8. Как Россию решили поставить на колени

8. Как Россию решили поставить на колени

От ущерба, который был нанесен России войной и революцией, наша страна сумела оправиться очень быстро. Казалось, она в полной дыре — политический хаос, междоусобица, промышленность и транспорт парализованы, экономика катится в глобальный кризис. Но внутренние силы России оставались огромными. И как только правительство восстановило порядок, кризис сменился новым бурным подъемом. За 13 предвоенных лет объем промышленного производства вырос втрое. В 1907 г. были завершены политические реформы, в 1912 г. принят закон об обязательном начальном образовании. Страна достигла высочайшего расцвета культуры. Авторитетный критик и культуролог того времени Мэтью Арнольд, которого называли «законодателем вкусов», писал, что с конца XIX в. в области мировой литературы «французы и англичане потеряли первенство», оно перешло к «стране, демонстрирующей новое в литературе… Русский роман ныне определяет литературную моду. Мы все должны учить русский язык». А французский экономист Э. Тери указывал: «Если в 1912–1950 гг. великие европейские державы будут развиваться такими же темпами, как в 1900–1912 гг., то к середине этого века Россия займет в Европе доминирующую роль как с точки зрения политической, так и с точки зрения экономической и финансовой» [168].

Подобный рывок во многом стал неожиданным для зарубежных соперников. Они-то полагали, что сумели достаточно «тормознуть» русских, и им придется ох как долго расхлебываться с навалившимися на них проблемами. Теперь западные державы снова озаботились. Для Германии и Австро-Венгрии Россия опять вырастала в серьезное препятствие их военным и геополитическим планам. Англии и Франции Россия пока требовалась в качестве союзницы против Германии. Но союзницы «второго сорта», которой можно манипулировать, а не такой союзницы, которая будет диктовать свои условия и в результате побед еще больше усилится. Ну а для США Россия опять выглядела самым опасным конкурентом. И закулисные круги западных держав, даже относящихся к разным лагерям, возобновили подрывную деятельность.

Впрочем, некоторые ее и не прекращали. Так, Яков Шифф совершенно достал президента Рузвельта предложениями о различных акциях, направленных против России. И Рузвельт начал открыто отвергать подобные инициативы, указывая, что они нанесут ущерб интересам самой Америки. Что ж, тогда группировка Шиффа начала торг с другими политиками. При подготовке очередных президентских выборов в 1908 г. сделала предложения всем кандидатам включить антироссийские пункты в свои предвыборные программы и речи — дескать, кто согласится, того и поддержим. И преемником Рузвельта стал Тафт, давший нужные обещания.

В 1911 г. Россию всколыхнуло громкое дело Бейлиса. Иудейского сектанта, арестованного в Киеве по обвинению в ритуальном убийстве русского мальчика. Из него многочисленными уколами выпустили всю кровь. По мнению историков М. Геллера и А. Некрича, само это дело было провокацией. «Пробным камнем», предназначенным определить настроения внутри России, соотношение патриотических и «прогрессивных» сил [139]. Если так, то результаты получились «обнадеживающими». Вся российская общественность дружно поднялась в защиту Бейлиса, газеты, думские депутаты, интеллигенция, студенты гневно обрушивались на «антисемитов» и «черносотенцев», объявляли дело сфабрикованным. Суд присяжных Бейлиса оправдал.

Но процесс имел огромный резонанс и за рубежом. Дал старт пропагандистской кампании, раздувавшей возмущение по поводу «русского антисемитизма». Подконтрольный Шиффу «Американский Еврейский комитет» требовал от президента США жесткой официальной реакции. От выполнения антироссийских обещаний, которые он надавал перед выборами, Тафт пытался уклоняться, спустить их на тормозах. Но на него было оказано мощное давление. Конгресс США единогласно проголосовал за расторжение русско-американского торгового договора 1832 г. И правительству Тафта пришлось подчиниться. В декабре 1911 г. договор был денонсирован. Правда, для России вред от такого шага стал только политическим. Куда больше проиграли американские производители и поставщики, связанные с нашей страной. А выиграли… немцы. Которые пользовались выгодами своего торгового договора, навязанного России в 1904 г. И американские товары на нашем рынке замещались германскими, филиалы американских фирм попадали под контроль немцев. Ну да ведь и Шифф был связан с Германией. Так что он и в материальном плане, надо думать, не прогадал.

А в 1912 г. в США состоялся международный сионистский съезд. Причем, стоит подчеркнуть, съезд отнюдь не тайный, о котором можно было бы спорить, имел ли он место в действительности. Нет, он проходил открыто, пышно, торжественно. Прибыли 3 тыс. представителей из разных стран, ход мероприятия широко освещался прессой. Ключевым моментом съезда стало выступление компаньона Шиффа, банкира Лоеба. Газета «Нью-Йорк Сан» сообщала: «Пылающий страстью Герман Лоеб, директор Департамента продовольствия, обратился с речью к присутствующим трем тысячам евреев… «Конечно, неплохо отменять договоры, — пояснил он, — но лучше… освободиться навсегда от имперского деспотизма… Давайте собирать деньги, чтобы послать в Россию сотню наемников-боевиков. Пусть они натренируют нашу молодежь и научат ее пристреливать угнетателей, как собак… Подобно тому, как трусливая Россия вынуждена была уступить маленьким японцам, она должна будет уступить богоизбранному народу… Деньги могут это сделать». И «Нью-Йорк Сан» резюморовала: «Евреи всего мира объявили России войну» [124, 139].

Да, это не скрывалось, об этом писали газеты. Был создан специальный фонд, чтобы «поставить Россию на колени». Начинание горячо поддержал один из крупнейших финансовых тузов Британии лорд Мильнер — директор лондонского банка «Джойнт Сток», поддержали Ротшильды, Варбурги… Разумеется, знали об этих событиях и в Петербурге. Но ведь царское правительство упорно старалось играть по чужим правилам. По западным. Подстроиться к чуждой для России западной цивилизации, вписаться в нее, чтобы признали «равными». Поэтому вместо адекватной реакции Петербург прилагал усилия, разъясняя «международной общественности», что никакого угнетения евреев в России нет. Но была ли разница силам «мировой закулисы», есть оно или нет? Предлог-то хороший.

В Америке, как пишет Присцилла Робертс, Шифф и его компаньоны сочли позицию Тафта недостаточно антироссийской. И он удержался в президентском кресле только один срок. Ставка была сделана на Вудро Вильсона. Человека, в высших эшелонах власти абсолютно нового, до пятидесятилетнего возраста вообще не имевшего отношения к политике. Это был крупный ученый, профессор Принстонского университета, автор десятка фундаментальных трудов, в том числе многотомной «Истории американского народа». Его выдвижению способствовала внутренняя обстановка в США. Историки, которые традиционно изображают в самых мрачных тонах Россию начала XX в. — «засилье чиновников», «реакционность» власти, трудности рабочих и крестьян, почему-то забывают (или просто не знают), что положение Америки в это же время было гораздо хуже. Она балансировала на грани настоящей катастрофы.

Без «засилья чиновников» — такого, как в России, без стабилизирующей роли царской власти, быстрый промышленный рост привел к колоссальным перекосам. США захлестнула коррупция, скандалы следовали один за другим. Тафта сенаторы сравнивали с «огромным дружелюбным островом, окруженным со всех сторон людьми, которые очень хорошо знали, что им нужно» [62]. Олигархи, подмяв власть под себя, хищнически грабили собственный народ. Шла беспардонная «приватизация» нефтяных, угольных, золотоносных месторождений, выгодных подрядов, земель под промышленное и железнодорожное строительство. Пресекались любые законодательные инициативы по введению минимальной зарплаты, социальному страхованию, охране труда — словом, все, что сулило воротилам лишние расходы. Крупные корпорации под предлогом «национальных интересов» пользовались налоговыми льготами, на новые рискованные проекты получали субсидии из казны. Ограничивался ввоз импортных товаров, но при этом вздувались цены на отечественные. А закупочные цены на сырье, сельскохозяйственную продукцию искусственно понижали, разоряя фермеров, мелких предпринимателей. Америка подошла к черте такого социального взрыва, что российская революция по сравнению с ним показалась бы детскими шалостями.

И Вильсон разработал теорию под названием «Новая свобода». Указывал, что американское общество выродилось в «корпоратизм», и писал: «В действительности мы находимся во власти огромной безжалостной системы… Американская предприимчивость не пользуется свободой: человеку, обладающему только небольшим капиталом, становится все труднее начинать какое-нибудь дело и все невозможнее конкурировать с крупным дельцом. Почему? Потому что законы нашей страны не запрещают сильному подавлять слабого». «Мы превратились в одно из наиболее плохо управляемых, одно из всесторонне контролируемых и доминируемых правительств цивилизованного мира… в правительство, подчиненное воле и давлению небольших групп». Доказывал гибельность подобного пути и предлагал меры по переходу к «обществу равных возможностей» [62].

За Вильсона и его теорию ухватилась Демократическая партия. Перед этим она 20 лет подряд проигрывала выборы. Поэтому решилась на нестандартный ход, взялась раскручивать профессора в качестве своего кандидата. И ясное дело, его критика «корпоратизма», борьба за права и возможности «маленького человека» нравились избирателям. А сам Вильсон был глубоко верующим протестантом и пришел к искреннему убеждению, что призван Богом для спасения Америки. А может, и не только Америки. Его называли «пресвитерианским священником» и «воинствующим праведником». Успех его избирательных кампаний превзошел все ожидания. В 1910 г. он был избран губернатором штата Нью-Джерси, а уже в 1912 г. — президентом с рекордным в истории США перевесом голосов.

После выборов к нему явились партийные боссы демократов для дележки «теплых мест» — в США это было принято, практиковалось традиционно. Кто помог стать президентом, тот получает вознаграждение в виде правительственных постов и окладов. Но Вильсон вдруг выгнал вон лидеров Демократической партии! Объявил, что никому ничего не должен, поскольку президентом он стал по воле Бога. Провозгласил, что его правительство будет служить только народу, отстаивать общественные интересы, а не частные… Это тоже произвело впечатление на рядовых американцев. Наконец-то нашелся настоящий защитник сограждан!

На самом же деле рядом с Вильсоном всегда отирался серенький, малоприметный человек. Полковник Хаус, которого президент считал ближайшим личным другом и умнейшим советником. И именно он руководил действиями увлекающегося, плохо разбирающегося в политике профессора. Исподволь внушил ему мысль о «богоизбранности». Подсказывал выигрышные предвыборные ходы и альянсы. И стал при нем «серым кардиналом». А через Хауса, видного бизнесмена и масона, Вильсона взяли под контроль крупные банкиры. Через него президента настраивали и против России. Как ярый протестант, он горячо воспринял доводы Хауса, что Православие «слишком ортодоксально», слишком нетерпимо к протестантским конфессиям и сектам. А значит, русские — вообще «не настоящие» христиане.

Вот и сопоставьте, что в том же самом 1912 г., когда «финансовый интернационал» принял решение о «войне» против России, когда он сделал президентом США свою полную марионетку, начался «новый подъем» революционного движения. В Петербурге под крылом социал-демократической фракции Думы начала издаваться новая легальная газета «Правда» (чем Троцкий очень возмущался, говорил, что у него украли название). Большевики провели Пражскую конференцию. Создали на ней свой ЦК, отдельный от меньшевистского, сформировали Русское бюро ЦК. И часть эмиграции двинулась обратно в Россию.

Революционерам вновь принялись помогать западные правительства, «общественность». В Голландии был создан общественный «Комитет помощи политзаключенным в России». Он ставил перед собой задачи бороться «против тюрем и казней русского самодержавия», «информировать Европу о преступлениях царизма». Власти Австро-Венгрии, как уже отмечалось, в 1908 г. отнеслись к большевикам прохладно, не позволили развернуть сеть организаций на своей территории. Но в 1912 г. вдруг резко меняют позицию. Ленин сумел теперь обосноваться в Кракове, у самой русской границы. Здесь сформировалось крупное гнездо революционеров, туда-сюда сновали курьеры, переправлялась литература. Как вспоминала Крупская, «в Кракове полиция не чинила никакой слежки, не просматривала писем и вообще не находилась ни в какой связи с русской полицией». Неужто не замечала столь активного центра? И того, как через границу по «полупаскам» (проходным свидетельствам для жителей приграничнной полосы) десятками проезжают подозрительные личности [86]? Не заметить этого было невозможно. Значит, получила команду не мешать и не тревожить.

Обращает на себя внимание еще один факт. Возникают любопытные «пары». Например, младший брат Якова Свердлова, Беньямин, совсем молодой человек, как только закончил гимназию, уехал в США. И удивительно быстро пошел там «в гору». Всего за несколько лет стал владельцем «небольшого банка» [7]. Точнее, банковской конторы, которая официально занималась переводами денег от евреев-эмигрантов для их родственников в Россию. Контора процветала, ее офис разместился в самом центре Нью-Йорка, на Бродвее. Вот и спрашивается, как же Беньямину удалось этого добиться? Достаточных капиталов у него быть не могло. Папаша-Свердлов, владелец граверной мастерской в Нижнем Новгороде, таких сумм не имел. И не дал бы, он был известен своей жадностью, всех детей от первого брака разогнал кого куда, не заботясь об их дальнейшем существовании.

Но ведь контора Беньямина была идеальным каналом для переброски средств в Россию. Кто проверит, какому «родственничку» переводятся деньги от троюродных дядюшек? Очевидно, Свердловых «заметили». Беня, скорее всего, ехал в Штаты уже с нужными рекомендациями — куда и к кому обратиться. И возникла «пара»: один брат за границей, в банковской системе, второй — «полевой командир» в России. Причем и Якова Свердлова в этот же период начинают усиленно «продвигать» некие тайные силы. Никаких особых заслуг он еще не имел. Был одним из многих партийных функционеров среднего звена, полгода возглавлял уральский «куст» боевых дружин. После чего его жизнь в течение 11 лет стала непрерывной цепью отсидок и ссылок. Только убегал, появлялся на воле, брался за нелегальные дела, как его сразу арестовывали. Но в 1912 г. его, находившегося в очередной ссылке, вдруг заочно кооптировали в ЦК большевиков и в Русское бюро ЦК. Кто предложил его кандидатуру, до сих пор остается неизвестным. Но с братцем он связи поддерживал, не прерывал. Переписывался с Беней из Сибири, предлагая, например, «гешефт» — организовать из ссыльных кооператив по скупке пушнины и толкать ее в Америку.

Еще более яркая «пара» сложилась с участием Троцкого. У него остались в России четыре дяди, братья матери, Анны Львовны — Абрам, Тимофей (Тевель), Давид и Илларион Животовские. Все были солидными предпринимателями. Особенно успешно шли дела у Абрама Львовича. Он за 15 лет возвысился от помощника провизора провинциальной аптеки до купца 1-й гильдии, банкира, миллионера. Ворочал солидными делами в Киеве, стал держателем больших пакетов акций Русско-Азиатского, Торгово-промышленного, Сибирско-торгового банков, имел вложения в Путиловский завод. Напрашивается вывод, что и его головокружительный взлет обеспечила поддержка «сил неведомых». На одного родственника делают ставку за рубежом, другому способствуют внутри России. Успешному бизнесу Животовских немало способствовали и масонские связи. В 1909 г. возникло дело князя Д. О. Бебутова, одного из учредителей масонских лож в России. По этому делу был составлен список из 385 видных масонов. Открывали его, стояли на первом месте, Абрам и Давид Животовские [139].

Кроме этого, вхождение в высшие банкирские круги обеспечивалось брачными союзами. Без этого было нельзя, это было обычной практикой и в Европе, и в Америке. И у Животовских такие связи возникли. Например, с Бродскими, крупнейшими тузами в Киеве. Лазаря Израилевича Бродского называли «еврейским королем». Он скупал земли на подставных русских лиц, монополизировал судоходство по Днепру, задушив всех конкурентов, был акционером всех киевских банков, полным хозяином российской сахарной промышленности, подмял под себя всю общественную жизнь Киева и Юго-Западного края [56]. Но с международным сионизмом имел ряд противоречий, осуждая «палестинский проект». Он считал, что новой «землей обетованной» должна стать Россия. Бродские были в родстве с Ротшильдами, Каганами, Грегерами, Горовицами. Таким образом и Троцкий через дядю Абрама стал не просто одним из революционных вожаков, а членом банкирской «семьи».

Существовали и другие родственные связи. Племянник матери Троцкого, Шпенцер, у которого Лев Давидович квартировал во время учебы, стал очень крупным издателем, главным редактором «Одесских новостей». И частенько публиковал статьи родственника-эмигранта. На сестре Троцкого Ольге женился Лев Каменев (Розенфельд). А сын Тевеля Животовского, двоюродный племянник Троцкого, женился на сестре Ю. О. Мартова. Стало быть, и эти революционеры попали в «семью». Характерной «парой» стали и Менжинские. А. Р. Менжинский — крупный российский банкир, член правления Московского Соединенного банка. А его брат В. Р. Менжинский — революционер, будущий руководитель ЧК [154].

Готовя новую атаку на Россию, закулисные политические силы и иностранные спецслужбы предприняли попытку снова объединить в общий фронт перессорившуюся российскую социал-демократию. Сплотить ее осколки предполагалось вокруг Троцкого. Ко всем прочим «достоинствам» он выглядел наиболее «нейтральным» из лидеров. Занимал промежуточную позицию между большевиками и меньшевиками. И казалось, что к нему можно будет «подтянуть» тех и других. От лица Троцкого и его сторонников в августе 1912 г. в Вене была организована партийная конференция. Она получилась куда более представительной, чем ленинская, Пражская. К участию в ней удалось привлечь часть меньшевиков — группировки Мартова и Дана, часть большевиков — группировку «впередовцев». Провозглашалось объединение социал-демократических сил, создание так называемого «Августовского блока».

Но затея оказалась пустой. Распад социал-демократии зашел слишком глубоко. От большевиков отказались присутствовать на конференции «цекисты» (ленинцы), «примиренцы», от меньшевиков — плехановцы, отвергли ее поляки и ряд других национальных групп. На самой конференции, когда один из главных докладчиков Б. Горев (Гольдман) объявил, что старой партии по сути не существует и сборище должно стать «учредительным», образовать новую партию, многие делегаты обиделись. Они-то считали себя ветеранами, собственные заслуги могли измерить только стажем в «старой» партии. И каждый видел именно в своей группировке вполне «существующую» партию. Попытка найти компромиссы между программами большевиков и меньшевиков вызвала нападки со стороны тех и других. Переругались пуще прежнего. А Троцкий проявил себя отнюдь не лучшим образом. Организаторских талантов за ним не водилось. Взять под свое влияние социал-демократическую мешанину или сколотить пусть маленькое, но реальное партийное ядро он не сумел. И Августовский блок остался только на бумаге, никакого объединения не произошло.

Ленин, кстати, в это время ни на какое объединение не нацеливался. Наоборот, он пытался делать упор не на количество, а на качество. Внутри партии вел борьбу с махизмом, «богостроительством», ликвидаторством, национал-сепаратизмом. И в рамках этой борьбы впервые близко сошелся с Иосифом Джугашвили. Коба успел несколько раз побывать в ссылках, откуда быстро убегал. Начал уже писать теоретические работы, хотя искал истину интуитивно. Например, считал нужным поделить помещичью землю в частную собственность крестьян. Но во многом переменил взгляды под влиянием работ Ленина. Они понравились Джугашвили своей четкостью, ясностью, твердым слогом. Иосиф Виссарионович воспринял Владимира Ильича как единственного верного партийного теоретика и взял ориентир на него, признал себя его учеником. Они несколько раз виделись на съездах, а в декабре 1912 г. Джугашвили приехал к Ленину в Краков.

Владимир Ильич как раз сцепился с Бундом, провозглашавшим «культурно-национальную автономию» внутри партии и в будущей России. И Коба становится его ценным союзником. Ленин сообщает Горькому: «Насчет национализма вполне с Вами согласен, что надо этим заняться посерьезнее. У нас один чудесный грузин засел и пишет для «Просвещения» большую статью… Той мерзости, что в Австрии (партийный национал-федерализм. — В. Ш.) у нас не будет. Не пустим! Да и нашего брата, великорусов, здесь побольше…» Ленин лично проталкивает статью Джугашвили «Марксизм и национальный вопрос» в журнал «Просвещение», несмотря на противодействие членов редакции Трояновского и Розмирович. Он пишет Каменеву: «Вопрос боевой, и мы не сдадим ни на йоту принципиальной позиции против бундовской сволочи». Джугашвили почти сразу вернулся на родину, где был опять арестован. И Ленин отмечает: «У нас аресты тяжкие. Коба взят… Коба успел написать большую… статью по национальному вопросу. Хорошо! Надо воевать за истину против сепаратистов и оппортунистов из Бунда и из ликвидаторов» [78,93]. Кроме удара по Бунду и его «культурно-национальной автономии», статья «Марксизм и национальный вопрос» имела еще одну особенность. Она впервые была подписана новым псевдонимом — Сталин.