Контрреволюция и кризис реформистского исламизма

Контрреволюция и кризис реформистского исламизма

Итоговой предпосылкой для возвышения ИГИЛ стал кризис реформистского исламизма в течение революций 2011 года и последовавших контрреволюций. Народные восстания, которые бушевали в регионе в первой части 2011 года, представляли нешуточную угрозу для основных исламистских организаций, таких как Эннахда в Тунисе или «Братья-Мусульмане» в Египте и Сирии. Успех уличных протестов и забастовок пошатнул властные структуры и дал вождям протестов исторический шанс на диалог с государством на совершенно иных условиях, чем те, что они могли добиться за десятилетия обычной электоральной работы. Но крупнейшие реформистские исламистские организации[68], которые выиграли выборы и сформировали правительства (в частности, «Братья-Мусульмане» в Египте) оказались между молотом все еще мобилизованного протестного движения с одной стороны и противостоящих структур старого режима с другой. Неспособность продолжить социально-политические протесты вплоть до достижения «нормальных» условий, которые были желательные для инвесторов и широких слоев среднего класса, и одновременно неспособность противостоять военно-бюрократической машине государства привела их от триумфа к трагедии в течение всего лишь одного года. Захват власти у президента от «Братьев-Мусульман» Мухамеда Мурси египетскими военными 3 июля 2013 года затем продолжился массовым убийством его сторонников во время сидячих протестов в Каире и Гизе и волной контрреволюции, которая стремилась стереть все следы событий 2011 года. Это наступление не было направлено на одних лишь «Братьев-Мусульман», но на всю коалицию сил, которые участвовали в восстании против режима Мубарака – левых и либеральных активистов, бастовавших рабочих, исламистов за пределами «Братьев-Мусульман», которые солидаризировались с требованиями революции: требованиями хлеба, свободы и социальной справедливости.

На региональном уровне основной опорой для контрреволюционной политики Абделя-Фаттах эль-Сиси послужили государства – основные финансовые игроки региона. Они постарались восстановить старые мубараковские порядки, а не сотрудничать с реформистскими исламистами вроде «Братьев-Мусульман». Так разрыв в уровне развития государств региона сыграл на руку контрреволюции. Без уверенности в том, что он может положиться на массовые финансовые вливания со стороны Саудовской Аравии, ОАЭ и Катара – были бы у Сиси возможности творить свои преступления с таким размахом? Учтите, что ваххабистские правители Саудовской Аравии принимали решения, исходя из сугубо рыночных соображений – им нужен был правитель, который с большей надежностью гарантирует отдачу от их инвестиций. Страдания «братьев по вере» волновали их меньше всего. В Сирии контрреволюция развивалась по двум направлениям – «секулярный» авторитарный режим на деле развязывал сектантскую гражданскую войну ради собственного выживания, а потом постепенный рост ИГИЛ, которое затмило все остальные группировки, которые противостояли Асаду, и стало единолично контролировать охваченные восстанием области.

Поражение реформистских исламистских течений от возрожденных авторитарных режимов или их замещение другими силами всегда вело к переходу протестного движения на джихадистские рельсы. История египетского исламизма полна примеров такого маятникового движения. Саид Кутуб, чьи идеи о позволительности восстания против тирании вдохновляли поколения джихадистов, был добросовестно заблуждавшимся реформистом, чьи идеи послужили теоретическим обоснованием современного исламского терроризма. Будучи свидетелем утверждения власти Гамаля Адель Насера в Египте, он был убежден, что ни существующее государство, ни низовое народное движение не могут гарантировано построить то общество, к которому он стремился.

Катастрофическое поражение реформистского исламистского движения на региональном уровне пересеклось со специфической динамикой развития иракского общества. ИГИЛ получило благодатную аудиторию, и смогла соперничать с исторически сложившимся лидерством «Аль-Каиды». Те, кто искал успешную и мощную организацию, которая кажется способной бросить вызов империализму и диктатуре, отдали свои симпатии ИГИЛ. В этом контексте популярность ИГИЛ также объясняется тем, что в условиях поражения реформистского движения ИГИЛ очень своевременно указало, кто во всем виноват, и создало надежные каналы для выплескивания народного гнева и разочарования. Козлами отпущения стали шииты, христиане, «нескромные женщины». Несколько другие процессы приводят под знамена ИГИЛ добровольцев из Европы: это реакция на усиливающийся расизм и исламофобию в контексте непрерывных империалистических интервенций на Ближнем Востоке.

Это не значит, тем не менее, что организации вроде ИГИЛ будут возникать по всему региону, как грибы после дождя. Как подчеркнуто в названии данной статьи, специфическая динамика развития Ирака после 2003 года наложилась на поражение революции в Сирии и породила зону открытого противостояния, как уже традиционных региональных игроков, так и новых действующих лиц – как то же ИГИЛ. Регион Джазиры, который лежит между Ираком, Сирией, Турцией и Курдистаном, превратился в арену постоянного противостояния. Эти условия не характерны для большей части региона, и, что более важно, большая часть региона имеет более богатый опыт борьбы, которая может быть альтернативой ИГИЛ.

Вот поэтому так важно подчеркивать значение событий 2011 года как разрыва с прошлым. Революционный кризис однажды стал искрой, которая взорвала накопившееся напряжение между социальными и политическими аспектами перехода государств к неолиберализму (если уж нам дозволено воспользоваться столь лапидарными и однобокими терминами для обозначения столь разностороннего и комплексного процесса), и нес в себе потенциал для разрушения всего этого перехода. Важно провести водораздел между идеями 2011 года о создании возможности отхода от либерализма в сторону государственно-капиталистических режимов, за которые выступали местные националисты и авторитарные левые сталинистского толка, и потенциалом тех событий, которые несли потенциал полного изменения общественного уклада. Разумеется, даже на самом пике революционной волны, когда все режимы региона были потрясены величайшими народными восстаниями, которые видела планета на протяжении последних десятилетий, до этого потенциального нового мира все еще был очень длинный путь. Но основная мысль тут – что это будущее, будущее без неолиберализма, все-таки было возможным. Более того – и это причина, по которой революции имели потенциал для смены траектории, по которой общество двигалось предыдущие десятилетия – именно воля миллионов обычных людей стала основным топливом революционного кризиса. Они, эти миллионы, маршировали на улицах, участвовали в забастовках, оккупировали свои рабочие места, организовывали народные комитеты, разрушали узилища режимов и брали в руки оружие, чтобы бороться за светлое будущее. Революции 2011 года не были «предопределены» изначально. Этот разрыв не был просто «естественным последствием» тектонических сдвигов или положения звезд – он с самого начала был порожден сознательной борьбой.

И неслучайно то, что эта борьба с самого начала была глубоко антисектантской, по форме и по содержанию. Антисектантские знамена, лозунги и гимны царили над площадью Тахрир в Египте во время восстания против Мубарака, и были слоганами ранних стадий восстаний в Сирии и Бахрейне. Революционная волна также породила массовое движение против сектантства в Ливане – впервые за десятилетия. Это было не случайное явление, а выражение классового содержания революции – отражение реальных классовых интересов, объединяющих бедняков и рабочих всего региона против неолиберализма и империализма.