В. В. Бартольд. Царствование Тимура

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В. В. Бартольд. Царствование Тимура

Двенадцатилетнее правление амира Казагана (он был убит в 1358 г. своим зятем), в отличие от всего последующего времени, обошлось без внутренних смут и без войн между чагатаями и моголами. Казаган вел жизнь предводителя кочевого народа, проводил зиму в Сали-Сарае на берегу Амударьи (ныне – кишлак Сарай), лето около города Мунка (ныне – Бальджуан). Набеги на соседние страны, без которых кочевникам в Мавераннахре было бы тесно, совершалось в сторону Герата и Хорезма, притом с полным успехом.

После смерти Казагана власть перешла к его сыну Абдулле, который еще при жизни отца жил в Самарканде и теперь захотел перенести в этот город свое местопребывание; против него тогда восстали другие амиры, и в этой борьбе он погиб. Последующие годы были для Мавераннахра временем почти беспрерывных смут и почти беспрерывной борьбы с могольскими ханами.

Наиболее характерными событиями этого времени были: походы могольского хана Туклук-Тимура на Мавераннахр в 1360 и 1361 гг. и первое выступление Тимура, который с помощью хана сделался князем Шахрисябза и Карши; союз Тимура с Хусайном, внуком Казагана, и восстание против моголов; поражение Хусайна и Тимура в борьбе с моголами на Чирчике (1365 г.); в том же году народное движение в Самарканде, подавленное турецкими амирами в 1366 г.; провозглашение ханом дервиша Кабул-шаха, писавшего стихи, пользовавшиеся известностью еще в XV в.; низложение его и возведение на престол нового хана Адиль-Султана; намерение Хусайна построить для себя крепость в Балхе (1368 г.) и попытка Тимура отговорить его от этого, со ссылкой на пример его дяди Абдуллы; борьба между Хусайном и Тимуром, союз Тимура с противниками Хусайна как среди турецких амиров, так в особенности среди мусульманского духовенства; взятие в плен и смерть Хусайна, уничтожение крепости в Балхе, перенесение столицы в Самарканд, сооружение там цитадели и городских стен (1370 г.).

Таким образом, прошло всего десять лет от первого выступления Тимура до подчинения ему всего Мавераннахра. Об обстоятельствах, содействовавших его возвышению, пока можно установить следующее. Официальная история сообщает точную дату рождения Тимура (вторник 25 шабана 736/9 апреля 1336 г., год Мыши), имя его отца (амир, или «нойон», Тарагай) и матери (Текина-хатун), но ничего не говорит о событиях его жизни до 1360 г.; автор составленной для Тимура турецкой стихотворной хроники утверждал, будто многие события, особенно относящиеся к началу его деятельности, не были внесены в хронику по желанию самого Тимура, так как они показались бы невероятными читателям.

Из рассказов Клавихо и Ибн Арабшаха можно заключить, что молчание официальной хроники объясняется другими причинами; подобно Чингисхану, Тимур начал свою деятельность в качестве атамана шайки разбойников, вероятно, в смутные годы после смерти Казагана. В рассказах о правлении Казагана совершенно не упоминаются ни Тимур, ни отец его Тарагай, несмотря на то что у Тарагая были связи со знатными амирами как Мавераннахра, так и Моголистана и что этими связями впоследствии воспользовался Тимур.

Тарагай происходил из рода Барласов, владевшего долиной Кашкадарьи, т. е. Кешем (Шахрисябзом) и Несефом (Карши); главой рода и князем Кеша был не Тарагай, а другой представитель рода, Хаджи. Автор первой редакции «Зафар-наме», Низам-эд-дин Шами, называет Хаджи «братом» Тимура; но это выражение, по-видимому, надо понимать только в смысле принадлежности к одному роду; в таком же смысле названы «братьями» Тимура некоторые другие военачальники из Барласов. По генеалогии, приведенной в «Зафар-наме» Шереф-эд-дина, общим предком Тимура и Хаджи был только Карачар, современник Чингисхана и Чагатая.

Известно, что Карачару, названному у Рашид ад-дина только в качестве одного из военачальников при Чагатае, историки Тимура приписывают роль полновластного правителя чагатайского улуса; то же самое говорится о сыне и внуке Карачара, лицах, совершенно не упомянутых историками дотимуровской эпохи; о представителях двух следующих поколений, жизнь которых относилась к слишком недавнему прошлому, таких легенд, очевидно, нельзя было придумать, и потому отец и дед Тимура в официальной истории являются частными людьми; о том, когда и как власть в Кеше перешла к предкам Хаджи, ничего не говорится, нет также сведений о том, в каких отношениях находились Барласы и их князья к жившим в долине Кашкадарьи чагатайским ханам – Кебеку, Тармаширину и Казану.

Тимур, по словам ибн Арабшаха, родился в деревне Ходжа-Ильгар в окрестностях Кеша; из этого можно заключить, что Тарагай жил не в самом городе. О жизни Тарагая известно только, что он был благочестивым мусульманином, другом ученых и дервишей, в особенности шейха Шемс ад-дина Кулара (или Куляля), как он назван в «Зафар-наме», или Шемс ад-дина у Ибн Арабшаха. Рассказывали, что Тимур однажды в молодости вошел к шейху, когда тот со своими дервишами предавался зикру, и терпеливо стоял до окончания обряда; шейх и дервиши были тронуты его благочестием и произнесли молитву за него; эту молитву Тимур впоследствии считал первой причиной своих успехов.

По-видимому, у Тарагая были также друзья среди чагатайских и могольских вельмож, хотя намеки на это мы находим только в истории его сына; так, в рассказе о борьбе с моголами в 1364 г. говорится о дружбе, бывшей между отцом Тимура и отцом амира Хамида. Отношения Тарагая и Тимура к прочим военачальникам, вероятно, были бы для нас яснее, если бы мы имели более подробные сведения о семье Тарагая и о первых женах Тимура. Источники ничего не говорят ни о происхождении матери Тимура, ни о происхождении другой жены Тарагая, Кадак-хатун, дожившей до 1389 г.

У Тимура до 1360 г. было уже два сына, Джехангир, умерший в 1376 г. 20 лет от роду, и Омар-Шейх, убитый в январе 1394 г. при осаде курдской крепости; по «Зафар-наме», Омар-Шейху было 40 лет, из чего можно было бы заключить, что он старше Джехангира, но почти во всех источниках старшим сыном Тимура назван Джехангир. О матери Омар-Шейхха известий нет; о матери Джехангира известно только имя, упомянутое у Хондемира. Тарагай умер в 1360 г. и был похоронен в Кеше, в семейном мавзолее; впоследствии, в 775 г. х. (1373–1374), Тимур построил там же новый мавзолей около соборной мечети, рядом с гробницей шейха Шемс ад-дина, и перенес туда прах своего отца.

Между 1360 и 1370 гг. нет никаких известий о сношениях Тимура с шейхами и другими представителями ислама. В это десятилетие, положившее начало его будущему могуществу, Тимур занимался исключительно военным делом, к которому приучил себя еще с десятилетнего возраста войной и охотой, принимал участие в борьбе между чагатаями и моголами, причем переходил то на одну, то на другую сторону, старался укрепить родственными связями союз с теми, кто был ему необходим, собирал вокруг себя приверженцев, преимущественно из Барласов, которые потом верно служили ему до конца его жизни, но не терял бодрости и при неудачах, даже когда ему приходилось оставаться в полном одиночестве.

Особенно тяжелы были для Тимура события, происходившие около 1362 г. Тимур и внук Казагана Хусайн были взяты в плен туркменами на Мургабе и 62 дня провели в заключении в селении Махан; наконец, местный правитель Али-бег отпустил их, но не снабдил их нужным для путешествия; в этой беде им пришел на помощь Мубарек-шах, один из «богатых туркмен Махана», предводитель племени санджари; за эту услугу потомки Мубарек-шаха еще при преемниках Тимура пользовались уважением.

На Амударье Тимуру оказала помощь его старшая сестра Кутлуг-Туркан-ага, прибывшая к нему из окрестностей Бухары; потом Тимур 48 дней скрывался у сестры в Самарканде. После этого Тимур и Хусайн во главе отряда в 1000 человек очутились в Сеистане, куда их призвал местный владетель против своего врага.

Здесь Тимуру были нанесены стрелами раны, от которых он страдал потом всю жизнь; на правой руке были перерезаны некоторые жилы (по Клавихо, Тимур, кроме того, лишился двух пальцев), так что рука засохла; правая нога осталась хромой (отсюда прозвание Тимур– «хромец»: ленг по-персидски, аксак по-турецки). К тому же событию относится известный анекдот о Тимуре и муравье. Много лет спустя, в 1383 г., Тимур в Сеистане встретил того предводителя, которым некогда был ранен, и велел расстрелять его из луков.

Несмотря на все злоключения, Тимуру и Хусайну в конце концов удалось победить своих внешних и внутренних врагов и захватить власть в Мавераннахре; внук Казагана сделался главным амиром, Тимур – его правой рукой. Союз между ними с самого начала был укреплен браком; уже в рассказе о столкновении с туркменами на Мургабе упоминается, в качестве жены Тимура, сестра Хусайна Улджай Туркан-ага.

Родственные отношения, однако, не предотвратили столкновения между амирами. В 1366 г., после усмирения самаркандского движения, Хусайн наложил пеню на друзей Тимура; чтобы помочь своим друзьям, Тимур отдал все, что мог, в том числе и серьги своей жены; Хусайн узнал украшение, но не возвратил его; вскоре после этого Улджай Туркан-ага умерла, и с ее смертью окончательно порвалась связь между прежними товарищами.

Между 1366 и 1370 гг. Тимур то находился в войне с Хусайном и сближался с его врагами, то примирялся с ним и по его поручению сражался со своими прежними союзниками. Особенно характерны отношения между Тимуром и амиром Кайхусрау, владетелем области Хутталян (между Вахшем и Пянджем). Хусайн еще в 1360 г. казнил его брата Кайкубада; во время войны с моголами в 1361 г. Кайхусрау перешел на сторону хана и сделался его «зятем», женившись на его двоюродной племяннице Тюмень-Кутлуг; когда Кайхусрау в 1366 г. вернулся в Ташкент, Тимур находился в ссоре с Хусайном, сблизился с Кайхусрау и посватал за своего сына Джехангира Ракийе-ханике, дочь Кайхусрау и Тюмень-Кутлуг.

В 1369 г. Тимур в качестве верноподанного амира Хусайна усмирял восстание Кайхусрау и заставил его бежать на Алай; в 1370 г. Кайхусрау присоединился к Тимуру, восставшему против Хусайна, и после взятия Хусайна в плен получил возможность применить к нему признанный Кораном закон кровомщения (кисас); в 1372 г., во время войны с хорезмийцами, Кайхусрау был обвинен в измене и предан казни, на основании ярлыка, изданного подставным ханом Суюргатмышем; приговор был выполнен, на основании кисаса, нукерами Хусайна.

В 1370 г., в разгар борьбы с Хусайном, Тимур приобрел нового духовного покровителя, сайида Береке; о его происхождении приводятся разноречивые известия. Сайид остался в государстве Тимура и получил в удел город Андхой, остававшийся и в XV в. во власти его потомков. По словам Шереф-эд-дина, сайид после этого всегда сопровождал Тимура; после смерти они были похоронены в одном мавзолее, причем лицо Тимура было обращено в сторону сайида.

Немногим больше известно об отношении Тимура к другим представителям духовенства. В рассказе о вступлении Тимура на престол в 1370 г. вместе с сайидом Береке названы термезские сайиды, или худаванд-заде, братья Абу-л-Маали и Али-Акбар. Подобно Береке, эти сайиды оставались, по крайней мере по внешности, влиятельными лицами в государстве Тимура до конца его царствования, с той разницей, что в их жизни была минута, когда они изменяли своему новому государю.

В 1371 г. в заговоре против Тимура вместе с несколькими амирами приняли участие также некоторые представители духовенства, именно шейх Абу-л-лейс самаркандский и сайид Абу-л-Маали термезский. Тимур отнесся к заговорщикам очень снисходительно; шейх был отпущен в Мекку, сайид изгнан из государства, но, очевидно, скоро прощен, так как уже в 1372 г. принимал участие в походе на Хорезм. После этого термезские сайиды оставались верными приверженцами Тимура, и в 1404 г., на обратном пути из своего последнего похода на запад, Тимур останавливался в Термезе в доме худаванд-заде Ала ал-мулька.

Кроме Термеза, влиятельные представители духовенства были, конечно, и в других городах Мавераннахра, из которых для Тимура имели особенное значение его родной Кеш и его столица Самарканд. В рассказе о прибытии к Тимуру в Карабаг зимой 1403–1404 гг. представителей духовенства после сайида Береке и термезских худаванд-заде отдельно названы только самаркандские шейх ал-исламы ходжа Абд ал-Эввель и его двоюродный племянник ходжа Исам ад-дин, кешский ходжа Афзаль и сыновья кешского шейх-ислама Абд ал-Хамид и Абд ар-Рахман; говорится о присутствии бухарских шейхов, но при этом не называется ни одно отдельное имя.

Несмотря на то что современником Тимура был знаменитый Беха ад-дин, основатель ордена накшбендиев, источники вообще ничего не говорят о каких-либо связях между двором Тимура и шейхами Бухары. Самаркандский шейх ал-ислам Абд ал-Мелик (двоюродный брат и предшественник Абд ал-Эввеля) упоминается и в рассказе о событиях 1383 г., когда он вместе с другими представителями религии старался утешить Тимура, слишком предававшегося горю после смерти своей сестры Кутлуг-Туркан-ага.

Не совсем обычная встреча была оказана Тимуру представителями духовенства в Хорасане в 1381 г. Еще в Андхуде юродивый Баба-Сенгу, считавшийся святым, бросил перед Тимуром кусок мяса от груди животного; Тимур объявил, что считает это благоприятным предзнаменованием и что Бог, очевидно, предает в его руки Хорасан, «грудь земной поверхности».

На Герируде, в местности к югу от нынешнего Кухсана, в селении Тайабад жил подвижник Зейн ад-дин Абу Бекр Тайабади; Тимур, прибыв туда, велел передать подвижнику, что хочет его видеть; подвижник объявил, что у него до Тимура дела нет; если у Тимура есть дело до него, пусть придет сам. Встреча произошла; Тимур потом сам рассказывал историку Хафиз-и Абру, что во всех других случаях он при свидании с отшельниками замечал в них признаки страха, только при свидании с Тайабади страх испытывал не отшельник, а сам Тимур.

Ибн Арабшах, посвящающий этому свиданию особую главу, рассказывает, что шейх положил руки на спину Тимура, преклонившего перед ним колени; Тимуру, как он потом рассказывал, показалось, что небо упало на землю и что он придавлен между ними. Выслушав наставления шейха, Тимур спросил, зачем он не наставлял таким же образом своего государя, гератского князя, предававшегося запрещенным удовольствиям.

Шейх ответил: «Мы ему говорили, он не послушался; Бог послал вас на него; теперь мы говорим вам; если вы не послушаетесь, Бог пошлет другого на вас». Трудно сказать, насколько этот разговор был разукрашен самим Тимуром и писавшими с его слов историками; во всяком случае в дальнейших поступках Тимура нельзя отметить никаких следов влияния шейха, завоевание Хорасана было совершено с обычной жестокостью, и уже при взятии приступом соседнего Бушенга были истреблены все его защитники. По словам Ибн Арабшаха, Тимур считал шейха Зейн ад-дина одним их трех духовных покровителей, которым он был обязан своими успехами (двое других были Шемс ад-дин Кулар и сайид Береке); но в истории Тимура шейх после 1381 г. больше не упоминается, хотя он прожил еще восемь лет.

Историки, писавшие при Шахрухе, когда шариат получил преобладание перед законами Чингисхана, естественно, были склонны преувеличивать благочестие Тимура и его ревность к вере. Несомненно, что Тимур был покровителем улемов, беседовал с ними, как равный с равными, и относился с особенным уважением к потомкам Пророка; кроме потомков самого Тимура, сайиды были в его государстве, может быть, единственными людьми, жизнь которых считалась неприкосновенной. Хафиз-и Абру, кроме того, сообщает, что Тимур заботился об укреплении веры и шариата, что в его время «никто не смел заниматься философией и логикой», что он никогда не вмешивался в денежные дела вакфов.

Слова об отношении к философии, вероятно, преувеличены; сам Хафиз-и Абру дальше говорит, что Тимур покровительствовал и философам. Из светских наук Тимур лучше всего знал историю; слова Хафиз-и Абру о его познаниях в истории турок, арабов и персов вполне подтверждаются тем впечатлением, которое, по словам Ибн Арабшаха, вынес из своей беседы с Тимуром историк Ибн Халдун. Тимур, однако, имел также некоторые познания в медицине и астрономии; среди ученых, приведенных им в Самарканд, были также представители этих наук, как Хусам ад-дин Ибрахим-шах германский, «мессия и Гиппократ своего времени», мауляна Ахмед, врач и астроном, говоривший Ибн Арабшаху в 808 г. х. (1405–1406), что произвел астрологические вычисления за 200 лет.

Есть, впрочем, известие, что Тимур не признавал астрологии и предпочитал гадать по Корану. Ревность к вере будто бы побудила Тимура закрыть увеселительные места в Багдаде, Тебризе, Султании, Ширазе, Кермане и Хорезме (старом Ургенче), несмотря на доход, который они приносили казне (об увеселительных местах Самарканда и более близких Тимуру городов ничего не говорится). Чаще, однако, для Тимура религия была орудием для достижения политических целей, чем причиной, определявшей его поступки.

Тот же Тимур, который в Сирии выступил защитником Али и его потомков, вследствие чего сирийцы считали его ревностным шиитом, в Хорасане восстановил суннитское правоверие, в Мазандеране наказывал шиитских дервишей за оскорбление памяти спутников Пророка. Вполне естественно, что мусульманские богословы в беседах с таким государем всегда опасались западни. Очень характерна сцена, происходившая в 1403 г. на Куре и рассказанная Низам ад-дином.

Тимур спросил своих улемов, почему они не следуют примеру прежних представителей ислама, наставлявших своих султанов, и не дают ему никаких наставлений. Они ответили, что государь своими поступками сам дает всем пример и не нуждается в наставлениях таких людей, как они; только когда они убедились, что «это слово говорится искренне», они осмелились доложить о некоторых злоупотреблениях, имевших место в той или иной области.

Преданность боевых сподвижников была для Тимура, конечно, важнее, чем преданность улемов; естественно, что Тимур был прежде всего воином и князем монгольского типа, потом уже мусульманином. С представлением о «таджике» у Тимура соединялось представление о человеке, лишенном воинских доблестей и неопасном для врагов. Как представитель монгольских традиций, Тимур придавал большое значение родству с домом Чингисхана.

Захватив в 1370 г. гарем своего предшественника Хусайна, он взял себе четырех из его жен, между ними Сарай Мульк-ханум, дочь хана Казана (в год низложения и смерти ее отца ей было пять лет, следовательно, она была лет на пять моложе Тимура). Детей у нее от Тимура, насколько известно, не было, но, как ханская дочь, она всегда считалась старшей женой Тимура, хотя в гареме Хусайна старшей была другая царевна, дочь хана Тармаширина, выданная после Хусайна замуж за джалаирского амира Бехрама. По этой жене Тимур имел право на титул (ханского) «зятя» (гургин), который он носит, между прочим, на своих монетах.

В 1397 г. Тимур женился на дочери могольского хана Хизр-ходжи, Тукель-ханум, которая в качестве «малой госпожи (кичик ханум) заняла второе место в гареме. Ханом был провозглашен в 1370 г. царевич Суюргатмыш; после его смерти, в 1388 г., на престол был возведен его сын Султан-Махмуд. В отличие от последующего времени Тимур не держал этих ханов взаперти в Самарканде, но брал их с собой во время походов; Султан-Махмуд-хан в 1402 г. участвовал в битве при Анкаре и взял в плен османского султана Баязида.

По Шереф-эд-дину, хан умер в том же 1402 г., но Низам ад-дин, писавший несколько позже, говорил о нем как о живом лице; по анониму Искендера, Тимур из уважения к хану еще год чеканил монету от его имени. Во всяком случае нумизматические данные показывают, что Тимур другого хана на престол не возводил и что монета до конца его царствования чеканилась от имени Султан-Махмуд-хана. Имя хана провозглашалось также по пятницам в хутбе. Нет, однако, никаких известий о том, чтобы Тимур когда-нибудь в присутствии войска, при торжественной обстановке, воздавал почести этим ханам; почести, воздававшиеся по монгольским обычаям государю, всегда принимались самим Тимуром.

Несмотря на присягу, принесенную Тимуру в 1370 г. всеми амирами, Тимуру только после упорной борьбы с несколькими соперниками удалось сделаться действительным государем своего народа. Непокорность, кроме отдельных лиц, проявляли и целые племена, особенно племя джалаиров в северной части Мавераннахра (около Ходжента), которое за это подверглось наиболее тяжелой участи. Была принята мера, соответствовавшая нашему понятию о расформировании воинской части: улус джалаиров перестал существовать, и его остатки были распределены по отрядам других амиров (1376 г.).

С самого начала своего правления Тимур делал то самое, за что прежде упрекал сына и внука амира Казагана: строил крепости, окружал стенами города и этим нарушал заветы Чингисхана. Еще зимой 1365/66 г. Тимуром были выстроены стены вокруг города Карши, в 1370 г. – стены и цитадель в Самарканде, в 1380 г. – стены и дворец Ак-сарай в Шахрисябзе. Тем не менее Тимуру удалось примирить с собой своих чагатаев, создать из них дисциплинированную военную силу, слепо преданную своему вождю и по своему внешнему виду более походившую на войска Чингисхана, чем на обычный тип мусульманских войск.

О «чакатаях» и их особом положении в государстве Тимура несколько раз говорит Клавихо. По его словам, они могли «ходить везде, где хотят, со своими стадами, пасти их, сеять и жить, где хотят, и зимою и летом; они свободны и не платят податей царю, потому что служат ему на войне, когда он их призовет». В поход они брали с собой и жен, и детей, и стада. В истории Тимура часто встречаются термины, относящиеся к военному делу; тем не менее эта терминология не вполне выяснена. Для обозначения больших племенных групп одинаково употребляются термины иль и улус; в том же значении встречается и слово тумэн, собственно значившее десять тысяч.

Тысяча обозначалась персидским словом хазаре, по-видимому, рано перешедшим к туркам и монголам, более мелкие воинские части – монгольским словом хошун. Есть известие, что в Моголистане хошуном назывался отряд в 1000 человек; из некоторых мест истории Тимура видно, что в Мавераннахре хошун заключал в себе всего от 50 до 100 человек. Приказы собраться на курултай (сейм, имевший при Тимуре, по-видимому, исключительно значение парада) или для похода передавались через туваджиев, должность которых считалась чрезвычайно важной, уступавшей только званию государя. При Тимуре был обычай, едва ли существовавший при Чингисхане: с начальников частей при передаче им приказания государя брали расписку; для этой расписки был особый термин.

Военный строй был, в общем, тот же, как и в других турецких и монгольских войсках; но в деле военного искусства Тимур считался не только хранителем традиций, но и новатором. В битве с Тохтамышем в 1391 г. им был применен какой-то особый строй из семи больших отрядов, о котором раньше никто не слыхал. Кроме обычного движения войсковых масс, которое, конечно, не могло оставаться скрытым, были случаи появления войска Тимура там, где его никто не мог ожидать.

Ибн Арабшах рассказывает, что Тимур придумал для своих воинов особый головной убор, по которому они могли узнавать друг друга, и назначил им разные места, где они должны были собираться; сам он двинулся из Самарканда как будто в сторону Ходжента и степи, но на пути неожиданно повернул в другую сторону, в разных пунктах стал собирать отряды своего войска и неожиданно оказался на крайнем западе Персии, в Луристане.

Официальная история Тимура не упоминает об этой хитрости, но и по официальной истории появление Тимура в 1386 г., в начале так называемого трехлетнего похода, в Луристане оказывается совершенно неожиданным. Говорится о возвращении Тимура в 1385 г. в Самарканд, о зимовке около Карши, о решении идти на Иран, о собирании войска в Самарканде, о переправе через Амударью, о прибытии в Фирузкух и о быстром движении оттуда с пятой частью войска (туваджиям было приказано выбрать из каждого десятка людей по два) к Луристану.

Несмотря на крайнюю жестокость, с которой велись войны Тимура, мы в рассказах о подвигах отдельных богатырей, об их отношении к своему государю и даже к врагам встречаем эпические черты, напоминающие рассказы о европейском рыцарстве. Когда Тохтамыш в 1378 г. победил с помощью Тимура своего соперника Тимур-Мелика, был взят в плен один из богатырей последнего; Тохтамыш хотел его пощадить и принять к себе на службу; богатырь преклонил колени перед ханом и сказал: «Пока был жив Тимур-Мелик, я вел лучшую жизнь, как амир и правитель; хотел бы я вырвать тот глаз, который видит тебя на его престоле.

Если ты хочешь оказать мне милость, вели отрубить мне голову и положить голову Тимур-Мелика на мою голову, его тело на мое тело, чтобы его нежная и благородная особа не лежала на земле унижения». Желание верного богатыря было исполнено. Характерен также рассказ о приключениях в сирийской степи в 1393 г. двух богатырей Тимура, джучидского царевича Ибадж-оглана и чагатайского амира Джелаля, сына Хамида.

Оба изнывали от жажды и нашли только два глотка воды; Ибадж выпил глоток, но не утолил своей жажды и попросил Джелаля уступить ему свою долю. Тот по этому случаю вспомнил рассказ, некогда слышанный им от Тимура, о двух путниках, арабе и персе, изнывавших от зноя в пустыне; у араба еще оставалось немного воды; перс сказал, что только эта вода могла бы спасти его от смерти и что если араб даст ему ее выпить, то это будет лучшим доказательством прославленного благородства арабов.

Араб ответил: «Я хорошо знаю, что если я дам тебе воды, мне придется умереть, но слава арабов мне дороже собственной жизни»; перс получил воду и благодаря этому остался жив. Джелаль прибавил: «Я буду подражать этому арабу и дам тебе воды, чтобы наложить обязательство на потомков Джучи и улус его и сохранить добрую славу улуса Чагатая; только прошу тебя, когда ты вернешься к государю, доложить ему обо всем этом, чтобы рассказ был внесен в летопись».

Ибадж дал обещание, получил воду и восстановил свои силы; Джелалю, однако, тоже удалось спастись от смерти; оба вместе достигли Кербелы, места гробницы имама Хусайна, потом пришли к Тимуру и рассказали ему о происшедшем. Тимур прославил подвиг Джелаля и его заботу о чести чагатайского улуса и вспомнил о заслугах его отца Хамида.

Каково бы ни было отношение этих рассказов к действительности, они свидетельствуют о существовании в войске Тимура известного рыцарского идеала. Естественно, что такие рассказы слагались о самом Тимуре и его сыновьях. Несмотря на физическое увечье, Тимуру приписывались подвиги личной храбрости.

В 1379 г., во время осады Ургенча, хорезмийский владетель Юсуф Суфи послал Тимуру вызов на единоборство; Тимур принял вызов, прискакал ко рву крепости и звал оттуда на бой своего противника, но тот нарушил свое слово и не явился. Скоро после этого привезли Тимуру из Термеза вновь поспевшие арбузы; Тимур решил поделиться ими со своим врагом и послал Юсуфу арбузов на золотом блюде; Юсуф велел арбузы выбросить в воду, а блюдо подарил привратнику. В 1383 г. Тимур в Сеистане хотел принять участие в битве и был удержан только просьбами амиров.

Из сыновей Тимура Омар-Шейхх отличился еще в 1370 г., во время войны с Хусайном, когда ему было всего 16 лет. Впоследствии ему в Фергане часто приходилось сражаться с моголами; о личных подвигах его много говорит аноним Искендера, столь же пристрастный к Омар-Шейхху и его сыновьям, как Хафиз-и Абру и Шереф-эд-дин к Шахруху. О Шахрухе был сочинен фантастический рассказ, опровергавшийся самим Шахрухом, будто шестнадцатилетний царевич в 1393 г. принимал горячее участие в битве с владетелем Фарса Мансуром и лично принес своему отцу голову убитого Мансура.

Ибн Арабшах утверждает, что в войске Тимура были идолопоклонники, носившие при себе идолов, были и женщины, принимавшие участие в битвах. Как бы то ни было, более строгим мусульманам чагатайские воины казались кафирами, как сами чагатаи не признавали мусульманами моголов, хотя официально ислам сделался господствующей религией в Моголистане еще при хане Туклук-Тимуре; только во второй половине XV в., при хане Юнусе, на моголов было распространено правило, соблюдавшееся вообще при войнах между мусульманами: чтобы военнопленные не продавались в рабство.

Таким же образом в XIV в. чагатайское государство не признавалось мусульманским; в 1372 г. хорезмийский владетель Хусайн Суфи сказал послу Тимура: «Ваше царство – область войны (т. е. владение неверных), и долг мусульманина – сражаться с вами». Воины Тимура, подобно языческим монголам, носили косы.

Когда при осаде Дамаска (1400–1401 гг.) внук Тимура Султан-Хусайн изменил своим и перешел на сторону осажденных, ему прежде всего отрезали косу и заставили его переменить одежду. Ибн Арабшах упоминает еще об одной из старших дочерей Тимура, Султан-Бахт-бегум, дочери умершей в 1366 г. сестры амира Хусайна; она «отличалась мужским нравом и не любила мужчин».

Вообще положение жен Тимура и других женщин при его дворе более соответствовало монгольским обычаям, чем требованиям ислама. Как видно из рассказов Клавихо и Ибн Арабшаха о пирах 1404 г., на этих пирах присутствовали царицы и царевны, не закрываясь от мужчин; те же царицы и царевны сами устраивали пиры, на которые созывали гостей. Тимур строил загородные дворцы с садами близ Самарканда не только для своих жен (Райский сад, устроенный в 1378 г. для Туман-ага, и сад Дилькуша, устроенный в 1397 г. для Тикель-ханум), но и для других царевен (Северный сад, устроенный в том же 1397 г. для внучки Тимура, дочери Миран-Шаха).

Разумеется, в царствование Тимура женщины не могли оказывать влияние на государственные дела; иногда только им удавалось смягчить гнев Тимура против какого-нибудь опального царевича. Об одной из жен Тимура, красавице Чолпан-Мульк, дочери могола Хаджи-бека, сопровождавшей Тимура во время походов 1391 и 1393 гг., Ибн Арабшах рассказывает, что она была убита Тимуром, до которого дошли слухи (вероятно, о ее неверности); официальная история об этом происшествии в семье Тимура не упоминает.

Своим потомкам Тимур посвящал много внимания; их воспитание было государственным делом, совершенно изъятым из ведения их собственных родителей. Когда ожидалось счастливое событие, родильницу вызывали ко двору и окружали ее всяческими заботами, но тотчас после разрешения у нее отнимали ребенка и поручали его воспитание назначенным для этого лицам, тщательно следившим за его пищей, одеждой и всем необходимым; когда наступало время, ребенка поручали особому воспитателю (атабеку), и тот обучал его всему, что нужно было знать будущему государю.

Разницы между воспитанием наследника престола и воспитанием других царевичей не могло быть, так как не было точно установлено порядка престолонаследия; кроме того, государство считалось собственностью всего рода, и отдельные царевичи в своих уделах были почти совершенно самостоятельными правителями; вмешательство главы династии происходило только в тех случаях, когда удельный князь обнаруживал мятежные наклонности или ссорился с другими князьями или когда область подвергалась явной опасности от дурного управления, от внешних или внутренних врагов.

Такие случаи были еще при жизни Тимура, который вообще в своих сыновьях и внуках далеко не был так счастлив, как Чингисхан. Из четырех сыновей Тимура двое старших умерли, как мы видели, при жизни отца. Третий, Миран-Шах, родившийся в 1366 г., уже в 1380 г., 14 лет от роду, принял участие в походе на Хорасан и тогда же был назначен правителем этой (еще не завоеванной Тимуром) области. По своей жене, внучке хана Узбека, Миран-Шах, подобно Тимуру, носил титул гургина (зятя).

Местопребыванием двора Миран-Шаха в то время, когда он был правителем Хорасана, был Герат. В 1393 г. ему было дано еще более высокое назначение; Тимур в это время мог считать себя обладателем «царства Хулагу», т. е. государства персидских монголов, и «престол Хулагу» был отдан Миран-Шаху. Главными городами этого обширного удела, заключавшего в себе всю Северную Персию с Багдадом и Закавказьем, были Тебриз и Султания.

Миран-Шах не только отличался личной храбростью, но также походил на отца жестокостью и коварством; в 1389 г. он в Самарканде убил последних потомков династии гератских владетелей – Куртов, причем на пиру со смехом отрубил голову сыну гератского князя Пир-Мухаммеду и потом объяснял свой поступок опьянением. Однако около 1399 г. до Тимура дошли вести, что поведение Миран-Шаха совершенно изменилось, что после падения с лошади на охоте осенью 1396 г. у него стало обнаруживаться расстройство умственных способностей, что страна под его управлением приходит в полное расстройство и подвергается нападениям внешних врагов.

Разрушительные наклонности, унаследованные Миран-Шахом от отца, приняли болезненные формы; Клавихо уверяет, будто он разрушал здания только для того, чтобы о нем говорили: «Мирза Миран-Шах не сделал сам ничего, а велел разрушить лучшие творения в мире».

В это время в Самарканд прибыла «ханская дочь», жена Миран-Шаха, с жалобой на мужа и с известием о его мятежных намерениях. Даулет-шах рассказывает об этом событии с яркими подробностями, которых нет в других источниках и которые едва ли соответствуют действительности; княгиня будто бы показала свекру свою окровавленную рубаху, и Тимур был так поражен поступком сына, что заплакал и целую неделю ни с кем не говорил.

Официальная история говорит только о грубых обвинениях, возбужденных Миран-Шахом против жены; ей удалось опровергнуть обвинения, клеветники «из мужчин и женщин» поплатились жизнью; но разгневанная княгиня все-таки уехала в Самарканд.

Событиями 1399 г. был вызван последний, самый продолжительный (так называемый семилетний) поход Тимура на запад, увенчавшийся победой над египетским султаном и «римским кесарем», т. е. османским султаном Баязидом. Миран-Шах и население его областей подчинились Тимуру без сопротивления; царевич был низложен, его советники и товарищи его веселой жизни казнены, растраченные им деньги возвращены в казну.

Зато последующие события могли показать Тимуру, как непрочно согласие среди членов его династии. Отправляясь в поход, Тимур поручил Самарканд Мухаммед-Султану, сыну Джехангира, Фергану – Искендеру, сыну Омар-Шейха. Еще зимою 1399/1400 г. между ними произошла ссора; весной 1400 г. Искендер по распоряжению Мухаммед-Султана был привезен в Самарканд и заключен под стражу; его атабек (Искендеру было тогда около 16 лет) и с ним 26 нукеров казнены.

В том же году сам Тимур низложил в Фарсе старшего брата Искендера, Пир-Мухаммеда; его обвиняли, во-первых, в том, что он под предлогом болезни уклонился от участия в одном походе, во-вторых, в приготовлении с неизвестной целью каких-то ядов. Советники царевича были казнены; сам он был привезен в Герат и по приговору «великого дивана» наказан палками; так же поступили в 1401 г. с Искендером.

В самом конце 1400 г., во время осады Дамаска, внук Тимура (сын его дочери) Султан-Хусайн перешел на сторону осажденных и сражался против своих; еще до сдачи города, во время одной вылазки, он был взят в плен и приведен к Тимуру, который в этом случае наказал виновного только палками. Мухаммед-Султан в 1401 г. был вызван к Тимуру, с тем чтобы получить престол Хулагу-хана; он принял деятельное участие в походах первых годов XV в., особенно в Малой Азии, но в 1403 г. умер от болезни. «Престол Хулаху-хана» в 1404 г. был пожалован второму сыну Миран-Шаха Омару; ему были подчинены все войска Миран-Шаха и все царевичи, оставленные в Западной Персии и Месопотамии.

Из них Пир-Мухаммеду еще в 1403 г. был возвращен Шираз; его брат Рустем получил Исфахан, старший сын Миран-Шаха, Абу Бекр, – Багдад, Искендер – Хамадан; о Миран-Шахе только сказано, что ему по просьбе его сына Абу Бекра было разрешено отправиться к этому сыну в Багдад. Клавихо видел Миран-Шаха в Султании, и царевич не произвел на него впечатления сумасшедшего (против этого говорит также участие Миран-Шаха в сражениях, о чем упоминает несколько раз и официальная история); он принял кастильских послов с соблюдением требований этикета и спросил о здоровье их короля.

Своим наследником Тимур после смерти Мухаммед-Султана назначил другого сына Джехангира, Пир-Мухаммеда, родившегося в 1376 г., через 40 дней после смерти отца (кроме Миран-Шаха, он с 1403 г. был старшим из находившихся в живых потомков Тимура); ему еще в 1392 г. был пожалован «престол Махмуда газневидского», т. е. области к юго-западу от Гиндукуша до Инда. Действия Тимура показывают, что он не только на провинившегося старшего сына, но и на младшего, Шахруха, никогда не подвергавшегося опале, возлагал меньше надежд, чем на своих внуков.

Шахрух принимал участие в походах на запад до Палестины, но до конца жизни Тимура оставался в том звании, с которого начал свое поприще Миран-Шах, – в звании правителя Хорасана. Эта область (местопребыванием правителя, как и при Миран-Шахе, был Герат) была поручена ему в 1397 г., вместе с Сеистаном и Мазандераном. В 1404 г. Тимур отклонил предложение вызвать сына в Самарканд. В последних политических комбинациях Тимура, связанных с его походом на Китай и прерванных его смертью, малолетним сыновьям Шахруха, как мы увидим, отводилось первое место, но сам Шахрух был из них совершенно исключен.

О причинах такого отношения Тимура к Шахруху источники ничего не говорят; неизвестно, проявлял ли Шахрух еще при жизни Тимура то же чрезмерное преклонение перед шариатом и неуважение к законам Чингисхана, как во время своего царствования. В 1404 г. посланный Тимуром Фахр ад-дин Ахмед Туей привлек к ответственности гератские власти и произвел среди них полный разгром; историк Фасих перечисляет целый ряд ходжей, которые в связи с этой ревизией были отправлены в изгнание в Ашпару и Сауран, но нет указаний на то, чтобы эти события оказали влияние на отношение Тимура к Шахруху и к его воспитателю Ала ад-дину Алике-кукельташу.

Замечательно, что этот последний амир, потом гордившийся тем, что Тимур доверил ему сына, в истории событий царствования Тимура совершенно не упоминается; неизвестно, мог ли он уже при Тимуре открыто проявлять те черты характера, которыми он, как мы увидим, существенно отличался от других чагатайских военачальников и которые отчасти перешли на его воспитанника.

Клавихо уверяет, будто Тимур при жизни дважды распространял известие о своей смерти, чтобы узнать, кто восстанет против его наследников. Восточные авторы не упоминают о такой хитрости Тимура; но что вопрос о том, какие волнения вызовет его смерть, занимал Тимура, на это указывает также рассказ Ибн Арабшаха о разговоре Тимура с одним из персидских князей, Искендером Шейхи, то принимавшим участие в походах Тимура, то восстававшим против него.

Но трудно было бы решить, какое место в этих заботах Тимура о будущем принадлежало роду Барласов и какое – созданной им империи. Происходя из среды, в которой господствовал родовой быт, Тимур прежде всего должен был чувствовать себя членом своего рода; по мере его военных успехов и по мере сближения с представителями мусульманской культуры (о влиянии на Тимура каких-либо образованных людей из немусульман известий нет) его кругозор должен был расширяться; но ни в официальной истории, ни в других источниках мы не находим сведений о том, как постепенно изменялось его мировоззрение и как он в конце своей жизни представлял себе жизнь империи и обязанности ее правителя.

Из того, что мы знаем о словах и поступках Тимура, мы можем только вывести заключение, что его душевная жизнь была несравненно сложнее, чем душевная жизнь его предшественника – Чингисхана. Мировоззрение Чингисхана до конца было мировоззрением атамана разбойников, который ведет своих товарищей к победам и доставляет им добычу, делит с ними все труды, в дни несчастия готов отдать им всё, даже свою одежду и своего коня, в дни счастия испытывает вместе с ними величайшее из наслаждений – ездить на конях убитых врагов и целовать их жен.

Гениальный дикарь применял свои редкие организаторские способности все к более обширному кругу лиц и не видел разницы между качествами, необходимыми для начальника отряда в десять человек, и качествами, необходимыми для управления империей. Тимур, напротив, был прежде всего царем-завоевателем, для властолюбия которого не было границ; ему приписывали изречение, что «все пространство населенной части мира не стоит того, чтобы иметь двух царей».

Чингисхан до конца жизни не знал другого языка, кроме монгольского; Тимур, оставаясь неграмотным, кроме своего родного турецкого языка владел персидским, на котором беседовал с учеными, учредил при своем дворе должность «чтеца рассказов» (кисса-хан) и благодаря слушанию этих рассказов мог удивить своими познаниями в истории историка Ибн Халдуна, увлекался игрой в шахматы и достиг в ней редкого искусства; подробности мусульманского вероучения были усвоены им настолько, что он мог следить за религиозными прениями и принимать в них участие.

Все это, однако, не только не вызвало разлада между ним и той военной средой, из которой он вышел, но даже способствовало его военным успехами. Своими познаниями в истории он, как мы видели, пользовался для воодушевления своих воинов примерами из прошлого; религиозными доводами оправдывались избиения и грабежи, производившиеся им в покоренных областях и, конечно, доставлявшие его войску гораздо большее количество добычи, чем это было бы возможно при ином способе ведения войны. Созданная Тимуром огромная военная сила была, по-видимому, слепо предана своему вождю.

Сложнее было, вероятно, отношение к Тимуру покоренного культурного населения. Господство Тимура создавалось и поддерживалось крайне жестокими средствами, удивлявшими даже европейца начала XV в. (Клавихо); европейцу начала XX в. даже трудно представить себе, что находились люди для исполнения таких приказаний Тимура, как сооружение башен из 2000 живых людей, положенных друг на друга и засыпанных глиной и кусками кирпича, после взятия Исфизара, или погребение живыми 4000 пленных воинов, после взятия Сиваса.

Перед таким утонченным зверством мусульманского завоевателя бледнеют все массовые избиения, совершенные в мусульманских странах по приказанию язычника Чингисхана. Тем не менее Тимур и для культурного населения его империи не был только чуждым завоевателем. Тимур был в одно и то же время беспощадным разрушителем и ревностным строителем; им воздвигались величественные постройки с великолепными садами, восстанавливались города и селения, устраивались и исправлялись оросительные системы; по выражению официальной истории, он не допускал, чтобы пропадали даром участки земли, где вообще была возможна культура.

Созидательная деятельность Тимура столь же поражала воображение, как разрушительная. С именами Тимура и его потомков связана, как известно, одна из лучших эпох в истории мусульманской архитектуры. По общему характеру стиля здания, воздвигнутые в эту эпоху в Самарканде, являются памятниками персидской архитектуры, но своими размерами далеко превосходят свои персидские образцы.

Стремление превзойти размерами все постройки прежних эпох вообще характерно для мусульманской архитектуры послемонгольского периода, притом не только для завоеванных монголами стран, но и для Египта; но никогда это стремление не проводилось с такой последовательностью, как при Тимуре и его потомках.

Дворцы Тимура не были укрепленными замками, недоступными для населения. Построенный Тимуром замок Кок-сарай в самаркандской цитадели, по-видимому, редко видел Тимура в своих стенах; как при Тимуре, так и при его преемниках он преимущественно служил казнохранилищем и государственной тюрьмой. Тимур, по-видимому, более любил свои загородные дворцы с их великолепными садами, которые в отсутствие государя служили местом прогулок для жителей Самарканда, богатых и бедных.

Стены дворцов были украшены живописью, с изображением побед Тимура, его сыновей и внуков, его амиров и войск. Еще более грандиозным садом был окружен дворец Тахта-Карача, давший свое имя перевалу между Самаркандом и Шахрисябзом. Дворец был построен весной 1398 г.; для устройства сада был использован ручей, стекавший с перевала по ущелью, в 7 фарсахах от Самарканда. О размерах сада Ибн Арабшах рассказывает анекдот, что пропавшая там лошадь была найдена только после шести месяцев.

Грандиозные оросительные работы производились Тимуром не только в его родном Мавераннахре и соседнем Хорасане, но и в таких отдаленных местностях, как Муганская степь и бассейн Кабула. Самарканд, по мысли Тимура, должен был быть самым величественным городом в мире; чтобы наглядно изобразить это величие, он вокруг Самарканда построил селения, которым дал названия самых больших известных ему городов: Султании, Шираза, Багдада, Димишка (Дамаска) и Мисра (Каира). В 1396 г., после возвращения в Самарканд из «пятилетнего» похода, Тимур на три года освободил население от податей.

Широкая жизнь столицы Тимура не осталась без влияния на коренное мусульманское население, даже на представителей мусульманской учености. Самаркандский шейх ал-ислам Абд ал-Мелик, потомок автора Кандии, играл в шахматы и в кости и писал стихи, т. е. предавался удовольствиям если не прямо запрещенным религией, то во всяком случае, не одобрявшимся; сам Тимур отказался от обеих игр, когда в Отраре перед смертью принес покаяние.