Борьба за пересмотр статьи № 231 Версальского договора об ответственности за развязывание войны

Борьба за пересмотр статьи № 231 Версальского договора об ответственности за развязывание войны

Двадцать второго июня 1919 г. германская делегация на Мирной конференции выразила принципиальное согласие с текстом договора, за исключением 231-й статьи, определявшей виновников в развязывании войны. Пожелание продолжить дискуссию по этому вопросу отверг как Клемансо, так и союзники, пригрозившие возобновлением военных операций. Германии этот аргумент показался вполне убедительным. Однако само содержание пресловутой статьи было расценено немцами как «неслыханная несправедливость». И с того момента берет начало политическая борьба за ревизию, в которую сознательно включилась и представители исторической науки. По этой проблеме, в отличие от всех прочих, в германском обществе наблюдался абсолютный консенсус[285].

Дискуссия среди членов революционного правительства Германии, разгоревшаяся в конце войны, имела следствием изучение вопроса об ответственности за ее начало. Инициатором принятия решения о публикации всех релевантных документов стал баварский премьер Курт Эйснер (Kurt Eisner), уже напечатавший в мюнхенских газетах письма баварского посланника из Берлина, датированные июлем 1914 г. Они рисовали картину того, как небольшая группа лиц, пользовавшаяся поддержкой элит, осуществила сценарий развязывания войны. 9 декабря правительство поручило выполнение миссии др. Карлу Каутскому, который сразу столкнулся с обструкцией со стороны тех ответственных лиц, кто опасался, что результаты расследования представят Германию в дурном свете. Когда в марте 1919 г. Каутский вопреки всему приблизился к завершению работы, ему закрыли доступ в архивы и приказали вернуть все секретные документы. Начался сознательный саботаж публикации. Старые властные структуры произвели собственную реорганизацию и в преддверии Мирной конференции присвоили себе право формировать позицию Германии по проблеме военной ответственности. Каутскому только после Версаля удалось опубликовать свой сборник документов, предисловие к которому гласило: «На протяжении многих лет перед войной Центральные державы проводили такую политику, что мир во всем мире поддерживался не благодаря, а вопреки ей»[286].

С теми же трудностями, что и Каутский, столкнулся профессор права Герман Кантровиц, которому Следственный комитет Рейхстага по определению причин войны в 1923 г. поручил оценить политику германского правительства летом 1914 г. с точки зрения международного права. В 1927 г. Кантровиц, применявший при рассмотрении документальных источников модель судебного процесса, вынес следующий «приговор»: на Австро-Венгрии лежала главная ответственность за произошедшее, на Германии – большая, а на России – частичная. Власти предержащие, недовольные результатами данной экспертизы, похоронили их в недрах секретного архива Министерства иностранных дел. Политические резоны (ревизия) возобладали над юридическими. Кантровиц подвергся в Германии тотальному бойкоту, с его академической карьерой было покончено. В конце концов, он эмигрировал за границу[287].

В августе 1919 г. Рейхстаг сформировал специальный орган, которому надлежало поднять вопрос ревизии 231-й статьи Версальского договора. Дело, однако, не сдвинулось с мертвой точки, так как представители старых и новых сил не сошлись во мнении, кто все-таки нес ответственность за произошедшее. Тогда еще присутствовало намерение установить личную вину отдельных германских государственных деятелей, которое сошло нет по мере угасания революционной ситуации. Инициативу в деле ревизии перехватило Министерство иностранных дел, в рамках которого сформировалось специальное отделение (Kriegschuldreferat) во главе с Бернхардом фон Бюловым (Prince Bernhard von B?low). Данная структура осуществляла координацию многочисленных частных инициатив, ставивших целью пересмотр 231-й статьи Версальского договора. Кроме того, перед отделением стояли следующие задачи: «упорядочить» и «очистить» документацию МИД по проблеме начала войны; опубликовать многочисленные материалы, относившиеся к периоду 1871–1914 гг. и подтверждавшие «миролюбивый характер германской политики»[288]; оказать поддержку отечественным и иностранным профессорам, готовым читать лекции об Июльском кризисе 1914 г. в соответствии с официальной германской версией событий. Дабы упредить Каутского, Бюлов еще в мае 1919 г. осуществил особую инвентаризацию фондов архива внешнеполитического ведомства. Семь тысяч документов были поделены на две группы – «защита» и «обвинение». Все документы потенциально инкриминирующего свойства возвращались их создателям (канцлеру Теобальду фон Бетман-Гольвегу, секретарю Ягову и др.), как их «приватные бумаги». Об этой начальной фазе укрывательства договорились еще 7 января 1919 г., когда руководитель Комиссии по перемирию Маттиас Эрцбергер собрал для согласования действий функционеров МИДа и военных. Бюлова тогда назначили заведовать дипломатическими источниками, а бывшего помощника Людендорфа майора Бодо фон Харбоу (Bodo von Harbou) – военными. Осуществляемый ими отбор документов преследовал единственную цель – показать, что именно «Антана, долго и систематически готовившаяся к войне против Германии», несет прямую ответственность за ее начало в 1914 г.[289]

В январе 1920 г. тогдашний министр иностранных дел Герман Мюллер обращался к своему адресату: «Наша задача в том, чтобы если не каждый день, то как можно чаще напоминать, что вина лежит не только на нас». Вторым приоритетом глава МИД считал просвещение народа. Бюлов предлагал печатать брошюры популярного характера[290].

Следующим этапом стало формирование в апреле 1921 г. «Рабочего комитета германских объединений», ориентированного на публику внутри Германии. Для действий на международной арене была создана «Центральная служба по изучению причин войны» (Zentralestelle f?r Erforschung der Kriegsursachen), просуществовавшая до 1937 г. Структура, во главе которой с 1923 г. стоял бывший офицер и участник войны Альфред фон Вегерер, издавала ежемесячный журнал «Die Kriegschuldfrage» (с января 1930 г. – «Berliner Monatshefte»), первый номер которого вышел в июле 1923 г.[291] Перед изданием стояла цель донести немецкую точку зрения до общественных кругов США и Великобритании, которые, по сравнению с Францией, занимали менее жесткую позицию в отношении Германии. Новообразованная «служба» сразу постаралась доказать, что летом 1914 г. Франция и Россия достигли высокой степени готовности к войне. Более поздние исследования продемонстрируют, насколько это не соответствовало ни реальному положению вещей, ни германо-австро-венгерским оценкам, относящимся к кануну войны.

Благодаря изысканиям историков, дезавуировавших тезис ревизионистов, нам сегодня известно, что 2 июля германское военное руководство настаивало на вступлении в войну, мотивируя это тем, что «Россия еще не готова», а Франция «обременена внутренними проблемами и финансовыми потрясениями». 5 и 6 июля Вильгельм II уверял военного министра Эриха фон Фалькенгайна и гросс-адмирала Альфреда фон Тирпица, что российская интервенция маловероятна, потому что, «во-первых, царь не поддержит цареубийц, а во-вторых, Россия в настоящий момент в военном и финансовом отношении совершенно не готова к войне». О том же сообщали саксонские и баварские атташе в Берлине: «Начальник генштаба сказал, что “мы никогда больше не будем находиться в таком выигрышном положении по отношению к неукомплектованным французской и российской армиям, как сейчас”»[292].

Согласно дневниковой записи Фалькенгайна, 29 июля он, Бетман-Гольвег, Ягов и Мольтке обсуждали, как относиться к российской частичной мобилизации. Канцлер, несмотря на мягкие возражения Мольтке, пришел к заключению, что она не может служить поводом для проведения мобилизации в Германии. Сазонов ясно дал понять германскому послу в Петербурге, что меры, предпринятые российским правительством, не означают войны и не могут расцениваться Берлином как casus foederis. К наступлению такового привело бы только нападение России на Австро-Венгрию. Бетман-Гольвег также полагал, что в этом случае Великобритания не вступила бы в войну. За день до этого, 28 июля, сам Фалькенгайн выступал за объявление «военной тревоги» (Kriegsgefahrzustand), что подразумевало приведение войск в движение в течение 36 часов[293].

И 30 июля канцлер повторно высказал свое мнение военному министру, заявив, что, несмотря на то что Россия объявила мобилизацию, «ее мобилизационные меры не могут приравниваться к аналогичным действиям западных держав». Кроме того, канцлер добавил, что русских спровоцировала Австрия со своей мобилизацией[294].

30 июля начальник германского генштаба Мольтке еще раз подтвердил Конраду, что Австро-Венгрия может не сомневаться, что Германия поддержит ее в любой ситуации. Однако важнее данного заявления была актуальная на тот момент оценка российской мобилизации: «Она все еще не может считаться поводом для [германской] мобилизации. До тех пор, пока не начнется война между Монархией и Россией. В отличие от мобилизаций и демобилизаций, которые обычное дело в России, германская мобилизация однозначно привела бы к войне. Не объявляйте войну России, а ждите, когда она на вас нападет»[295].

Когда в России узнали, что 31 июля Германия объявила «военную тревогу», царь экстренно обратился к кайзеру. Написав, что с пониманием относится к предпринятому им шагу, Николай потребовал от Вильгельма тех же гарантий, которые он дал сам, а именно: все прежние решения не означают войны, следует продолжать переговоры. Однако уже 1 августа германский посол Фридрих фон Пурталес вручил Сазонову ноту с объявлением войны. Реакция российского министра была бешеной. Назвав произошедшее преступным деянием, он заявил, что проклятие народов падет на Германию. Пурталес не постеснялся произнести в ответ, что немцы защищают свою честь. Сазонов продолжил тем же тоном: «Ваша честь не была затронута. Вам хватило бы одного слова, чтобы предотвратить войну, но вы не пожелали этого. В ответ на все мои усилия спасти мир вы не оказали мне ни малейшей помощи. Однако такова Божья воля!»[296].

Вторым направлением деятельности ревизионистов стали попытки доказать, что к Сараевскому покушению привел организованный сербским правительством заговор, а также сам характер австро-венгерско-сербских отношений накануне войны. При их рассмотрении упор, разумеется, делался на сербской подрывной деятельности. Замалчивался тот факт, что все планы как австро-венгерских кабинетов, так и отдельных государственных деятелей Монархии предусматривали экономическое ослабление Сербии, ее подчинение и физический раздел.

На эту тенденцию, как мы уже указывали выше, постоянно обращал внимание Йован М. Йованович-Пижон. О редакторе «Берлинского ежемесячника» Вегерере он писал, что тот время от времени высказывал точку зрения, близкую сербской. В частности, так можно трактовать упоминание того, что в 1906–1914 гг. Вена бесчисленное количество раз готовилась решить сербский вопрос военным путем. Однако в конце концов немецкий историк солидаризировался со всеми пропагандистскими клише относительно Сараевского покушения. Что касается опубликованных сборников документов, Пижон указывал, что профессор Биттнер и его коллега Юберсбергер подбирали документы с той целью, чтобы они в совокупности свидетельствовали о планомерной деятельности России и Сербии против Австро-Венгрии[297].

Канцлер Германии Теобальд фон Бетман-Гольвег после войны участвовал в сокрытии компрометирующих документов