Двойной удар

Двойной удар

Жизнь человека стремительна и непредсказуема. Она играет им по собственной прихоти, порой совершенно не считаясь с его желаниями и устремлениями. Бывает, она настолько властно и жестоко распоряжается людьми, что даже самый сильный из нас в определенной ситуации может ощутить себя безвольной песчинкой, гонимой вдаль всесильными ветрами.

Но тем человек и отличается от всех живых существ на нашей планете, что он обладает волей, дающей ему возможность, мертвой хваткой сдавив горло реальности, вырвать у нее победу в, казалось бы, самой безнадежной ситуации. И пусть шансы сделать это невелики – бывают ситуации, требующие действовать наперекор инстинкту самосохранения. А там – будь что будет…

Конечно, «стальные нервы» и «безграничная храбрость» существуют лишь на страницах литературных произведений, реальный же мир населен самыми обычными людьми из плоти и крови, для которых такие моменты никак не могут пройти бесследно, навсегда вгрызаясь в их память и неотступно преследуя ночными кошмарами в течение всей оставшейся жизни…

30 октября 1944 года я получил привычное для меня задание на крейсерский полет. Время близилось к вечеру, поэтому искать противника мне предстояло на лунной дорожке. Красивое, между прочим, зрелище – эта разрезающая черную морскую поверхность пополам яркая полоса света. В тихую безветренную погоду, когда море замирает без движения, она похожа на одинокий лучик солнца, которому каким-то чудом удалось проникнуть в царство абсолютного мрака. Волны же своей неподражаемой игрой теней придают ей некоторое сходство с лестницей, ведущей к луне, но так и не сумевшей дотянуться до ночного светила…

…Такое природное великолепие не может пройти мимо внимания художников-маринистов, занимая достойное место в их творчестве. В наши дни, когда волею судьбы я попадаю в картинную галерею, я никак не могу спокойно пройти мимо реалистично написанных лунных дорожек. Останавливаюсь, подолгу рассматривая понравившуюся мне картину, и порой ловлю себя на мысли, что ищу на ней не что иное, как контрастирующий на светлом фоне своей чернотой небольшой силуэтик вражеского корабля…

Правда, любоваться морскими красотами во время боевого полета нет никакой возможности – внимание целиком и полностью поглощено поиском цели. Идешь вдоль дорожки, впившись в нее глазами. Сегодня нам повезло – на море полный штиль, освещенная луной часть морской поверхности идеально гладкая, словно зеркало. Значит, даже небольшому катеру, попадись он на нашем пути, не удастся уйти незамеченным. Но вероятность того, что враг окажется в поле моего зрения, весьма незначительна – лунная дорожка весьма узкая, а по обе ее стороны, совсем недалеко, небо практически полностью сливается с морем. Держишься за нее, стараясь не отрываться слишком далеко. Свернул немного в сторону, считай, ослеп, только на приборы и остается смотреть, а этак совсем ничего не найдешь…

– Светит месяц, светит ясный… – затягивает песню штурман Николай Иванов. Обычно он летает в экипаже Саши Преснякова, но в этот раз по приказу Борзова вместо заболевшего Сурина отправился на задание со мной. Коля просто излучает оптимизм, и кажется, никаким жизненным коллизиям не под силу заставить его загрустить хотя бы на мгновение.

Хоть Иванов и не мог похвастать таким шикарным голосом, как Пресняков, но в ноты попадал неплохо, да и тембром обладал весьма недурным, так что слушать его было довольно приятно. Тем более Коле прекрасно удавалось совмещать пение с исполнением своих прямых штурманских обязанностей, поэтому многие из нас искренне завидовали Саше – народные частушки в исполнении Иванова здорово поднимали настроение экипажа.

Я, признаюсь, не мог отказать себе в удовольствии помычать в унисон с ним, правда, предварительно убедившись в том, что мой ларингофон отключен от внутренней связи. Природа, наградившая меня любовью к хорошей мелодичной музыке, совершенно не позаботилась о моих вокальных дарованиях. Слава богу, я понимал это и старался по возможности не причинять окружающим ни малейшего беспокойства.

А Иванов, закончив одну песню, тут же начинал другую, перемежая их бессчетными частушками, и его репертуар казался неисчерпаемым.

Мне очень нравилось слушать Колю, но иногда напряженная атмосфера боевого задания пересиливала, до предела расшатывая нервы. Тогда любой посторонний звук становился сильным раздражителем, и, чтобы немного успокоиться, мне требовалось некоторое время посидеть в тишине. Так было и в этот раз.

– Коля, – вызываю штурмана, – помолчи, пожалуйста.

– Хорошо, командир, – отвечает он, и в кабине тут же становится тихо.

«Как же, замолчал он, – думаю про себя, – только от внутренней связи отключился».

Светлая полоска лунного света пока так и оставалась пустой, но на душе у меня почему-то вдруг стало неспокойно. Какое-то необъяснимое чувство волной нахлынуло на меня, заставляя сердце нетерпеливо биться в груди. Такое неоднократно бывало со мной и ранее, и каждый раз, пока это необъяснимое волнение не затихало, мне приходилось переживать далеко не самые приятные минуты в своей жизни. Сидишь как на иголках, словно в ожидании страшного суда, терзаясь неизвестностью, пытаешься взять себя в руки, силой переключив свое внимание на что-нибудь другое. Частенько это, пусть не сразу, но удается, а если нет… «Скорее бы уже, что ли…» – изо всех сил понукаешь непослушное время, а оно, словно издеваясь, тянется еще медленнее… «Где же вы все попрятались, гады?!»

И вот, когда мы проходили юго-западнее Либавы, на дорожке появились два черных силуэта. Присматриваюсь повнимательнее… Так и есть – пара транспортов в сторону Данцигской бухты топает. Конечно, где-то поблизости должны быть сторожевые корабли, без них никак нельзя, но они скрыты плотной завесой ночной тьмы. Ну что ж, пора начинать атаку.

Снижаюсь до тридцати метров и начинаю сближение с самым большим из двух транспортов. Отделенный от меня расстоянием около десяти километров, он может показаться неискушенному наблюдателю совсем уж игрушечным и неопасным. Пока немецкие зенитки молчат, остается надежда подойти к цели незамеченным. Бывало, зазевавшийся враг открывал огонь лишь вдогонку, когда я уже проскочил над ним, точно сбросив свой смертельный груз. Только бы удалось подойти незамеченным… Только бы удалось…

Вдруг ночь взрывается ослепительным фейерверком. Словно несколько доселе дремавших вулканов, разбуженные моим появлением, вдруг заработали в полную силу, извергая в непроглядную темень горящие искорки трассеров. Зловещей огненной сетью сплетаются они на моем пути, стремясь поймать мой одинокий самолет в свою ловушку и утащить его на морское дно.

Все это произошло настолько неожиданно, что я на мгновение замер, пораженный увиденным. Ранее мне неоднократно доводилось попадать под зенитный огонь, но с таким плотным еще не доводилось сталкиваться ни разу. Из оцепенения меня вывели забарабанившие по обшивке осколки, заставив немного сунуть вперед правую ногу, чтобы хоть чуть-чуть уйти в сторону. На несколько мгновений единственным звуком, достигавшим моего слуха, оставался могучий рев моторов, но немцам удалось поразительно быстро скорректировать направление огня, и смертоносный металл вновь начал кромсать мой самолет. Правда, теперь это были лишь единичные удары, но каждый из них как будто бил прямо в мое сердце, заставляя его замирать от ужаса. С небольшим скольжением ухожу влево. Эх, сунуть бы сейчас ногу посильнее! Наверняка бы вырвался… Но никак нельзя… Сделаешь это, и все – промах.

Тем временем на лунной дорожке один за другим стали появляться вражеские корабли. Кровь бешено заколотилась в висках – целых шесть штук! С таким количеством мне еще никогда не приходилось встречаться…

– Командир, смотри! – хрипло кричит Иванов. – Три «сторожа» и три транспорта!

– Вижу, Коля, вижу!

Огненные трассы пересекаются почти над самой головой, заставляя ее втянуться в плечи. Все тело сотрясает мелкая дрожь, и мгновение спустя оно самопроизвольно сжимается и сползает вниз по спинке кресла. За приборной доской, конечно же, не спрятаться, но инстинкт самосохранения считает иначе… Тем не менее ему никак не удается заставить глаза хоть на мгновение оторваться от выбранной цели и руки, до боли в пальцах сжимающие штурвал, отвернуть в сторону… Кажется, этой пытке не будет конца…

Наконец до вражеского транспорта остается не более семисот метров.

– Бросаю! – кричу изо всех сил, одновременно давя на кнопку.

И ничего не происходит… Нет привычной легкости самолета, избавившегося от тяжелого груза… Неужели…

– Командир! – слышу взволнованный голос Федоренко. – Торпеда не отделилась!

Резко бросаю самолет влево и прохожу почти над самой кормой неудачно атакованного мною транспорта. Враг провожает меня огнем всех своих зениток, заставляя отчаянно маневрировать. Вскоре смертоносные трассы без остатка растворяются в ночной тьме.

Но что же, черт возьми, произошло?! Почему торпеда так и осталась висеть на плечах моей машины бесполезным грузом?!

– Коля, – спрашиваю Иванова, – ты продублировал сброс? (Здесь необходимо отметить, что в кабине штурмана также имелась пусковая кнопка. По неписаному полковому правилу он должен был нажать ее по сигналу своего командира, то есть пилота, таким образом сведя к минимуму вероятность несбрасывания торпеды – не одна сработает, так другая.)

– Так точно, командир!

Ненависть, отчаяние, бессильная злость – я моментально закружился в вихре этих противоречивых эмоций. Напряженный поиск цели, отчаянный поединок с собственным страхом, смертельный риск, выход на дистанцию удара… И все вхолостую! Какая-то необъяснимая техническая неисправность поставила жирный крест на всех моих стараниях.

Оставалось только, поджав хвост, возвращаться обратно… Но тут я засомневался. А вдруг окажется, что система сброса работает исправно? Вдруг это мы со штурманом в горячке боя допустили роковую ошибку? Тогда – позору не оберешься! Слишком свежи были в моей памяти недавние неприятные воспоминания, и хоть та августовская история закончилась для меня хорошо, ее жгучий осадок до сих пор ощущался довольно остро…

Но идти в атаку второй раз… Выдержу ли я подобное напряжение? Ведь даже после одного захода чувствуешь себя настолько опустошенным, что долго еще не можешь прийти в себя. Недаром же левый торпедный держатель всегда оставался пустым, и на моей памяти никто даже и не заикался о том, чтобы подвесить на него еще одну стальную сигару. Конечно, лишний груз требовал дополнительных затрат топлива, существенно снижавших наши тактические возможности, но, забегая наперед, скажу, что даже в самые последние месяцы войны, когда от нашего аэродрома до врага было рукой подать, мы так и продолжали брать с собой одну-единственную торпеду.

Да и есть ли смысл повторять этот поединок со смертью? Где гарантия, что система сброса сработает со второй попытки? Ответ на эти вопросы не мог дать никто. Оставалось лишь одно – как можно скорее принять волевое решение, поставив на кон либо жизнь, либо репутацию.

В этот момент я внезапно вспомнил небольшую заметку о медсестре, прочитанную мной на днях во фронтовой газете. Ее мужество и самопожертвование поразили меня до глубины души. Разрывы снарядов и мин сотрясают землю, воздух до предела насыщен свинцом… И из этого кромешного ада вытаскивает на своих плечах здоровенного мужчину едва достигшая восемнадцати лет маленькая хрупкая девчушка. «Потерпи, родной!» – подбадривает она тяжело раненного бойца, хотя ей самой помощь нужна не меньше – непосильная ноша гнет к земле, последние силы на исходе… Но доставив этого солдата в безопасное место и едва успев перевести дух, отважная сестричка вновь бросается в огненную круговерть, чтобы вырвать из цепких лап смерти еще одну жизнь… Эта картинка вдруг встала перед моими глазами, заслонив собой все остальное.

Даже сейчас, по прошествии многих лет, тяжело достоверно сказать, что повлияло на меня больше всего: ненависть к врагу, нежелание ударить лицом в грязь перед товарищами или вовремя подсказанная подсознанием история маленькой труженицы войны. А тогда, 30 октября, судьба отпустила на все эти раздумья гораздо меньше времени, чем потребуется для того, чтобы прочесть их описание, приведенное мной выше.

– Держитесь, ребята, – объявил я экипажу свое окончательное решение, – будем заходить второй раз. – И тут же про себя подумал: «Подобного в такой ситуации еще не делал никто. По крайней мере, за время моего пребывания в полку. Стало быть, фрицы вряд ли ожидают нашего возвращения. А значит, шансы все-таки есть!»

Отойдя еще немного от конвоя, чтобы полностью скрыться от вражеских наблюдателей, я энергично развернулся и вновь пошел на сближение с целью. На этот раз переменчивая балтийская погода немного подыграла мне – чуть выше моего самолета, примерно сто метров над морем, показались небольшие скопления облаков. Идея прикрыться ими на подходе к атакуемому транспорту возникла у меня практически мгновенно. Легкое движение штурвала – и в кабине наступила полная темнота. Теперь главное – вовремя выскочить из облаков, чтобы успеть правильно прицелиться…

Десять секунд… Тридцать… Глаза намертво прикованы к циферблату, нервы напряжены… Пятьдесят… Еще немного, и… Шестьдесят секунд… Пора снижаться! Штурвал немного вперед – и я вываливаюсь из облаков. А вот и вражеские корабли, сейчас они все прекрасно видны на лунной дорожке. Один против шести! Выбираю самый крупный транспорт и прицеливаюсь на треть корпуса впереди него. До цели остается около пяти километров, а значит, моя судьба решится в ближайшую минуту.

Честно говоря, я никак не мог предположить, насколько тяжело окажется идти в атаку второй раз. Если бы и сумел, вряд ли смог заставить себя сделать это. В ушах шумит, как после тяжелого удара по голове, все мускулы и жилы сводит лихорадочная дрожь, тело превращается в сплошной неистово пульсирующий кровеносный сосуд, бешеное биение сердца отдается даже в капиллярах, легкие задыхаются от нехватки воздуха, глаза заливает соленый пот… Изо всех сил прикусив нижнюю губу, мчусь навстречу судьбе…

Враг все еще не подает никаких признаков жизни, и эта томительная неизвестность изматывает еще сильнее, чем самый яростный зенитный огонь. Хочется надеяться, что меня все еще не заметили… А может быть, вот именно сейчас фрицы, уточнив прицельные данные, накроют мою машину первым же залпом… Ослепительная вспышка света… И все…

…Всего лишь два дня назад, 28 октября, я атаковал немецкую подводную лодку, а вчера, 29 октября, – одиночный транспорт. К сожалению, оба раза неудачно. Слишком свежи были в моей памяти эти недавние волнения, а тут…

Время как будто застыло на месте, бесконечное пространство стянулось до размеров небольшого участка морской поверхности, на котором решались судьбы «охотника» и «дичи», торпедоносца и транспорта. Кто из нас встретит свою смерть в ледяной балтийской воде, выяснится в ближайшие мгновения.

Большой палец правой руки лежит на кнопке сброса, и мне все труднее становится противостоять жгучему желанию поскорей нажать ее. Последним отчаянным усилием воли заставляю себя немного повременить. Рано еще! Не время! Вот подойду еще немного поближе, чтоб наверняка.

Враг наконец заметил меня, открыв яростный зенитный огонь, но это было слишком поздно – в этот момент мой самолет уже находился в идеальной позиции для атаки.

– Получи, сволочь! – выдохнул я, нажимая на сброс, и еще раньше, чем услышал в наушниках восторженный крик Федоренко, почувствовал, как самолет стал заметно легче. Торпеда пошла! Пошла, родимая!!

«Теперь не достанете!» – со злостью подумал я, бросая самолет со скольжением в сторону. Дать бы сейчас полный газ обоим моторам и проскочить побыстрее над конвоем… Но то, что единственно верно днем, в ночных условиях может привести к непоправимому – длинное пламя выхлопа, прекрасно видное издалека, поможет врагу точно навести свои зенитные автоматы. Левая рука тут же немного прибирает обороты, и несколько секунд спустя мой самолет оказывается по другую сторону конвоя.

Но враг не думает отпускать меня просто так, и в какую сторону я бы ни бросил свою машину, вырываясь из-под огня, трассеры тут же следуют вдогонку, а чтобы поднырнуть под них и уйти невредимым, приходится опускаться все ниже и ниже. Уже становятся различимыми брызги морской воды, разбрасываемые в стороны потоком воздуха за винтами… Осталось всего пять метров высоты… Пять метров!!! А пунктирные нити трассеров, хоть и изрядно поредевшие, все-таки подбираются ко мне справа… Набирать высоту никак нельзя – над головой тоже проносятся огненные штрихи, прижимая к морю… Еще мгновение, и…

Внезапно все стихло, и мелькавшие уже совсем рядом смертоносные светлячки почти моментально потухли. Мысленно отсчитывавший последние мгновения своей жизни, я даже не сразу осознал это, а когда все-таки понял, что остался жив, в изнеможении откинулся на спинку кресла. Но сил, чтобы порадоваться своему спасению, не оставалось. Словно находясь в оцепенении, я слегка потянул штурвал на себя.

– Идем домой. – Мой голос прозвучал как никогда слабо и неестественно.

Отчаянная борьба за жизнь, без остатка опустошившая меня, стерла грань между реальностью и сном, погрузив мое сознание в некое пограничное состояние, из которого я, словно находясь в полузабытьи, управлял самолетом. Радостный возглас стрелка-радиста, возвещавший об успешном попадании в цель, так и не был услышан мной.

Вернулись мы домой выжатые как лимоны. Помню, после приземления я еще довольно долго оставался в кабине, не имея ни сил, ни желания выбраться оттуда. Так закончился вылет, который я безо всякого преувеличения могу назвать самым тяжелым за всю свою летную жизнь…

Воспоминания об этом дне никак не хотят отпускать меня до сих пор. Признаюсь честно, я рад был бы полностью забыть о событиях 30 октября, но увы… Вновь и вновь мне приходится идти в этот злосчастный второй заход… и каждый раз просыпаться в холодном поту, сжимая в руках одеяло. И хотя с тех пор прошло уже почти семьдесят лет, боль этих мгновений с ничуть не меньшей силой разрывает мое сердце…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.