В поте лица своего
В поте лица своего
Путь лейтенанта Пустошкина лежал через всю Россию в далекий и неизвестный Херсон. Семен имел притом задание особое, важности чрезвычайной! Вел он в далекие херсонские степи партию рекрутов. Дело это в те времена было настолько многотрудным, что тем из начальников, кому удавалось довести дать больше половины людей давала ордена как за боевые подвиги, ну а кто умудрялся малую часть потерять, тех знали поименно, а Семен Пустошкин не потерял ни одного человека… Черноморский флагман Федот Клокачев самолично перед всеми целовал смущенного лейтенанта.
– Будешь состоять при мне! – объявил он Пустошкину.
– В чем же будет у моя обязанность? – вопросил тот.
– Дел всем хватит! – отвечал вице-адмирал. – Мы ведь целый флот строим – Черноморский!
А вскоре на Херсон обрушилась беда, сравнимая, разве что набеге татарским. Имя ей было – чума. Люди вымирали тысячами. Смерть не щадила никого от молоденьких рекрут до седых адмиралов. Умер и первый черноморский флагман Клокачев, не стало многих иных знающих и опытных. Но, несмотря на все потери, работы не прекращались ни на день. Круглосуточно строились верфи и на них тут же приступали к закладке кораблей и судов. Время не ждало, и дорог был каждый день!
Новый черноморский начальник вице-адмирал Сухотин был немногословен и строг. Едва первые корабельные корпуса закачались на днепровской волне, тотчас зачитали его приказ о начале первой морской кампании» Семен Пустошкин получил назначение на корабль с громким именем «Слава Екатерины».
– Хватит по речкам прятаться, пора учиться штормовать в морях открытых! – напутствовал Сухотин своих питомцев.
Первые походы и первые испытания свежим ветром и волной Жак первая любовь, память о них остается на всю оставшуюся жизнь! Уже через год Семен был аттестован как исправный и старательный офицер, которому можно поручить самостоятельное дело.
Наградой за труд стал маленький номерной транспорт. И пусть пушек на нем не было вовсе и команды всей полтора десятка, но был на этом суденышке Семен уже полноправным капитаном, а от того гордости его не было предела. Как лихо входил он тогда на Ахтиарский рейд, как лихо швартовался. Знай, мол, наших!
В мае 1786 года Пустошкин внезапно был вызван в Херсон. Принимал его главный командир черноморских портов контр-адмирал Николай Мордвинов – прекрасный администратор, но неважный флотоводец, известный либерал, но капризный барин и сибарит, Пустошкин Мордвинову нравился своей хозяйской основательностью и служебным старанием.
– Ну, Семен, почисть кафтан да готовая. Представлять тебя самому светлейшему буду! – огорошил он прибывшего лейтенанта.
– За что ж честь такая? – изумился, озадаченный таким оборотом дела, Пустошкин.
– Придет время узнаешь! – уведомил его Мордвинов.
Прием у Потемкина был недолог. Расспросив в нескольких фразах о служебном пути, князь сказал оробевшему моряку:
– Назначаю тебя капитаном фрегатским. Задание же будешь иметь весьма необычайное и опасное. Рекомендации от Николая Семеновича имею на тебя хвалебные, посмотрим в деле!
Только когда вышли с Мордвиновым от князя, рассказал контрадмирал Пустошкину о сути его нового назначения. Дело в том, что по Кучук-Кайнарджийскоиу мирному договору, между Россией и Турцией, последняя открывала черноморские проливы для русских торговых судов. Это турок, разумеется, устраивать не могло. А вот для того, чтобы отвадить предприимчивых московитов от южных морей, турки нашли выход. Турецкий регулярный флот торговые суда не трогал, зато в лабиринте эгейских островов их сторожили алжирские и тунисские пираты. Так буквально в течении какого-то месяца были разграблены два наших купеческих судна. Россия требовала объяснений. Турки дожимали плечами, все сваливая на африканских разбойников. Для выяснения всех обстоятельств этого запутанного дела и было решено отправить в Средиземное море «торговый» фрегат «Пчела».
– На живца посылаем! – напутствовал лейтенанта Мордвинов. – Сделаешь все как должно, честь тебе и хвала! Инструкции получишь у нашего посла в Константинополе!
– Справимся! – отвечал ему Пустошкин – Пчела, она не только трудится отменно, но и жалит крепко!
Перед выходом в море Семен спрятал часть пушек в трюм, завалив их товаром купеческим. Трудности были и с командой турки не разрешали брать на борт более четырех десятков человек.
В первый день июня «Пчела» бросила якорь на Константинопольском рейде. Приехала турецкая таможня, чтобы осмотреть судно и груз. С этим управились легко. Пустошкин молча дал таможеннику увесистый кошелек с золотом. Турки так молча раскланялись и съехали на берег. Сам же капитан фрегата тотчас отправился к российскому посланнику Булгакову. Тот передал секретные инструкции. На словах ж велели, пройдя проливы, немедленно ставить все пушки и пополнять команду за счет местных греков.
И вот позади Дарданельские теснины. Команда увеличена за счет греческих волонтеров, пушки грозно смотрят в горизонт, паруса полны ветра. Вперед!
Булгаковские инструкции предписывали помимо всего прочего тщательную разведку турецких портов и приморских крепостей. Неукоснительно следуя от острова к острову, Пустошкин прочертил замысловатым зигзагом все Эгейское море: за Тенедосом Лемнос, за Митиленом Хиос, за Паросом Наварин. Все увиденное и услышанное записывал лейтенант в особый журнал тщательно.
Затем был дерзкий бросок к африканскому берегу, подразнить пиратов. И хотя алжирцев так и не встретили, но по прибытии в Марсель от местных шкиперов стало доподлинно известно, что разбойники Пустошкина искали, но разминулись в море. Сумел достать лейтенант в Марселе и важные документы, подтверждавшие, что султан всячески поощряет нападения на русские торговые суда, награждая при этом отличившихся! Донимая большую важность своих известий для всей российской внешней политики, Пустошкин тотчас отсылает, письмо на имя посла нашего при Версальском дворе Смолина, «писанное цифирным шифром».
Тем временем, разгрузив судно, лейтенант заполнил трюм обратным грузом: французской водкой да сахаром. Пока же решались дела портовые, задумал Пустошкин посетить как частное лицо Тулон, важнейшую французскую крепость на Средиземноморье.
Остановившись в недорогой гостинице, отправился осматривать город. Обедал в попавшемся на глаза трактире. Соседом по столу оказался французский артиллерийский поручик. Увидев, что обед у француза весьма скуден, предложил ему Пустошкин распить с ним бутылку вина, что и было с радостью принято. Дальнейшие прогулки по городу они уже продолжали вдвоем. Осмотрели гавань, порт и доки. Поручик у него то и дело допытывался:
– Если бы ты с моря на крепость нападал, как бы стал корабли расставлять?
Пустошкин отвечал и, в свою очередь, интересовался:
– А ты, друг сердешный, как бы пушки свои стал ставить, когда бы посуху пришлось сию фортецию брать?
Француза интересовало, какие льготы получают иностранцы, на русскую службу поступающие, спрашивал, не перейти ли ему. На прощанье подарил он Пустошкину две камышовые трости, а потому как денег у дарителя не водилось, то расплачиваться за подарок пришлось самому одариваемому. На том и расстались. Имя артиллерийскому поручику было Наполеон Бонапарт, и никому ни о чем еще не говорило…
Подаренные Наполеоном трости Пустошкин хранил до конца своих дней, впоследствии с удовольствием показывая друзьям, как курьезный эпизод своей молодости.
На обратном пути из Марселя в Севастополь «Пчела» встретилась с пиратской шебекой. Но первый же точный залп убавил прыти у африканских разбойников и преследователь тотчас превратился в убегающего.
Успешное исполнение столь опасного и важного поручения не осталось без внимания начальства и Пустошкину вскоре по прибытии вручили патент на капитан-лейтенантский чин.
А затем была война долгая и кровавая. Семену Пустошкину, однако, отличиться в ней не удалось. Капитан-лейтенанта ждало иное поприще. Как знатока дел канатных и парусиновых, его отправили его комиссионером в далекое местечко Киричев, что в губернии Могилевской на канатную фабрику помещика Голынского. Шесть с лишним лет отбыл Пустошкин в Киричеве, добротность канатов да брезентов проверяя. Там и чин следующий получил, там и судьбу свою встретил – девицу Софью Федоровну, дочь местного полковника Зернигаузена.
– Друзьям он в те год ыговорил:
– Трудимся в поте лица своего! И пусть труды наши не видные, зато флоту зело нужные!
Отозвали Семена Афанасьевича к флоту лишь тогда, когда решено было в самом Херсоне канатную фабрику строить. Надо ли говорить, как радовался Пустошкин, что о нем наконец-то вспомнили.
– Думал я уже, что и смерть приму в сиих чащобах! – восторженно сообщил он жене, с бумагой о своем переводе ознакомившись! – Ан, нет! Значит, поплаваем еще по хлябям зыбким!
И снова неприметная и кропотливая работа, ведь фабрику херсонскую приходилось создавать на голом месте. А едва старательный капитан 2 ранга поставил дело канатное, отрядили его на якорное. Мотался Семен Афанасьевич по заводам ижевским и боткинским, добивался, чтоб железо шло на Черноморский флот качества первостатейного.
Вскоре о Пустошкине заговорили как об опытнейшем хозяйственнике, к тому же и бескорыстном, к которому и полушка не пристанет. И снова назначение. На этот раз высокое и почетное – капитаном Севастопольского порта с чином капитана 1 ранга.
Перевез Семен Афанасьевич туда из Херсона семью, выстроил дом. У Пустошкиных всегда весело: детишки по комнатам бегают, стол накрыт щедро и каждому гостю рады» Сам хозяин от интриг да шептаний подалее держится. Всех всегда выслушает, улыбнется и тарелку ближе подвигает:
– Прошу от нашего стола отведать, а словесные поносительства дело пустое и никчемное. Все перемелется!
Наверное, поэтому Пустошкина уважали все: и чопорный, осторожный Мордвинов, и своенравный, злой на язык Ушаков.
До нас дошло описание внешности и характера Пустошкина. Вот оно: «С.А. Пустошкин был среднего роста, строен собою, имел прекрасные и приятные черты лица, в которых ясно отражалась доброта души, и всегда играл свежий румянец. До самых последних дней жизни сохранил он свежесть чувств, твердую память и светлый ум, украшенный многолетней опытностью. Счастливая наружность его, невольно привлекала к нему любовь и почтение. Он постоянно отличался веселым и кротким нравом; был терпелив и умел управлять собою; имел нежное и чувственное сердце, но никогда не предавался до излишества, ни радости, ни печали; любил помогать всякому, кому и как мог. В обществе был любезен и приветлив; отличался искренностью в разговорах, непринужденным и ласковым обращением. Будучи верным исполнителем… он требовал того же и от своих подчиненных, которыми был любим как начальник, и как отец и друг». Много ли мы найдем в анналах нашей истории столь трогательных и искренних описании человеческих качеств?
Последний год восемнадцатого столетия принес Пустошкину долгожданное участие в боевых делах. Высочайшим указом велено было спешить ему в Николаев, где собрать транспортную флотилию. Император Павел Первый заступился за битого французами неаполитанского короля и пообещал ему прислать в помощь три гренадерских батальона.
Вот и Николаев. Времени на особую подготовку к длительному плаванию уже не было. Под свое начало Пустошкину пришлось брать все, что было под рукой – и старое, и гнилое. Генерал Бороздин, гренадерский начальник, при посадке заметно нервничал:
– Насколько опасным будет сие путешествие?
– Пусть вас успокоит то, что тонуть станем с вами вместе! – отвечал ему, улыбаясь Пустошкин. – Не переживайте! Доставим как в почтовой карете в целости и сохранности. Ну, а за качку уж не обессудьте! Царю морскому «ура» покричать никогда не грех!
29 сентября 1799 года закончили посадку десантных войск, а 12 ноября Пустошкин уже вводил свою флотилию в только что освобожденный Ушаковым порт и крепость Корфу. Там флотилия стала на зимовку, приводясь в порядок и латая изношенные суда. В марте следующего года Пустошкин завершил операцию и высадил гренадерские батальоны в южной Италии. Командующий Средиземноморской эскадрой адмирал Ушаков, старый знакомец и сослуживец Пустошкина, был его действиями весьма доволен. B своем приказе по эскадре он отмечал: «Гребного флота г. капитану 1-го ранга Пустошкину, за ревностное и усердное старание, прилежность и скорое выполнение в доставление… войск… при противных погодах, успешно и благополучно, за высаживание оных в Отранте…. отношу признательнейшую мою похвалу и благодарность; также похваляю ревность и усердие его… за исправное доставление оных войск… до Корфу в прошедшее время глубокой осени, на судах не весьма благонадежных».
Приведши же обратно флотилию в Николаев в гораздо лучшем состоянии, чем он ее оттуда уводил, Семен Афанасьевич удостоился похвалы даже придирчивого Мордвинова: «Поздравляю Вас от всего моего сердца с благополучным возвращением. Вы можете почитать себя спасшимся после бурного плавания на ©удах гнилых. Мы сопровождали вас молениями, зная, сколь великим опасностям подвержены вы были».
Отдохнувши в семье и получивши первое адмиральское звание, был определен Пустошкин на испытания новых кораблей. Осенью 1801 года вывел он на чистую воду новостроенные 110-пушечный гигант «Ягудиил» и 66-пушечный «Варахаил». Попали в шторм. Корабли держались хорошо. По результатам похода контр-адмирал доложился севастопольскому начальству:
– Против прежних наших много имеют лучшего. Особо ж прекрасны на ходу, что птицы летят!
А жизнь продолжалась. Многочисленное семейство Пустошкиных перебралось из Севастополя в Николаев, где в то время определили к службе их главу. Купили дом с вишневым садом и беседкой, обвитой хмелем.
Софья Федоровна почти каждый год дарил мужу то сына, то дочь. Дружная семья Пустошкиных множилась за Марией Меланья, за Александрой Надежда с Семеном. Всего же детей было шестнадцать… Воспитывал их Семен Афанасьевич в строгости. Но ругани и побоев у Пустошкиных не знали, достаточно было, что глава семьи нахмурился, – это успокаивало самых занять шалунов.
По воскресеньям Пустошкины прогуливались по городской эспланаде. Впереди Семен Афанасьевич с супругой под ручку, следом вся детвора: мал мала, меньше. Обыватели николаевские, в окошки выглядывая, судачили:
– Ишь, Пустошкины со своими цыплятами выхаживают, а Софья Федоровна чтой-то пополела, никак, опять прибавления ожидают!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.