Отеческая забота, или Бахаракская «резня»

Отеческая забота, или Бахаракская «резня»

Кинжал хорош для того, у кого он есть, и плох для того, у кого его не окажется в нужную минуту.

«Белое солнце пустыни»

В батальоне царил ужас. Весть о прибытии комиссии во главе с замкомандира полка для проведения очередной проверки разлетелась мгновенно, не успел связист, принявший радио из полка, доставить сообщение комбату.

И хотя для до назначенной даты оставалось три дня, приниматься за устранение недостатков нужно было немедленно, не теряя ни минуты. Происходи все это в Союзе, солдат замордовали бы подметанием плаца, покраской травы или желтеющей листвы деревьев, не говоря уже о вылизывании спальных помещений и наведении порядка в тумбочках. Но Бахарак – не Союз, полковое начальство прекрасно знало условия жизни небольшой крепости, где дислоцировался батальон. Поэтому ни о какой траве и ни о каких тумбочках речи не было; упор был сделан на два основных направления – документация и экипировка личного состава.

В канцеляриях рот и батарей офицеры засели за списки личного состава, планы боевой учебы, графики дежурств и боевые расчеты. Замполит Первой роты Владимир Алдонин придирчиво осмотрел Ленинскую комнату, порадовался, что вовремя сумел раздобыть фотографию нового Генерального секретаря и прилепить ее на плакат «Члены Политбюро ЦК КПСС». В тот год, как на грех, Генеральные секретари и Министры обороны менялись, как картинка в калейдоскопе – только успевай добывать и переклеивать фотографии на плакатах. В этот раз, после смерти Ю. В. Андропова, замполит Первой роты успел, Второй роты – нет, и теперь в Ленкомнате Второй роты во главе Политбюро ЦК вместо фотографии Генерального секретаря красовался белый листок с четко выведенными плакатным пером черными буквами: Черненко Константин Устинович.

Пашка Гриневич, комсорг Второй роты, которому замполит поручил выполнить этот деликатный заказ, видимо, обладал даром предвиденья и, повинуясь невнятному зову сердца, обвел край листа жирной черной линией. Хорошо, что командир роты, хотя голова его и была забита многими заботами, успел заглянуть в Ленкомнату и попытался взглянуть на плакаты наглядной агитации глазами высокой полковой комиссии. Через пять минут бледный замполит Второй роты холодел под давящим взглядом и трепетал от вкрадчивого, нарочито спокойного голоса командира, в котором угадывалась едва сдерживаемая буря:

– Что же ты делаешь со мной, Миша? Этот Генеральный секретарь у нас еще жив, а ты его в траурную рамочку…

Еще через пару минут бледный Пашка трясущимися руками отдирал от плаката белый лист с траурной каймой и клеил на его место лист без каймы. Замполит Миша стоял на подхвате. Заглянувший на суету в Ленкомнате замполит Первой с невинным лицом и скрытым злорадством наблюдал за их деятельностью, мысленно посмеиваясь над коллегой и хваля себя за прозорливость и проворство в вопросе обеспечения Ленкомнаты портретами секретарей. Впрочем, вскоре он уже несся как ужаленный, в свою канцелярию, чтобы проверить протоколы комсомольских собраний, которые последние полгода писал его комсорг.

Схватив пачку общих тетрадей с протоколами, Володя лихорадочно пролистал последнюю, за 1984 год, и мысленно похвалил себя за предусмотрительность. Из положенных за эти месяцы шести собраний (которые, естественно, никто никогда не проводил) нерадивый комсорг сочинил лишь первое, да и то только начало. Кроме темы собрания, списка президиума, председателя и секретаря, на страничке красовалась единственная фраза: «Во вступительном слове замполит Первой роты, старший лейтенант Владимир Алдонин отметил важную роль первичных комсомольских организаций подразделений Ограниченного Контингента Советских Войск в Афганистане в деле защиты завоеваний Апрельской Революции…»

Алдонин тихо взвыл и вылетел из канцелярии, ощущая в себе отчетливое желание срочно провести внеочередное перевыборное собрание в связи с немедленным убытием прежнего комсорга роты на долгосрочную отсидку в полковой зиндан, как называлась полковая гауптвахта. В расположении роты, как, впрочем, и на всей территории крепости, было абсолютно пусто. Ни один боец не болтался возле спальных кубриков, пустой стояла всеми любимая курилка, никто не маячил возле каптерки в угловой башне. Лишь дневальный перед спальными кубриками, чувствуя всеобщую озабоченность внезапно свалившейся бедой и отсутствием по этому поводу малейшего к нему внимания офицеров, беззаботно привалился к столбику «грибка» и лениво рассматривал, катая между пальцами только что извлеченное из собственного носа богатство.

– Касымбаев! – заорал замполит. – Где, мать их, личный состав?

Часовой быстро вытер пальцы о штаны и повернул на голос свое смуглое, топорно сработанное лицо, поняв из вопроса только русское слово «где».

– Не знаю, мать их личный состав, товарищ прапорщик, техник роты оператора и механика ушли с ним в парк! – выдал он всю доступную для него в данный момент информацию.

Через пять минут замполит буквально за уши выдирал из башенного люка бээмпэшки своего комсорга – сержанта Волынца. Механики и операторы в самом начале всеобщей суматохи чухнули на технику и скрылись от ненужных взглядов в чреве своих машин. Заглянув в люк стодвенадцатой, замполит увидел там комсорга, делавшего вид, что протирает выстрелы в конвейере – снаряды для бээмпэшной пушки, закрепленные в специальном механизме, опоясывающем внутреннее пространство башни.

– …и чтобы через два часа все шесть собраний! – орал замполит вслед удалявшемуся по направлению к канцелярии сержанту.

– Темы я где брать должен? – огрызался на бегу сержант.

– Первая у тебя есть, вторая будет – «Повышение бдительности комсомольцев во время несения караульной службы», остальные через полчаса сообщу, – орал на весь парк замполит.

– Товарищ капитан, разрешите взять комсомольские тетради, – обратился к командиру роты зашедший в канцелярию сержант.

– А, Волынец, – оторвал взгляд от списков ротный. – Сам вспомнил или замполит помог?

– Замполит, – виновато опустив голову, протянул сержант.

– Бери свою комсомолию. И смотри, чтоб не было как в тот раз, когда написал про интернациональную помощь афганскому народу на примере интербригад в Испании. Опять замполит тетрадь порвет. Запомни наконец: мы здесь не воюем, а помогаем местным жителям обустраивать страну. И являемся надежным щитом от внешних посягательств мирового империализма, понял?

– Так точно, понял, товарищ капитан! Больше не облажаюсь! – выкатив стеклянные глаза, заорал комсорг.

– Смотри у меня… – сурово оборвал его ротный, пряча в черных усах белозубую улыбку.

Сидя на колченогом табурете, он снова склонился над списком личного состава. Все полсотни своих бойцов он знал в лицо и помнил по фамилиям, беда была только с парой – тройкой убывших в госпиталь по болезни. Никак не всплывал в памяти Добреев – то ли розовощекий невысокий крепыш, улетевший в Союз с тифом, то ли худой сумрачный боец, полгода назад отправленный в Кундуз с желтухой. Размышляя над этим, ротный понял, что мысли его сосредоточились на каком-то другом предмете, после того как сержант унес из канцелярии комсомольские тетрадки.

– Тетрадки! – воскликнул капитан.

Конечно, все дело в тетрадках! Чтобы не упустить мысль, он быстро вскочил и выглянул на улицу.

– Дневальный! Старшину роты ко мне!

– Такое дело, Василь Степаныч, – обратился к «пожилому», за сорок, прапорщику командир роты. – Будьте наготове, как только придут вертолеты, бросайте все, запирайте каптерку и летите в полк. Нужно срочно закупить в магазине умывальные принадлежности: мыльницу, мыло, зубную щетку и тюбик пасты для каждого бойца. У нас по списку пятьдесят шесть человек, в наличии – сорок девять, так что берите шестьдесят, чтобы было с запасом. И главное – общие тетради! Знаете, как в школе, по девяносто шесть листов. Значит, что получается? Полтинник, тетрадка, пятнадцать копеек – мыло, тридцать – паста, еще рубль – щетка и мыльница. Вот деньги. Я взял из солдатских зарплат по три рубля с человека, должно хватить. А потом разберемся.

– Товарищ капитан, – нервно двигая плечами, проговорил «пожилой» прапорщик, – вы же знаете, мне понапрасну рисковать нельзя. У меня ж семья, двое детей. Я здесь случайно, мне лишний раз из Крепости выходить боязно. А тут лететь через ущелье, не дай бог собьют. Может, пусть Ломакин слетает. Он любит в полку бывать.

– Давайте не будем снова затевать этот разговор, – устало попросил двадцативосьмилетний капитан прапорщика. – Вы же знаете, что Ломакин занят подготовкой техники роты. Он, как техник роты, именно этим должен заниматься. Вы ж не просите его нарвать из холста портянок на всю роту. А он не просит вас плунжерный насос на машине чинить. Летите, Василий Степанович, не морочьте мне голову, пожалуйста.

Прапорщик, понурившись, вышел из комнаты. В «сенях», комнатенке-предбаннике, он хмуро посмотрел на «денщика», никудышного, худого и длинного солдата, который прижился в канцелярии при офицерах, будучи абсолютно бесполезным во взводах. Нескладный, с вечно чумазым лицом, в распущенном, без ремня, старом хэбэ и тапочках, сделанных из обрезанных по типу шлепанцев сапог, он всем своим видом как бы рушил и развеивал миф о непобедимости Советской Армии. Вот и сейчас, уткнув подбородок в сложенные на спинке кровати руки, он угрюмо, по-волчьи, глядел на вышедшего в предбанник старшину роты.

– Что, Белёк, несладкая у нас с тобой жизнь, – пробормотал несчастный прапорщик, избегая глядеть в глаза зачуханному солдату и ощущая неловкость от того, что говорит с солдатом тоном, каким обычно обращаются к дворовой собаке.

Белёк неопределенно хмыкнул и утер нос рукавом своей грязной хэбэшки.

«Тебе-то на вертолете не лететь», – подумал, выходя на улицу, старшина. И внезапно разозлившись то ли на солдата, то ли на несправедливость жизни, «завелся». Будешь тут сидеть и сопли пускать, пока вся рота как заводная жужжит, а целого заслуженного прапорщика заставляют на этих страхолюдинах через ущелье лететь. Эх, нет в жизни справедливости!

– Что, Степаныч улетел? – спросил после обеда ротный у взводных офицеров, присевших перекурить возле ротной канцелярии.

– Ох, Валентин, видел бы ты, с каким лицом он на борт поднимался, – засмеялся взводный Раз.

– Отлично! Так, мужики, что у нас еще не сделано? Закрепление оружия проверили? – загасил шутливое настроение командир.

– Порядок.

– Добро. Разрешаю покемарить полчасика, и снова за работ у.

Утром выяснилось, что Вторая рота вырвалась на полкорпуса вперед. Каждый обитатель Крепости, от комбата до последнего зачуханного молодого солдата, снова и снова находили повод пройти вдоль спальных помещений Второй роты, чтобы еще раз полюбоваться замечательными табличками, прибитыми к деревьям, что росли в полуметре от небольшого, весело журчащего арычка. Взводный Второй роты Сергей Петров, главный балагур и приколист батальона, с прошлого вечера заступил дежурным офицером. Под его руководством дневальные трудились всю ночь – выпиливали дощечки, раскаленной кочергой выжигали на них буквы, потом покрывали лаком. Под утро они прибили их к стволам деревьев на уровне человеческого роста. В тот ранний час, даже не имея зрителей, Петров не мог отказать себе в удовольствии обставить процедуру со всей серьезностью. Он принимал задумчивую позу, поднимал глаза к светлеющему небу, прикидывал что-то, шевеля губами, и, наконец, тыча пальцем в очередное дерево, объявлял:

– Эту сюда.

Дневальный прикладывал табличку к указанному стволу и вколачивал два гвоздя. На табличках значилось: «Ответственный за поливку дерева – сержант Саламатин», «Ответственный за поливку дерева – младший сержант Харазгалеев», «Ответственный за поливку дерева – рядовой Дробный».

– Снять немедленно! – приказал командир Второй роты, едва взглянув на результаты творческого порыва своего взводного.

– Отставить! – приказал оказавшийся в этот момент рядом комбат. – Пусть будут. Такого ни в одном полку не было. Молодец, Петров! Объявляю благодарность.

Ротному Первой роты было наплевать на таблички. Удар под дых был нанесен ему неожиданно и жестоко. Вернувшийся из полка старшина роты аккуратно сложил на столе стопку тетрадей, высыпал дешевенькие шариковые ручки, забытые ротным и купленные по собственной инициативе прапорщиком, и опустил на пол коробку.

– Все купили, Василий Степанович? – спросил обрадованный ручками капитан.

– Все, как вы говорили, Валентин Аркадьевич, – ответил прапорщик, раскрывая коробку и предъявляя капитану веселые цветные мыльницы и зубные щетки.

– Отлично. Прошу вас, Василий Степанович, отсчитайте положенное количество, согласно спискам личного состава, и отдайте в каждый взвод. Бойцы сами разберут и укомплектуют тумбочки.

Вот славный человек, умиленно думал капитан, глядя вслед выходящему из канцелярии прапорщику. Толково сработал и про шариковые ручки вовремя сообразил. Теперь только бы бойцы не успели продать местным мыло. Впрочем, лучше не рисковать, мыло раздадим завтра, перед самым прилетом комиссии.

Уже в сумерках капитан вышел в парк боевой техники. Привалившись к бамперу ЗИЛ-131, он достал из кармана куртки сигареты и уже собрался чиркнуть спичкой, когда от крайней в ряду бээмпэшки отделилась смутная маленькая тень, метнулась через дорогу и приблизилась к капитану.

– Ну, Бабаев, докладывай. Как обстановка в Первом взводе?

– Плёхо, товарищ капитан. Драка был…

– Урооо-ды, – промычал капитан. – Молодых избили? Мерзавцы!

– Нет, товарищ капитан, наш призыв драцца. Теперь все дедушки с разбитыми рожи ходят, – горестно объявил Бабаев.

Капитан наклонился к нему и разглядел в густеющем сумраке вспухшую губу маленького механика-водителя.

– Докладывай. Кто, что, как.

Бабаев рассказал.

– О, боже… Какие мерзавцы! – простонал командир роты.

Он повернулся и быстрым шагом направился в Крепость.

– Дневальный! Рота строиться! – бросил он, проходя мимо «грибка» к канцелярии.

Через пару минут с керосиновой лампой в руках он обходил построившуюся роту, приподнимая лампу и разглядывая лица солдат и сержантов. Как и ожидалось, Первый взвод выглядел изрядно помятым. Закончив осмотр, капитан встал напротив строя. Покачиваясь с мыска на каблуки, он выдерживал паузу и пытался сохранить остатки хладнокровия:

– Погодите… Дайте с проверкой закончить… – процедил сквозь зубы капитан. И все же не выдержав, сорвался на крик: – Сгною в горах!!!

Беда случилась из-за того, что, выполняя задание ротного, старшина допустил два стратегических просчета. Пер вый – в полковом магазине, когда, закупая необходимые товары, поддался на уговоры моложавой, полноватой продавщицы. Она, явно кокетничая с солидным незнакомым мужчиной, уговаривала его взять для «своих солдатиков», как она выразилась, не простые мыльницы из страшненькой розоватой пластмассы, а более дорогие, но очень симпатичные импортные коробочки нежных желтых, голубых и фиолетовых тонов с забавными картинками на крышках – котятами, утятами, щенками и цыплятами. Степаныч, за полгода истосковавшийся по женскому полу, не устоял под наплывами низкого бархатистого голоса симпатичной продавщицы. Решив, что лишних пятидесяти копеек не жаль за такую красоту, а ребята и вправду порадуются, он согласился на котят и утят. И забыв главный принцип, гласивший, что в армии все должно быть хоть и безобразно, но однообразно, он с довольной улыбкой глядел, как полная, ладная женщина нагибается к нижним полкам стеллажа и нагружает в коробку разноцветный праздничный товар. Второй просчет он допустил по возвращении в Крепость, когда в кубрике Первого взвода выложил на одну из коек положенное количество мыльниц и щеток и, ласково сказав бойцам: «Ребятки, разбирайте умывальные принадлежности», – вышел.

Вначале никто из солдат не обратил внимания на принесенные прапорщиком вещи, дедам было «по барабану», а молодые, как всегда, инициативы не проявляли. Только через полчаса пришедший в кубрик Олег Волынец заинтересовался грудой цветных пластмассок.

– Не, глянь, какая фигня, – проговорил он, ни к кому особо не обращаясь, вертя в руках голубую мыльницу. – Какой кошак забавный. Ёлы! А собачка! Пацаны, где надыбали?

– Прапор принес, – ответил, подходя, Султан. – К проверке, слюшай, готовятся. Говорил, чтобы мы брали себе, что нужно.

– Чума! – восхитился Олег, перебирая непривычно яркие цацы. – Хочу с котеночком, но фиолетовую!

Он ухватил из кучи фиолетовую коробочку, но та оказалась с утенком. Бросил, схватил другую. Снова не то. И тут Султан сказал:

– Фиолетовая с котенком – моя, твоя – желтая или зеленая.

Дальше все произошло очень быстро. Несколько человек подскочили к разбросанным по койке и минуту назад никому не интересным мыльницам. Олег выдернул из кучи фиолетового котенка, Султан схватился за его руку и рванул на себя, от чего Волынец потерял равновесие и бухнулся лбом о верхнюю койку. Султан выхватил у него мыльницу, и, не успев даже рассмотреть ее, получил сильный удар в скулу. С криками «Отдай! Мое!» все бросились друг на друга, и через несколько минут кубрик превратился в ад, а молодые солдаты заныкались в темные углы, чтобы не попасть под раздачу. Успокоились только через несколько минут, с боем отбив желанную добычу. Хлюпая разбитыми носами и сплевывая кровь рассеченными губами, вывалились из кубрика умываться к арыку…

– Ну, банда! Нет, вы только посмотрите, какие наглецы! Погодите, я вас… – проговорил напоследок капитан и приказал роте разойтись и готовиться к завтрашнему строевому смотру.

Поздно вечером в канцелярии, проверяя еще раз, не забыто ли чего, командир роты обратился к прапорщику:

– Василь Степаныч, в зимний период у каждого солдата должны иметься два комплекта портянок – полотняные и байковые. Это сделано?

– Не берут, товарищ капитан! Не хотят носить, подлецы. Половина ж из них шерстяные носки носит, – объяснил прапорщик.

– Мне наплевать, что они там носят! – взревел капитан. – На смотре каждый должен иметь два комплекта портянок. Выдать прямо утром! Вы что, хотите быть заподозренным в воровстве портянок у солдат!

Встречать комиссию готовились с самого рассвета. На утреннем построении роты командир, не доверяя сержантам, самолично провел утренний осмотр – тщательность бритья, чистые подворотнички, содержимое карманов. Обнаруженная во внутреннем кармане хэбэшки рядового Баратова старая поломанная зубная щетка была безжалостно растоптана каблуком капитана.

Комиссия прибыла ближе к полудню. Из вертушек один за другим выходил командный состав полка. Среди остальных выделялись две главные фигуры – заместитель командира полка, ответственный за Первый батальон, и начальник политотдела. Их сопровождала группа офицеров, младший из которых был в чине капитана – главный комсомолец полка.

Пока комбат угощал прибывших гостей в штабе, командиры рот и батарей построили личный состав. Коробки взводов Первой роты расположились на крохотном ротном плацу напротив спальных помещений.

Комиссия начала обход периметра Крепости против часовой стрелки, спустившись из помещения штаба к расположению Второй роты. Гурьбой зашли в Ленкомнату, заглянули в спальные кубрики, потом добрались и до оружейной комнаты. Вот тут в первый раз и прозвучало страшное слово «штык-нож».

Командир Первой роты, ожидавший комиссию, стоя радом с Первым взводом, похолодел, услышав это зловещее словосочетание. Дело в том, что, в отличие от полка, где дневальные стояли у грибков, как «на тумбочке» в Союзе, со штык-ножом на поясе, в батальоне, ввиду постоянной опасности нападения, дневальные несли службу, как и часовые на постах, по полной боевой – в бронежилете и с автоматами. Предметы головной боли любого командира – штык-ножи, которые имеют обыкновение ломаться, теряться, меняться и испаряться, были за ненадобностью надежно спрятаны от солдат. Они хранились в специальном, запертом на замок ящике в офицерском спальном помещении за канцелярией. Ключ от замка командир роты носил всегда с собой, так что никто, кроме него, в ящик залезть не мог. Таким образом раз и навсегда была решена проблема этой несносной части вооружения Советского солдата.

Услышав вопрос о штык-ножах, капитан было дернулся, собираясь бежать в канцелярию, но передумал, верно оценив, что со Второй ротой комиссия закончила и настает его черед держать ответ. Собрав волю в кулак, мысленно три раза плюнув через левое плечо, капитан шагнул навстречу своей судьбе и принял эстафету от своего приятеля и коллеги – командира Второй роты. Первым помещением на пути процессии была именно оружейная комната роты. Проверяющие зашли в помещение, осмотрели шкафы, в которых стояли ряды автоматов, заглянули в здоровенный ларь, набитый снаряженными магазинами к автоматам, наугад ткнули в список закрепления оружия. И тут густой бас подполковника Зимина, заместителя командира полка, пророкотал:

– Товарищ капитан, я не вижу в оружейной комнате штык-ножей!

– Розданы личному составу роты, – на секунду зажмурившись, нырнул в омут авантюры ротный.

Он смотрел прямо в глаза проверяющему, а за спиной делал знаки старшине подойти поближе. Услышав наконец за правым ухом дыхание старшины, капитан, скривив рот, тихо приказал:

– Василь Степаныч! Мигом в канцелярию! Вот ключ. Пусть Белёк тащит ящик, и срочно раздайте штыки бойцам. И про портянки не забудьте.

Прапорщик исчез, а капитан принялся настойчиво удерживать комиссию в помещении. Он пытался обратить общее внимание на идеально вычищенный и смазанный автоматический гранатомет АГС-17, вскрывал пирамиды с автоматами, щелкал ногтем по номерам оружия, тут же находил эти номера в списке и стучал ногтем уже по бумаге. Через некоторое время комиссии надоело толкаться в тесной оружейке, и офицеры, оттирая капитана, стали протискиваться на улицу. Выйдя на галерею, все принялись жмуриться от яркого солнца, резанувшего глаза после полумрака оружейной комнаты. Не упуская инициативы, капитан пригласил осмотреть спальное помещение Первого мотострелкового взвода. На его счастье, в кубрике царил идеальный порядок. Самодельные, криво сколоченные из снарядных ящиков тумбочки очень понравились начальнику политотдела. Он похвалил рукодельных солдат, сумевших в полевых условиях создать эти шедевры столярного искусства, а с ними и командира, проявившего такую изобретательность в своей заботе о солдатах. Времени, по прикидке капитана, прошло уже достаточно, для того чтобы самый последний ротный раздолбай прицепил на ремень ножны со штыком.

Наконец снова вышли на галерею и направились к выстроенной повзводно роте. Глянув на своих бойцов, ротный лишился дара речи. Старательный прапорщик явно хватил лишку! В первых шеренгах взводов старательно вытянулись молодые солдаты. Бушлаты были аккуратно застегнуты на все пуговицы, ремни опоясывали их плотно, начищенные бляхи расположены точно посредине и даже блестели на солнце. Но на ремнях… Более идиотского для солдата вида не изобрел бы даже бессмертный Швейк! Справа от бляхи, на расстоянии ладони, точно в соответствии с требованиями устава висели ножны со штыком. Зато слева от бляхи, там, где часовые в Союзе вешают подсумок с магазинами, висели аккуратно сложенные вдоль куски белой материи, в которых ротный с ужасом узнал только что выданные новые байковые портянки. Сияющие преданностью и глупым воодушевлением лица солдат в сочетании с заткнутыми за пояс портянками делали их похожими на кабацких половых, выменявших на водку штыки у пропившихся с ол дат.

С помутившимся взглядом, едва держась на ногах, капитан брел вслед за старшими офицерами. Сказать, что ему было стыдно, значило бы не сказать ничего. Он молил Бога, чтобы тот шепнул Аллаху надоумить местных душманов открыть беглый минометный огонь по Крепости. Только это могло бы спасти положение. Пусть рвутся мины, валятся подрубленные тела, стонут раненые, только б не видеть этих позорных солдат с новыми штык-ножами и новыми портянками на ремнях!

Однако, вопреки всякой логике, подполковник, словно бы и не замечал всего идиотизма ситуации. Наоборот! Выслушав доклад капитана, поздоровавшись с бойцами, он подошел к шеренге и спросил:

– Что это за полотенце ты повесил на ремень, солдат? В баню собрался?

Объект был выбран удачно. Рядовой Аннамухамедов, к которому обратился подполковник, и в лучшие времена не мог связать двух русских слов. Теперь же, под взглядом офицера, он только оскалил улыбку и выдохнул бодрое «гы!»

– Портянки, товарищ подполковник! – взял на себя инициативу подскочивший на выручку старшина роты.

– Портянки? – удивился проверяющий.

– Так точно! Каждый боец, согласно инструкции Управления тыла, имеет по два комплекта. Просто сапоги у них так подогнаны, что второй комплект невозможно надеть. Зато после марша могут намотать сухие запаски, – все также бодро рапортовал прапорщик.

– Молодцы! Заботливые командиры! Все бы так пеклись о своих бойцах, – подполковник кинул косой взгляд на Вторую роту, построенную в двадцати метрах правее. – Объявляю благодарность командиру роты капитану… – Он пощелкал пальцами, вспоминая фамилию, не вспомнил и просто четким кивком головы обозначил адресата.

Переходя к построенному взводу связи, подполковник мучился вопросом, действительно ли, выходя из оружейки Первой роты, он боковым зрением видел странный объект – худую, нескладную, расхристанную фигуру бойца без сапог. Боец затаскивал в дверь ротной канцелярии зеленый снарядный ящик. В тот момент он принял фигуру за обыкновенную галлюцинацию, но после истории с невесть откуда взявшимися у солдат штык-ножами у подполковника возникло подозрение, что командир роты ловко обвел его вокруг пальца.

Вечером в офицерской столовой шла грандиозная пьянка для офицеров, должностью от командира роты или батареи. Уже за полночь изрядно разгоряченный спиртным зам командира полка мутным взглядом разглядел командира Первой роты. Пробравшись к нему через толпу собутыльников, подполковник спросил:

– Скажи честно, капитан… Как тебя? Валентин? Скажи мне, Валентин, только честно! Не как проверяющему, а по-человечески… Ножики-то от своих бойцов прячешь, в оружейке не хранишь?

– Прячу, – честно сознался капитан.

– А чего прячешь? Боишься, поломают или потеряют? – продолжал допытываться подполковник.

– Боюсь, порежутся, – честно признался ротный, припоминая помятый Первый взвод.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.