Где же вы теперь, друзья-однополчане?
Где же вы теперь, друзья-однополчане?
Я общительный человек, всегда легко сходился с людьми и чего-чего, а друзьями везде обзаводился. С друзьями как-то и повеселее, тут и взаимопомощь, и взаимопонимание, даже простые пустяковые советы и то значение большое имеют. Как относиться к делу, к службе. Ну, а учитывая, что я сам по себе человек добросовестный, старательный, то и друзья у меня подбирались не какие-то шалопаистые, а надежные и порядочные. А на фронте, как и в жизни, с кем больше общаешься, среди тех и друзья появляются.
Первым среди друзей я назвал бы Сергея Васильевича Храмцова. За время, пока я воевал под его руководством, мы с ним очень сдружились, и мне довелось его увидеть в самых разных ситуациях. В жизни это был общительный и остроумный человек. Мне запомнилось, как во время занятий на переформировке он вступал в споры, отстаивая свою позицию и взгляды на ведение боя в различных ситуациях. В бою же он всегда находился в боевых порядках, смело и решительно принимал решения. Знал хорошо подчиненных, ценил их и по возможности оберегал. Ко мне же относился особенно внимательно и в сложной обстановке оберегал. Признаюсь, в отдельных случаях я даже ощущал, что вроде бы и меня нужно послать, а Храмцов почему-то назначает другого. Иногда в наступлении даже пересаживался в мой танк. Потом, правда, бесед на эту тему мы не вели. А надо было бы, конечно, спросить… Бывали случаи, когда для снятия стресса он выпивал водочки. Я же всячески сдерживал его, и мы находили взаимопонимание. В общем, дружили крепко, но в марте 45-го его назначили заместителем командира батальона, и мы стали видеться реже.
По прибытии в Наро-Фоминск наш 4-й гвардейский танковый корпус переформировали в 4-ю гвардейскую танковую дивизию, но машин у нас еще не было, и для участия в военном параде 7 ноября от дивизии сформировали сводную знаменную роту. А так как командиром этой роты назначили именно Сергея Васильевича, то я подозреваю, что не без его участия включили в нее и меня.
Всего на моем счету 12 парадов на Красной площади, но этот первый, конечно, особый. Это был единственный раз, когда мы все стояли по пояс в башне. На остальных же парадах у всех люки закрыты, только комполка стоит у знамени.
В нашей сводной роте было 10 танков. На первом шел командир корпуса, на втором – знамя, а за ними две шеренги по четыре машины в каждой. Сейчас ходят три только, а тогда четыре. Я шел третьим в первой шеренге. На первой машине – знамя 12-й бригады, на второй – 13-й, я со знаменем нашей 14-й, а на четвертой – знамя мотострелковой бригады. И на всех машинах одни Герои, только я один у знамени оказался не Герой. Так что наверняка мой друг приложил здесь руку.
А после парада Сергей Васильевич убыл на учебу в Военную академию тыла и транспорта. Проводили его достойно. Однако после окончания 1-го курса он тяжело заболел и по заключению комиссии был уволен в запас. Сам он родом из Кировской области, поэтому обосновался в Кирове, где женился и трудился до выхода на пенсию. В 1978 году Сергею Васильевичу присвоили звание «почетный гражданин города Киров». Но все эти годы мы поддерживали связь.
Трижды встречались: в Наро-Фоминске, Горьком, Москве. В общем, наша дружба продолжалась больше сорока лет, пока в сентябре 1986 года он не ушел…
Дружил и со своими двумя взводными. В гости к ним ездил, а они ко мне. Они оба с Украины. Володя Заварыка жил в Луганске, но мы часто виделись, потому что его жена Аня из Наро-Фоминска, и когда они приезжали, мы непременно встречались.
А Костя Болтромюк жил в Пятихатке. Костя вначале воевал в нашей бригаде на САУ-85. Будучи отличным стрелком, уничтожил в боях до десятка немецких танков, за что был награжден четырьмя орденами. Впервые мы с ним встретились в районе Бреслау в феврале 45-го. Завязалась дружба, которая особенно окрепла после войны. До июня 1947 года служили в одном батальоне. Будучи взводными, постоянно соревновались. То мой, то его взвод попеременно удерживали 1-е и 2-е места. Костя был рослый, спортивный парень, хороший строевик. Вот только по характеру вспыльчивый и иногда был несдержан. Но мы жили в одной комнате и крепко дружили. К сожалению, после расставания в 1947 году связь мы потеряли. И только в 1980 году через сослуживца мне удалось найти друга юности. Он дважды приезжал в Наро-Фоминск и был нашим дорогим гостем. Вместе мы побывали в полку и встречались с личным составом. Скончался Константин Миронович 5 апреля 1993 года и похоронен в Пятихатке Днепропетровской области.
Дружил и с Павлом Мариным. С ним я познакомился в октябре 44-го во время боев в Карпатах. Но чаще всего встречались на отдыхе, потому что воевали в разных ротах, и больше сдружились уже после окончания войны. Став кадровыми военными в одно время командовали взводами и ротами в полку. В 1951 году Павел поступил в Военную академию бронетанковых войск, наши пути разошлись, и встретились мы с ним только в 1975 году на 1-й встрече ветеранов дивизии. Но после того как я уволился и переехал на жительство в Наро-Фоминск, наши встречи опять стали регулярными, так как он проживал недалеко от нас, в Одинцове. Дружили семьями. Но в 2001 году Павел Антонович скончался.
Вообще, у меня очень много друзей по Наро-Фоминску, но там в основном я дружил с ребятами, с которыми познакомился уже после войны. С Колей Сухановым, Левой Устиновым, Сашей Павловичем и другими. Все мы впоследствии стали полковниками, и с ними я дружил до последнего.
Дружил с Героем Советского Союза Гришей Крамаренко[14], который последние свои годы жил в Ставрополе.
Крепко сдружились в Наро-Фоминске и с Масловым Иваном Владимировичем. Мы с ним познакомились, когда в октябре 44-го я прибыл в 14-ю бригаду и получил танк, на котором Иван был механиком-водителем. Вместе коротали дни и ночи под постоянным проливным дождем в Карпатах, впроголодь питались, одним словом, вместе разделяли житейские невзгоды, мужали и крепли. Но вскоре наш танк сгорел, и дальше мы уже воевали в разных подразделениях. Зато после войны служили в одном батальоне аж до 1957 года. Встречались на встречах ветеранов дивизии, а затем в течение 25 лет вместе проживали в Наро-Фоминске. Часто встречались в полку и дружили семьями.
И особо я бы хотел упомянуть еще одного человека. Уверен, если бы не его болезнь, то мы бы с ним обязательно крепко сдружились.
Уже под конец войны, когда мы стояли на отдыхе, ко мне в роту на пополнение командиром взвода прибыл лейтенант Николай Хлопонин. Представился, а я смотрю, у него среди вещей гитара имеется. Подумал – ну, не хватало еще нам музыканта. Спросил: «Воевал уже?» А оказывается, он еще побольше моего воевал. В армии с 1942 года и поначалу воевал автоматчиком, но потом окончил Орловское танковое училище. Как танкист проявил себя хорошо, имел на своем счету несколько немецких танков. А в феврале 45-го он в одном бою здорово отличился. Находясь в дозоре, выскочил на немцев, и пока мы подходили, он за эти минуты шандарахнул сразу шесть штук. Был представлен на Героя, но получил звание уже только в июне[15].
Пинский Матвей Савельевич
Поговорили, пошутили, и как потом оказалось, что он настоящий весельчак. Если выдавалась свободная минутка, он непременно веселил нас. Мог хорошо и сыграть на гитаре, и спеть. И спортивный был парень. Представьте, он мог стоять на одной ноге, а другую забросить себе за голову. Причем проделывал этот трюк, стоя на танке. Иногда перед атакой покажет всем такое или чечеточку исполнит, и только потом уже в танки садимся. И я считаю, что своими азартными номерами он здорово нас вдохновлял. Но концовка у него получилась неважная…
Уже после того как он получил Героя, у него что-то случилось с головой. Какие-то отклонения начались, что-то стал забывать. Я, конечно, сообщил начальству, что нужно срочно его отправлять в госпиталь. Отправили его на лечение, и все на этом. Пропал наш Коля…
А в 1948 году я поехал в отпуск, и на Курском вокзале мне навстречу идет с женой и маленьким мальчиком наш Коля. Тоже капитан. Конечно, мы сразу узнали друг друга. Обнялись, коротко поговорили. Особых отклонений у него я не заметил, вроде нормальный, но оказалось, что он комиссован из армии по состоянию здоровья: «Еду домой в Армавир!»
А когда я ушел в запас, то решил найти его. В 83-м году пишу письмо райвоенкому в Армавир. Получаю ответ: «Да, такой-то человек жив», – и сообщил мне его адрес. Но сколько я Коле ни писал, на праздники постоянно слал ему открытки с поздравлениями, ни одного ответа так и не получил. Вероятно, болезнь у него так и осталась. А уже потом я делал запрос в Подольск, и мне прислали ответ, что он всю жизнь проработал на какой-то там плодоовощной базе. Я потом все же еще раз решил написать военкому, но он мне ответил, что Николай Петрович умер 10 ноября 1995 года. Жена его тоже умерла, ближайших родственников в городе нет. Вот такая невеселая история про веселого танкиста с гитарой.
А теперь можно и о командирах вспомнить.
Для начала хотел бы вспомнить своего первого комбата – капитана Пинского[16]. С первой нашей встречи комбат своей открытостью и простотой сразу внушил доверие как командир и человек.
Сразу чувствовалось, что он от природы порядочный человек. Отсюда и командир хороший. Потому что взаимоотношения между людьми – это самое главное.
Чем он особенно мне нравился, что никогда не порол горячку. Никогда не стремился сразу наказать. Не нагрубит, не оскорбит, не обругает на ходу, как другие. Наоборот, всегда очень разумно разбирался даже в пустяках. Впервые я его увидел в том неудачном бою на ручье, в непростой обстановке. Но его поведение, решения, оценки сразу произвели на меня большое впечатление. Я сразу понял: вот образец, на который нужно равняться.
Понятно, что в той ситуации была и его вина. Без разведки нельзя кидаться, но он же ориентировался по этой карте, а по ней этой ручей совсем пустяковый… Но и в такой непростой обстановке он четко и ясно ставил задачи. После войны я Матвея Савельевича не встречал ни разу, но читал, что он служил до 1960 года, а потом жил и работал в Уфе.
Во-вторых, хотел бы упомянуть моего комбата в 14-й бригаде Логинова Геннадия Степановича[17]. Познакомились мы с ним в польской деревне Богухвале, куда нас вывели на переформировку. Невысокого роста, моложавый и худощавый, но с хорошо поставленным командирским голосом. Немногословный, серьезный и требовательный, он по праву пользовался у старших командиров высоким авторитетом. Его батальон всегда отличался организованностью и дисциплиной, поэтому нам часто поручали наиболее ответственные боевые задачи. Несмотря на молодость, он не допускал вольностей среди личного состава. Ротные даже немного побаивались его за высокую требовательность и дисциплину. Особенно часто перепадало старшему лейтенанту Петрову. Мне же в ходе боев встретиться с ним пришлось дважды. Выполняя индивидуальные боевые задачи, я заслужил от комбата крепкое рукопожатие и доброе «спасибо». А вот расстаться с ним пришлось при необычных обстоятельствах.
В апреле 45-го во время какого-то небольшого затишья среди боев, он решил изучить немецкий фаустпатрон, но тот выстрелил у него в руках. Тяжелораненого и контуженого его пришлось срочно отправить на танке в медсанбат…
И вот примерно через 30 лет, проходя службу в Горьком, я случайно встретил на улице мужчину, похожего на боевого комбата. Остановил его, и в беседе выяснилось, что это действительно Геннадий Степанович. Он рассказал, что службу закончил в должности начальника разведки армии в ЗабВО в 1970 году. Как оказалось, мы жили недалеко друг от друга и до момента моего переезда из Горького в Наро-Фоминск я поддерживал с ним отношения. Но потом связь оборвалась, и дальнейшая судьба Геннадия Степановича осталась мне неизвестной.
А до Логинова и после нашим 1-м батальоном командовал капитан Писаренко. Я считаю, это был настоящий самородок в командирском деле. С Александром Петровичем я познакомился, когда прибыл в бригаду. Вот уже несколько дней наша рота не может овладеть деревушкой Цехане. Обстановка сложная, трудная, местность малопроходимая. Стоим в колонне в ущелье, выход из которой немцы отлично пристреляли.
На второй день с возмущением и руганью появился временно исполняющий обязанности командира батальона капитан Писаренко. Собрал офицеров и на смеси русских и украинских слов рассказал порядок действий по штурму деревни. После артиллерийского налета и при сопровождении нескольких самолетов наша колонна пришла в движение, и при достижении поворота в ущелье выскочившие первые два танка в одно мгновение загорелись факелом. Пришлось отойти назад и остановиться вне зоны видимости противника. Последующих атак не последовало. Комбат убыл к начальству…
Но после того как через пару дней мой танк был подбит и сгорел, я с экипажем убыл в тыловой резерв батальона и с Писаренко больше не встречался до апреля 45-го, когда он заменил капитана Логинова.
С ним мы встретили Победу, и нашим батальоном он командовал до декабря 45-го, когда уволился по болезни и убыл в Полтавскую область к семье. За это время мы значительно ближе познакомились с этим необычным и одаренным человеком.
Внешне неказистый: низкого роста, худощавый, одет в солдатское обмундирование. Со стороны даже казался простачком, но на самом деле обладал острым природным умом и сообразительностью. В общении очень простой, общительный, доброжелательный и жизнерадостный.
Боевые приказы отдавал в свободном, но ясном толковании. Его разговорная речь состояла из смеси русских и украинских слов. В обращении с подчиненными частенько применял украинское слово «хлопчики». Поначалу мне даже показалось, что он грешит панибратством, и лишь потом я понял, что ради достижения успеха Александр Петрович умело использует психологию.
Комбат пользовался безусловным авторитетом среди личного состава. В трудной и сложной боевой обстановке не терялся, всегда находил верное решение и вселял уверенность у подчиненных. Смелый и храбрый, за годы войны он был трижды ранен и награжден шестью боевыми орденами[18].
В послевоенное время я дважды встречался с Александром Петровичем на праздновании Дня Победы в дивизии. На этих встречах он был бодрым, желанным и уважаемым гостем среди бывших подчиненных. В свою очередь, он очень гордился нами. До конца его жизни я поддерживал с ним связь. Умер Александр Петрович в возрасте 86 лет.
И хотел бы пару слов еще сказать про начштаба нашего 1-го батальона. Геннадий Михайлович Шапко отличался от других старших начальников спокойным и уравновешенным характером, высокой уставной культурой в обращении с подчиненными. Был чутким и внимательным, особенно к молодым офицерам. Это был настоящий трудяга и наставник молодежи, надежный помощник командира. В ответственный момент боя он всегда находился рядом с ним. Если дело касалось боевых задач, приказы и донесения оформлялись качественно и в срок. Вне боевой обстановки службой занимался ежедневно и осуществлял строгий контроль. Будучи на отдыхе в польском Богуславе, мне часто доводилось бывать дежурным по батальону, так чтобы сдать Геннадию Михайловичу зачеты по знанию боевого устава, их приходилось изучать досконально.
После войны он продолжил службу и уволился в запас полковником. Проживал в Москве. Несколько раз мы встречались на встречах ветеранов дивизии. Умер Геннадий Михайлович в декабре 1993 года.
Вообще лично мне по жизни на командиров везло. По большей части это были достойные и культурные люди, а сволочей или хамов мне почти не попадалось. В войну я такого не видел и про поведение того же Катукова, например, уже только потом узнал.
Вот про Рыбалко я знал, что этому лучше не попадаться. Этот и с палкой ходил и мутузил по полной… Сам я, правда, этого не видел, но знакомые, которые служили под его командованием, рассказывали.
Но в 46-м после очередного парада состоялось торжественное собрание, и, как он там производил разбор, я до сих пор помню. Такие эпитеты находил, такие слова нехорошие говорил, а ведь там и женщины присутствовали, и гражданские. Другое дело, если бы он отдельно собрал танковых командиров и все бы им высказал. Но говорить такое на торжественном собрании, да еще в присутствии посторонних, считаю, было совершенно недопустимо.
В своем интервью Иона Деген крайне нелицеприятно отзывается о командующем бронетанковыми войсками 3-го Белорусского фронта генерал-полковнике Родине. Я про Родина ничего сказать не могу, потому как видел его лишь однажды. Уже в начале 50-х наша дивизия устраивала показательные занятия для слушателей академии, и вот тогда я видел его мельком. Но тут я бы вот что хотел сказать.
Деген пишет, что Родин ругал его самыми распоследними словами в присутствии командира бригады Духовного. Но после войны я служил под командованием Ефима Евсеевича и не поверю, чтобы Родин стал при нем так ругаться. Духовный был авторитетный командир, а старшие начальники тоже знают, когда и как надо ругаться. Конечно, состояние у командиров разное случалось, но все-таки мне не особо верится. Да и сам факт, чтобы командир такого уровня запомнил обычного лейтенанта, да еще чего-то ему там наговорил, верится, честно говоря, с трудом.
Я, например, сколько был на фронте, но командующих фронтов не видывал ни одного. Командующего 1-й гвардейской танковой армии Катукова видел один раз. Как-то он в машине мимо нас проскочил. Командиров корпусов издалека только видел.
Как-то уже в 45-м нас, офицеров, вдруг собрали на совещание к командиру корпуса Полубоярову, где он подводил итоги минувшей операции и нацеливал на выполнение предстоящих задач. И там Павел Павлович показал себя как очень разумный, спокойный и выдержанный человек, что-то вроде Рокоссовского. Это был такой командир, у которого было чему поучиться. Недаром после войны он в течение 15 лет командовал бронетанковыми войсками Советской армии. Понятно, что на фронте чего только не случалось, но в то, что простой лейтенант на фронте встречался и разговаривал с Василевским и Черняховским, извините, верится с трудом. Как говорится, пока сам не увижу – не поверю. Я, например, знал, что нашим фронтом командует Ватутин. Гордился им и очень сожалел, когда он был ранен и умер. Но ведь на самом деле почти ничего о нем не знал. Мы же никакой информации не имели. Думаю, и не узнал бы его при встрече. Хотя, еще раз повторю, каких только чудес на фронте не случалось. И, кстати, о Ватутине.
В прошлом году к нам в совет ветеранов зашла женщина. А там у нас портреты командующих висят, и я смотрю, она смотрит на них и полушепотом по имени-отчеству называет многих. Я сразу понял – необычный человек появился. Подошел к ней: «Вы что, знали их?» – «Да, лично знала!» Разговорились, и оказалось, что она служила официанткой у Ватутина. Часа три мне всякую всячину рассказывала. Как ездила хоронить его, как после похорон с его детишками месяц нянчилась. Она о Ватутине очень хорошо отзывалась. И Жукова неоднократно видела, когда он его заменил. А потом их с поваром отправили в штаб фронта, и через месяц или два ее назначили к начальнику особого отдела 1-го Украинского фронта, с ним она до конца войны и прослужила. К счастью, Мария Ивановна до сих пор жива, хотя ей уже 102-й год идет…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.