Глава 4. Балканы – геополитический капкан для России…

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 4. Балканы – геополитический капкан для России…

ДО НАЧАЛА Первой мировой войны, «войны Пуанкаре», прошли две скоротечные Балканские войны, позволившие расставить декорации пролога Мировой Бойни. Заодно были проверены некоторые тактические идеи и новые методы ведения военных действий, которые в полной мере развились в скором будущем.

Почему-то считают, что Первую Балканскую войну между славянским в своей основе Балканским союзом (Болгария, Сербия, Черногория, Греция) и «младотурецкой» Турцией благословил и подтолкнул царизм. Но это объяснение и поверхностное, и неверное, хотя внешне всё так и было.

Внешне, но не по сути. Славянские войска воевали не русским, а французским оружием, турецкие же – немецким, и генерал фон дер Гольц фактически командовал турками.

Балканские славяне были нам наиболее близки и по языку, и даже вроде бы, по сердечной склонности, особенно сербы. Тем не менее России на Балканах делать было нечего уже потому, что за десятилетия своей балканской политики она имела на Балканах лишь непрочную славу, могилы русских солдат и бульвары в балканских столицах, названные именами русских генералов.

Морально Россия имела на славянских Балканах «непробиваемые» позиции, а вот материально её влияние было фактически ничтожным… Да и Союз-то Балканский был выразителем интересов славянства только в речах его лидеров. Вот мнение Николая Николаевича Беклемишева, интересного русского аналитика, высказанное в 1914 году накануне Мировой войны: «Балканский союз состоялся именно для перевода земель Европейской Турции к более платежеспособным организациям, которые обременялись при этом новыми обязательствами вследствие необходимости военных займов. Само собой разумеется, что значительную часть обязательств Турции предназначено было перевести на славян, как наиболее покладистых плательщиков, и этим перераспределением надлежало заняться технической комиссии в Париже».

Спрашивается, при чём здесь Россия? И где тут её выгоды – хоть экономические, хоть политические?

Лучшей помощью «братьям-славянам» стало бы наше внутреннее всестороннее развитие, которое позволило бы окрепшей России в будущем возглавить славянский мир.

«А как же с возможным перехватом у России влияния?» – возможно, спросит кто-то.

Ну, если бы балканские славяне, увидев, что русские не склонны лить свою кровь ради их интересов, с какого-то момента охладели бы к русским, то это доказывало бы, во-первых, непрочность их чувств к нам. Собственно, XXI век эту непрочность даже у болгар выявил со всей очевидностью.

Во-вторых, стало бы ясно, что и раньше не стоило русским на Балканах «огород городить».

Увы, в балканской сфере русской политики тон задавали иные настроения. Русский посланник в Белграде Гартвиг был ярым германофобом, славянофилом и сторонником всемерной поддержки Сербии, но прав ли был здесь Гартвиг?

Нет, конечно! Слишком часто России приходилось отдуваться на Балканах за тех, кто не очень-то за это был нам благодарен… В начале XX века А. Ф. Кони – современник русско-турецкой войны 1877—78 годов – написал о том времени интересные воспоминания, где говорилось и вот что: ««Братушки» оказывались, по общему единодушному мнению военных, «подлецами», а турки, напротив, «добрыми честными малыми», которые дрались как львы, в то время как освобождаемых братьев приходилось извлекать из кукурузы»….

А вот мнение Е. В. Тарле: «Крымская война, русско-турецкая война 1877—78 годов и балканская политика России в 1908–1914 годов – единая цепь актов, ни малейшего смысла не имевших с точки зрения экономических или иных повелительных интересов русского народа».

Так ведь оно и было, увы…

Не лишним будет привести и оценку Генерального штаба генерал-майора Евгения Ивановича Мартынова. О русской восточной политике он писал: «Для Екатерины овладение проливами было целью, а покровительство балканским славянам – средством. Екатерина на пользу национальным интересам эксплуатировала симпатии христиан, а политика позднейшего времени жертвовала кровью и деньгами русского народа, для того чтобы на счёт его возможно комфортабельнее устроить греков, болгар, сербов и других, будто бы преданных нам единоплеменников и единоверцев».

Все они: и Кони, и Тарле, и Мартынов – писали сущую правду! Балканы приветственно махали России, а экономически обслуживали Запад.

Александр II «освобождал» болгар от турок и на этом деле обеспечил России миллиардный внешний долг! А если бы те силы и деньги, которые мы «ухнули» на Балканах в 1877 году во имя подвигов Скобелева, за десять лет до этого мы вложили в Русско-Американскую компанию на тогда ещё русской Аляске, то не пришлось бы России эту Аляску за гроши Америке продавать. А ведь кое-кто Александра II держит за чуть ли не великого государя…

Эх!..

Генерал Мартынов употребил горькие слова «будто бы преданных нам…» не с пустой головы. В его оценке, в оценке Кони особых преувеличений не усматривается, если знать, что боевые потери русской Дунайской армии составили за время русско-турецкой войны 1877—78 годов примерно 40 % личного состава, союзной румынской армии – менее 15 %, а участие в освобождении Болгарии «болгарского ополчения» было эпизодическим, и, соответственно, ничтожными были его потери. Сербия тоже выставляла против турок войска, но скромные как по количеству, так и по их боевой активности.

И преувеличивал ли Кони, когда писал: «Мрачной иронией дышало пролитие крови русского солдата, оторванного от далёкой курной избы, лаптей и мякины, для обеспечения благосостояния «братушки», ходящего в сапогах, раздобревшего на мясе и кукурузе и тщательно запрятывающего от взоров своего «спасителя» плотно набитую кубышку в подполье своего прочного дома с печами и хозяйственными приспособлениями»?

Однако опыт тогдашнего «освобождения славян», который стоил России двухсот тысяч солдатских жизней (и это в то, относительно малокровопролитное, время!), впрок нам не пошёл. Царизм по-прежнему заглядывался на Царьград-Константинополь-Стамбул и рассчитывал, что «братушки» будут в таком походе подмогой.

Теперь, уже в десятые годы нового XX века, в Петербурге вновь раздавались громовые речи о «славянском единении» и необходимости «поддержать братьев против нехристей».

Мнение Беклемишева о сути Балканского Союза мы знаем. А вот мнение о Балканских войнах XX века Е. В. Тарле: «Сербия и Болгария живут… земледелием и скотоводством, и для них… вопрос о Македонии (один из основных поводов к войне с Турцией. – С. К.) был… вопросом о новой пахотной земле и новых пастбищах… Для Сербии приобретение Салоник было равносильно выходу к морю, в чём так нуждались экспортеры сербского скота и сырья».

Вот какова была подоплёка конфликта, читатель.

В чём тут заключался интерес России, не пойму…

Да его ведь и не было!

ПЕРВАЯ Балканская война началась 9 октября 1912 года, а 30 мая 1913 года уже закончилась победой славян. По настроению и формальным результатам войну можно было назвать национально-освободительной, но подлинная суть её выражалась словом «репетиция». Прибавить к этому можно было разве что ещё одно ключевое слово: «повод» – повод для нового вмешательства России в чужие, вообще-то, для неё дела. Балканские страны сыграли роль живых «оловянных солдатиков», а Россия – подставного распорядителя. Но отныне Россия и славянские Балканы были связаны публично и зримо.

Не то что гимназические учителя, но даже мальчишки-газетчики теперь твёрдо знали: славянских братьев мы в обиду не дадим ни «турке», ни «немчуре». Если учесть, что нью-бердичев… то есть петербургская кадетская «Речь», была в руках евреев Гессена и Винавера, бойкие «Биржевые Ведомости» – еврея Проппера, разухабистый «День» – евреев Когана и Биккермана, популярная дешёвая «Копейка» – еврея Городецкого, а московские «профессорские» «Русские Ведомости» – еврея Иоллоса (известный сионист Жаботинский был здесь заграничным корреспондентом), то «истинно русский» дух во всех слоях общества поддерживался постоянно и согласованно. В массовом русском сознании из Германии активно делали врага. Удавалось это тем проще, что Белград не какой-то там Агадир.

Сбывались слова Льва Толстого, сказанные в 1893 году, о том, что войны русских с немцами будут «требовать все… газеты, и, как это всегда кажется, общественное мнение всего народа».

Народа ли?

Сам Толстой понимал, что в тогдашней России «общественное мнение» всё чаще становится на деле антиобщественным, потому-то он и отметил: «…как это всегда кажется». Но то, что понимал Толстой, понимали и через двадцать лет после его предупреждения, увы, далеко не все.

Спровоцированный смысл первой Балканской войны хорошо виден из того, что не успели бывшие союзники отпраздновать победу, как началась Вторая Балканская война, теперь – между поощряемой немцами Болгарией и… остальными участниками Балканского союза, к которым присоединились Румыния и… Турция.

Здесь всё «провернули» быстро: с 29 июня до 10 августа 1913 года. Болгария потерпела поражение, и часть её новых земель совместно общипали «братья»-сербы, греки и турки.

Турецкие акции несколько укрепились, и теперь Париж мог не опасаться разрушения Турции, в которой 63 % (почти две трети!) иностранных капиталовложений было французского происхождения.

В ЭТОЙ книге я практически не касаюсь отношений России в XX веке с Австро-Венгрией, да и Турцией, но для наших целей это – вполне второстепенные сюжеты. К началу XX века Турция – былой грозный противник России – не котировалась, ослабела и имела устойчивую и вполне «заслуженную» ей репутацию «больного человека Европы».

Австро-Венгрия – при том, что эта «лоскутная империя» была раздираема внутренними противоречиями – и к началу Первой мировой войны была достаточно всё же сильна и представляла для России определённую угрозу.

Тем не менее серьёзным противником «один на один» Австрия быть для России не могла с любой точки зрения. Достаточно напомнить, что чешские полки австрийской армии во время войны порой переходили на сторону русских с развёрнутыми полковыми знамёнами… Психологически ситуацию прекрасно описал Ярослав Гашек в своём бессмертном «Швейке», причём Гашек знал, о чём писал: он сам воевал и сам быстро перешёл на сторону России.

На протяжении веков Австрийская империя была одним из ведущих участников европейского политического «ансамбля», а Вена – важнейшей европейской столицей, от которой зависело решение важнейших вопросов. Однако если Пруссия усиливалась, объединяя вокруг себя всех немцев, то Австрия как второе (и даже первое по мощи) государство немцев постепенно дряхлела.

Во второй половине XIX века Австрийская империя вела активную борьбу с Прусским королевством за гегемонию во всё ещё разъединённой Германии, но и тут всё было непросто… Так, в 1864 году Австрия вместе с Пруссией провела войну против Дании, закончившуюся передачей провинций Шлезвиг и Гольштейн под управление Пруссии и Австрии. А вскоре из-за этих же земель началась уже… австро-прусская война 1866 года. Она окончательно расставила точки над «i»: пруссаки при Садовой победили, австрияки проиграли и, чтобы как-то удержаться в европейских лидерах, в 1867 году образовали «двуединую» Австро-Венгерскую империю, объединившись с Венгрией.

Ранее Венгрия по отношению к Австрии имела положение полуколонии, но теперь поддержка венгерских магнатов оказывалась просто необходимой для укрепления расшатанного имперского фундамента… Былая абсолютистская Австрия была преобразована в «конституционное» двуединое государство, разделённое по линии реки Лейта на две самоуправляемые части: Австрию (Цислейтанию) и Венгерское королевство (Транслейтанию).

И почти сразу после этого Австрия нормализовала свои отношения с объединённой под рукой Пруссии новой Германской империей, а также с Италией. В 1882 году был образован блок «центральных держав» – Тройственный союз Германии, Австро-Венгрии и Италии, который в 1891 году было договорено автоматически продлять в 1902 и 1912 году.

Однако с самого начала «Тройственного согласия» европейская роль Австрии, уже в облике «Австро-Венгрии», была решена: она становилась в новой политической «тройке» одной из «пристяжных» при германском «кореннике». В русских делах, впрочем, Австрия то и дело сбивалась на враждебную к России политику, в связи с чем былые «дружественные» отношения Вены и Петербурга времён наполеоновских войн сменились более чем прохладными. А растущее стремление Петербурга «встревать» в дела южных славян на Балканах не исключало вероятности прямого военного конфликта между Австро-Венгрией и Россией. Но единоличный конфликт был, как уже сказано, вряд ли возможен: ни внутреннее политическое положение, ни состояние австрийской экономики не позволяли Австрии идти на самостоятельную антироссийскую авантюру. В то же время Австрия была прямой, в том числе военной, союзницей Германии, как член Тройственного союза.

Всё это англосаксонские планировщики будущей войны, конечно же, учитывали.

В РУССКИХ балканских сюжетах издавна фигурировала тема черноморских проливов, не изжитая и к началу XX века. И раз уж они помянуты, то скажу, забегая вперёд, что ещё одним стойким заблуждением является уверенность многих в том, что в начавшейся вскоре Большой, Мировой, войне Россия воевала как раз за обладание черноморскими проливами и что именно проливами собиралась-де расплатиться Антанта с Россией в случае общей победы.

Увы, читатель, и «за проливы» русские Иваны платили жизнью в счёт будущих прибылей всё тех же Ротшильдов. Проливы нужны были им и Нобелям, как хозяевам русской нефти. Проливы нужны были французскому Капиталу, владевшему Донбассом и тяжёлой промышленностью Юга России.

«Русскими» проливами перерез?лись бы и германские интересы на Ближнем Востоке, уже во славу Ротшильдов английских, а заодно с ними – и во славу нефтяного магната Детердинга…

Впрочем, англичане больше рассчитывали на то, что босфорско-дарданелльский «улов» Николая Романова разделят на всех.

Не светило нам ничего и на самих Балканах, хотя в России тогда думали иначе. Есть интересный документ – «Записка статского советника А. М. Петряева». Александр Михайлович Петряев знал Балканы хорошо, он там долго служил консулом. Будучи уже товарищем министра иностранных дел в 1917 году, он писал: «Англия и Франция не будут способствовать образованию на берегах Адриатики большого славянского государства, тяготеющего к России. Они, несомненно, предпочтут создание независимого Хорватского королевства, которое всецело подпадет под их влияние».

Петряев ошибся – Югославия была создана на основе объединения Сербии и Хорватии как раз при поддержке Антанты.

Что ж так?

А почему бы и не так, если в мае 1915 года не в славянском Петрограде, а в туманном Лондоне был образован Югославянский комитет во главе с хорватом Анте Трумбичем, и этот комитет сыграл выдающуюся роль в послевоенном южнославянском государственном устройстве.

С помощью не русских, а англичан…

Даром что английский министр иностранных дел Грей невозмутимо говорил русскому кадетскому лидеру Милюкову во время его лондонского визита в 1916 году: мол, как там устроятся сербы с хорватами, это их внутреннее дело, а ещё оно касается России, не Англии.

Не вредно для нас помнить и о том, что якобы души не чающая в России Болгария «братушек» в 10-е годы XX века была теснейше экономически связана с Германией и Австро-Венгрией. Так что, рассориваясь с последними, Россия отношений с болгарами не улучшала. А ведь Болгария как политически, так и экономически была для нас доступнее (а значит, и перспективнее), чем, например, Сербия. Но в условиях буржуазного порядка вещей действовал принцип: «Близок локоть, да не укусишь!».

И будет правильным сказать, что Россия с её столицей Нью-Бердичевом, в начале войны спешно переименованным в по-русски звучащий «Петроград», шла к участию в мировой войне, имея две странные цели: сделать, во-первых, Германию из дружественного государства смертельным врагом и, во-вторых, окончательно дать повязать себя внешними влияниями и долгами, чтобы стать вотчиной иностранного Капитала.

Забегая вперёд, сообщу, что к 1917 году российский долг Англии составил примерно треть годового дохода Российской империи, и это было больше, чем Англия была должна Соединённым Штатам. Франции царская Россия задолжала в два раза меньше, чем Англии, зато в 1917 году уже «временная» Россия начала безудержно заглатывать американские займы, увеличивая государственный внешний долг.

ГЕНРИ Ноэл Брейлсфорд в «Войне стали и золота» писал об этом так: «С 1854 по 1906 годы Сити бойкотировало Россию. Заём 1906 последовал за явно инспирированными статьями в «The Times», которые предсказывали политическое соглашение (оно и последовало в 1907 году. – С. К.). Финансы и дипломатия в современном мире стали друг другу необходимы. Если бы какая-либо держава или группа держав удерживала монополию на мировом денежном рынке хотя бы в течение нескольких лет и сознательно использовала её в политических целях, она в конце концов диктовала бы свою волю России… Россия уязвима, так как она зависит от своей репутации на западных рынках совершенно так же, как любая из республик Латинской Америки».

«Лестное» для царской «могучей» России сравнение, не так ли, господа путинисты и либерасты?

Кроме займов неплохо срабатывало и другое средство, о котором с горечью писал известный нам полковник Игнатьев: «Россия издавна дорого платила за свою техническую отсталость, представляя лакомый кусочек для иностранной промышленности: без затраты капиталов, одной продажей патентов, что и носило громкое название «техническая помощь», можно было снимать любые барыши с русских заводов. «Техническая помощь» являлась одним из самых надёжных средств для обращения России в колонию и хорошим подспорьем для иностранного шпионажа».

Конечно, в самой России об этом строго помалкивали, и для «патриотически» настроенной российской публики сочинили имеющую хождение по сей день сказочку о том, как прекрасно заживёт после победы над «гуннами» «христолюбивая» Россия.

Время добавило к этой сказке ещё одну подлую и лживую присказку: «Эх, если бы не проклятые большевики»…

Вся эта «идиллия» разбивается о цифровые данные. Взглянем ещё раз на российскую долговую проблему… Накануне Октябрьской социалистической революции, в 1917 году, государственный долг России превышал 60 миллиардов рублей. Много это или мало? Пусть читатель судит сам: это составляло семнадцать довоенных годовых государственных бюджетов. При этом внешний долг составлял 16 миллиардов, из них около 9 миллиардов – краткосрочная задолженность.

Что это значило? А то, что в случае «войны до победного конца» одна из «победительниц», Россия, почти сразу должна была бы выплатить Западу почти три довоенных бюджета. Это не считая того, что из 19 миллиардов краткосрочных внутренних обязательств казначейства на долю англо-франко-заокеанского Капитала тоже приходилось немало.

Ну как тут не вспомнить Ленина: «Есть ли экономическая возможность в эру «финансового капитала» устранить конкуренцию даже в чужом государстве? Конечно есть: это средство – финансовая зависимость и скупка источников сырья (чем как раз усиленно занимались в России англичане и французы. – С. К.), а затем и всех предприятий конкурента».

Так что, как уж там было бы при сепаратном мире царской России с Германией, не знаю, но вот при совместной «победе» царской ли, буржуазной ли России вместе с Антантой «мирное» завоевание России последней было бы обеспечено!

Балканы становились для России политическим капканом, внешние займы – финансово-экономическим. Защёлкнуть эти капканы должна была будущая мировая война, в которую втягивали Россию.

Позже, познакомившись с запиской Дурново, мы увидим, что кое-кто из русской правящей элиты подобную угрозу видел до войны, но… Но даже обращения прямо к Николаю были тщетными.

Перед войной золотой запас России весил более двух с половиной тысяч тонн. Внешний долг, возникший как результат военных расходов, сразу «съедал» четыре пятых этой золотой горы, добытой русскими людьми из русских же недр. Вот за какое будущее якобы Россия Романовых и Витте отправляла на западные рубежи империи миллионы Иванов в серых шинелях, оторвав их от миллионов Марий.

И лишь яркие цветы иван-да-марьи, распустившиеся по весне над ушедшими в землю солдатами, напоминали потом о загубленных зазря жизнях, судьбах и любви.

БАЛКАНСКИЕ войны позволили расставить предпоследние точки. Все основные участники будущего европейского и мирового конфликта на серии встреч и переговоров, вызванных этими войнами, ещё раз посмотрели друг на друга и враг на врага. Кто-то был готов более, кто-то менее, но уже было возможно начинать.

Кайзер Вильгельм был уверен и в себе, и в Германии. А основания для этого он имел. Даже знаменитый французский политический деятель Эдуард Эррио – убеждённый антагонист Германии на протяжении всей своей долгой жизни– признавал: «Германия противопоставляет нам, помимо грозной армии, внушительную организацию. Она извлекает пользу из всего, черпая во всех областях практики и ума». И Германия действительно была готова отмобилизоваться, народ действительно был сплочён и организован.

А Россия? С одной стороны, российские «верха» хорохорились. С другой стороны, состояние дел в России можно было уяснить себе, ознакомившись хотя бы с таким перлом казённой мысли, как решение царского правительства от 15 декабря 1909 года, где заявлялось следующее: «Усовершенствование способов передвижения в воздушном пространстве и практические испытания новых изобретений должны составлять по убеждению Совета министров преимущественно предмет частной самодеятельности».

К началу войны у нас, благодаря таланту и энергии Игоря Сикорского, появился, правда, тяжёлый бомбардировщик «Илья Муромец», но общая картина получалась безрадостной: Германия производила во время войны до 2000 самолётов в месяц (здесь и далее указан максимально достигнутый месячный уровень), Франция – 2500, Англия – 2700, США – 2650, и даже Италия – 1000. А Россия – 215 (двести пятнадцать).

А вот данные по автотранспорту… При мобилизации армии воюющих стран получали следующее количество автомобилей: французская – около 5500 грузовых и около 4000 легковых машин; английская – 1141 грузовик и трактор, 213 легковых и полугрузовых машин и 131 мотоцикл; германская – 3500 грузовых и 500 легковых машин, а русская – всего 475 грузовых, но зато 3562 легковых машин.

Иными словами, если в развитых европейских странах автомобиль уже становился элементом экономики, то в России он всё ещё являлся предметом роскоши на потребу «чистой» аристократической и буржуазной публики.

Что же до Николая Романова, то он терял последние остатки уважения даже у честных людей из привилегированных классов. Летом 1908 года русский царь впервые в истории прибывал с визитом в Швецию. Русская миссия во главе с посланником бароном Будбергом и военным агентом Игнатьевым всходит на борт шведского катера, поднявшего русский посольский флаг. В ту же минуту стокгольмский рейд затягивается дымом: в нашу честь салютуют военные корабли и древние крепостные верки.

Русская эскадра запаздывает, но вот и она, с царской яхтой «Штандарт» впереди. Будберг готовится пересесть на яхту, и тут командир ближнего шведского миноносца вдруг сообщает в рупор:

– С яхты передают: «Посланника на борт не принимать!».

Самолюбивый Будберг багровеет, дисциплинированные Игнатьев и морской агент Петров молчат, недоумевая. На берегу они узнают: их не хотели допускать к высочайшему завтраку.

А за год до этой царской выходки шведы на том же рейде встречали Вильгельма II и наблюдали, как застопорившая ход яхта «Гогенцоллерн» принимала посланника Германии. Вильгельм вышел к трапу, снял фуражку и на глазах шведской эскадры трижды облобызал высшего представителя Рейха в Швеции.

Однако стокгольмский эпизод был лишь промежуточным звеном. В России давно говорили: «Ходынкой началось, Ходынкой и кончится»…

А как началось-то?

А вот как…

В мае 1895 года Николай II и императрица Александра Фёдоровна («Аликс») короновались в древней столице Москве. Среди коронационных торжеств числилось и народное гуляние на Ходынском поле. От «царей» были обещаны кулёк с конфетами, булкой и куском колбасы да «коронационная» памятная кружка.

«Гостинцев» заготовили 400 тысяч, а подвалило «на праздник» около полумиллиона! В обычное время здесь проводились учения войск, поле было перекопано и перерыто канавами и окопами. Их прикрыли досками, но что эти доски значили, когда напирала полумиллионная толпа? Люди приходили заранее, за сутки, скапливались, стояла дикая жара.

Начали раздавать кульки, толпа подалась, закричали первые задавленные. И через пару часов с поля увезли только трупов около 1300 (по официальным данным, а по неофициальным – около четырёх тысяч). Всего же пострадало десять тысяч человек.

Что было далее, читатель? У нас есть документ, принадлежащий перу лично Его Императорского Величества. Николай был человеком скрупулёзным и дневник вёл почти до самого своего расстрела. Вот записи тех дней…

«18 мая. Суббота

До сих пор всё шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. На Ходынском поле произошла страшная давка, причём ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10? ч.; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12? завтракали и затем Аликс и я отправились на Ходынку. Собственно, там ничего не было; музыка всё время играла гимн и «Славься!». Обедали у Мама в 8 ч. Поехали на бал к Montebello (французский посол в России. – С. К.). Было очень красиво устроено. После ужина уехали в 2 ч.

19 мая. Воскресенье

С утра началось настоящее пекло. В 11 час. пошли к обедне. В 2 ч. Аликс и я поехали в Старо-Екатерининскую больницу, где обошли все бараки и палатки, в которых лежали несчастные, пострадавшие вчера. Уехали прямо в Александрию, где хорошо погуляли. В 7 ч. начался банкет. В 9? ч. поехали к д. Сергею. Пили чай.

20 мая. Понедельник

День стоял отличный. Поехали к обедне (не к панихиде! – С. К.) в Чудов монастырь. В 3 часа поехал с Аликс в Мариинскую больницу, где осматривал вторую группу раненых. Тут было 3–4 тяжёлых случая (то есть «царям» показали считанные жертвы. – С. К.). Обедали с Мама. В 10? поехали на генерал-губернаторский бал.

21 мая. Вторник

Встали поздно с чудным утром. В 11? поехали к Ходынскому лагерю (не на поле – скорбеть, а на парадный смотр. – С. К.). После молебна все части прошли отлично. В 3? отправились в Александрию, где гуляли и пили чай. В 10? поехали на бал в Дворянское собрание».

И всё…

Более о трагедии нет ни слова. Зато идёт потоком: катались на лодке, ели, пили чай, мёд, обедали, ужинали.

И лез же кусок в горло!

Это потом Россия припомнит ему и кадрили под стоны умирающих, и обеды под слёзы сирот.

Кайзер же пользовался в стране огромной популярностью… В марте 1913 года наш кораблестроитель академик Алексей Николаевич Крылов вышел в плавание на немецком пароходе «Метеор» в качестве председателя Особой комиссии по исследованию успокоительных систерн Фрама. Эти успокоители качки на море в сфере политики не срабатывали, но общая работа хорошо объединяла русского инженера и старшего механика «Метеора» немца Шредера. По вечерам они коротали время за долгими беседами, и как-то Шредер оживлённо сказал:

– О, наш кайзер умеет найти путь к простым сердцам!

– И к вашему сердцу старого морского волка тоже? – шутливо спросил Крылов.

– Алексей Николаевич, судите сами… Однажды мы компанией собрались в Гамбурге в скромной пивной за кружкой пива. Знаете, как это бывает: снаружи дождь, промозглый вечер, а за столом – старые приятели и добрая немецкая песня. Вдруг… отворяется дверь и входит кайзер.

– Один?

– Один, и даже без зонтика, в мокрой шинели.

– И вы?

– Мы, конечно, вскочили, молчим.

– А он?

– А он усмехнулся и говорит: «Что это вы замолчали? Спойте-ка мне «Вахту на Рейне», да угостите кружкой пива»…

– И вы угостили?

– Ах, Алексей Николаевич! Никогда я не пел так весело! В тот вечер я выпил лучшую кружку в своей жизни!

– А потом?

– Потом он сидел задумавшись и сказал: «Спасибо, друзья! Вы хорошо проводите своё время»…

И вышел.

В таких эпизодах не обходилось, конечно, без театральности, кайзер порисоваться любил. И сословный склад жизни от пивных «экспромтов» не исчезал: на торжествах по поводу спуска очередного дредноута кайзера окружали не корабельщики с рабочими мозолями, а элита во фрачных парах и белоснежных платьях, блистающая бриллиантами.

В толпе, наблюдающей это со стороны, стоял порой и молодой австриец Адольф Шикльгрубер с «кайзеровскими» усами и про себя возмущался таким несправедливым распределением ролей на празднике жизни. Он считал, что истинные его создатели тоже имеют право на свою долю почета и славы, но пока лишь восторженно смотрел на то, как стальная громада сползает со стапеля, роняя с обшивки капли «крестильного» шампанского.

Пройдёт год, и он окажется в окопах войны, которую со стороны Германии будет олицетворять Вильгельм. Но Вильгельм ли её начал? И хотел ли кайзер именно войны, а не германской военной мощи?

В фигуре Вильгельма II много противоречий, которые, в общем-то, неотделимы от любого империализма, а от германского тем более. Особенности характера кайзера лишь придавали этим противоречиям особый колорит. Академик Тарле – со слов некоторых современников, да и по собственному разумению – утверждал, что основой личности Вильгельма был-де инстинкт самосохранения. Мол, он ни разу не слетал на самолёте, не спустился на субмарине под воду, чего от него, мол, ожидали.

Ну не всем же быть птицами такого высокого государственного полёта, как орёл наш Владимир Владимирович Путин, бестрепетно летающий в сверхзвуковых истребителях и спускающийся в пучины вод…

Тарле был человеком сугубо гражданским, интеллигентствующим, от боевых самолётов и от подводного флота далёким, и явно упускал из виду, что во времена перед Первой мировой войной (да и значительно позже) взлетевшие самолёты не всегда благополучно приземлялись, а лодки – не всегда всплывали вновь. А зря рисковать собой Вильгельм, как ответственный глава государства, просто не имел права.

Биография Вильгельма содержит немало и любопытных, и загадочных моментов. Вот, например, один из них. 28 октября 1908 года в английской «Daily Telegraph» была опубликована беседа с кайзером. Странным образом её пропустила цензура и канцлера, и министерства иностранных дел. Потом, правда, были путаные объяснения, что её, мол, просто не прочли, как будто речь шла о некой малозначащей бумажке. А между тем публикация «Daily Telegraph» вызвала реакцию более чем бурную. Вильгельм жаловался на враждебность Англии к Германии, говорил о желательности дружбы двух стран и сообщал, что в эпоху бурской войны отклонил секретное предложение Франции и России о совместном выступлении против Англии.

В Германии по поводу «неосторожного», «опрометчивого» интервью тоже поднялась газетная буря. Оценил как политический и дипломатический дилетантизм этот шаг кайзера и Тарле. А ведь в таких действиях Вильгельма скорее усматриваются его умный, согласованный с МИДом зондаж и попытка расстроить только-только сложившуюся Антанту.

Использование прессы руководителем такого уровня для целей политического зондажа было по тем временам делом новым.

Нет, Вильгельм был непрост.

И очень непрост…

Граф Игнатьев, наш военный агент в Париже, хорошо знавший и Берлин, о Вильгельме пренебрежительно не отзывался, хотя симпатий к нему тоже не испытывал. «Среди бесцветных монархов начала века типа Николая Второго, – писал Игнатьев, – Вильгельм, несомненно, выделялся природной талантливостью, скованной узкими монархическими идеалами, и при своей опасной фантастике служил хорошим прикрытием для совсем не фантастического развертывания дерзких планов»…

Замечу уже я сам: не только «прикрытием» служил Вильгельм – и дерзкие планы-то составлялись не без кайзера.

Игнатьев, наблюдая однажды в Берлине ежедневный вахтпарад с оркестром, проходящий под окнами его гостиничного номера, верно угадал, что «эта внешняя муштра составляла часть системы боевого воспитания не только армии, но и всего немецкого народа».

Что ж, метод срабатывал, и Тарле, выставляя Вильгельма исключительно недалёким поверхностным фанфароном, сам, пожалуй, не очень-то глубоко проникал в суть непростой проблемы выстраивания жизни реального государственного организма.

А вот Вильгельм был в этих вопросах далеко не дилетантом. Он, например, разошёлся с Бисмарком во взглядах на социальный вопрос. Бисмарк намеревался потопить рабочее движение в крови, Вильгельм настаивал на социальных реформах сверху и даже выдвигал мысль о международной конференции по социально-политическим вопросам. Благодетелем рабочего класса кайзер не был, но внутренняя политика Вильгельма отличалась от политики Николая в принципиально лучшую сторону.

Да ведь не забудем, что и властвовал кайзер не в покорно почёсывающей затылки и прочее «Расее», а в цивилизованной европейской великой державе. Чтобы понять сегодня, как различались монархи России и Германии, как различались сами царская Россия и кайзеровская Германия, достаточно знать, как распорядились они в грядущей войне своим самым ценным и в философском, и в чисто военном отношении достоянием – людьми.

Рядовой германский резервист был воякой получше, чем молодой солдат срочной службы. Тем более был хорош запасной немецкий унтер-офицер. Однако и русский «унтерцер» запаса не очень-то ему уступал, а порой и превосходил по командным, боевым качествам и воспитательным способностям – из царских унтеров потом получались неплохие советские генералы. В образовании разница между немцем и русским, конечно, была, но долгие годы нелёгкой «царёвой» службы позволяли вырабатывать и в России вполне кондиционных младших командиров.

И этот резерв, этот, без преувеличения, «золотой запас» русской армии всеобщая мобилизация погнала в строй рядовыми! Готовые фельдфебели и взводные в первые же месяцы войны сложили свои головы в Галиции, в Восточной Пруссии. Учить теперь русского новобранца было некому.

А немцы поступили «с точностью до наоборот». Их запасные унтер-офицеры, обогащённые вдобавок к прошлому армейскому ещё и жизненным опытом, стали надёжным костяком германских войск.

Как видим, Вильгельм и его генералы – в отличие от «кузена Ники» и его бездарных генералов – хорошо понимали, что «кадры решают всё».

МИЛИТАРИСТСКАЯ пропаганда в Германии была поставлена на широкую ногу, с учётом театральных склонностей её «первого солдата» – кайзера Вильгельма.

Сам этот солдат был, повторю, позёрства не чужд. Так, с началом мировой войны он приделал к своему автомобилю сирену с лейтмотивом «вечно ищущего нового» бога Вотана из вагнеровской оперы «Кольцо нибелунгов». Автомобиль кайзера мчался по Берлину, его обгоняли мотивы «грядущей победы», и всё это было вполне в духе, немецкой массой одобряемом.

Однако тяга к позе и эффекту сослужила немцам недобрую службу. Поводов тыкать в свою сторону пальцем они дали более чем достаточно. Генерал Брусилов летом 1914 года отдыхал в немецком Киссингене. Уже начался сараевский кризис, о котором речь впереди, немцы проклинали сербов, а заодно и вступающихся за них русских.

На центральной площади Киссингена был воздвигнут макет Московского Кремля и под гром сводного оркестра подожжён со всех сторон. Брусилов вспоминал: «Дым, чад, грохот рушившихся стен. Колокольни и кресты накренялись и валились наземь. Толпа аплодировала, и неистовству её не было предела. Над пеплом наших дворцов и церквей, под грохот фейерверка загремел немецкий национальный гимн».

Рассказ Брусилова явно правдив, и картина нарисована в нём впечатляющая, ничего не скажешь. А среди документов той эпохи найдётся достаточно достоверных подтверждений, что тем летом немцы были готовы воевать уже не с макетами. Но быть готовым к войне – не значит её начать. А тупой шовинизм одинаково отвратителен во всех странах. Не пройдёт и месяца, как поощряемая царскими властями толпа вандалов в Петербурге разгромит и разграбит не макет, а посольство Германии. Безвозвратно погибнут ценные художественные коллекции посла Пурталеса.

Что же до горящих макетов Кремля, то они ещё аукнутся немцам на большом историческом отдалении. О них ещё упомянет неугомонный романист Валентин Пикуль.

Но как!

Подправить в нужном направлении исторический факт порой не так уж и сложно. Для этого надо вырвать его из жизни той эпохи, которой факт принадлежит. Пикуль так и поступил: рассказал о рушащемся в немецкий огонь русском Василии Блаженном – бутафорском, а рядом упомянул Бисмарка, и…

И фактомонтаж готов: в подсознание читателя закладывается мысль о том, что немцы-де в своих мечтаниях жгли русские кремли уже в бисмарковские времена. И как-то забывается, что не макетный, а настоящий Кремль сожгли (было такое в нашей истории) «милые, обаятельные» французы.

В 1812 году…

Но до псевдоисторических «монтажей» Пикуля в 1914 году было ещё далеко. Пока что воинственные спектакли на германских площадях позволяли франко-русской Антанте уверять, что войну вот-вот начнет Берлин.

Академик Хвостов в капитальной советской «Истории дипломатии» как убедительнейшее доказательство того, что «именно Германия начала войну в августе 1914 года», цитирует письмо германского статс-секретаря Ягова послу в Лондоне: «В основном Россия сейчас к войне не готова. Франция и Англия также не захотят сейчас войны. Через несколько лет Россия уже будет боеспособна. Тогда она задавит нас количеством своих солдат; её Балтийский флот и стратегические железные дороги уже будут построены. Наша же группа слабеет (имелось в виду одряхление Австро-Венгрии. – С. К.). В России это хорошо знают и поэтому, безусловно, хотят ещё на несколько лет покоя».

Эти строки фон Ягова стали классически известными, их приводят все кто ни попадя, однако…

Однако фон Ягов писал это князю Лихновски – убеждённому англоману и англофилу! Позже Ягов даже обвинит Лихновски в излишнем потворстве Англии. Но и сам Ягов во время войны был сторонником замирения с Англией, заключения сепаратного мира с нами. Он сетовал: «Жаль, что в России нет авторитетной власти и мужик должен истекать кровью»…

Если агрессивно (по отношению к России) были настроены исключительно немцы, то как тогда надо понимать то, что не кайзер, а славянские «Млада Босна», «Народна одбрана», сербская офицерская тайная организация «Союз или смерть» (известная и как «Чёрная рука») создали тот повод, который выводил в окопы Россию? 28 июня 1914 года в Боснии, в Сараево, был убит наследник австрийского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд, приехавший туда на манёвры австрийской армии.

К ПОКУШЕНИЮ были причастны сербская контрразведка и её начальник полковник Драгутин Дмитриевич, он же – вождь «Чёрной руки» по кличке «Апис» («apis» по латыни – «пчела», и Драгутина так прозвали ещё в отрочестве).

Аписом звали и священного быка древнеегипетского бога Осириса. Быка связывали с культом мёртвых: он способствовал увеличению количества приносимых жертв. (Интересно, что Валентин Пикуль, явно не зная точного смысла прозвища «Apis», приписал ему как раз «бычью генеалогию»).

Впрочем, именно вторая символика полностью себя оправдала. Культу мёртвых Дмитриевич-«Апис» таки послужил… Правда, служил ему «Апис» не в одиночку: ещё в мае он получил провоцирующую телеграмму из… русского генерального штаба, который извещал сербский генштаб о предстоящем-де нападении Австро-Венгрии на Сербию. Ложно сообщалось, что это решено на совещании (действительно бывшем) Вильгельма и эрцгерцога в богемском замке Конопище под Прагой. А объявленные австрияками манёвры якобы только ширма для сосредоточения войск на сербской границе.

Русский военный агент (атташе) граф Игнатьев писал позже: «Много таинственного и необъяснимого, в особенности в русских делах, оставила после себя мировая война». Вспоминая предвоенные впечатления от русского Генштаба, граф размышлял и так: «Чем, например, можно объяснить, что во главе самого ответственного секретного дела – разведки – оказались офицеры с такими нерусскими именами, как Монкевиц по отчеству Августович и Энкель по имени Оскар?».

Советский же историк Михаил Покровский прямо считал, что убийство Франца-Фердинанда было спровоцировано русским генштабом. Что ж, очень может быть, но с одной поправкой: определёнными кругами в русском Генштабе, связанными с определёнными кругами в России и вне её.

Знал, похоже, о подготовке покушения и сербский премьер Пашич.

Не менее весомы и мнения о том, что убийство было организовано в Вене. Если проследить за последними часами жизни обреченного эрцгерцога, то становится похоже на то, что и это – правда.

Принятые в Сараево «меры безопасности» в связи с визитом эрцгерцога гарантировали одно – опасность. Медленная езда по кривым улочкам, толпы народа и… специально расчищенное от людей место для бомбиста.

Однако первое в тот день покушение, с брошенной бомбой, оказалось неудачным. Бомба перелетела под колёса заднего автомобиля и ранила адъютанта эрцгерцога.

Вместо того чтобы прекратить разъезды, ответственный за безопасность фельдцехмейстер Потиорек вновь везёт Франца-Фердинанда по улицам и даже не прикрывает его телохранителями на подножках. С левой стороны наследника и его жену добровольно страхует граф Гаррах, но Гаврило Принцип всаживает в августейшую чету серию пуль с правой подножки. Как раз тогда, когда Потиорек приказывает шофёру затормозить.

Франц-Фердинанд был женат на славянке – чешке графине Хотек (Принцип застрелил и её) – и имел планы создания западного славянского государства в рамках единой империи. Не симпатизировавший Францу-Фердинанду Гитлер в «Mein kampf» даже назвал его «великим другом славян». Будущий фюрер тут, конечно, выдал эрцгерцогу чересчур определённую характеристику, но подобные даже расплывчатые замыслы увеличивали как число друзей наследника австрийского престола, так и, естественно, врагов. Император Франц-Иосиф был стар, в 1914 году ему шёл 84-й год, и в 1916 году он умер. Займи его место Франц-Фердинанд в условиях мира, война могла бы и не начаться, зато могла бы начаться российско-австрийская разрядка…

Уж не знаю, почему потянуло на откровенность бывшего английского дипломата Эдуарда Грея, но в своих «Воспоминаниях» он признался: «Миру, вероятно, никогда не будет рассказана вся подноготная убийства эрцгерцога Франца-Фердинанда. Возможно, в мире нет и даже не было человека, знающего всё, что требовалось, об этом убийстве».

Откуда, спрашивается, Грей – один из непосредственных организаторов войны из лагеря Антанты – знал о том, что о покушении «никто» «ничего» толком «не знает»? Обычно так пишут люди не только хорошо осведомлённые, но и причастные. Но слова Грея дают основания предполагать в событиях такую параллельность действий самых различных сил, когда все нити действительно ускользают из рук любого отдельно взятого человека…

За сутки до Сараевского убийства у себя на родине, в сибирском селе Покровском, был тяжело ранен знаменитый Григорий Распутин. Бывшая его приверженка (а может, и любовница) Феония (Хиония) Гусева ударила его в живот ножом, потом убегала от гонявшихся за ней мужиков с криком «Всё равно убью антихриста!», а ещё потом пыталась зарезаться сама.

При аресте у Гусевой изъяли номер газеты «Свет» со статьёй о Распутине крупного масона Амфитеатрова, с 1905 года жившего в Париже. А назавтра, в Сараево, Гавриле Принципу повезло больше, чем Гусевой в Покровском: эрцгерцог был убит.

Автор ни в коей мере не поклонник Распутина. Перекрёстное сопоставление исторических данных не позволяет сомневаться, что:

а) Распутин действительно врачевал царевича-гемофилитика, и это несколько извиняет мать Алексея как мать, но нисколько не обеляет её как императрицу, доверительно приблизившую к себе проходимца;

б) Распутин был, что называется, «шармёром» и мог людей, особенно с неустойчивой психикой (как и было у императорской фамилии), очаровывать;

в) Распутин был очевидной и весьма гнусной куклой в руках тех «тёмных сил», которые навязли в зубах и «левых», и «правых», и «центра».

Но…

Но в чём также не приходится сомневаться, так это в том, что Распутин в вопросе о войне мыслил верно и ненужной для России войны с Германией не хотел. Не хотел сам, помимо чьих-то влияний…

В здравом смысле этому малограмотному, но сметливому мужику отказать нельзя, и он рассуждал просто: «Германия – страна царская. Россия – тоже… Драться им друг с дружкой – накликать революцию. Революция – царям «по шапке». А куды ж тады Григорий?».

То-то и оно!

Точно так же (дословно так же, с поправкой лишь на различие словарей мужика и монарха) с вершин образования и трона рассуждал Вильгельм II в своих письмах к «Ники». Кайзер настойчиво отговаривал Николая от дружбы с «республиканской» Францией, срубившей голову Людовику XVI.

Дело было, конечно, не в республиканизме, но «Вилли», очевидно не без оснований, считал, что такие аргументы дойдут до «Ники» быстрее. Для нас же тут существенно одно: кайзер толковал о мире. Пусть даже как гарантии от революций, но мире!

Сохранение мира как цель и задача искупает всё! Недаром русский народ знает крепко: «Худой мир лучше доброй ссоры»! Но вряд ли русский царь знал пословицы и поговорки русского народа, и уж точно он не знал ни нужд его, ни путей, выводящих Россию к умному и мирному будущему…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.