25 апреля

25 апреля

Если правда, что Корнилов и его войска разбиты, очистили Екатеринодар, а сам он убит или тяжко ранен, то это очень грустно. Я не знаю, какими целями он задался и к чему стремился. Не думаю, чтобы он являлся сторонником какой-либо партии монархической или иной. Просто болело русское сердце. Откуда, однако, в этом районе могли взяться войска и какие? Одним храбрым солдатом стало меньше и не стало громкого имени, с большими заслугами воина в прошлом.

Много у него было военных качеств, но всегда мало выдержки. Так было, когда он служил у меня в главном управлении, в Пекине и в дальнейшем, и, к сожалению, его операция и по времени, и по району в Кубанской области была не достаточно продумана и не выдержана.

И человек он был искренний и хороший. Я надеюсь, что он жив. Очень прискорбно, когда ухолит молодая жизнь и при том такая, полная чувства любви к отечеству, правды, как у Корнилова. Неужто с его уходом исчезнет все то, что стремится в России к закону и порядку. В Малороссии снова эксцессы, но уже между населением и австрийскими войсками. Немецкие войска подвигаются, Ленин переговаривается с Мирбахом{224}. И что они сотворят с этой несчастной Россией? Чаша страдания не допита до конца.

Приехавшие из России рассказывают, что Россия покрыта развалинами помещичьих домов и хозяйств. В городах жизнь невозможная, благодаря лишениям и господству рабочего и солдатского элемента, торгующего награбленным и не грабленным, грабящим и, когда захочется, убивающим и оплачиваемым правительством большими суточными деньгами. Но все живет, терпит, отпадает и будет жить пока не придет черед. Трудно постигнуть, почему все держится. Если верить всему этому, значит, все стерлось и то, что раньше было наверху, руководило, правило и направляло – все это было случайно и не по праву.

Где же здоровая сильная Россия? Все, как говорят, ждут спасения от этого ужаса извне и от немцев, на первом плане, ибо остальные былые друзья нас бросили. Может быть это и так, но к чему это нас приведет? Я все верю, что жизнь еще не угасла, что настанет минута, когда Россия очнется и примется за труд сама, не из-под палки немецкого капрала. Но признаков такой перемены все меньше, а разложение и апатия проникают все глубже. Я думаю об одном – ехать; но немедленно встает вопрос, зачем и что ты там будешь делать, один, без средств, без связей, без возможности принести кому бы то ни было пользу и с силами ослабленными, на исходе 67 лет. Выехать отсюда еще можно было бы.

Французы пропустят, но впустят ли в Россию? А впустив, что же дальше?

1 час. 30 мин. дня. Сегодня в 10 час. утра переговорил с Франсуа Марсалем. Дело обстоит немного иначе, чем это выяснилось по вчерашнему разговору его с Безобразовым:

1) Клемансо в дело Лиоте еще не вошел, доклада не принял и решения своего не поставил. Вообще Клемансо этими делами не занимался серьезно и с записками не ознакомился.

2) С англичанами не переговаривались, и Франсуа Марсаль на мой вопрос, соответственно ли будет, если Гурко или я поговорят с ними, ответил, что это было бы только полезно. Верно, что миссия Лиоте прежде всего осведомительная. Затем что-то примут. Я высказал, что, на мой взгляд, это ложно, но всякий делает, как понимает, и я желаю полнейшего успеха. Когда подходил к раскрытым дверям Марсаля, там сидел Лиоте. Я не вошел, а обождал. Он вышел другим путем. Марсаль просил о письмах. Я ему сказал, что это неудобно, но фамилии разных деятелей, если хотят, дам. Не советую лишь обращаться непосредственно. Затем, поблагодарив его за любезность и передав, что недели через две уеду в Баньоль-де-Лорн, я с ним распрощался.