Глава четырнадцатая Выход на финишную прямую

Глава четырнадцатая

Выход на финишную прямую

Степень доверия к учёным

В 1947 году Указом Президиума Верховного Совета в СССР была отменена смертная казнь. Но разработка оружия, несущего смерть живому и полное уничтожение неживому, продолжалось неослабевающими темпами. Мало этого, кремлёвское руководство решило, что пора об успехах советской ядерной физики сообщить всему человечеству.

И 6 ноября 1947 года министр иностранных дел Союза ССР Вячеслав Михайлович Молотов, делая доклад на торжественном заседании в честь 30-летия Октябрьской революции, неожиданно заявил, что для Советского Союза секрета атомной бомбы «давно уже не существует».

Мировая общественность восприняла это сообщение как очередной блеф большевиков, стремящихся запугать «империалистические» державы.

Советские физики восприняли слова Молотова с большим недоумением. Но им объяснили, что министр иностранных дел поступил именно так для того, чтобы дать понять загнивающему Западу, что и Советский Союз тоже не лыком шит.

Объяснение звучало не очень убедительно, поскольку все, кому было известно истинное положение вещей, прекрасно понимали, что мало знать секрет атомного оружия. Надо ещё уметь его изготовить! А как раз в этом деле у советских «бомбоделов» прогресса не было. Они завязли в разного рода драматичных «неувязках».

Пока учёные искали причины сбоев и пути их устранения, приставленные к физикам «уполномоченные» тоже не дремали. В ту пору все неудачи страны Советов приписывать проискам её бесчисленных врагов. Поэтому, не мудрствуя лукаво, «уполномоченные» чекисты тотчас принялись искать «диверсантов» и «вредителей».

Вот письмо, написанное 14 апреля 1948 года и направленное в министерство госбезопасности. Автор послания — А.Н. Бабкин, уже знакомый нам уполномоченный Совмина при Институте физических проблем АН СССР. Будучи послан изучить личные дела сотрудников Института химической физики (того самого, где директором был академик Семёнов), чекистский генерал сразу же обнаружил компромат, о котором и сообщал по начальству:

«Согласно полученным указаниям нами была произведена проверка… личных дел сотрудников, привлечённых к выполнению специальных работ по тематике Первого главного управления.

При проверке выявилась засорённость и концентрация большого количества лиц, скомпрометированных в политическом отношении.

Ниже приводится список таких лиц..

…11. Зельдович Яков Борисович — 1914 г. рождения, начальник теоретического отдела. Родители его матери и сестра матери живут в Париже. Сестра отца, Фрумкина В.Н., в 1906 г. арестована В настоящее время Зельдович категорически отказался работать в институте и добился зачисления в штат лаборатории Ю. Харитона..

Кроме перечисленных лиц.<…> в институте работает заведующим лаборатории Лейпунский Овсей Ильич, имеющий в Америке родных — отца Брат Лейпунского был арестован органами в НКВД, <…> — быв. активный троцкист, осуждённый в 1936 году и прибывший из заключения в 1943 году.

Сообщая Вам об этом, прошу поручить ещё раз проверить эти материалы и решить, не была ли допущена ошибка в части разрешения привлечения к специальным работам указанных лиц».

Что можно сказать об этом эмгебешном «сигнале»? Прежде всего, то, что те, кого «уполномочили» следить за кадровой чистотой советского Атомного проекта, свой хлеб даром не ели. Изо дня в день они проверяли, проверяли и перепроверяли вновь! Всех и каждого.

Овсей Лейпунский, упомянутый в письме генерала Бабкина, был родным братом академика Александра Лейпунского, который, как мы помним, был зачислен в штат МВД. Но даже родство с человеком, лично известным Берии, не спасало от подозрений.

Да что Лейпунский! Даже к Курчатову не было полного доверия!

Создавая Бюро № 2 во главе с кадровым чекистом Павлом Судоплатовым, Лаврентий Павлович думал не только о том, чтобы наладить бесперебойное снабжение советских ядерщиков заокеанскими атомными секретами. Берия смотрел далеко вперёд и коллектив Бюро превратил в команду дублёров. То есть тех, кто был способен заменить Курчатова со товарищи в случае, если у них что-то вдруг не получится. Ведь даже «номер» лубянского бюро совпадал с номером курчатовской лаборатории!

Одним из кандидатов на пост «теневого» начальника атомной лаборатории был доктор физико-математических наук профессор Яков Петрович Терлецкий.

Физикам-дублёрам, готовым в любую минуту заменить не оправдавших доверия коллег, конечно же, не подобало смотреть на Курчатова и его сотрудников через розовые очки. И Яков Терлецкий впоследствии не упускал случая заявить, что во главе Лабораторию № 2 стояла группа ленинградцев-физтеховцев, которые шли…

«… в основном по проторенным путям, повторяя американские и западноевропейские достижения, игнорируя развитие собственных оригинальных научных направлений».

Как совпадают эти слова с той оценкой, что была высказана в 1938 году Петром Леонидовичем Капицей! Обращаясь к Курчатову и Алиханову, он сказал тогда, что главным недостатком спроектированного ими циклотрона является отсутствие оригинальности и слепое следование зарубежным аналогам.

И вот спустя восемь лет члены «теневой» эмгебешной команды не только пришли к точно такому же выводу, но и обнаружили в поведении Курчатова новые неожиданные черты. По их наблюдениям, главный советский атомщик относился к материалам, добытым советской разведкой, до удивления странно. Аркадий Никифорович Рылов, один из сотрудников Бюро № 2, в своих воспоминаниях приводил любопытный эпизод:

«Вот, например, такая ситуация. Курчатов говорит Зельдовичу:

— Яков Борисович, нужно вот это просчитать. Результат должен быть близок к этой цифре с таким разбросом…

На следующем семинаре Зельдович докладывал о полученном результате, и все поражались «интуиции» и глубине научного «предвидения» Курчатова. Надо сказать, что ни «интуиции», ни «предвидения» такого масштаба у него до появления разведданных почему-то не было. Хотя талант организатора у него был потрясающий».

«Дублёры» курчатовской Лаборатории весьма болезненно относились к тому, с каким, как им казалось, пренебрежением главный советский атомщик оценивал сведения, приходившие из-за рубежа. Аркадий Рылов писал:

«… в апреле 46-го Курчатов на заседании НТС дал оценку деятельности Бюро № 2. За две-три минуты перечислив заслуги Бюро, Игорь Васильевич в конце сказал такое, отчего я чуть не свалился со стула:

— Товарищи! Материалы Бюро № 2 нашим исследованиям не противоречат!

Даже Ванников подпрыгнул:

— И только?».

Годы спустя Яков Терлецкий опубликовал и вовсе «антикурча-товское» замечание:

«Теоретики поражались невероятной интуиции Курчатова, который, не будучи теоретиком, точно „предсказывал“ им окончательный результат. Это вряд ли вызовет восторг у тех, кто вслед за Игорем Николаевичем Головиным создал наивный миф о сверхгениальном физике, якобы определявшем все основные направления атомной проблемы и соединившем в своём лице гений Ферми, таланты Бете, Сциларда, Оппенгеймера и многих других… Миф о сверхгениальности Курчатова, несомненно, выгоден тем, кто, зачисляя себя в его ученики или последователи, переносит на себя сияние его славы».

Сам создатель «мифа» о «гениальном» Курчатове и один из ближайших его сподвижников, физик Игорь Головин, впоследствии будет вынужден признать:

«Мы тогда не знали, что Курчатов читает разведданные, и очень удивлялись его необычайным предвидениям. Так, например, он на семинарах буквально подталкивал теоретиков к расчётам гетерогенного реактора, Выходило, что он знал ответы на многие вопросы, которые ещё и не возникали пока…».