Виселица

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Виселица

Вдоль дороги темнели столбы. На некоторых из них виднелись белые фарфоровые стаканы-изоляторы. Проволоки не было, её так и не успели навесить перед войной. И теперь столбы стояли как напоминание об иной жизни.

Тихон помнит, как они, сельские ребятишки, целыми днями не отходили от монтёров, как на какое-то чудо смотрели на высокие деревянные круги-шпульки, на которые была намотана проволока. Как им хотелось, чтобы скорей засветились в хатах маленькие лампочки, которые переделывают ночь в день. При панах даже и речи не было, чтобы в село провести электричество… Теперь от времени, от дождей и ветра столбы потемнели.

Впереди Тихон увидел людей. Много людей. Они стояли на одном месте и молчали. Что это за люди? Тихон хотел обойти их, повернуть куда-нибудь в сторону, но они стояли на самой дороге, и он пошёл прямо.

Вдруг какие-то звуки донеслись до Тихона. Словно от сильного ветра скрипели незапертые хозяином ворота. Ветер действительно был. Он гнал вдоль дороги снег и дул Тихону прямо в лицо — казалось, не пускал, предупреждал: вернись назад, уходи отсюда!

Деревня ещё далеко, отсюда не услышишь, как скрипят ворота. Что бы это могло быть? Пригляделся и… даже остановился от неожиданности, даже отшатнулся назад: на столбе висел человек. Верёвка была перекинута через крюк с фарфоровым изолятором.

Никогда в жизни своей Тихон не видел виселиц, не видел повешенных. И он не мог тронуться с места. Ноги словно приросли к земле. Он стоял и смотрел. А ветер раскачивал мёртвого человека, как будто хотел сбросить, а верёвка скрипела: скрип, скрип.

Под столбом стояли двое часовых. Третий гитлеровец увидел Тихона, подошёл к нему и молча подтолкнул прикладом автомата к толпе. Тихон упал, поднялся и, подгоняемый солдатом, подошёл к людям. Он боялся поднять голову и видел только ноги повешенных. Четыре босые ноги. Значит, повешенных двое. Они висели так близко один от другого, что сначала Тихону показалось, будто висит один человек. Тихон боялся взглянуть вверх: а вдруг он знает этих людей? Он не мог отвести глаз от заледенелых ног, припорошённых снегом. Снег не таял. Тихон почувствовал, как у него начали мёрзнуть пальцы на ногах, и стал шевелить ими в бурках, чтобы согреть. Потом заставил себя повернуть голову в сторону, посмотрел на людей.

Вот стоит женщина в лёгком городском пальто, даже без тёплого воротника. В руке держит узелок. Может, из Бреста шла в деревни менять на хлеб свою одежду? Она плачет и платочком вытирает слёзы. А другая женщина низко опустила голову, словно она виновата, что повесили этих двоих.

Ещё три женщины, пожилые, деревенские, переступают с ноги на ногу. По-видимому, стоят они давно и давно замёрзли.

Взгляд Тихона вновь остановился на повешенных, на фанере, висевшей у одного на шее. Фанера длинная. Один конец её доходит до колен, а верхний упирается в подбородок. На фанере написано: «Мы — партизаны, стреляли в германских солдат». Невольно глянул на лица. Узнал и не мог, не хотел поверить. Отвернулся, чтобы не смотреть, чтобы не увидели, не догадались немцы, что он знает повешенных. В ушах зазвучала песня, которую пел сегодня утром в партизанском отряде Коля Козлов. Зазвенел Колин смех, весёлый, беззаботный.

Не знал Коля, когда смеялся, что нет уже у него отца и брата…

По дороге в село шёл старый невысокий мужчина с седой, белой бородой. Гитлеровец и его загнал в толпу. Мужчина снял шапку, и ветер растрепал у него на голове редкие волосы. Гитлеровец что-то сказал. Старик не понял. Тогда солдат вырвал из рук старика шапку и надел ему на голову.

Старик опять снял её.

— Безбожники, нельзя в шапке быть, — сказал он.

— Не безбожники! Бандиты! И ты бандит!

Фашист ударил старика автоматом. Дед не удержался на ногах и упал. Потом поднялся и стал прямо, не глядя на фашиста. Тот поднял шапку и вместе со снегом надел старику на голову. Тихон словно бы почувствовал, как снег начинает таять и стекать знобящими каплями за воротник старому человеку.

До вечера их держали у виселицы. Потом отпустили.

Тихон брёл как во сне, волоча ноги, опустив руки, которые стали почему-то неподъёмными. Он чувствовал себя состарившимся человеком, который прожил долгую жизнь и очень устал.