего от вас не останется“.
Последовала реорганизация с переводом под Любомль, личный состав полка сформировали из призывников осени 1939 г., среди которых было много студентов, снятых с первого курса, и лиц, имевших ранее отсрочки от призыва. Народ грамотный, большинство со средним образованием…
Около четырех часов утра 22 июня залпы тяжелых немецких орудий обрушились на расположение полка. Мы посчитали этот налет провокацией на участке нашей дивизии.
Первый удар немцев пришелся на казармы. Рушились балки, проламывались крыши, оседали стены, в грохоте разрывов поднималась пыль, несущая с собой смертельные осколки. Фонтаны разрывов достигали конюшен и артпарка, где стояли орудия и зарядные ящики. Налетом на штабные палатки в первые же минуты был ранен командир дивизиона, безжизненно висела раздробленная рука.
Командование на себя взял начальник штаба дивизиона лейтенант Волчанский. Всеобщая суматоха сменилась осмысленными действиями. Каждый стремился занять свое место по боевому расписанию. С трудом вывели из конюшен шарахающихся и неслушающихся лошадей. Коренной ездовый нашего орудия Сизов бесстрашно вывел своего Инквизитора и направил к стоянке передков. За ним по-стадному побежали другие кони. Накрывавшими разрывами ранило несколько лошадей, но они продолжали свой бег. Привычными движениями, сдерживая коней, ездовые быстро составили упряжки, а мы, орудийные расчеты, выкатили из артпарка орудия навстречу упряжкам. Оставляя расстреливаемую снарядами высоту, батарея галопом устремилась в район запасных позиций.
Немцы не знали о их существовании. Мы постепенно собрались, подсчитали потери, оказавшиеся в общем небольшими: несколько легко раненных бойцов и потеря двух лошадей. Помкомвзвода Кошелев поехал навстречу командиру батареи Лысяку, оставшемуся в полевом штабе ожидать приказаний. Через некоторое время примчалась забытая всеми полевая кухня. В котле аппетитно пахла горячая вермишель, и бойцы впервые за время службы наелись до отвала.
В небе появилась „рама“. Упряжки замаскировались под навесом ближайших сараев. Движение в расположении позиций прекратилось. Кажется, мы обманули „раму“, так как обстрела позиции не последовало, или ее интересовала более важная цель.
Немцы продолжали обстреливать высоту, перенося огонь на расположенные рядом с нашими казармы пехотного полка, который, вероятно, мы должны были поддерживать в бою. Полк был сформирован из призывников весеннего призыва 1941 г., прослуживших в армии не более двух месяцев. Нам было жаль этих совершенно неподготовленных мальчиков, брошенных в пекло приграничных боев, и мы опять поражались недальновидности или злому умыслу начальников из штаба округа.
Солнце уже высоко поднялось над горизонтом. Начинался жаркий день в прямом и переносном смысле.
Поступил приказ: батарее занять огневые позиции к западу от Любомля, за железной дорогой. Батарея рысью преодолела около двух километров по полевым дорогам и выскочила на назначенное место. Круто развернувшись на огневой позиции, упряжки оставили орудия и отъехали в укрытие, которым служила ближайшая роща.
Раненых бойцов грузят на телегу для транспортировки в тыл.
Закипела земляная работа. Лопата — это такой же боевой инструмент, как и винтовка. Я снял притороченную к станине лопату и быстро выкопал узкий ровик рядом с левым колесом пушки, моим местом наводчика. Земля оказалась податливой.
За войну мы перекопали тонны земли. Солдатское правило: как только упал на землю при перебежке, сразу же копай, чтобы скрыть голову, зад не жалко, затем копай глубже и глубже, вот ты уже спрятан весь, готовься к стрельбе. Недаром говорят, что сколько живет прошедший войну солдат, столько живет в нем старый окоп.
Окопали брустверы орудий, выровняли и углубили аппарель. Под сошники подложили для упора большие горбыли, прихваченные у сараев по дороге. Бойцы боепитания на повозках подвозили снаряды и складывали их позади орудий как огневой запас.
Связисты потянули связь на наблюдательный пункт (НП) по придорожной канаве. Идущая рысью повозка раскручивала катушку с проводом. От НП до батареи около восьми километров. Стрелять придется на предельной дистанции.
На всю эту работу ушло около двух спокойных, без обстрела, часов. Батарея готова к бою.
(Наш дивизион в целом, несмотря на тормозящую роль вышестоящих штабов, был готов к отражению атаки. Рассказывали потом, что были случаи, когда от огневых налетов немцев уже лежали убитые и раненые, а командир по телефону спрашивал штаб — открывать ему огонь или не открывать. Такой был страх провокации и боязнь принимать собственное решение.)
Перед концом работы послышался гул самолетов, летевших с востока. Шли два звена штурмовиков. На батарее восторг — наши летят. Самолеты шли бреющим полетом, и каково же было наше удивление, когда мы увидели на их крыльях германские черные кресты. „Мессершмитты“ возвращались на аэродром.
Тем временем посланные за овсом на фуражный склад ездовые из хозвзвода вернулись ни с чем и сказали, что часовой их не подпустил и требовал разводящего. Тут Кошелев вспомнил, что, будучи начальником караула в ночь на 22-е, не снял с поста рядового Госса, стоявшего часовым у фуражного склада. Кошелев забеспокоился. На посту немец, хотя и наш, может переметнуться или попасть в плен к проникшим немецким разведчикам. Приехав к складу, Кошелев увидел, что беспокоился зря. Госс простоял на своем посту восемь часов и на вопрос о самочувствии ответил, что проголодался.
Где-то около полудня по телефону раздался с НП приказ командира батареи:
— Батарея, к бою! Первое орудие, один снаряд — огонь!
Пристрелочный снаряд полетел, шурша.
— Батарея, осколочными, два снаряда — огонь! Немного спустя:
— Батарея, пять снарядов — беглый огонь!
Заговорили орудия, затряслась земля, обвалился грохот, огневая позиция покрылась дымом и пылью от сотрясающихся орудий.
В разгар стрельбы приехал политрук Полещук и в перерыве между залпами сообщил: „Это не провокация. Немцы объявили нам войну. Наступают на всем фронте от Баренцева до Черного моря. Бомбили Киев, Житомир, Минск и другие города. Партия призывает дать врагу достойный отпор!“
Воодушевленные бойцы разговаривали между собой: „Через два-три месяца дойдем до Атлантики!“ Я даже прикинул, что как раз осенью и наступит демобилизация. Сейчас я удивляюсь — до чего же наивными мы были, уверенные в том, что Красная Армия пойдет в наступление и разгромит врага.
В небе появилась „рама“ — корректировщик огня немецкой артиллерии. Батарея продолжала стрелять. Беглый огонь!
Вдруг в грохот боя вмешался посторонний звук — воздух зловеще завибрировал и, на батарею обрушился шквал тяжелых немецких снарядов. Смрадный черный дым от разрывов пополз по огневой позиции. Взлетали вверх комья земли и обломки досок от снарядных ящиков. Я, увидев разрыв между станинами орудия, успел юркнуть в ровик. Куча осколков забарабанила по щиту, стреляные гильзы разбросало по сторонам. Помощник наводчика Кошарный тяжело опустился в свой полуобвалившийся ровик, зажимая рукой раненое плечо. Заряжающий Совейко убит. Немецкие снаряды непрерывно молотят батарею, а телефонист из своего окопа кричит, повторяя приказ командира батареи: „Почему прекратили стрельбу? Огонь! Всей батареей беглый огонь!“ Видно, там на НП приходится несладко.
Как страшно выскочить из укрытия. Превозмогая себя, встаю к панораме, подползший подносчик досылает снаряд. Лязгнул замок. Выстрел. Откатившееся орудие сталкивает меня в ровик. Выбираюсь из ровика и вижу зловещую картину. Разрывы перекопали всю огневую позицию. Четвертое орудие опрокинуто. Снаряды разбросаны. Сквозь поднявшуюся пыль вижу убитых, раненые пытаются отползти с огневой позиции.
А командир с НП требует по телефону:
— Лисяк, правее 0.15, три снаряда — огонь! Почему не стреляет четвертое орудие?
Батарея продолжает стрельбу тремя орудиями. Стреляем уже несколько часов. Стволы накалились, краска пузырится на стволах. Масло перегрелось в откатном устройстве и пробивается через винты. Превышен предел нагрузки на стволы. Могут при выстреле взорваться. Старший на батарее лейтенант Лисюк докладывает комбату на НП. Тот долго молчит, потом неохотно произносит: „Отбой“.
Этот бой был первым в моей жизни, поэтому я его помню во всех деталях.
Подбирают убитых. Наибольшие потери среди подносчиков и бойцов боепитания, подвозивших снаряды. Они за отсутствием лопат не могли вырыть себе ровиков, прятались при обстреле за ящики или бежали с огневой, но их догоняли осколки от рвущихся снарядов. Это были преимущественно мобилизованные, и их фамилий я не знаю.
Странная установилась тишина, все почему-то предпочитали говорить шепотом.
Подъехала полевая кухня и встала недалеко в овражке. Посланный с кучей котелков за едой (термосов тогда еще не было) из любомльских Яшка Крамер, наполнив вермишелью все котелки, почти вылез из овражка, но его настиг случайный немец-? кий снаряд и разорвался у ноги. Яшку облепило горячей вермишелью, отбросило в сторону, но хоть бы один осколок задел его самого. Вот бывают же удивительные случаи на войне!
Комбат звонит с НП и говорит Лисяку: „Свертываю НП. Меняем огневые“. Лисяк командует: „Передки на батарею!“ Мы застыли в ожидании — куда поедем?
Вперед, значит, наши наступают. Назад, значит, отступают. Батарея построилась в походную колонну и выехала на дорогу.
Женщины угощают отступающих бойцов молоком.
Лисяк, ехавший в голове колонны, повернул направо. Вперед! Проехав несколько сотен метров, колонна остановилась. Лисяк с командирами орудий пошли осматривать место. Значит, ни вперед, ни назад, просто смена огневых позиций».
62-я стрелковая дивизия полковника М. П. Тимошенко боевые действия в течение 22 июня вела в основном на своем левом фланге, к северу от Устилуга. Положение дивизии осложнялось тем, что она вступила в бой в неполном составе: один ее полк (104-й) находился в корпусном резерве в районе Подгородно, Хоростков, а в 306-м стрелковом полку полковника Гавилевского в наличии оказалось только два батальона, так как один батальон был оставлен в Луцке для несения караульной службы.
Первым действительно неприятным сюрпризом для немцев стали действия 41-й стрелковой дивизии 6-й армии, находившейся южнее направления главного удара немецких войск. Части этого соединения под командованием генерал-майора Г. Н. Микушева совместно со сводными подразделениями пограничников на 8-километровом участке вторглись на территорию Германии (точнее, территорию оккупированной Германией Польши) на глубину более чем в 3 км. В журнале боевых действий группы армий «Юг» это объясняется следующим образом: «262-я п[ехотная] д[ивизия] оказалась подвержена „боязни противника“ и отступила. Восточное крыло корпуса, несомненно, находится в состоянии тяжелого кризиса. Это положение будет исправлено за счет того, что в течение ночи 296-я пехотная дивизия будет введена между боевыми порядками 24 и 262-й пехотных дивизий». Начальник штаба 17-й армии даже запросил переброску на помощь 295 и 24-й дивизиям 13-й танковой дивизии. С другой стороны, помимо успеха дивизии Г. Н. Микушева, в первый день была заложена и «ахиллесова пята» построения 6 армии. Для прикрытия правого фланга армии из района Жолкев на фронт Белз, Угнув была выдвинута 3-я кавалерийская дивизия. Согласно плану прикрытия кавалерийское соединение, не предназначенное в силу своей организационной структуры занимать статичный фронт обороны, должно было оборонять этот участок только до третьего дня мобилизации. Далее предполагалось, что 3-ю кавдивизию сменит 159-я стрелковая дивизия, «приняв его (участок обороны. — А. И.) от 3-й кав[алерийской] дивизии с 5 часов 3-го дня действий. Однако смены кавалерийской дивизии не произошло ни в первый день войны, ни в третий. Именно через ее фронт немцы впоследствии ввели в бой 9-й танковую дивизию. Но это произошло не 22 июня, а гораздо позже.
В первый же день началось и раздергивание механизированных соединений. Не зная масштабы немецкого наступления, командарм-6 И. Н. Музыченко бросил навстречу ему совершенно ничтожные силы. В середине дня штаб 6-й армии приказывает командиру 4-го механизированного корпуса выделить два батальона средних танков от 32-й танковой дивизии и один батальон мотопехоты для уничтожения противника в районе Радзехова.
Вот как описывает события начальник штаба 63-го танкового полка этой дивизии А. В. Егоров: „Развернувшись, колонна тронулась, по сути дела, в обратный путь. Тридцатьчетверка, в которой я оказался по приказу командира корпуса, шла за машиной Жеглова. В Т-34 я впервые. В разведбатальоне, которым командовал до прибытия в полк, таких машин еще не было. Внимательно присматриваюсь к экипажу, к тому, как ведут себя люди, как выполняют свои обязанности. Все идет, на мой взгляд, нормально. Сожалею об одном: водить этот танк, стрелять из него мне не довелось. А как это надо теперь!
Колонна продолжает марш. В танке жарко и пыльно — летний день вступает в свои права. Я сижу на днище машины, смотрю на лампочки, что непрерывно мигают на приборном щите, прислушиваюсь к шуму двигателя и трансмиссии, а мысли об одном — о предстоящем бое. На душе тревожно. Задача, поставленная нам, — недостаточно определенная. Указано лишь направление движения и пункт, из которого предстоит выбить противника. Кто впереди нас, с кем взаимодействовать в бою — неизвестно.
Пытаюсь мысленно представить положение на государственной границе. Я знал, что стосорокакилометровый участок от Крыстынополя до Радымно прикрывают два погранотряда, 41, 97, 159-я стрелковые и 3-я кавалерийская дивизии. Они должны быть впереди нас. Удалось ли им своевременно выйти на свои рубежи? Какую задачу выполняют сейчас? Может быть, кое-что выяснит начальник полковой разведки лейтенант Корж, которого мы выслали вперед? Как нужны сейчас хотя бы самые общие сведения о противнике… Механик-водитель сбавил скорость и резко затормозил.
— В чем дело? — кричу командиру экипажа.
— Воздух, — отвечает он.
Открываю люк. Дневной свет на мгновение ослепляет, но в ту же минуту замечаю, как далеко впереди, на дороге, на обочинах, поднимаются черные клубы дыма. Это взрывы бомб. Самолеты все ближе к нам. Остроносые, с немного приподнятыми крыльями, они нависли над танковой колонной, и один за другим сбрасывают свой страшный груз. Грохот, свист, огонь, дым…
Над машиной командира полка мелькнули флажки: „Вперед! За мной!“ Она круто разворачивается на месте, неуклюже переползает придорожную канаву и, набирая скорость, идет в сторону леса. Наш танк двигается следом. Я успел осмотреться. Вот справа пойма реки Шкло. Значит, мы западнее Яворова. На дороге горят транспортные машины, рвутся боеприпасы, неподвижно застыли несколько танков, поврежденные при бомбежке. Немецкие самолеты неторопливо разворачиваются, и снова вой, грохот…
На политзанятиях. Бойцы тылового подразделения знакомятся с речью Молотова.
Мы уже приближались к лесу, когда вдруг справа и слева от нас начали рваться снаряды. Машина командира полка резко увеличила скорость и вышла из-под обстрела. Я передал механику-водителю: следовать за Жегловым. Чтобы понять происходящее, открываю люк. Первое, что заметил, — группы наших пехотинцев. Неужели отступают?
Танк Жеглова остановился. Командир полка вышел из машины, подозвал одного из бойцов. Остановились и мы. Я услышал обрывок фразы: „…прорвались немецкие танки“.
— Где они? — спрашивает Жеглов.
— Там, у леса… Идут сюда…
К машине командира подкатывает запыленный броневик. Из него выпрыгивает лейтенант Корж и бежит к Жеглову.
Его танковый шлем расстегнут, слегка сдвинут на затылок. Лицо разгоряченное, озабоченное.
— Товарищ майор, — докладывает Корж, — взвод разведки захватил пленного.
— Что узнали? — нетерпеливо спрашивает Жеглов.
— Пленный из 68-й пехотной дивизии, захвачен в районе деревни Краковец.
— Что еще удалось узнать? — опять торопит Жеглов.
— Больше ничего, товарищ майор. На вопросы отвечать не хочет. Только и твердит: „русс капут“ и „хайль Гитлер“…
Жеглов стиснул зубы и, бросив взгляд в мою сторону, приказал:
— Пленного отправьте в штаб дивизии. О результатах допроса доложите потом. Что еще успели заметить разведчики в районе деревни Краковец?
— Продвигаются немцы, — замялся Корж. — Танки, артиллерия, пехота…
Впереди снова усилился артиллерийский огонь. Связываемся с командирами батальонов. Они докладывают: вступили в бой. Несколько снарядов разорвалось недалеко от нас. Один так близко, что меня обдало горячей волной. Как по команде, мы с Жегловым бросились к танкам. Наши машины двинулись вперед, к пойме реки Шкло. Беру у командира танка наушники, переключаю на себя, прислушиваюсь. Вот сквозь вой и грохот прорывается хриплый голос:
— Первый, первый, я второй…
Это майор Колхидашвили. Вызывает командира полка. Что сообщит он, какие вести долетят до нас? Треск в наушниках не прекращается. Скорей, скорей бы доложил о происходящем… Как томительны и долги секунды ожидания.
— Я второй, я второй, — продолжает Колхидашвили. — Батальон пехоты и пятнадцать танков противника прорвались к мосту у деревни Шкло… Веду бой…
Не выдержав, открываю люк, смотрю туда, откуда доносится близкая канонада. Это на левом фланге полка, как раз там, где находится батальон Колхидашвили. Один за другим снопы огня и дыма вырываются из пушки нашего танка. „Куда он стреляет?“ — мелькнула тревожная мысль. Ведь противника пока не видно, а боекомплект у танка не столь велик — 100 артиллерийских снарядов и 3600 пулеметных патронов.
— Куда стреляете? — кричу наводчику.
— В сторону фашистов, — отвечает он.
— А цель видите?
— Нет…
— Почему же спешите? У артиллеристов есть правило: не вижу — не стреляю. Так надо и нам…
Водитель прибавил газ, и вскоре мы оказались на месте только что разыгравшегося первого встречного боя с врагом, который принял батальон майора Щеглова. На поле застыли три немецких танка. Они еще не успели сгореть, и багровое пламя вырывается у них из башен и люков. Ползет в сторону густой дым, рвутся боеприпасы. Слева от дороги на Краковец в болотистой пойме застряли пять наших танков. Три из них продолжают вести огонь, у двух хлопочут танкисты, прилаживая к гусеницам бревна для самовытаскивания.
По башне одной из тридцатьчетверок скользнул немецкий снаряд, высек сноп искр и с воем пронесся над нами. За рекой вновь слышатся выстрелы, и в нашем расположении беспорядочно грохочут взрывы.
Как же проходил этот первый бой? Начался он так. Захватив мост через реку Шкло у деревни Краковец, вражеские танки двинулись на позиции, которые успела занять здесь наша пехота. В этот момент сюда подошла рота старшего лейтенанта Бесчетнова.
Первую вражескую атаку рота отбила, но это далось нелегко: три наших танка вышли из строя, был тяжело ранен командир батальона майор Щеглов. В командование батальоном вступил Бесчетнов. Он попытался установить связь с другими батальонами — не получилось. А впереди уже слышался тяжелый рокот танковых двигателей — в долину реки Шкло спускались еще десять гитлеровских танков. Тогда Бесчетнов подал команду:
— Всем! Стой! С места огонь!
Стреляя на ходу, немецкие танки устремились прямо на позиции роты Бесчетнова. Приблизительно с пятиста метров они были встречены дружным огнем. Первый вражеский танк подбил лейтенант И. Д. Рощин, второй поджег экипаж командира роты, вскоре с разорванной гусеницей завертелась на месте и третья фашистская машина. Не помогла немцам и авиация, неожиданно налетевшая на боевой порядок батальона. Оставив на поле боя несколько подбитых и сожженных танков, гитлеровцы отошли…
— Быстрее вытаскивайте застрявшие машины, — приказал я Бесчетнову. — Немцы могут повторить атаку.
От командира полка я отстал при подходе к реке Шкло и сейчас не знал, где он, какое решение принял, когда два наших батальона встретились с врагом. Брала обида, что, выполняя приказ командира корпуса, я по существу оказался в роли рядового танкиста, оторвался от штаба полка, не имел связи со штабом дивизии. Знал лишь то, что видел сам и что услышал от командира роты старшего лейтенанта Бесчетнова.
Попытался найти в эфире радиостанцию Жеглова. Она не отвечала. К счастью, удалось связаться со вторым батальоном. Вступив с ходу в бой, он отбросил немецкую пехоту и танки. Колхидашвили повел роты вперед, но, встретив сильный огонь вражеской артиллерии и танков, вынужден был остановиться. Две роты первого батальона были где-то на левом фланге. Приказал старшему лейтенанту Бесчетнову установить с ними связь. Третий батальон, свернув с дороги, над которой то и дело кружили вражеские самолеты, остановился недалеко в лесу и ждал приказа. Снова и снова бросаю в эфир:
— Первый, первый, отвечай!
В наушниках только треск и далекий перестук морзянки. Казалось, еще секунда, и через этот шум прорвется знакомый голос Жеглова. Как нужны сейчас его слово, приказ! Он должен решить: что делать батальонам, столкнувшимся с врагом и уже понесшим первые потери. Это надо решать немедленно, иначе заминка, бездействие лишит нас даже надежды на успех.
Жеглов не отвечал. Где он, что с ним? Может, уже в штабе и на чем свет ругает меня, что без надобности застрял в батальоне и не выполняю своих прямых обязанностей? Быстрее туда! Пока немцы откатились, нарвавшись на огонь наших танкистов, надо успеть многое: доложить штабу дивизии обстановку, прямо сказать, что впереди нас никаких частей нет. А самое главное — выяснить, какую задачу выполнять полку в дальнейшем. Может быть, такие указания уже поступили в штаб полка, а я теряю время и ничего не делаю для их выполнения. За пять часов марша мы сожгли немало горючего, встретились с врагом и израсходовали часть боекомплекта. Надо позаботиться и об обеспечении танкистов всем необходимым. Но где тылы?
Войска из тыловых районов выдвигаются навстречу агрессору.
Штаб полка я нашел на опушке рощи. Под соснами стоял штабной автобус, недалеко от него — радиостанция. Штаб уже развернул работу: у телефонного узла хлопотали связисты, на посту стояли часовые. Время от времени они настороженно посматривали вверх, когда слышался гул немецких самолетов. Что ж, война — это опасность, и люди не сразу свыкаются с ней. Недалеко от машин бойцы успели вырыть небольшие окопчики, как учили их в мирное время.
Из штабного автобуса выпрыгнул заместитель начальника штаба капитан А. С. Кривошеее. Тонкие черные брови насуплены, лицо осунулось. Он хотел доложить мне по-уставному, но рука не дотянулась до головного убора и, опустив ее, капитан упавшим голосом произнес:
— Погиб командир полка…
Сердце похолодело. Я смотрел на Кривошеева, еще не вполне веря в случившееся. Неужели нет больше Жеглова? Снял танковый шлем, не находя слов выразить свое горе. А капитан Кривошеев, не дожидаясь моего ответа на первую тяжелую весть, добавил:
— Тяжело ранен комбат первого Щеглов…
— Товарищ капитан, вас к телефону, — крикнул связист из автобуса.
Звонил командир дивизии полковник Пушкин. Сухо поздоровавшись, строго спросил:
— Что же это вы командира полка не уберегли? Первый бой — и такая потеря…
— Мы же не знали, что немцы прорвались через оборону частей прикрытия, — ответил я после небольшой паузы. — Считали, что впереди нас пехота…
— Учитесь, учитесь воевать с первого боя, — не то мне, не то всем сказал Пушкин… — Командиром полка решено назначить вас, начальником штаба — капитана Кривошеева.
Ефим Григорьевич немного помолчал, видимо, давал время понять ответственность, которую возлагал на меня, а затем добавил:
— Не теряйте ни минуты. Берите полк в руки. Это война. За промедление она наказывает… Как оцениваете обстановку сейчас?
Я сообщил, что мне было известно. Доклад явно не удовлетворил Пушкина.
— Для грамотного боя этого мало, — заметил он. — Разберитесь в обстановке по-настоящему и доложите. Постарайтесь успеть, пока противник не возобновил активность.
На этом наш разговор закончился. Надо было действовать, напрягать все силы, всю волю, выяснить все необходимое, чтобы вести бой не вслепую, а наверняка. Мы, только что назначенные командир полка и начальник штаба, решили направить три разведывательных дозора в направлении деревень Нагачев, Свиданица, Краковец с задачей установить силы немцев. Помощника начальника штаба старшего лейтенанта Сизова я послал разыскивать штабы общевойсковых частей, прикрывавших границу. Помощник по технической части военный инженер 3-го ранга Ф. Л. Бялоцкий отправился с эвакосредствами вытаскивать танки, застрявшие в пойме реки Шкло. Начальник медслужбы полка военврач 3-го ранга Н. М. Дмитриев развернул полковой медицинский пункт, военфельдшер Г. С. Королев стал разыскивать раненых.
Мой скромный боевой опыт подсказывал, что в сложившейся ситуации лучше всего самому побывать в батальонах и ротах, поближе присмотреться к людям, посоветоваться с ними. Ведь, кроме работников штаба, меня пока никто не знал. Даже с командирами батальонов я не успел познакомиться. Одного из них уже нет в строю. Да и с командирами рот и взводов очень важно поговорить. Пусть накоротке, но и это поможет понять, почувствовать, что сейчас происходит в душах людей, на кого можно больше всего положиться в трудную минуту…
Вместе с заместителем командира полка по политической части старшим политруком Михаилом Карповичем Булгаковым направляемся в батальоны. Сначала во второй — к Колхидашвили. Об этом командире я уже слышал немало добрых слов: хорошо знает дело, требователен, справедлив, подчиненные относятся к нему с большим уважением.
Заметив на опушке леса замаскированные танки, останавливаю машину. Дальше идем пешком. Экипажи, видимо, только закончили маскировку и продолжают хлопотать около машин. Жарко. Раскалились броня, гусеницы. По лицам людей стекают струйки пота, а в глазах один вопрос: скоро ли в бой?
Знакомлюсь с комбатом. Коренастый, смуглолицый, небольшие черные усики, тяжелые сильные руки. Настоящий танкист. Вместе идем по лесу. Колхидашвили говорит с заметным грузинским акцентом. Докладывает обо всем кратко, но толково. Батальон расположен в линию ротных колонн. Сигнал атаки, и они без задержки развернутся, двинутся вперед.
— Впереди боевое охранение. Это оно ведет огневой бой, — кивнул Колхидашвили в ту сторону, откуда иногда доносились выстрелы.
Идем туда. Около танка, занявшего позицию на опушке сосняка, останавливаемся. В ту же минуту из башенного люка появляется голова танкиста. Привычным движением он поправляет шлемофон, легко подтягивается на руках, выбрасывает тело на броню, спрыгивает на землю. Широким уверенным шагом подходит к нам, докладывает:
— Лейтенант Струк. Экипаж находится в боевом охранении. Сектор огня: справа включительно — дорога, слева — деревня.
Сразу узнаю лейтенанта. Это он вчера был дежурным по полку и сопровождал меня по расположению части. Нелегко ему — прямо с дежурства в бой. Вторые сутки не смыкает глаз, а держится так, будто вовсе не было трудного марша, первой в жизни бомбежки, не условного, как на полигоне, а настоящего вражеского огня. „Такие люди не дрогнут“, — подумалось мне.
— Внимательно следите за опушкой леса юго-западнее деревни Краковец, — уточняет задачу Колхидашвили.
— Мы следим, — ответил Струк. — Там подозрительное движение. Заметил подход танков. Пять машин. Только дистанция до них велика, — с сожалением сказал он.
В этих словах я уловил недоумение и даже недовольство: вот, мол, стоим и не атакуем врага, хотя он, лейтенант, считает, что момент для удара очень подходящий. Смотрю на его танк. На башне три вмятины. Значит, боевое крещение экипажа состоялось. По вмятинам определяю калибр орудий: 37 и 50 миллиметров. Они у немцев находятся на вооружении в пехотных полках, а также на танках T-III и T-IV. Тут же мелькнула мысль: через командиров и политработников довести до экипажей, что нашей тридцатьчетверке, тем более KB, огонь таких орудий не страшен. Ведь у Т-34 лобовая и бортовая броня 45 миллиметров, а считается, что снаряд пробивает броню толщиной, равной своему калибру. Значит, с немецкими танками можно уверенно вести бой на средних дистанциях.
Беседы с командирами рот, взводов, экипажей ободрили меня. Я увидел и почувствовал, что внезапное нападение врага, первый бой с ним не вызвали у людей пагубной растерянности. Они были полны решимости драться с гитлеровскими захватчиками, разгромить их, с честью выполнить свой воинский долг.
Тяжелая артиллерия ведет огонь по врагу.
Правда, первая попытка наших танкистов отбросить врага с советской земли не увенчалась успехом, но нам все же удалось остановить его продвижение. В стороне деревни Краковец, где час-полтора назад вспыхнул короткий, но ожесточенный бой, клубился дым, слышалась редкая перестрелка. Я понимал, что в любую минуту бой мог вспыхнуть с новой силой. Вместе с майором Колхидашвили мы определили танкоопасные направления, условились, как будут действовать его роты в случае атаки или контратаки.
Из батальона возвратился на командный пункт полка. День клонился к вечеру. На небе, как и с утра, ни облачка. Немецкая авиация двумя группами по 30–50 самолетов прошла севернее нашего расположения в направлении Каменки-Бугской. Появились несколько наших истребителей. Завязался воздушный бой — первый, который мне довелось увидеть в этой войне. Я знал, что в районе Львова нашей авиации было немало. Что же мешало ей оказывать более активную помощь наземным войскам? Это стало ясно позднее. Дело в том, что вблизи аэродромов не было жилья для летчиков, и они ежедневно пригородными поездами уезжали на квартиры во Львов. У боевых машин оставались только дежурные. Так было и вечером 21 июня. На рассвете 22 июня гитлеровские бомбардировщики обрушили сильные удары на пригородные аэродромы, а вскоре подавили и зенитные средства. В результате наша истребительная авиация в первый же час войны понесла большие потери, и вражеские самолеты в большинстве случаев безнаказанно действовали над полем боя…
На командном пункте напряженные деловые хлопоты. Начальнику штаба капитану Кривошееву удалось получить общие данные о положении на границе и о противнике. Он докладывает, что в районе Равы-Русской ведет ожесточенный бой 41-я стрелковая дивизия.
— В районе местечка Немиров и деревни Краковец немецкие части двумя группами прорвались через границу и, потеснив 159-ю и 97-ю стрелковые дивизии, продвинулись в глубь нашей терри-тории на десять километров, — закончил он.
Телефонный звонок. Меня и заместителя по политической части старшего политрука Булгакова вызывает командир дивизии. Только наша „эмка“ выбралась из леса, как сразу же влилась в поток беженцев. На стареньких машинах и велосипедах, на повозках и пешком, наспех одетые, запыленные мужчины, женщины, дети, выбиваясь из сил, спешили уйти подальше от беды, которая, как им казалось, катилась за ними следом.
Останавливаю машину, пытаюсь расспросить беженцев, видели ли они немцев, какие их войска вступили в пограничные села и местечки, но ясного ответа ни от кого не слышу. Все, как в горячке, твердят одно и то же: „герман идет“, „у германа страшная сила“, „у германа танки, литаки“…
Передовой командный пункт дивизии разместился на опушке Яновского леса. Часовой показал, где находится полковник Пушкин, и я быстро нашел его. Расстелив на плащ-палатке карту, комдив разговаривал по телефону. Я прислушался: на другом конце провода командир корпуса. Пушкин, обладавший редкой выдержкой, заметно нервничал.
— Да, я считаю так, — упорно возражал он. Пауза.
— Мы бесцельно тратим время, горючее, моточасы, — продолжает он отстаивать свое мнение.
Снова пауза. Вижу, как у Пушкина сходятся брови, пульсируют желваки на щеках. Таким взволнованным я его еще не видел.
Немецкие пехотинцы ждут, пока штурмовые орудия расчистят им дорогу.
— Представление о положении противника мы имеем. Потому и считаю, что обе дивизии (он имел в виду 8-ю танковую и нашу 32-ю) надо сосредоточить в одном районе и нанести мощный удар…
Еще пауза, и Пушкин, сказав „Есть!“, резко положил трубку. Видимо, командир корпуса не согласился с его доводами и отдал категорический приказ, который придется выполнять.
Размышляя о первых днях войны, я часто вспоминаю этот разговор, во время которого оказался случайно. Пушкин был опытным командиром, хорошо знал особенности применения своего рода войск. Командир корпуса, всего полгода назад командовавший стрелковой дивизией, отверг его смелый замысел. Я и поныне считаю, что это была серьезная ошибка. В первый же день войны комкор распылил ударные силы соединения по фронту свыше 100 километров (от Яворова до местечка Великие Мосты). В результате управление частями нередко нарушалось, они были вынуждены вести тяжелые бои самостоятельно. Не всегда удавалось наладить и взаимодействие со стрелковыми частями, мы действовали без поддержки артиллерии и авиации…
— Садитесь, товарищ Егоров, — устало произнес Пушкин в ответ на мое приветствие и указал место на плащ-палатке рядом с собой. — Первый экзамен ваши танкисты выдержали. Непростительно, что командира полка потеряли… Первым батальоном будет командовать выпускник академии бронетанковых войск майор Дорожков.
Он только что прибыл к нам. Дорожкова захватите с собой, и прямо в батальон. Командир он подготовленный.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.