Красный капкан

Красный капкан

Вопрос о выводе Анненкова на территорию СССР или о его ликвидации не возникал у Советов в течение пяти лет после его ухода в Китай. На мой взгляд, он был не интересен для Советов потому, что, во-первых, был фигурой не такого масштаба, чтобы занимать умы Ленина и его соратников, во-вторых, был изолирован китайцами и три года содержался в Урумчинской тюрьме, в-третьих, его воинство за это время распалось и не представляло никакой угрозы для советской власти, в-четвёртых, после выхода из тюрьмы Анненков никакой антисоветской деятельностью не занимался и, наконец, в-пятых, внутренняя и международная обстановка для СССР была сложной и советской власти было не до него. Тем не менее опасность, что Анненков не устоит от соблазна и вновь встанет на путь борьбы с Советами, сохранялась. Кроме того, Советы горели желанием отмщения.

В 1926 году Анненков всё-таки оказался в СССР, при этом официально было объявлено, что он сдался советским властям и перешёл на сторону советской власти добровольно, пересмотрев свои прежние позиции. Однако начиная с 70-х годов прошлого века в советской печати стало утверждаться, что Анненков был выведен на советскую территорию принудительно, в результате успешного проведения чекисткой операции.

Описаний этой операции в открытой печати немного. Мне известны три: повести: В.Г. Григорьева «Операция атаман»[309], С. и М. Мартьяновых «Дело Анненкова»[310] и Д.Л. Голинкова «Как каялся атаман Анненков»[311].

Во всех этих работах много фактического и документального материала, правда, без указания источников, из которых они взяты, что вызывает некоторые сомнения в их правдивости. Кроме того, многие факты, которые эти авторы приводят в них, противоречат как друг другу, так и другим источникам. Возможно, освещая тему, они намеренно искажали существенные детали операции, в угоду органам безопасности и советской историографии романтизировали их. Я уже говорил, что не исключаю, что такой операции не планировалось вообще и всё произошло для советских властей внезапно и стихийно, а первичное сообщение о добровольном переходе Анненкова в СССР соответствует действительности. Тем не менее кратко изложить содержание операции, сделанные Д.Л. Голинковым, В.Г. Григорьевым и С и М. Мартьяновыми, считаю необходимым.

…В начале 1926 года на западной границе был задержан некто С.П. Яненко, бывший белогвардеец, поручик колчаковской армии. В процессе фильтрации было установлено, что он — член подпольной организации «Соколы», действующей в Павлодарской области Казахстана, и направлен в Париж для установления связи с эмигрантским зарубежным центром. Яненко подробно рассказал о своей службе у Колчака и сообщил, что в 1918 году дважды встречался с Анненковым. У чекистов возникла идея: используя факт существования в Павлодаре белогвардейской организации, которая пытается установить связь с зарубежной эмиграцией, направить от её имени к Анненкову чекиста, который вошёл бы к нему в доверие и подготовил условия для его вывода на территорию СССР или ликвидации.

Операция по выводу Анненкова на территорию СССР была разработана Иностранным отделом ОГПУ под руководством его начальника М.А. Трилиссера[312] и его заместителя А.Х. Артузова[313] (настоящая фамилия Фраучи).

Вскоре исполнитель был найден. Это молодой чекист Сергей Павлович Лихарин, участник Гражданской войны, человек храбрый, решительный, умный, к тому же знавший английский язык, обладавший офицерскими манерами и имевший поразительное внешнее сходство с Яненко, что было особенно важно для того, чтобы Анненков его «вспомнил» и узнал.

Лихарин засел за изучение материалов, относящихся к атаману, своей легенды, линии поведения, за зубрёжку паролей и явок. Кроме того, он несколько раз встречался с Яненко, что дало ему возможность уточнить детали его биографии, встреч с Анненковым и войти в образ. С этого времени Лихарин становится поручиком Яненко, благо, того тоже звали Сергеем Павловичем.

В основу легенды Лихарина были положены те факты, которые ОГПУ получило от Яненко.

Лихарин-Яненко — эмиссар подпольной белогвардейской организации «Соколы», которая действует в Павлодарской области Казахстана и готовит сеть боевых партизанских групп на случай войны с СССР. «Соколы» глубоко законспирированы, организация количественно растёт, она уже установила связь с другими антисоветскими организациями в СССР и сейчас стремится организовать связи и взаимодействие с белоэмигрантским зарубежьем. Внимательно изучив и оценив руководителей белой эмиграции в Китае, организация остановила свой выбор на Анненкове, так как считает его наиболее перспективным вождём Белого движения, способным выполнить историческую миссию освобождения от большевиков Великой России. Поэтому она направляет к атаману курьера для получения инструкций и координации дальнейших действий.

В последнем инструктаже Лихарину было особо указано, что решать задачу ему придётся самостоятельно, хотя помощь ему и будет оказана.

…Из Владивостока на пароходе «Астрахань» Лихарин прибыл в Шанхай. Судьба к нему благоволила: он сразу же попал под покровительство бывшего каппелевца[314] штабс-капитана Ступина.

Александр Илларионович познакомил Лихарина с рядом представителей здешней эмиграции. Особенно важно было знакомство с бывшим начальником медицинской службы в армии Анненкова и его любимцем, а ныне — председателем монархического совета «Богоявленское братство» полковником Д.И. Казаковым. «Братство» было связано с английской и французской разведками и при их поддержке активно вело антисоветскую работу как внутри Китая, так и за его рубежами.

Лихарин рассказал Казакову о своей миссии и просил содействия в организации встречи с атаманом. Тот отнёсся к миссии Лихарина прохладно, но информация о нём пошла по нужным каналам.

Неожиданно для Лихарина на связь с ним выходит советский разведчик Михаил Довгаль, который в дальнейшем оказывает ему необходимую помощь в установлении и развитии контактов с нужными эмигрантами и готовит группу для захвата Анненкова.

Из Шанхая Лихарин выехал в центр русской эмиграции в Маньчжурии — Харбин. Поездка оказалась тоже удачной. С помощью рекомендательного письма того же Ступина Лихарин вошёл в круг видных руководителей маньчжурской части эмиграции. Один из них, полковник П.Д. Илларьев, тоже сослуживец Анненкова, план «Соколов» одобрил и обещал помощь. В свою очередь, Павел Дмитриевич попросил Лихарина съездить в Калган и, пока решается вопрос о встрече с Анненковым, прощупать бывшего дутовца, а ныне советника Фэн Юйсяна, генерала Тонких, который, по его мнению, снюхался с большевиками из аппарата Примакова[315]. Лихарин заверил Илларьева, что с радостью выполнит его поручение.

Путешествовать по Китаю с сомнительными документами было небезопасно, и Илларьев выправил Лихарину британские. Отныне тот стал мистером Роем Дженкинсоном, корреспондентом пекинского отделения английской газеты «Чайна экономик ревью».

Вскоре после прибытия в Калган к Лихарину явился связной от Анненкова, поручик Фёдор Константинович Черкашин, человек не высокой морали, бабник и пьяница, который должен был организовать их встречу. Черкашин не скрывал, что встреча состоится только после того, как будет получено подтверждение реальности существования в северном Казахстане организации, за представителя которой выдаёт себя Лихарин.

В это время в Калган прибывает Довгаль. На одной из встреч он сообщил Лихарину, что Анненков направил в Казахстан своего инспектора, некоего Карпенко, и что в Союзе об этом известно и принимаются меры, чтобы представить «Соколов» в лучшем виде.

Между тем обстановка в Китае складывалась не в пользу Фын Юйсяна. На севере милитаристам удалось разбить одного из его генералов, и положение армии и авторитет Фына пошатнулись. Ход операции следовало ускорить.

Однажды Лихарину удалось обнаружить у мертвецки пьяного Черкашина письмо Анненкова к С. Меркулову, одному из руководителей белой эмиграции в Маньчжурии. Это был положительный ответ Анненкова на вопрос Меркулова о готовности атамана выступить во главе синьцзянской эмиграции против СССР. Письмо было настолько важным, что Примаков ознакомил с ним Фын Юйсяна. Намерения белогвардейцев обеспокоили маршала, и он решил выслать Анненкова с подконтрольной территории. Однако Примакову удалось убедить Фына, что лучше держать Анненкова при себе, контролировать его действия и знать замыслы противников. Фын Юйсян согласился и распорядился вызвать Анненкова в Пиндечуань (небольшой городок под Калганом) в свою резиденцию, чтобы познакомиться с ним и назначить старшим военным советником в группу войск своего генерала Чжан Цзинцзяна, губернатора провинции Чахар. На этот же приём был приглашён и Лихарин. Приглашённые были представлены друг другу. Знакомство Лихарина с Анненковым и с его начальником штаба Денисовым состоялось.

Несколько последующих дней были для Лихарина днями его проверки. Денисов, а затем и сам атаман дотошно расспрашивали его, где, с кем и когда он служил, где и когда встречался с Анненковым, кто при этом присутствовал, в каких боях он участвовал, каков их результат. После того как Лихарин выдержал экзамен, Анненков сообщил ему, что его инспектор благополучно вернулся из России, где был хорошо принят руководителями организации и убедился, что она действует и развивается. Лихарин тут же попросил атамана поскорее принять организацию под свою руку.

Однако операцию нужно было завершать. Белогвардейцы и разведчики Англии, Франции, Японии, работавшие в Китае, были крайне озабочены вызовом Анненкова к красному маршалу и не только гадали о его причинах и последствиях, но, пытаясь получить об этом сведения, наводнили Калган и Пиндечуань своими агентами. Это могло привести к непредсказуемым последствиям, осложнить операцию и даже сорвать её.

План завершения операции окончательно выкристаллизовывался. Он заключался в том, что на очередной встрече Лихарин объявит Анненкову, что его срочно вызывают в Россию, и спросит, каков будет его ответ руководителям «Соколов». Затем он пригласит атамана на прощальную пирушку, на которой и будет произведён его захват. План был согласован с Примаковым, и в помощь чекистам тот назначил несколько своих сотрудников.

Анненков отнёсся к внезапному возвращению Лихарина в Россию с пониманием. Более того, он даже предложил ему свою помощь в обеспечении безопасности возвращения в СССР через Маньчжурию. Атаман просил передать руководителям организации его одобрение их деятельности, готовность принять «Соколов» под своё руководство и дал явки к руководителям ряда подпольных групп на территории СССР и в северо-западном Синьцзяне, осуществляющих шпионаж и диверсии против среднеазиатских республик. Согласился Анненков и на своё присутствие на прощальной вечеринке.

Вечеринка состоялась. Кроме Лихарина, Анненкова и Денисова в ней участвовали назначенные Примаковым в помощь чекистам сотрудники его аппарата. Было много выпито и сказано, но пленять Анненкова и Денисова не стали, потому что возникла возможность его ареста без какого-либо шума и чужими руками.

Дело в том, в период подготовки вечеринки чекисты перехватили письма Анненкова к Меркулову и Казакова к Анненкову.

В письме к Меркулову Анненков писал о его согласии приступить к организации партизанского отряда на средства Чжан Цзолина, а также соглашался с тем, что главными целями отряда будут борьба с Народной армией Фын Юйсяна и с СССР.

В письме Казакова уточнялась задача Анненкова в борьбе с Фын Юйсяном. В нём говорилось, что общее наступление на Фын Юйсяна согласовано и задача атамана — удаление из армии маршала большевистских советников, без которых она будет разбита.

Письма были немедленно доложены Примакову, который ознакомил с ними маршала. Как и предполагалось, Фын был взбешен и, арестовав Анненкова и Денисова, передал их инструкторам Примакова. Ловушка захлопнулась!

Ничего не говоря о том, как атамана вывозили из Китая и доставляли в Москву, Григорьев заканчивает повесть фразой: «20 апреля 1926 года в сопровождении группы чекистов Анненков был доставлен в Москву».

Несколько иное описание ареста Анненкова и Денисова дают в своей повести С. и М. Мартьяновы. В повести также говорится об участии в операции чекистов, но главную роль в операции играют не они, а сотрудники аппарата Примакова. Авторы называют уже знакомые нам фамилии, но Лихарин назван Лихаревым и главной роли в операции не играет, а выполняет какие-то курьерские функции между послом СССР в Китае Караханом[316] и Примаковым. Назван и Довгаль, но он не чекист, как у Григорьева, а начальник штаба группы Примакова. Говорится и о Карпенко, но тот уже не курьер Анненкова к «Соколам», а, наоборот, чекист. Но не это главное. Главное в том, что в отличие от Григорьева Мартьяновы утверждают, что основную роль в подготовке и проведении операции сыграли Примаков и его сотрудники.

Перехожу к описанию ареста Анненкова и Денисова по Мартьяновым.

Итак, Примаков ознакомил Фын Юйсяна с перехваченной корреспонденцией Анненкова и настойчиво просил арестовать атамана и его начальника штаба Денисова. После долгих раздумий и колебаний Фын согласился. Изложение дальнейших событий Мартьяновы начинают с публикации выписки из протокола допроса Анненкова в Москве 23 апреля 1926 года.

«5 декабря 1925 года ко мне пришёл директор Департамента иностранных дел Чынг с переводчиком, который мне сообщил, что, ввиду имеющихся у них сведений о моих сношениях со штабом Чжан Цзолина, они считают необходимым мой переезд из моего дома на жительство в г. Ланьчжоу, очевидно, где бы они могли наблюдать за мной. Через несколько дней я переехал со своими людьми в Ланьчжоу, где проживал до марта 1926 года, когда я был вызван к губернатору, где полицмейстер города Ланьчжоу передал мне распоряжение Фын Юйсяна приехать к нему, и на другой день я со своим начальником штаба Денисовым Николаем Николаевичем выехал к Фын Юйсяну, который в то время находился в Пиндечуане, в сопровождении двух китайских генералов и небольшого конвоя. Прибыв к Фын Юйсяну, мы были лично им приняты, и я назначен советником при маршале Чжан Шуцзяне (помощник Фын Юйсяна), и мне был выдан соответствующий документ с распоряжением выехать в Калган для встречи с вышеуказанным маршалом Чжан Шуцзян, куда я выехал с Денисовым, который числился при мне.

Всё верно, в чем и подписуюсь.

Борис Анненков»[317].

Приезд Анненкова в Калган был и для аппарата Примакова неожиданным: Примаков и его сотрудники полагали, что тот приедет не ранее чем через две недели. Поэтому в Калгане не было ни Примакова, ни других ответственных сотрудников. Примаковцы запаниковали. В Пекин и в Москву полетели срочные шифровки с просьбами указаний.

Между тем китайцы под усиленной охраной разместили Анненкова и Денисова в доме около дубаната[318], однако те могли передвигаться по городу в её сопровождении.

В это время в Калгане в составе Народно-Революционной армии имелся созданный Фын Юйсяном отряд, сформированный из русских белогвардейцев. Отрядом командовал бывший белогвардеец и знакомый Анненкова полковник Гущин, который вначале тайно оказывал услуги советникам аппарата Примакова, а затем открыто перешёл на их сторону. О прежних, необычных отношениях Анненкова и Гущина будет сказано далее.

Узнав о существовании отряда, Анненков несколько раз был у Гущина, внимательно присматривался к его отряду и, наконец, предложил Фын Юйсяну сформировать свой отряд. Гущин потом рассказывал, что в разговорах с ним Анненков много раз повторял, что ему неоднократно предлагали возглавить Белое движение в Китае, но он отказался и, отойдя от белой эмиграции, живёт тихо, купил участок земли и занимается фермерством. Говорили также о гражданской войне, бушующей в Китае, о боевых качествах китайских солдат, о сложной обстановке здесь, в Калгане. Кроме того, Анненков пытался выяснить, получал ли Примаков его письма, в которых тот предлагал начать формирование белой эмиграции для помощи СССР. Он говорил, что у него в Синьцзяне 600 преданных ему людей, и он надеется твёрдо встать рядом с Фыном. Расспрашивал Анненков и о Нечаеве, Глебове и о других белых атаманах, действовавших на Дальнем Востоке.

Во время одного из таких разговоров в отряд Гущина неожиданно прибыл чиновник от Чжан-дубаня. Он сказал Анненкову, что дубань, проявляя о нём заботу, завтра, 21 марта, к 8 часам утра пришлёт к нему автомобиль, который отвезёт атамана и Денисова в дом Чжан-дубаня, где ему будет удобнее, чем в гостинице. Со слов Гущина, Анненков растерялся, стал вялым, угасшим. В это же время метались в ожидании указаний немногочисленные сотрудники Примакова. Особенно беспокоился чекист Карпенко, взявший на себя заботы об аресте Анненкова.

Наконец, 25 марта 1926 года из Пекина пришли конкретные распоряжения. Карпенко ставилась задача срочно заполучить Анненкова и Денисова от китайского губернатора, давались подробные инструкции, где их поместить и как охранять. Рекомендовалось также распространить версию о том, что Анненков приехал в Калган для обсуждения с русскими советниками возможности и условий формирования при армии Фын Юйсяна отряда из эмигрантов.

Рано утром 31 марта в Калган вернулся Примаков. Выслушав доклад Карпенко, он сразу же поехал к дубаню. Через несколько часов Анненков и Денисов были водворены в общежитие советников, где им отвели две лучшие комнаты.

Ровно в 16 часов Примаков и один из его советников, Антонов, вошли к Анненкову. В этот же день Примаков донёс результаты встречи в Пекин:

«Доношу, сегодня я имел встречу с генералом Чжан-дубанем. Я предложил ему передать в моё распоряжение атамана Анненкова, на что он согласился немедленно. Я предупредил его, что, если Анненков попытается бежать, я убью его, против чего возражений не было.

Анненков сейчас у меня. Я имел с ним беседу, и он дал честное слово, что, как и его начальник штаба, не будет бежать. После этого я объявил ему, что он некоторое время будет у меня на положении пленного, и у его дверей будет караул. План его использования мы наметили, изложение которого поручено Карпенко. Начнём с декларативного письма о раскаянии.

Анненков — здоровый, полный сил человек, несомненно крупная индивидуальность, но хитроват и нас боится.

Согласие он даст, потому что деваться ему некуда…

Лин[319] 23 часа»[320].

Когда Денисову было объявлено, что Анненков перешёл на сторону советской власти, тот растерялся, долго не мог в это поверить, однако намерения поступить так же не высказал.

На следующий день Анненков и Денисов были разоружены, а их чемоданы с личными вещами досмотрены.

2 апреля Анненкову было объявлено, что он находится в руках советской разведки, предлагалось вернуться в СССР и оговаривались условия возвращения.

Рано утром 5 апреля Анненков потребовал к себе Примакова и передал ему письмо, которое стараниями Карахана через несколько дней стало широко известно как в Китае, так и за его пределами:

«Всероссийскому Центральному Исполнительному Комитету.

Я, Борис Анненков, в минувшую Гражданскую войну принимал самое деятельное участие в борьбе на стороне белых. Я считал большевиков захватчиками власти, не способными вести народ и страну к благу и процветанию. Суровая, трёх с половинойлетняя, борьба кончилась нашим поражением, и мы эмигрировали в Китай. Шесть лет эмиграции были самыми тяжёлыми в моей жизни. Потеря своей Родины, сознание своей вины перед людьми, которые верили мне и которых я повёл за собой в скитание в Китай, сильно угнетали меня. Но эти шесть лет изгнания не прошли даром. Строгий анализ своих прошлых поступков и действий привёл меня к таким выводам: Гражданская война и борьба с Советами были глубоким моим заблуждением, ибо то, что сделала Советская власть после того, как окончила борьбу на всех фронтах с белыми и поляками, говорит за то, что Советская власть твёрдо и неуклонно ведёт народ и страну к достижению намеченных ею идеалов.

Тот огромный шаг по пути строительства, который сделала Советская власть, является показателем того, что народные массы идут за своей властью, ибо только при полной поддержке всего народа можно достичь тех колоссальных успехов, кои достигнуты в СССР. Сознавая свою огромную вину перед народом и Советской властью, зная, что я не заслуживаю снисхождения за свои прошлые действия, я всё-таки обращаюсь к Советскому правительству с искренней и чистосердечной просьбой о прощении мне моих глубоких заблуждений и ошибок, сделанных мной в Гражданскую войну. Если бы Советская власть дала мне возможность загладить свою вину перед Родиной служением ей на каком угодно поприще, я был бы счастлив отдать все свои силы и жизнь, лишь бы доказать искренность моего заблуждения. Сознавая всю свою вину и перед теми людьми, которых я завёл в эмиграцию, я прошу Советское правительство, если оно найдёт мою просьбу о помиловании меня лично неприемлемой, даровать таковое моим бывшим соратникам, заведённым в заблуждение и гораздо менее, чем я, виноватым. Каков бы ни был приговор, я приму его как справедливое возмездие за свою вину.

5 апреля 1926. Борис Анненков»[321].

Вскоре было написано и обращение атамана к своим партизанам.

Опасаясь, что о задержании Анненкова станет известно белой эмиграции и она может принять меры к его освобождению, Примаков решил срочно вывозить арестованных из Калгана к границе. Были снаряжены две автомашины, погружено продовольствие, подобрано сопровождение. Для разведки ущелья, проходящего вблизи Калгана, по которому шла дорога и которое было удобно для засады, были направлены сотрудники, переодетые в китайское платье. К полуночи разведка вернулась и доложила, что по маршруту всё спокойно. 7 апреля, задолго до рассвета, машины вышли из города. Сопровождать Анненкова было приказано М.О. Зюку[322].

На мой взгляд, оба рассказа об аресте Анненкова, мягко говоря, не соответствуют действительности. Но это и понятно: хотя обе повести написаны с привлечением документов, всё же это художественные произведения, предполагающие занимательность, а в этих целях и вымысел, и перестановку событий во времени, и другие литературные приёмы. Следует учитывать, что в то время авторы и не могли всего сказать.

Советская разведка, несомненно, работала над нейтрализацией ярых врагов советской власти и белых военачальников, оказавшихся за границей. Не был, вероятно, исключением и Анненков. Если операция по Анненкову разрабатывалась, то для его обезвреживания, должно быть, предусматривались три варианта действий:

а) физическая ликвидация в Китае;

б) захват и насильственный вывод на территорию СССР с последующим преданием суду и ликвидацией;

в) склонение к добровольному переходу в СССР на основе дачи гарантий безопасности и обещания полного или частичного прощения.

Однако от первых двух вариантов пришлось отказаться, так как убийство или неудача захвата атамана могли осложнить советско-китайские отношения и отношения с ведущими государствами мира, имевшими на Анненкова свои виды, а также привести к активизации враждебной деятельности против СССР эмиграции, нашедшей убежище не только в Китае, но и в других странах.

Оставался третий вариант, тем более что советская разведка, изучая атамана, не могла не видеть, что после выхода из тюрьмы он пытается с достоинством, как говорят китайцы, не теряя лица, отойти от Белого движения. Этот вариант и стали разрабатывать ОГПУ и резидентура советской разведки в Китае, привлекая к его претворению аппарат советского военного советника при маршале Фын Юйсяне, на территории которого волею судеб оказался Анненков. Этот вариант и был осуществлён.

Поиск подходов к Анненкову, изучение его политических взглядов и возможное их изменение началось задолго до разработки операции. В протоколе допроса от 23 апреля 1926 года атаман рассказывает, что в ноябре 1925 года Н.Д. Меркулов и М.А. Михайлов через бывшего офицера Анненкова Ф.К. Черкашина направили ему письмо с предложением[323] сформировать при армии Чжан Цзолина отряд из русских эмигрантов, который будут содержать Чжан Цзолин и Япония. Черкашин признался Анненкову, что ознакомил с письмом полковника Гущина, прибывшего из Советской России. Прочитав письмо, Гущин возвратил его Черкашину, сказав при этом, чтобы тот от его имени предложил Анненкову поступить в группу русских красных войск при 2-й Народной Армии.

Предложение Гущина заинтересовало Анненкова, но он боялся провокации и через Черкашина передал Гущину письмо. Через некоторое время Гущин подтвердил своё предложение, прислав телеграмму за своей подписью и подписью Иванова[324], бывшего атамана Сибирского казачьего войска, которому Анненков в своё время был подчинён, и члена Сибирского правительства во времена колчаковщины.

В связи с боевыми действиями на фронте, в которых участвовал Гущин в составе армии Фын Юйсяна, переговоры с ним были прерваны.

Изложенное не может не породить у нас несколько вопросов: на каком основании Черкашин знакомит с письмом таких больших в среде русской эмиграции лиц, как Меркулов и Михайлов, какого-то бывшего полковника и на каком основании Гущин, вопреки планам Меркулова и Иванова, предлагает Анненкову поступить на службу в группу русских красных войск при 2-й Народной Армии? Почему в переписку Анненкова с Гущиным вмешивается ещё одно высокопоставленное — и сейчас, и прежде — лицо Иванов-Ринов? Исходя из реплики Анненкова, что Гущин прибыл из Советской России, и характера предложения Гущина и Иванова-Ринова, ответ на эти вопросы может быть только один: скорее всего, Гущин и Иванов-Ринов — резиденты советской разведки в Китае, а Черкашин её агент, состоящий в их агентурной сети. Следовательно, советская разведка была заинтересована в вовлечении Анненкова в орбиту своей деятельности в Китае, а тот не только был готов к переходу на сторону советской власти, но и принимал конкретные шаги к этому! И не его вина, что в то время этот переход по независящим от атамана причинам не состоялся!

Но после прибытия в Калган Анненков, узнав, что Гущин здесь и командует отрядом из русских эмигрантов, немедленно связывается и неоднократно встречается с ним. На этих встречах они обговаривали положение Анненкова в Китае и условия перехода атамана в СССР. «После переговоров с ним я бесповоротно решил перейти на сторону советской власти», — говорит Анненков следователю Владимирову. Поэтому никакого ареста, захвата и других насильственных действий в отношении Анненкова и Денисова не применялось, и вся детективщина, содержащаяся в обеих работах, — литературный вымысел, не больше! Если бы были насильственными захват и вывоз Анненкова и Денисова в СССР, то об этом успехе советской разведки не раз было бы сказано и в печати, в том числе в эмигрантской, и в целом зарубежной, и на Семипалатинском процессе, чего в действительности не было. На самом деле и тот, и другой окончательное решение о возвращении в СССР приняли сами и добровольно, хотя и не без воздействия чекистов и советников и помощи маршала Фына. Если бы не было в этом деле элемента добровольности, вывезти за границу Анненкова и Денисова живыми было бы невозможно.

Арест таких фигур, людей с международными именами, далеко не робких, и, тем более, передача их аппарату советских военных советников, немедленно стали бы известны белой эмиграции, агентами которой кишмя кишел маленький Калган и осведомители которой были даже в штабе Фын Юйсяна. Последствия, которые наступили бы для СССР на международной арене, в этом случае были бы достаточно тяжёлыми. Кроме того, Анненков и Денисов приехали в Калган с четырьмя преданными им партизанами — Ярковым, Дуплякиным, Вяловым и Павленко. Арестовывая Анненкова и Денисова, этих партизан, по логике, тоже надо было бы нейтрализовать, потому что, обеспокоенные долгим отсутствием начальства, они немедленно подняли бы шум. И можно только гадать, как бы они, люди не робкого десятка и умелые бойцы, в такой ситуации себя повели!

Однако, описывая арест Анненкова и Денисова, все авторы об этих партизанах забыли и никакой версии о том, как поступили с ними чекисты и военные, не придумали. И правильно сделали, потому что поступать как-либо с ними у тех не было никакой необходимости: готовые следовать за Анненковым в огонь и в воду, они, под гарантии своей безопасности, тоже высказали готовность добровольно вернуться в СССР. Но выводить одновременно такую большую группу из Китая было сложно, и поэтому они остались в Китае, обнадёженные, что их в СССР доставят позже. Это подтверждается тем, что Анненков на допросе 25 апреля 1926 года говорит, что на эту дату Дуплякин И.Н, Ярков А.И., Павленко П.И. и Вялов Л.И. находились в Ланьчжоу. Как и при каких обстоятельствах они попали на Лубянку, мне неизвестно.

Существенные детали, подтверждающие добровольность убытия Анненкова из Китая, содержатся в двухтомной работе зарубежного исследователя белой эмиграции на Дальнем Востоке П.П. Балакшина. Дальнейшее излагается с использованием материалов этой работы[325].

После поражения Фын Юйсян перебрался в Калган и сделал его местом своей ставки, туда же он перевёл и отряд Гущина. Здесь Гущин служил под негласным руководством Примакова (с которым, по некоторым данным, был знаком ранее) при строгом контроле со стороны третьего отдела советского посольства и его начальника Ведерникова. Как донской казак, Гущин был хорошо знаком с генералом Красновым П.Н. и одно время, после возвращения на Дон из-под Петрограда, скрывался вместе с ним в одной из станиц.

После освобождения Анненкова из тюрьмы и с прибытием в Ланьчжоу его стали посещать представители ряда государств с предложениями включиться в Белое движение. Зачастили к нему и советские представители с предложениями о возвращении в Россию, гарантией амнистии и предоставления хорошей службы. Но Анненков колебался. 25 декабря 1926 года Фын Юйсян по просьбе Примакова приказал Анненкову переехать в Калган. Тот не заставил себя ждать.

«Не помню точно дня, но это было в марте 1926 года, когда ко мне в гостиницу «Калган» прибежал взволнованный до крайних пределов вахмистр Лисихин, бывший анненковец, с изумительным докладом о том, что он только что в китайской бане видел атамана Анненкова, — пишет Гущин Краснову. — Это было настолько дико, сумбурно и походило на факт из потустороннего мира (многие полагали, что Анненков сгинул в китайской тюрьме. — В.Г.), что я сейчас же срочно вызвал командира первого эскадрона ротмистра Ледогорова и послал его для проверки этого сведения. Всё подтвердилось. В Калгане действительно был атаман Анненков, прибывший туда из Ляньчжоу-фу со своим начальником штаба Денисовым. Китайские власти устроили в честь Анненкова и Денисова парадный обед. Гости были встречены почётным караулом, играли два оркестра. Советские офицеры на обед приглашены не были. Пребывание Анненкова и Денисова в Калгане происходило на глазах всего русского и иностранного населения города»[326].

Гущин первым нанёс визит атаману (ранее они знакомы не были), затем Анненков и Денисов неоднократно встречались с ним. На этих встречах говорилось о гражданской войне в Китае, о боевых качествах китайских солдат, обговаривалось положение Анненкова в Китае и перспективы его проживания здесь в дальнейшем. На одной из встреч Анненков показал Гущину портрет Фын Юйсяна с надписью иероглифами: «Моему высокочтимому брату», а Денисов заявил, что они познакомились с Примаковым. Гущин заметил, что заявление Денисова очень не понравились Анненкову.

«После переговоров с Гущиным я бесповоротно решил перейти на сторону советской власти», — говорит Анненков следователю Владимирову. Опровергая слухи о насильственном захвате Анненкова, П.П. Балакшин пишет: «У Анненкова всегда была возможность бежать из Калгана. Здесь он жил совершенно свободно, катался за городом верхом, совершал прогулки на автомобиле, проводил ночи с японскими гейшами и бывал в японском консульстве. У Анненкова всегда была возможность бежать к дунганам, к синьцзянским магометанам, которые были настроены против большевиков. Бежать из Калгана можно было для белого в любую сторону: у меня из отряда в Калгане легко «смылось» пять всадников, — добавляет Гущин»[327].

Со слов Гущина, через месяц после встречи с ним Анненков выехал в Ургу под легендой оказания помощи Монголии в формировании кавалерийских частей. «По степи двигалось два автомобиля: в первом находился Анненков с советским командиром бригады, причём у каждого было по револьверу. Шоферами первого автомобиля были один советский, другой его помощник «белый»; на втором автомобиле были только вещи, и шоферами его были двое «белых» из жителей Калгана. Денисов остался Калгане, где ему предложили пост военного инструктора при штабе Примакова»[328].

«Таким образом, в монгольской пустыне, на протяжении 900 километров пути было пять человек: два советских и три белых, причём один из них Анненков, которого нужно было бы считать одного за 50 человек, — пишет Гущин в 1939 году. — Я до сих пор не отдаю себе отчёта о том моменте, когда именно мог договориться Анненков с Примаковым. Много времени спустя, после того как я ушёл от большевиков, я пытался понять эту трагедию, многих опрашивал об этом, и для меня стало ясным одно, что Анненков совершенно чётко знал обо всех деталях большевицких успехов, <…> что он ждал прихода в Нинся фынюйсяновских частей»[329]. И Гущин утверждал, а Балакшин был уверен, что Анненков и Денисов выехали в СССР добровольно.

Добровольное или насильственное возвращение Анненкова в Советскую Россию осуждал генерал П.Н. Краснов. В склонении его к этому он обвинял Гущина: «Человек, опытный в предательстве, он свиделся с Анненковым и уговорил его уехать в Монголию. Там, по словам Гущина, образуется свободная и независимая монгольская республика, она создаёт своё войско, ей нужна многочисленная конница, и кому же создавать её, как не знаменитому партизану атаману Анненкову?»[330].

И генерал прав: то, что негласный сотрудник советских спецорганов Гущин в контексте этой операции сыграл определённую роль в склонении Анненкова к переходу в СССР — бесспорно. И не только Гущин, но и оперативный работник ещё царского закала Иванов-Ринов, который до революции работал в полиции и недаром сыскал себе имя полицейского ярыжки, и давно завербованный ГПУ Черкашин. После успешного окончания операции Гущин и Иванов-Ринов были отозваны в Россию. Гущин в дальнейшем был командирован в Болгарию, затем снова вернулся в Китай, а Иванов-Ринов всё-таки был расстрелян[331]. Судьба Черкашина мне неизвестна.

Заканчивая эту главку, осмелюсь утверждать, что каждая разведка старается работать тихо, конспиративно, не оставляя следов, и наряду с решением задачи активными действиями предпочитает сделать это мирно и по согласию с объектом. Так было и с Анненковым.

Выехав 7 апреля из Калгана, Анненков и Зюк через несколько дней прибыли в Верхнеудинск (ныне Улан-Удэ) и заняли двухместное купе в вагоне сибирского экспресса Владивосток — Москва. В соседнем купе разместился верхнеудинский чекист Н.И. Лопатин.

Путь Анненкова от Верхнеудинска в Москву занял полмесяца, и 20 апреля Анненков ступил на перрон Казанского вокзала.

Некоторые подробности о первых часах пребывания Анненкова в Москве, об обстоятельствах его сопровождения по Сибири её братом и о своих личных впечатлениях об атамане сообщает сестра Зюка — Раиса Осиповна Идрис. 13 декабря 1967 года она, отвечая на письмо С. и М. Мартьяновых, разыскавших её в Ленинграде, пишет:

«Вы спрашиваете, что я помню о том времени? <…> Дело в том, что я сама принимала «гостя» — атамана Анненкова у брата и хорошо помню встречу с ним.

Я заканчивала учёбу в институте и жила у брата в общежитии академии на Курсорском переулке. Брат мой находился в 1925–1926 годах в Китае. Весной 1926 года я получила телеграмму о том, что он завтра приезжает в Москву. Я решила его встретить и поехала на вокзал, но оказалось, что поезд прибыл раньше, и наша встреча не состоялась. Я очень была огорчена и поехала в общежитие.

Там меня встретил Михаил, в комнате у него было два человека, на полу стояли чемоданы. Брат был очень взволнован, быстро со мной поздоровался, а я ему начала рассказывать о рождении сына, но он меня не слушал. Сейчас он был занят гостями. Я поздоровалась с ними.

Первый со мной подчёркнуто вежливо поздоровался <…>.

Михаил сказал, чтобы я угостила гостей завтраком, и вскоре сам ушёл. Я угощала и всё смотрела на военного. Я ещё ни разу не встречала такого человека у брата.

Мы пили чай, а я всё старалась поддержать разговор, всё спрашивала, как живут в Китае, какой там театр. Гость в гражданском не принимал участия в беседе, военный понемногу разговорился и даже рассказал, что он был в китайском театре, и женские роли там исполняют мужчины. Неожиданно военный спросил, есть ли у нас телефон, ему очень нужно позвонить знакомому. Я ответила, что внизу есть телефон, но гражданский сказал, что сейчас нельзя звонить: «Вот будет у Вас номер в гостинице, тогда и позвоните». Военный гражданин сел молча. Ему, видно, не понравились слова гражданского. После чего разговор не клеился. Я всё больше наблюдала за военным, чувствовала, что здесь какая-то тайна.

Мне хотелось, чтобы поскорее пришёл брат. Вероятно, прошло минут тридцать, и в комнату вошёл Михаил с двумя товарищами, они были в гражданском, но я поняла, что это военные люди.

Брат сказал, что он устроил ему номер в гостинице и что он может ехать. Быстро вынесли вещи. Михаил попрощался, а военному сказал фразу по-китайски.

Когда все ушли и я осталась с братом, он спросил меня, знаю ли я его гостя? Я ответила, что не знаю. И вообще они показались очень странными. Михаил стал смеяться. «Глупая, — сказал он, — ведь это — атаман Анненков». Тут я совсем опешила. Михаил рассказал мне, что наши друзья китайцы помогли взять Анненкова. Нужно было его срочно увезти в Советский Союз, и это поручили ему. Поручение нелёгкое, но брат всю жизнь был смелый и решительный.

Дорога была трудная. В поезде Михаил сначала был с атаманом один. Караулил его круглые сутки, держа два нагана наготове. Потом к ним сел ещё один человек. В поезде атаман Анненков пытался бежать. «И вот сейчас, наконец, легко вздохнул. Я сдал Анненкова в надёжные руки». Так закончил свой рассказ Михаил»[332].

Из рассказа сестры М. Зюка Р. Идрис следует, что Анненков до последних минут не знал, что его обманули. Лишь когда его сопровождение сбросило маски и изменило своё отношение к нему, когда в квартире Зюка появился конвой, когда он, хорошо знавший Москву, увидел, что его везли вместо гостиницы на Лубянку, он, наконец, прозрел, но пути назад уже были отрезаны. Ловушка сработала чётко, и за Анненковым захлопнулась дверь камеры № 73 внутренней тюрьмы ОГПУ…

«Сдав Анненкова, — рассказывает писатель И. Дубинский, — Зюк ввалился к нам в общежитие с посиневшим лицом. Полез сразу на мою койку и проспал, ни разу не шевельнувшись, целые сутки. А потом уже рассказал о своей необычной миссии»[333]. Нам приходится только сожалеть, что этот рассказ Зюка остался неизвестным.

Что касается очерка Д.Л. Голинкова «Как каялся атаман Анненков», то он в основном построен на материалах повести С. и М. Мартьяновых. Признавая добровольность перехода Анненкова в СССР, он в то же время утверждает, что это произошло не в результате раскаяния атамана, а потому, что тот не видел для себя достойного места в антисоветском лагере и хитрил, оставаясь врагом СССР.

У читателя уже давно вертится вопрос, почему я так долго ничего не говорю о Денисове? — Не знаю уж, почему, но и Григорьев и Мартьяновы после описания ареста Анненкова и Денисова о последнем забыли и о том, как он оказался в СССР, не говорят. К счастью, об этом рассказывает сам Денисов. На Лубянке он, видимо, тоже пытался заняться мемуарами, потому что мною обнаружен отрывок его воспоминаний, написанный уже в СССР, и набросок рассказа, озаглавленный «Возвращение на Родину». Денисов пишет:

«В Калгане — несколько свиданий с ответственными советскими работниками, в результате — добровольный и искренний переход.

Анненков вскоре отбыл в Москву, я остался в группе советских работников для работы. Провёл около двух месяцев. Относились ко мне с полным доверием, никакого наблюдения не было. С отходом Нарармии штаб работников сокращался, мне было предложено поехать в Москву. В конце мая, совершенно самостоятельно, с документами на руках я выехал из Калгана и прибыл 8 июля с.г. в Москву».

В наброске рассказа Денисов описывает свой отъезд из Китая, проезд по Монголии и прибытие в СССР:

«Пасмурный прохладный день. В машину садимся вчетвером: доктор с женой, тов. Н. и я. За рулём — Дмитрич, шофёр группы. Шоссе Калган — Урга. Сорок миль — и перевал Дабан. Катим дальше. Сегодня кончается Китай и начнётся Монголия. Степь, жарко. Скорость 50–60 миль в час. Ночуем у монгола в юрте. Столица Урга. 27 мая после обеда выезжаем. Переночевали в каком-то посёлке. Выехали чуть свет. Поздно вечером доехали до Троицкосавска (Кяхта. — В.Г.). На другой день — Верхнеудинск. До отхода скорого поезда на Москву — два дня. Международный вагон.

Денисов

10 июля 1926

г. Москва».

Потянулись тоскливые дни лубянского сидения.

Сожалели ли Анненков и Денисов о добровольной смене свободы на заточение? Думаю, что нет, хотя минуты слабости, конечно, случались. Но они верили большевистскому слову и не сомневались, что им сохранят жизнь, более того, они даже надеялись, что их знания и умения будут востребованы.

Обоим оставалось жить чуть больше года…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.