На первой полосе «Правды»

На первой полосе «Правды»

12 декабря, в 20:30, Сталин принял в Кремле Жукова. Тот нарисовал Верховному картину разгрома немцев. В 22 часа успокоившийся вождь позвонил на московское радио и велел дать в эфир заранее приготовленный текст сообщения о провале немецкого плана окружения и взятия Москвы, из которого советские граждане узнали, что «6 декабря 1941 г. войска нашего Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери». На следующий день первую полосу «Правды» украсил портрет Жукова, в четыре раза больший по размеру, чем окружавшие его портреты командующих армиями, в том числе портреты Рокоссовского, Лелюшенко, Кузнецова, Белова и Голикова. Из общественных зданий и с предприятий убирали заряды взрывчатки.

13 – 15 декабря две фланговые группировки Жукова продолжали наступление. 1-я ударная армия освободила Солнечногорск, потом окружила Клин, который был освобожден 15-го. Через несколько дней Сталин организовал для британского министра иностранных дел Энтони Идена поездку в город и на поля сражений; он хотел показать союзникам реальность своей победы. В своих мемуарах Иден признаётся, что почувствовал жалость к страданиям немецких пленных – в армии его величества к такому не привыкли. Вечером 15 декабря Жуков отдал всем соединениям Западного фронта приказ вести «безостановочное преследование противника». На северном фланге 2-й гвардейский кавалерийский корпус Доватора и 1-я гвардейская танковая бригада Катукова заставили немцев очистить Истру. 16-го Конев освободил Калинин, тогда как на юге Белов и Голиков вышли к Плавску, пройдя за десять дней 130 км. Первый этап контрнаступления завершился: два танковых щупальца, обхватывавшие Москву, отрублены, немцы потеряли 10 000 человек убитыми, десятки тысяч грузовиков, тысячи бронетранспортеров, танков и орудий. Гёпнер, получивший командование соединенными III и IV танковыми группами, нашел в снегу листовку, сброшенную с советского самолета. В ней он прочитал: «Хвастливый план окружения и взятия Москвы провалился с треском. Немцы здесь явным образом потерпели поражение. Немцы жалуются на зиму и утверждают, что зима помешала им осуществить план занятия Москвы. […] Но просчет в немецких планах никак уж нельзя объяснить зимними условиями кампании. Не зима тут виновата, а органический дефект в работе германского командования в области планирования войны». Немецкий генерал отправил листовку в письме своей жене и мрачно прокомментировал: «Прилагаемая русская листовка верно отражает события»[535].

Жуков убедился, что IV армия фон Клюге, обороняющаяся в центре, крепко удерживает свои позиции от Наро-Фоминска до Кубинки всего в 70 км от Москвы. Он не потерял хладнокровия, верно оценив, что связка пехота – артиллерия опасней танков, не способных двигаться. Лобовая атака противника в этих условиях стоила бы слишком дорого. Поэтому он приказал своим флангам идти вперед, чтобы заставить Клюге отступить под угрозой окружения. Свой левый фланг он заставил повернуть на северо-запад, то есть выйти в тылы Клюге. Корпус Белова, 10-я и 50-я армии прошли за пятнадцать дней еще 140 км, освободив Плавск и Калугу и выйдя на окраины Сухиничей. Правый фланг жуковского фронта демонстрировал более скромные успехи, продвинувшись вперед на 40–50 км. Был освобожден Волоколамск.

Для усиления Калининского фронта Конева Сталин передал ему 30-ю армию, а 24 декабря, по просьбе Тимошенко, жаловавшегося, что ему приходился контролировать слишком крупные силы, вновь образовал Брянский фронт (61, 3 и 13-я армии). В центре Жуков топтался на месте. Там шла позиционная борьба, стоившая больших потерь в живой силе. Прорвав неприятельскую оборону, 33-я армия освободила Наро-Фоминск, продвинулась вперед на 20 км и 31 октября вошла в Малоярославец. За этим последовали двое суток боев с XCVIII немецкой дивизией, переходивших в рукопашные схватки. Город превратился в один огромный костер. Пленных не брали. Раненых добивали на месте. 2 января город был освобожден. XCVIII дивизия сумела отступить, но какой ценой! В 289-м пехотном полку, в котором 15 ноября было 2000 человек, осталось всего 120. Через три дня Жукова вызвали в Москву на важное заседание Ставки, которое завершило собственно битву за Москву.

В тот день, 5 января, Жуков мог уже в полной мере оценить размах выигранного им сражения. Он спас Москву и лишил Гитлера всякой надежды на быструю победу. Его действия начиная с 10 октября были решающими. Он за две недели сумел восстановить фронт, три недели изматывал противника оборонительными боями, выжидая, когда тот выдохнется. Он сумел обнаружить слабое место неприятеля: две танковые группы, понесшие большие потери в непрерывных шестимесячных боях, часто имевшие в наличии лишь четверть положенных по штату людей и техники, находившиеся в сильной зависимости от качества дорог и русской зимы, к которой техника не была приспособлена. Однажды Симонов задал ему вопрос: был ли у немцев в 1941 году шанс взять Москву? Да, честно ответил он, был. «Для того чтобы выиграть сражение, им нужно было еще иметь там, на направлении главного удара, во втором эшелоне дивизий 10–12, то есть нужно было иметь там с самого начала не 27, а 40 дивизий. Вот тогда они могли бы прорваться к Москве. Но у них этого не было. Они уже истратили все, что у них было, потому что не рассчитали силу нашего сопротивления»[536].

Как мы уже знаем, 13 декабря фотография Жукова была напечатана на первой полосе советских газет. Его показывали в кинохронике. В январе о нем заговорила западная пресса. London Illustrated News поместили его фото на обложку. Его имя до сих пор не знали, но теперь оно получило известность не только в лагере союзников, но и у немцев. Так, полковник Ганс Мейер-Велькер, начальник штаба CCLI дивизии, в письме семье, отправленном 6 января, написал: «Жуков, преемник Тимошенко, осуществляет операции, которыми я не могу не восхищаться. Я слежу за переменами в русской армии со все возрастающим удивлением. Есть и другие причины, чтобы я почувствовал к ним уважение. Время от времени на мой стол попадали важные карты, донесения и приказы русских офицеров. Я даже признаю за ними некоторую личную культуру. Мне часто попадались бумаги, написанные четким и аккуратным почерком. Содержание также показывает, что мы имеем дело не с дикарями»[537]. В феврале, во время немецкого отступления, Гёпнер расскажет случайно встреченному другу, что думает о советском военачальнике: «Гёпнер описывал тогда Жукова как необычайно способного полководца. Сегодня мы знаем, насколько Гёпнер был прав»[538]. Замечание довольно рискованное: Геббельс запрещал выказывать малейшее профессиональное уважение советским военным руководителям как публично, так и в частных разговорах и письмах. Это мстительное чувство немецкие генералы передадут после войны своим новым американским союзникам: советская армия не имеет достойных вождей и побеждает только числом.

В битве за Москву в Красной армии родился «жуковский миф»: там, где он появляется, победа обеспечена. Рассказывая о событиях 1942 года, мы покажем, что реальность не всегда совпадала с этим идеализированным взглядом на него.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.