Атака врукопашную
Атака врукопашную
В конце июля 18-я армия фон Кюхлера ценой больших потерь вышла к Луге. Цель вермахта была в том, чтобы в намеченные сроки захватить Ленинград. Однако этот план немецкого командования так и не был осуществлен. Путь к Ленинграду мы преградили на Лужском рубеже. Наступление противника развивалось севернее и южнее Луги. С целью обойти город гитлеровцы предпринимали атаки одну за другой, не отказывались и от лобовых действий. Немцы неожиданно нанесли удар у совхоза «Солнцев берег», на 17-м километре шоссейной дороги прорвали линию обороны, угрожая захватить Лугу. Плотность наших войск оставалась достаточно низкой. 177-я стрелковая дивизия Лужского участка обороны, прикрывая важнейшее направление на город Лугу и имея перед собой три дивизии противника, занимала оборону на фронте 22 километров.
Наш 86-й дорожно-эксплуатационный полк прибыл в район Толмачево, это концевая станция на железной дороге Ленинград – Луга. Последняя остановка на пути из мира, растревоженного войной, в войну, на ее передний край. Мне впервые пришлось участвовать в боях. После работы на дороге поздней ночью приплелись в расположение полевой кухни на ужин. В глуши леса благодать, место сухое, спокойное, снаряды залетают редко, спотыкаются о сплошную стену высоких деревьев на косогоре и рвутся. Сон сильнее голода, скорее добраться до привала, спать, спать, о бессоннице понятия не имел, даже под артобстрелом иногда спал. Сквозь сон слышу негромкую, но властную команду:
– Боевая тревога, боевая тревога!
Слышу – надо вставать. Так чувствует мать, когда ребенок плачет, спит и слышит, сон как рукой снимет. Надо! Вскакиваю, невидящими глазами заамуничиваюсь, благо все на мне, при мне, под рукой, винтовка под боком, противогаз под головой, ботинки расшнурованы, но не сняты, обмотки на ногах, котелок на поясе, шинель подостлал, шинелью укрылся. Шинель серая – для воина защитница первая.
Сразу почувствовал, что в роте переполох, передний край взбудоражен, на западе сплошной гул.
– Выходи строиться.
Это мы умеем, идем в глубь леса в расположение тыла батальона, обстановка, как в потревоженном улье. Выдают дополнительный комплект патронов, гранат, бутылку с противотанковой горючей жидкостью, штык, каску, сухой паек. Идем быстрым марш-броском, чем ближе передний край, тем отчетливее его дыхание, отдаленные выстрелы становятся ближе и ближе. Черная, хоть глаз коли, наволочь закрыла передний край. Неразличимые всполохи под нависшими тучами сменяются видимыми вспышками выстрелов, зарницами пожаров, светом ракет, звуками артиллерийско-минометной стрельбы. Снопы огня – работают пушки, пульсирующие огоньки – очереди из пулеметов. Резко, отрывочно, со стуком – крупнокалиберные: «Та-та-та-та», вяло, приглушенно – ручные: «Та-та, та-та». Затем стали различаться звуки винтовок.
Осветительные ракеты непрерывно висят в воздухе, сменяя одна другую. Находимся в каком-то громадном зловещем огненном треугольнике, что к чему не поймем, откуда знать, передний край видим впервые. Фронт представился огромным двуединым огнедышащим существом, изрыгает огонь, долбит из тысяч своих жерл, больших и малых.
Догнали другую часть, нас обходят четыре танка, фары закрыты, горят подфарники, свет через щели едва-едва обозначает короткую полосу пути перед гусеницами. Вслед промчались батареи истребительного противотанкового полка, идут подразделения различных войск, на пути встречаются опорные пункты артбатарей, минометов, спешно окапывается пехота. Зарываются, заправляются горючим, готовятся к бою.
Открывается картина оборонительного ночного боя, она из двух слагаемых: звуковой какофонии и огневой расцветки. Кто стреляет, какая сила противостоит, не понять. Противоборствующие силы в страхе, желая упредить противника, палят из всего, что есть под руками. Потом узнали, что у обеих сторон огневых средств было явно недостаточно, чтобы сунуться в атаку, да еще ночью. Прорвав на небольшом участке оборону в лобовую, немцы не смогли развить успех, сил не хватило. Ждут подкрепления, используя ночь, спешат пополнить резервы. Командование решило опередить фрицев, взять на приступ, нанести ночью контрудар, восстановить утраченные позиции, для этого подняты резервы, тыловые части, инженерные войска, среди них наша рота.
Ближе и ближе подходим к переднему краю, попали под артобстрел, напряжение возрастает, приказано окопаться. Выдолбил ячейку для головы и груди, вжался, на большее сил не хватило. От мин в таких окопчиках спасенья нет, они разрываются сразу, как только коснутся земли, смертоносные железяки разлетаются почти горизонтально, изрешечивают все, что находится на поверхности, артиллерийские снаряды имеют полет осколков под большим углом.
Командир взвода лейтенант Сидорчук получил боевой приказ на наступление, вызвал командиров, поставил боевую задачу. Отделенный рассказал о противнике, выявленных огневых средствах, конечная задача их уничтожить, занять оборону, сигнал к наступлению – красные ракеты. По ходам сообщения, траншеям, окопам занимаем позицию для атаки. Ожидаем, хуже нет ждать. Не знаешь толком, что будет, чи сена клок, чи вилы в бок. Ведь это первый бой, да еще ночной, вот-вот наступит решающая минута, перед тобой разверзнется что-то многоликое, страшное. Страх! Он вездесущ, как изгнать из себя?
Наши артиллеристы усилили огонь, это была лишь пристрелка целей. Немцы отвечают огнем на выстрелы наших орудий. Через недолгое время началось! Сзади осветилось, снаряды, мины с воем и клекотом проносятся над нами, рвутся на немецком передке. Смотрел на смерч, думал:
– Неужели останется кто-либо в живых?
Минута, две, десять, огненный вал отодвигается дальше, снаряды рвутся в глубине обороны противника, то была краткая артиллерийская подготовка. Красные ракеты! Впере-ед!! Вскакиваю, внутри всего колотит, появилось ощущение невесомости, бежишь, себя не чуешь. Но помню учение старослужащих, что участок минных полей нужно преодолевать зигзагами – от воронки к воронке. Около них мин не будет, взорвались от детонации во время артобстрела.
Достигли нашего боевого охранения, бойцов осталось редко-редко, вместе с ними вперед, ура! Ура-ра-ра-ра! С криком легче. Наш объект – дом без крыши, остов которого едва-едва выделяется в серой ночи. Немец ожил, бьет из орудий и минометов, застрочил из пулеметов. Мы наступаем, падаем, встаем, снова бежим, трудно дышать. Где-то недалеко загудели немецкие танки, думаю, сейчас в атаку не пойдут, своих давить не будут.
Чесанули пулеметные очереди, мы прижались к теплой, отдающей запахом взрывчатки земле, пули то и дело: ви-и-у, ви-и-у, чив, чив, цвик, цвик. Каждая голосит по-своему, звук меняется в зависимости от того, что она делает. Если летит над головой, то завывает виу, виу, если кого-то пришила к земле, во что-то уткнулась, то цвикает, цокает, покает. Откуда-то сбоку поливает свинцом пулемет, нет сил, нет возможности подняться, шагнуть в смерть. Красные ракеты взмыли вверх и вперед, это снова приказ. Справа, среди гула, криков, брани различаю силуэт, слышу охрипший голос Сидорчука:
– Встать! Вперед! В бога, в креста!!
Правый фланг, повинуясь его воле, идет на врага, вижу согнутые, надломленные темные фигуры, красноармейцы ринулись в пучину огня, дыма, в рой свинцовых пуль, ржавых осколков. Вскакиваем и мы, приказ есть приказ, вдруг впереди возник резкий ослепляющий свет, моментально придавил нас к земле, раздаются оглушительные взрывы. Осколки снарядов с бешеным шипением проносятся над головой, их полет слышится всей спиной, всей кожей. Впереди стихло, вскакиваем, бежим к воронкам от снарядов, там, говорили бывалые служаки, спасение. Стало ясно, что немец обстрелом нас не убил, даже путь расчистил, своих уничтожил, тех, которые строчили из автоматов, бросали гранаты. Бежим к домику, до него рукой подать, огибаем, слева разворочен дзот, справа искромсан блиндаж, под углом дома разбита пушка, кругом свежие трупы, кажется, что фрицы еще живые. Глядь, в окопе два немца-пулеметчика, как черти из подземелья, в ночной серости кажутся черными, зловещими, неистово строчат по правому флангу нашего взвода. Мелькнула мысль: «Там командир Сидорчук!»
Немцы, как глухари на толчке, за трескотней пулемета почти не слышат, кроме цели, по которой ведут огонь, ничего не видят. Пользуюсь этим, но явно неразумно и безрассудно. Вместо того чтобы быстро стать на колено, еще лучше – залечь, прицельным огнем винтовки или гранатами уничтожить фрицев, бегу на них. Инстинктивно действовал по поговорке: беги вперед – лучше страх не берет. В движении стреляю в немца, что справа, он скрутился, закричал. Быстро работая затвором, заряжаю винтовку, посылаю патрон в патронник, хочу для верности всадить еще одну пулю.
Каким-то чутьем, боковым зрением определил, что второй немец не поднял руки, на что я надеялся. Сейчас, в эту секунду разрядит в меня свой автомат, прошьет свинцом. Стреляю и бью наотмашь винтовкой справа налево, луплю не штыком, не прикладом, как учили, а стволом, так пришлось. Прогремела автоматная очередь, взгвизнула в ушах, сверкнула резкими огнями. Перед глазами вспыхнули десятки свечей, пули прошли чуть выше головы, помешал мой удар, ганс целил как раз в меня. Рядом возник Петр Осадчий, крикнул каким-то страшным, не своим голосом: «Ложись, бей гада!»
Ночную мглу, гул боя прорезал исступленный крик немца. Так кричит заяц, попавший в зубы волка, так вопит человек, заглянувший в глаза смерти. То Осадчий всадил штык. Петр, отклонившись назад, выдернул винтовку из чрева врага, мы оба упали, лежим, видим, как идут вперед бойцы нашего взвода. Из дыма появился лейтенант Сидорчук. Он комок энергии, пример решительности, твердости и жесткости. Винтовка в левой руке, пистолет в правой, весь грязный, в пыли, без пилотки, с какими-то злыми глазами, с открытым ртом – не попадись ни враг, ни трус. Вскакиваем – и вперед. Напарник Ленька Дурасов, оккупировав окоп, то выглянет, бросив вперед-влево гранаты, то спрячется, как потом объяснял, вел дуэль с немцами. Думаю, ганса не то убьет, не то нет, нам с Петром точно удружит по осколку, лучше отклониться вправо.
В траншее выросла фигура раненого отделенного, придавившего коленом фрица. «Я, – говорит, – живьем сдам в штаб». Бежим, как говорят казаки, шкабырдаем, то упадем, то встанем, то ползем, главное – добраться до первой траншеи. Дух захватывает, в груди горит, как много надо сил, чтобы побороть усталость, затушить жар в груди! Страх исчез, его вытеснил азарт схватки, в боевой обстановке у меня был какой-то рубеж, до которого боялся многого. Перевалив через него, даже смертельная опасность паники не вызывала. Понимал казачью мудрость: врага бояться – без головы остаться. Первый взвод, что наступал левее, задержался перед ожившим немецким дзотом. Нашелся смельчак-красноармеец, который ползком обогнул огневую точку, забросал гранатами, немцы не выдержали, выскочили, побили их на месте.
На востоке начало светать, стало кое-что видно, казалось, что вокруг ад. Перевернутые, раскоряченные пушки, пулеметы, немецкие трупы то и дело попадались под ноги, мнились затаившимися врагами, сейчас схватят тебя, стащат в траншею или всадят пулю в спину. Невольно прошивал их для верности свинцом, были среди немцев фанатики, которые, умирая, в нас стреляли. Немецкая артиллерия, уже без опаски врезать по своим, садит и садит по нашим целям, по всей площади поля боя. Впереди стена взрывов, ее надо преодолеть, до вражеской траншеи рукой подать. Но как? Видим – сзади по нашим следам идет цепь пехотинцев, это подкрепление.
– Ура, ура! Вперед! Взять последний рубеж!
Немец усилил артогонь, но разве нас теперь остановишь? В окопах завязался ближний бой, в ход пущены гранаты, штыки, бежим вперед, вот она, заветная ячейка, вваливаюсь, можно перевести дух, воды бы! Кое-кто из наших стройбатовцев и подошедших пехотинцев в азарте боя, перепрыгнув через траншею, побежал на врага, но немцы поставили такой заградительный огневой вал, что преодолеть его оказалось невозможно, многие из смельчаков поплатились жизнью, другие ранены. Последовала команда:
– Ложись! Назад, окопаться.
Постепенно ползком, ползком, в окопах заняли опорный пункт. Взводного, как и отделенного, нигде не видно, потом узнали, что оба убиты. Черти с квасом съели Голована, пропал. Нету Осадчего, только что, перед последним броском, был рядом. Пробовал звать, не отвечает, у кого ни спрошу, не видели. Пойти на розыск нельзя, в бою назад не ходят, немец вот-вот ринется в контратаку. Сзади вгрызаются в землю пулеметчики, дальше ротные минометы, за ними пушки-сорокапятки. Снуют саперы с противотанковыми и противопехотными минами, с колючей проволокой, подносчики гранат и патронов тащат ящики с боеприпасами, даже повара появились с термосами в руках, вещмешками за спиной, спешат накормить до рассвета. Передний край живет своей утренней жизнью, днем ничего не сделаешь, немец поймает на мушку и…
По траншее, пригибаясь, идут командир роты и пехотный начальник, проверяют систему огня, боевую готовность. Поднялось солнце, глянул на восток, на поле боя, по которому только что пробились, ужаснулся, сколько наворочано! Пройти, повторить невозможно.
Противник вновь открыл артогонь, бьет по переднему краю, пронеслись штурмовики Ю-87, в небе рыщут вездесущие «мессеры», огонь усиливается. То там, то здесь в траншеях воздух взрывается истошным криком раненых, умирающих, уживаются рядом «мама» и трехэтажный мат, так раненые «разговаривают» сами с собой, жаловаться больше некому. Вижу – спереди, метрах в двухстах, по всему полю что-то шевелится, ползет туча черная. Это немцы! Бросками, короткими перебежками приближаются ближе и ближе, пулеметы свинцовым градом посыпают траншею, немцы идут в атаку.
– Вот и наступил смертный час, – думаю о себе, – надо успеть пару фрицев уложить прицельным огнем, еще одного приму на штык.
Готовлюсь, изыскиваю силы, уверенность, что выстою, не дрогну. Было ясно – не уцелеть, впереди немцы, с тылу приказ ни шагу назад. Наша артиллерия открыла огонь по контратакующим, редковатый, но меткий. Не остановить, немец, вот он, встанет во весь рост и пойдет. Что делается в груди! Раздается команда:
– Гранаты к бою, огонь! – Оружие в траншеях заговорило. Беру на мушку ближнего немца, выстрел, промах. Быстро посылаю в патронник новый патрон, выстрел, мимо! Эге, думаю, так не воюют, высовываюсь из окопа, ложусь грудью на бруствер, вот и прорезь прицела. Мушка и фриц совпали. Курок! Толчок в плечо, дымок на миг скрыл фашиста. Ага, нашла! Охватила радость, немец дернулся, скрутился, лежит, целюсь в другого.
Вдруг впереди меня будто какие-то птички с налету бросились в пыль. Думаю: «Не страшно вам, искупаться надумали». В ту же секунду поумнел, пули цвик, цвик в бруствер, аж землю сыпануло в глаза, дурень, это пулеметная очередь! Ползком, ползком, на брюхе в окоп, храбрость хороша, когда голова на плечах, надвинул каску, меж срезом и землей оставил маленькую щель, посылаю выстрел за выстрелом в немцев, уже не прицельно.
Немцы подняты, идут во весь рост, их секут наши пулеметчики, а фрицы передвигаются, падают, снова поднимаются. Что с ними, пьяные? Сзади раздается гром выстрелов наших пушек, артиллерия и минометы ставят НЗО – неподвижный заградительный огонь. Нам мрачно, жутко в 100 метрах, а им каково, среди нападающих творилось что-то страшное, но этот обстрел принес спасение, радость и облегчение. Правду говорят, что артиллерия – бог войны, атака врага захлебнулась.
Мучит жажда, утром, когда получил флягу, сразу выпил, днем воды не достал, терпи, солдат. Дурасов сидит в окопе, что-то показывает жестами, не до него, немец бьет и бьет. Стемнело, Ленька приполз ко мне, взахлеб рассказал, как отразил атаку трех немцев. От командного пункта роты идет Осадчий, нагружен, вооружен до зубов. От радости переломали друг другу ребра, самое главное, принес воды, котелок каши. Петра ранило в руку, осколком шкребануло, бумажку с красной полосой (направление в медсанбат) не дали, при медсанчасти картошку чистит. Голован находится в тылу, болтается у кухни, голову обмотал, ранен в лицо и ухо. Он ходит козырем, как же, кровь пролил. Где он ее проливал, мы не заметили, отстал от нас далеко от домика и дзота, то есть в самом начале атаки. Дурасов утверждал, что Голован сам себе штыком пропорол кожу на щеке и раковину уха.
Всю ночь, согнувшись под тяжестью амуниции, под шальными пулями, в наши траншеи шли и шли свежие подразделения. Они быстро, сноровисто занимали боевые места в лабиринте траншей. Остатки роты отвели на другой участок обороны, на ее вторую полосу. Вскоре ко мне подошел Нагимулин.
– Дронов, ну как, правду я тебе говорил? Повоевал? Да еще пулеметчика кончал. Якши!
– Немного повоевал, командира взвода потеряли, других много.
– Да, комвзвода Сидорчук боевым был, молодец был, якши был.
Задумавшись, добавляет:
– Правду в народе говорят, что на войне гибнут хорошие люди.
В минуту опасности человек оголяется, при нем остается лишь то, что Его.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.