Доверенные лица КГБ

Доверенные лица КГБ

Конкретным проявлением связи с народом в том понимании, какое сформировалось в хрущевскую эпоху, стала новая политика, нацеленная на расширение вербовки так называемых доверенных лиц — особой категории информаторов, идеологически близкой концепции «доверия». С июля 1954 года, после выхода распоряжения о вербовке доверенных лиц, сотрудничество с ними неуклонно росло[285]. В 1959 году решено было и дальше «всемерно» расширять практику вербовки информаторов на доверительной (то есть конфиденциальной) основе, а в 1960-м вышло распоряжение КГБ, в котором давалось официальное определение понятия «доверенное лицо»[286].

Доверенные лица отличались от других информаторов и агентов по целому ряду признаков. Им не давались псевдонимы[287]; от них не требовалось подписывать письменное обязательство действовать в качестве информаторов[288]; на них не заводились личные дела[289]; их не включали в централизованную картотеку[290]; они передавали информацию своим кураторам в устной форме и делали письменные заявления только в исключительных случаях и только по предварительному согласию[291]. Для их вербовки требовался минимум документов; более того, факт отсутствия какого бы то ни было письменного согласия на сотрудничество означал, что многие доверенные лица даже не знали, что их считает таковыми КГБ (согласно Альбац)[292].

Контакт между доверенным лицом и чекистом был, как заявляется в истории КГБ, созданной самой организацией, вполне открытым, но истинный характер этого контакта оставался тайной[293]. Иными словами, встреча происходила открыто, но цели ее скрывались. Таким образом, «в отличие от встреч с агентами, проходившими, как правило, на конспиративных и явочных квартирах, встречи с доверенными лицами проводились в местах для этого удобных, где можно было поговорить и обсудить поручения по существу»[294].

В сущности, принимать доверенных лиц на конспиративных, или «безопасных», квартирах категорически запрещалось[295]. По словам бывших информаторов, чаще всего «удобными местами» для таких встреч оказывались отделы кадров на предприятиях и в учебных заведениях[296].

Этот новый тип взаимоотношений, очевидно, отражал стремление перестраховать информаторов и понимание того, что на них не стоит слишком давить. Появление категории доверенных лиц можно считать и признаком обеспокоенности режима снижением числа секретных информаторов. В этот период проблема встала очень остро. Эмоции накалялись — выжившие возвращались из ссылок и лагерей и сталкивались с информаторами, которые когда-то отправили их туда, запрет ставить под сомнение сталинские практики доносов был разрушен. Вместе с совестью во многих кругах пробуждалось острое общественное неприятие информаторов[297]. Даже высокопоставленные чекисты признавали, какой удар нанес советским артистам приказ заниматься информированием[298]. Между тем в литературном мире раздавались требования судить информаторов от имени их жертв[299]. Должно быть, для власти это время было очень неспокойным, как и для информаторов, которые ощущали себя забытыми государством, разрешившим теперь открытые обсуждения таких вопросов, например публикацию повести «Один день Ивана Денисовича» (1961). В конечном счете режим перенес этот кризис; массовых репрессий против информаторов, к примеру, удалось избежать. Однако официальное восхваление информаторов стало более осторожным. КГБ продолжал полагаться на секретных информаторов, но теперь требовались более мягкие методы.

Решение более плотно сотрудничать с доверенными лицами также отражало понимание того, что сеть информаторов нуждалась в существенной реконструкции. В этом и заключалась суть принятой 12 марта 1954 года резолюции ЦК, к которой состояние сети информаторов, завербованных в эпоху Сталина, объявлялось «ненормальным»[300]. В частности, заключалось в резолюции, численность агентов чрезмерно велика[301], а процедуры отбора, проверки, обучения и ведения агентов неудовлетворительны[302]. Более того, как отмечается в приказе КГБ от июля 1954 года, многие чекисты не сумели понять основную идею резолюций июльского пленума ЦК 1953 года и, соответственно, не смогли принять соответствующие меры[303].

В ответ на мартовские претензии Центрального комитета в КГБ избавились от тех агентов, которые не внушали доверия, не обладали нужными личными качествами или возможностями помогать органам в деле контрразведки или же были уличены в «жульничестве, фальсификации материалов, двурушничестве или провокациях»[304]. Чекисты слишком рьяно прореагировали на предъявленные претензии: агентов осталось так мало, что сотрудники органов ощутили острую нехватку в информаторах, а некоторые вообще их лишились[305].

В КГБ и в официальной историографии хрущевская эпоха представляется периодом резкого сокращения численности информаторов. Однако этот процесс шел непоследовательно. В частности, в конце 1956 года была усилена вербовка информаторов из числа творческой интеллигенции и молодежи, необходимость более активного привлечения представителей двух этих категорий также отмечалась в 1957 году на втором Всесоюзном собрании ведущих чекистов[306].

Более того, политические амнистии хрущевской эпохи зачастую давали КГБ удобную возможность проводить новые вербовки. Бывшие заключенные, по меньшей мере некоторые из них, считались особенно многообещающей группой потенциальных рекрутов, поскольку их легче было шантажировать, в том числе угрозой повторного ареста. Согласно собственной статистике КГБ, например, более 60% завербованных на Украине агентов в 1956-1957 годах составляли бывшие заключенные лагерей, недавно вернувшиеся домой[307].