Метод взрыва во внутрь

Метод взрыва во внутрь

В начале апреля 1945 года физик-ядерщик Лео Сцилард вновь навестил Альберта Эйнштейна. О цели своего визита он впоследствии рассказал так:

«Мы перестали беспокоиться о том, что немцы могут сделать с нами, мы стали беспокоиться о том, что правительство США может сделать с другими странами».

И Эйнштейну было привезено ещё одно письмо, адресованное Рузвельту. На этот раз великий учёный обращался к президенту великой державы с просьбой не допустить ядерной бомбардировки Японии.

А советские разведчики в этот момент добыли очередной секретный отчёт Лос-Аламосской лаборатории. Ознакомившись с ним, 7 апреля 1945 года Курчатов написал отзыв:

«Материалы большой ценности…

Исключительно важны… данные по спонтанному делению тяжёлых ядер…

Было бы важно получить дополнительные сведения по этим вопросам.

…было бы исключительно важно получить хотя бы самые общие сведения об опытах по размножению нейтронов.

Было бы важно выяснить:

1) на какие ионы диссоциирует UCI-4 при ионизации его электронами,

2) каковы геометрические характеристики используемого для разделения прибора (форма, размеры — высота, длина),

3) не впускается ли в основной прибор какой-либо лёгкий газ,

4) каковы траектории частиц в приборе…».

Через четыре года, когда будет взорвана первая советская атомная бомба, а команду создавших её ядерщиков представят к высоким правительственным наградам, никто почему-то не вспомнит о тех, кто помогал нашим физикам создавать это грозное оружие. О тех, кто придумывал «форму и размеры» многочисленных «приборов», кто проводил «опыты по размножению нейтронов» и уточнял «траектории частиц в приборе».

Советских разведчиков у нас забудут, а первооткрывателями и творцами советского ядерного щита (или ядерного меча, что, в общем-то, почти одно и то же) будут называть лишь Игоря Курчатова и его соратников.

Правда, по поводу заграничных атомных секретов, так лихо «стянутых» советской разведкой, наши физики долго будут шутить, называя своё ураново-плутониевое детище «цельнотянутым».

Но вернёмся к курчатовскому отчёту от 7 апреля 1945 года. В нём есть одно любопытное место, на которое стоит обратить внимание. Рецензируя метод приведения бомбы в действие при помощи «взрыва внутрь» Курчатов писал:

«Всё это очень ценный материал… В этом разделе материала разработаны важные вопросы техники эксперимента с взрывчатыми веществами и оптики взрывных явлений.

Ввиду того, что исследования по этому методу у нас ещё совсем не продвинулись вперёд, сейчас невозможно сформулировать в этой области вопросов, требующих дополнительного освещения. Это можно сделать позднее, после серьёзного анализа рассматриваемого материала.

Я бы считал необходимым показать соответствующий текст (от стр. 6 до конца, за исключением стр. 22) проф. Ю.Б. Харитону».

Однако кто-то по каким-то причинам всё-таки вновь не допустил Юлия Борисовича к ознакомлению с разведданными. 30 апреля 1945 года Курчатов направил заместителю начальника 1-го Управления НКГБ СССР Гайку Бадаловичу Овакимяну «сов. секретную» записку:

«При препроводительной от 6 апреля 1945 года направлен исключительно важный материал по «implosion»-методу.

Ввиду того, что этот материал специфичен, я прошу Вашего разрешения допустить к работе по его переводу проф. Ю.Б.Харитона (от 2-й половины стр. 2 до конца, за исключением стр. 22).

Проф. Ю.Б. Харитон занимается в Лаборатории конструкцией урановой бомбы и является одним из крупнейших учёных нашей страны по взрывным явлениям.

До настоящего времени он не был ознакомлен с материалами, даже в русском тексте, и только я устно сообщал ему о вероятностях самопроизвольного деления урана-235 и урана-238 и об общих основаниях «implosion»-метода».

Эти слова могут служить ещё одним неопровержимым доказательством того, что информацию, получаемую по каналам разведки, Курчатов тщательно скрывал. Даже будущий главный конструктор советской атомной бомбы находился в неведении относительно главнейших её секретов!

В конце концов, Юлий Харитон с рождённой за океаном «имплозией», конечно же, ознакомился, и ему было поручено проверить этот заграничный метод в наших, советских, условиях.

Но легко сказать — «проверить»! А как?

Пришлось обратиться к старому сослуживцу, сотруднику московского НИИ-6 Николаю Александровичу Терлецкому. Тот о советском Атомном проекте и слыхом не слыхивал, поэтому задание, полученное от Харитона, звучало для него необычно и странно:

«… сделать так, чтобы на сферическом заряде осуществлялось инициирование одновременно в тридцати двух равномерно распложенных точках. Зачем, для чего — не сказал.

Немало помучавшисъ, с заданием справился. Рассчитал. Изготовили две модели этого заряда Установили 32 капсюля-детонатора.

Пошли испытывать один из зарядов на полигонное поле НИИ-6. Установили заряд на подставке, а сами — за угол кирпичного строения: наблюдать за подрывом.

Подорвали. Возвращаемся на место: подставка разлетелась, а в земле — никакой воронки. Лишь трава вокруг примята. Странно, что же это такое и для чего: вся энергия идёт вовнутрь?».

Ответ на этот вопрос Николай Терлецкий смог получить не очень скоро.

Между тем, война подходила к концу.

Работы по проектированию промышленного уран-графитового котла тоже завершились. Владимир Меркин вспоминал:

«В один из ранних майских дней 1945 года — помнится, это был изумительный солнечный воскресный день — я вошёл в кабинет к Игорю Васильевичу и торжественно развернул перед ним схематический чертёж уран-графитового реактора, охлаждаемого обычной водой. Чертёж на большом листе ватмана был любовно раскрашен Зинаидой Константиновной

Петровой, молодой чертёжницей нашего сектора, и выглядел очень симпатично. На ватмане, внизу, под таблицей с основными данными, виднелась ставшая впоследствии исторической лаконичная надпись: «Аппарат А»».

Итак, проект был готов. Для его воплощения в жизнь требовалось совсем немного — всего лишь сотня-другая килограммов металлического урана.