Сараевское убийство и первая реакция на него

Сараевское убийство и первая реакция на него

В 1908 г. в ответ на аннексионный кризис в Сербии была основана организация «Народная оборона» («Народна одбрана»), которая действовала как в Сербии, так и в Боснии и Герцеговине. Она ставила перед собой преимущественно культурно-просветительские задачи, но одновременно занималась набором добровольцев в сербскую армию и прочим. В 1909 г. «Народная оборона» была реформирована и стала заниматься исключительно культурной деятельностью. В 1911 г. в Белграде возникла подпольная организация «Объединение или смерть», получившая другое название от своих противников – «Черная рука». Значительную часть ее руководства составили кадровые офицеры сербской армии, участники переворота 1903 г. во главе с полковником Драгутином Дмитриевичем. Многие из них были недовольны последствиями аннексионного кризиса и действовали независимо от правительства. Организация ставила перед собой цель объединения южных славян, включая Боснию и Герцеговину, Черногорию, Македонию, Словению, Хорватию и Старую Сербию, то есть Косово. «Черная рука» вошла в контакт с организацией боснийских революционеров «Молодая Босния» («Млада Босна»). В результате накануне поездки Франца-Фердинанда для покушения на него были отобраны шесть кандидатов, получивших с армейских складов четыре браунинга, шесть бомб, ампулы с цианидом для совершения самоубийства и карту Боснии¹.

Премьер-министр Никола Пашич знал о существовании тайного офицерского общества и не без основания опасался его, но в целом имел о нем смутные представления. Тем не менее сербское правительство сочло необходимым заранее через дипломатические каналы предупредить наследника австро-венгерского престола об опасности поездки в Боснию. За неделю до планируемого начала маневров сербский посланник в Вене Йован-Пижон

Йованович посетил Министерство иностранных дел Австро-Венгрии и сообщил, что у сербского правительства имеются сведения «об интригах в Сараево» и оно рекомендует воздержаться от поездки наследника в Боснию. Эта информация была доведена до эрцгерцога, но он настоял на поездке². Таким образом, эрцгерцог знал об опасности, но не счел необходимым прислушаться к предупреждениям, возможно, принимая их за проявление слабости перед демонстрацией силы. Австрийская провокация удалась, но закончилась трагически, в том числе и для ее организатора. На 28 июня 1914 г. выпадал не только день сербского национального траура, но и годовщина свадьбы австрийского наследника, и поэтому он решил взять с собой жену.

Следует отметить, что по непонятным причинам охрана эрцгерцога была организована из рук вон плохо. В 1910 г., во время визита Франца-Иосифа в Сараево, на улицах, по которым проезжал императорский кортеж, был выставлен двойной кордон из солдат местного гарнизона, кроме того, сотням горожан, находившимся под подозрением у полиции, попросту запретили выходить из дома. В 1914 г. ничего подобного не было. В результате шестеро террористов из организации «Молодая Босния» получили возможность совершить покушение. Первым в машину эрцгерцога бросил бомбу Неделько Чабринович, но она попала в соседнюю машину – в результате был ранен адъютант эрцгерцога. Н. Чабринович попытался совершить самоубийство, но не успел раскусить ампулу с цианидом. Следующее покушение оказалось удачным: Франц-Фердинанд и его супруга графиня София Хотек были убиты в Сараево Гаврилой Принципом, который стрелял в эрцгерцога и губернатора генерала Оскара фон Потиорека, сидевшего в одной машине с наследником, но промахнулся и попал в графиню Хотек. Супруги умерли до приезда врачей³.

Вслед за этим по Сараево и другим боснийским городам прокатилась волна избиений сербов. Нападениям прежде всего подверглись школы и библиотеки, кроме того, было уничтожено около 200 магазинов и свыше 80 частных домов⁴. Чешская газета «Час» 1 июля 1914 г. сообщала: «Из официальных и частных сообщений известно, что в Сараево, Мостаре и других городах Боснии и Герцеговины прокатились погромы сербского населения. Около сотни сербских лавок и магазинов было разграблено фанатичным хорватско-мусульманским сбродом; здания сербских обществ и школ были разрушены; нападению подверглось и жилище сербского митрополита… Поступают сведения об антисербской резне, о раненых и убитых… Мы не понимаем, как могли возникнуть антисербские насилия. После покушения на улицах Сараево находились войска и должны были быть приняты необходимые меры безопасности. Многим хотелось бы, чтобы сербы были исключены из позитивного политического процесса, но если сербский народ, составляющий относительное большинство Боснии, будет загнан в лагерь врагов империи, пострадают интересы монархии»⁵.

Однако в Вене эти интересы понимали по-другому. Там почти сразу же решили использовать это убийство для экзекуции, в пользу которой высказались начальник Генерального штаба Ф. Конрад фон Гетцендорф и министр иностранных дел граф Леопольд фон Бертхольд, но они нуждались в германских гарантиях. Пятеро участников покушения были схвачены, а шестой бежал в Сербию. На суде Г Принцип заявил: «Я сын крестьянина и знаю, что происходит в деревнях. Поэтому я решил отомстить и не жалею ни о чем»⁶. Положение кметов, то есть крестьян, арендовавших землю у помещиков-беков, постоянно ухудшалось. С 1880 по 1914 г. число семейств кметов выросло с 85 тыс. до 93 368, причем четыре пятых из них – православные. Арендаторы обрабатывали приблизительно треть всей годной к сельскохозяйственному обороту земли⁷. Г Принцип знал, о чем говорил: боснийская деревня задыхалась в нищете. Так как на смертную казнь по австрийским законам мог быть осужден только совершеннолетний, а всем покушавшимся было менее 20 лет, суд приговорил Г Принципа и Н. Чабриновича к 20 годам тюремного заключения, остальные участники получили от 13 до 20 лет⁸.

В первые дни после сараевского убийства симпатии европейского общественного мнения в основном были на стороне Австро-Венгрии, тем более что поначалу в действиях ее правительства не наблюдалось ничего, предвещавшего конфликт⁹. Не было поначалу и обвинений в сторону правительства Сербии. «Хотя это отвратительное покушение, – вспоминал Бернгард фон Бюлов, – и было организовано участниками крупного сербского тайного общества, но во всяком случае многое говорило за то, что сербское правительство не подстрекало к этому злодеянию и не хотело его. Сербия была изнурена двумя войнами. Военное столкновение со значительно более сильной австро-венгерской монархией даже самому отчаянному сербу представлялось рискованным делом, к тому же еще с непримиренными болгарами и с ненадежными румынами в тылу»¹⁰. Не удивительно, что официальный Белград сделал все, чтобы избежать обвинений Вены.

15 (28) июня 1914 г., в Видовдан, в столице Сербского королевства, как и ранее, начались поминальные церковные службы, а вслед за ними торжества и гуляния. Около пяти часов дня было получено известие об убийстве наследника империи Габсбургов. Немедленно распоряжением властей все торжества были приостановлены, закрыты театры и прочее. Король Петр, принц Александр, правительство, скупщина – все отправили в Вену телеграммы с выражением соболезнований¹¹. Сделано было все, чтобы не допустить провокаций. Но в Германии, от позиции которой во многом зависело будущее поведение Австро-Венгрии, сомнений не было. 2 июля саксонский военный агент в Берлине доносил в Дрезден: «У меня создалось впечатление, что Большой Генеральный штаб считал бы желательным возникновение войны сейчас»¹². В отличие от австрийской армии германская была готова к большой войне.

Впрочем, в Вене и не ожидали ее. По свидетельству графа Стефана фон Буриана, в Австро-Венгрии никто вообще не хотел войны, при этом, судя по всему, он имел в виду – не ограниченной Балканами. «Провокации нашей маленькой сербской соседки, чувствовавшей поддержку своей могущественной покровительницы, – писал он, – были невыносимы»¹³. Австрийская миссия в Белграде за отсутствием повода постаралась найти его. Русское посольство было обвинено в том, что на его флагштоке в день похорон эрцгерцога не был приспущен флаг¹⁴. Поехавший к австрийскому посланнику Владимиру Гизлю фон Гизленгену русский дипломат Н. Г Гартвиг скончался от удара, пытаясь убедить своего австрийского коллегу в непричастности сербского правительства к событиям в Сараево¹⁵. В Белграде немедленно поползли слухи о том, что Н. Г Гартвиг был отравлен¹⁶. По свидетельству врача, немедленно вызванного Гизлем фон Гизленгеном (к доктору миссии вскоре присоединились и два сербских медика), русский посланник умер от разрыва сердца, а его австрийский коллега до последнего пытался оказать ему помощь¹⁷.

Сербский посланник в России Мирослав Спалайкович на встрече с С. Д. Сазоновым передал русскому министру просьбу сербского правительства, поддержанную Белградом, – разрешить похоронить Н. Г. Гартвига в сербской столице, «чтобы сербский народ всегда имел возможность чтить память русского дипломата, оказавшего сербам ряд неоцененных услуг». Просьба была удовлетворена, и его погребение состоялось в столице Сербии 1 (14) июля при огромном стечении народа и депутаций от различных городов, общественных организаций, дипломатического корпуса и правительства. В городе был объявлен траур, магазины не работали¹⁸. По пути процессии дома были украшены траурными флагами, стояли шпалерами войска, за гробом шли наследный принц Александр с братьями, высшие военные и гражданские чины. После отпевания в соборе премьер-министр Н. Пашич сказал: «Сербия сохранит навеки благодарную память о государственном муже, который был с нею душою в тяжелые для нее минуты, и завещает потомкам навеки свято чтить память великого русского патриота, славянина и друга сербского народа»¹⁹.

Мэр Белграда Нестерович, встав на колени перед могилой, сказал: «Пусть будет легка сербская земля твоему праху. Память о тебе никогда не изгладится из сердец сербского народа»²⁰. На следующий день состоялось торжественное заседание Городской думы сербской столицы, где было принято решение назвать именем Гартвига одну из улиц Белграда²¹. На надгробный памятник русскому дипломату сербское правительство выделило 100 тыс. франков, и еще столько же было собрано по подписке²².

Во время похорон, несмотря на слухи о роли, которую сыграл в смерти Н. Г. Гартвига В. Гизль фон Гизленген, соблюдался образцовый порядок, враждебных Австро-Венгрии демонстраций не было²³. Однако это не помешало представителю Австро-Венгрии столь активно распространять слухи о готовящемся покушении на собственную жизнь, что их пришлось опровергать в прессе²⁴. Впрочем, это уже не имело значения. Начальник австро-венгерского Генерального штаба барон Ф. Конрад фон Гетцендорф с самого начала стал активно настаивать на военной экзекуции против Сербии. Он всегда был сторонником военного решения сербской проблемы. Еще во время боснийского кризиса 1908–1909 гг. он считал военную акцию совершенно необходимой, иначе, по его словам, в течение десяти лет монархия могла сократиться до размера Швейцарии²⁵. Б. фон Бюлов вспоминал: «Расчет с Сербией, Италией, Россией неизбежен, как проповедовал зимой 1908–1909 гг. барон Конрад фон Гетцендорф. Чем дольше медлят, тем труднее делается положение»²⁶. Эту позицию военных разделяли дипломаты.

В любом случае, австрийская игра во многом зависела от позиции Берлина. А там весьма опасались распада Австро-Венгрии, за которым последовали бы распад созданной группировки центральных держав и потеря контроля над дорогой к ресурсам Османской империи. «Уверенность, что день кончины императора Франца-Иосифа будет роковым для всей монархии, – признавался Т. фон Бетман-Гольвег, – была распространена не только среди наших врагов. В Германии также много было толков о предстоящих в таком случае событиях, и печать, в особенности из пангерманского лагеря, ничуть не заботясь о впечатлениях за границей, заранее предъявила широкие претензии на наследство… Если бы посчастливилось развалить Тройственный союз, то на пути пресловутого германского стремления на восток воздвигнуты были бы непреодолимые преграды»²⁷. 5 июля 1914 г. состоялась встреча Ф. Конрада фон Гетцендорфа с императором, где в принципе был решен вопрос о войне с Сербией, но многое (сроки и масштаб) зависело от ответа Германии и ее гарантий²⁸. Франц-Иосиф смотрел на будущее пессимистически и первоначально отнюдь не был настроен воинственно. Однако его удалось убедить в том, что экзекуция Сербии не вызовет общеевропейского конфликта.

Результатом стало обращение к Вильгельму II с просьбой о поддержке со словами, исключавшими мирный исход кризиса: «Старания моего правительства должны быть отныне направлены к изолированию и уменьшению Сербии… Сербия, составляющая центр панславистской политики, будет уничтожена как политический фактор на Балканах»²⁹. О мирном урегулировании в Вене больше никто не думал³⁰. Вильгельм II, прервавший свое участие в ежегодной Кильской регате и официальном приеме британской эскадры, 5 июля встретился с австрийским послом графом Ладиславом де Сегени, передавшим германскому монарху письмо Франца-Иосифа и меморандум, составленный еще до сараевского убийства. Последний содержал план новой балканской политики. Вена предлагала способствовать созданию союза Болгарии и Турции под покровительством Германии и Австро-Венгрии, причем в любом случае из состава этой конструкции требовалось исключить Белград. Определенные разногласия вызвала австрийская позиция в отношении Румынии, которую считали ненадежной. В Германии соглашались с этим, но считали необходимым не отталкивать Бухарест³¹.

Интересно отметить, что и письмо Франца-Иосифа, и меморандум предусматривали возможность военной акции против Сербии³². Этот факт, конечно, объяснял масштабность задуманных Францем-Фердинандом маневров. Германский монарх посоветовал Вене не мешкать с выступлением против сербов³³. Более того, он признался, что пожалеет, если Австро-Венгрия не использует столь благоприятную возможность, поскольку Россия не готова выступить, а для нейтрализации Румынии будет сделано все, «чтобы король Карл и его советники вели себя как должно»³⁴. Кайзер действительно считал, что Россия не готова к войне в финансовом и военном отношении и что Николай II не станет вступаться за «цареубийц». Кроме того, в Берлине надеялись, что Париж будет удерживать Петербург от выступления – во французской армии не хватало тяжелой артиллерии³⁵. Решительность Вильгельма объяснялась и его личным отношением к славянам вообще и к Сербии в частности. «Я ненавижу славян, – говорил он позже. – Я знаю, что это грешно. Никого не следует ненавидеть, но я ничего не могу поделать – я ненавижу их»³⁶.

После этой встречи, по свидетельству германского посла в Турции барона Ганса фон Вангенгейма, в тот же день в Потсдаме было собрано совещание, в котором участвовали министр иностранных дел, военный министр, начальник Генерального штаба, начальник Военного кабинета императора-короля, ряд послов, руководители железных дорог, финансисты и промышленники. Кайзер по очереди спрашивал каждого участника совещания о готовности к войне. Все ответили положительно, кроме финансистов, заявивших, что они нуждаются в двухнедельной отсрочке, для того чтобы продать ценные бумаги за границей и сделать займы. Было принято решение о секретной подготовке к войне, после чего кайзер отправился на яхте к берегам Норвегии, канцлер Т. фон Бетман-Гольвег ушел в отпуск, а остальные вернулись к своим обязанностям. С 5 по 22 июля немцы действительно активно переводили свои ценные бумаги за границей в наличность³⁷. Морской министр, участвовавший в этой встрече, в своих воспоминаниях дает весьма двусмысленное описание ее итогов: «На этом совещании было решено избегать мероприятий, которые могли бы возбудить политические толки или вызвать особые расходы. Затем, по совету канцлера, кайзер отправился в ранее намеченную поездку по Северному морю»³⁸. «Теперь или никогда», – подвел итог случившемуся Вильгельм II³⁹.

6 июля, то есть на следующий день после обращения в Берлин, Вена получила заверения в поддержке Германии. Т. фон Бетман-Гольвег заявил: «Австрия должна решить, что ей предпринять, чтобы выяснить отношения с Сербией; но каково бы ни было решение Австрии, она может полностью рассчитывать на то, что Германия будет стоять на ее стороне в качестве союзника»⁴⁰. После этого поворот в сторону жестких и энергичных действий был во многом предопределен. Правда, австрийцы еще колебались, и амплитуда этих колебаний определялась борьбой между министром иностранных дел графом Л. фон Бертхольдом, опасавшимся осложнений, которые вызовет большая война, и Ф. Конрадом фон Гетцендорфом при том, что сам император отнюдь не был настроен воинственно. Противником войны с Сербией и предоставления ей заранее неприемлемого ультиматума был глава правительства Венгрии граф Иштван Тиса, однако и он изменил свое решение после ответа, полученного из Берлина. Условием своего согласия И. Тиса поставил неприсоединение какой-либо части сербской территории к монархии. Проводя политику мадьяризации славян и румын, он вовсе не желал увеличивать их количество в Австро-Венгрии.

Что касается министра иностранных дел, он с удовольствием дал такое обещание, рассчитывая, что после победы его легко будет нарушить. По австрийским планам Сербия должна была быть сокрушена и ее существованию в качестве крупной балканской державы положен конец. Ее южные территории предполагалось разделить между Болгарией и Албанией, а ядро Сербского государства превратить в австрийский протекторат. Л. фон Бертхольд надеялся, что при самом тяжелом исходе дела ему удастся добиться локализации австро-сербского конфликта. Это означало, что австрийская дипломатия должна была выиграть как минимум три недели для мобилизации своей армии, чтобы та могла молниеносно сокрушить Сербию и сосредоточиться на русской границе. В этом случае Россия, по мнению австрийцев, воздержалась бы от выступления. Таким несколько экстравагантным способом Л. фон Бертхольд готов был спасти всеобщий мир⁴¹.

Идеальные результаты своих действий министр изложил в докладе Францу-Иосифу от 14 июля: «Выработанное сегодня содержание ноты, отправляемой в Белград, таково, что следует рассчитывать на вероятный вооруженный конфликт. Но если Сербия уступит и примет наши условия, то это явится не только глубоким унижением для королевства и одновременно падением русского престижа на Балканах, но даст еще нам и известные гарантии, чтобы задушить великосербские козни на нашей территории»⁴². Судя по многочисленным донесениям послов Англии, Франции, России и Италии в Вене, накануне вручения ультиматума Сербии правящие круги Австро-Венгрии были уверены, что Россия не посмеет вмешаться в конфликт. В этом мнении их активно поддерживали немцы⁴³.

Оттокар фон Чернин, в это время посланник в Румынии, считал, что австрийский министр иностранных дел не сомневался – война с Сербией, безусловно, вызовет войну с Россией, но и это не останавливало его при условии безоговорочной поддержки со стороны Германии⁴⁴. Ведь она гарантировала быструю и легкую победу, а не длительную и тяжелую войну. О. фон Чернин оценивал расчеты своего МИДа следующим образом: «Для меня не подлежит сомнению, что Бертхольду даже во сне не снилась мировая война в тех размерах, в каких она разразилась, и что он прежде всего был убежден, что война против Франции и России окончится победой. Я думаю, душевное состояние, в котором граф Бертхольд предъявлял ультиматум Сербии, можно отчасти определить следующим образом: или Сербия примет ультиматум, а это означало бы крупный дипломатический успех, или она его отклонит, и тогда война – победоносная, благодаря поддержке Германии, – поведет к возрождению новой, несравненно сильнейшей двуединой монархии»⁴⁵.

Во всяком случае, в Вене хватало тех, кто не боялся войны на Балканах. Позиция начальника Генерального штаба исключала возможность мирного решения. При условии начала собственной мобилизации он считал вторжение в Сербию неизбежным, даже если Белград решит уступить в последний момент. Оккупация, выплата военных издержек в случае сопротивления или его отсутствия – только эти меры по мнению Ф. Конрада фон Гетцендорфа могли восстановить влияние Дунайской монархии на Балканах⁴⁶. После вручения паспортов французскому послу в августе 1914 г. граф Александр фон Гойос, начальник канцелярии МИДа Австро-Венгрии, почти дословно повторил доводы начальника Генерального штаба в пользу войны. «Поверьте мне, – сказал он, – мы не могли поступить иначе. В Сербии, России, во всех славянских странах и некоторых других установилось убеждение, что Австро-Венгрия разлагается и что полный развал ее только вопрос трехчетырех лет. Лучше ускорить катастрофу, чем терпеть, чтобы нас считали обреченными. Нас поставили перед необходимостью доказать, что мы еще способны на мощное проявление энергии. Но знает Бог, что мы хотели бы избавить Европу и нас самих от кризиса, в котором мы теперь очутились». Раймонд Пуанкаре, прочитав отчет об этой встрече, записал: «Другими словами, монархия Габсбургов считала себя погибшей и поэтому ускорила события и сыграла ва-банк»⁴⁷.

С развитием кризиса опасения не покидали Франца-Иосифа, но и эти страхи исключали возможность мирного исхода в отношениях с Сербией. «Если монархия должна исчезнуть, то по крайней мере она должна исчезнуть с достоинством», – сказал император в конце июля 1914 г. начальнику Генерального штаба Ф. Конраду фон Гетцендорфу⁴⁸. Однако как только война вышла за границы австро-сербского конфликта, надежд на достоинство становилось все меньше, а гибель монархии – все ближе. Бернгард фон Бюлов вспоминал: «Император Франц-Иосиф не хотел войны, и он знал почему. Он вел в 1859 г. войну за Италию – Италия была потеряна. В 1866 г. он вел войну за Германию – гегемония в Германии была его династией утрачена. Темное предчувствие подсказывало ему, что если в течение его царствования ему в третий раз придется воевать – на этот раз из-за балканских вопросов против югославянских притязаний, – то эта война может стать последней войной для Габсбургов и для старой Австрии. Осенью 1914 г., сейчас же после объявления войны, император сказал своему другу госпоже Екатерине Шратт: «Я буду рад, если мы выйдем только с одним подбитым глазом»⁴⁹. К словам Бюлова необходимо добавить то, что в двух войнах, которые Габсбурги вели за пределами Германии, первично их противник – Пьемонт и Сербия – был гораздо слабее Австрии, но к нему присоединялась сила, в столкновении с которой рассчитывать на успех Вена не могла. Чувство обреченности не покидало Австро-Венгрию. Гораздо увереннее австрийцев были их союзники, которые не боялись выхода войны за пределы Балкан.

12 июля Г фон Ягов известил М. фон Лихновского о возможности австро-сербского конфликта и желании Берлина локализовать его на Балканах.

Послу поручалось приложить максимум усилий и повлиять на британскую прессу с тем, чтобы она заняла антисербские позиции и особо постаралась «избежать всего, что может произвести впечатление, что мы подталкиваем австрийцев к войне»⁵⁰. «Я уже попытался конфиденциально и осторожно вступить в контакт с общественным мнением в предложенной мне манере, – отвечал посол 14 июля, – но ввиду хорошо известной независимости местной прессы я не могу обещать особого успеха в результате такого рода влияния. Навесить на весь сербский народ ярлык нации мошенников и убийц, как пытается это сделать «Локаль анцайгер» – это довольно сложная задача. Еще более сложно будет поставить сербов на один уровень с арабами Египта или индейцами Мексики, как это делает один официальный персонаж в интервью с венским корреспондентом «Дейли телеграф». Скорее, следует предположить, что как только Австрия приступит к насильственным мерам, симпатии народа здесь немедленно и решительно повернутся в сторону сербов, и убийство эрцгерцога, который по причине своих клерикальных настроений не был особо популярен в этой стране, будет рассмотрено как простой повод, который используется для удара по неудобному соседу»⁵¹. К предупреждениям предпочли не прислушиваться.

Вообще, в это время возможность вступления в войну Великобритании большинством германских политиков не предусматривалась. Правда, немецкий посол в Лондоне предупреждал свое Министерство иностранных дел, что Англия ни при каких условиях не допустит нового разгрома Франции и полного уничтожения равновесия сил на континенте. Он сравнивал значение Франции для Англии со значением Австро-Венгрии для Германии, но к его точке зрения не особо прислушивались⁵². «Будьте немного более оптимистичны в оценке наших английских друзей, – писал ему 26 февраля 1914 г. Г. фон Ягов. – Я склонен думать, что Вы иногда слишком мрачно смотрите на вещи. Это относится также к Вашему мнению, что в случае войны Англия обязательно примет сторону Франции. В конце концов, мы не зря построили наш флот, и я убежден, что в случае войны Англия самым серьезным образом задумается о том, так ли уж легко и безопасно играть роль ангела-хранителя Франции против нас»⁵³.

Расчеты Берлина на нейтралитет Лондона в войне, казалось, не были лишены основания. Создавалось впечатление, что с весны 1913 г. позиции Великобритании и Германии неуклонно сближались. В феврале 1913 г. Берлин и Лондон начали обсуждение возможности приостановления гонки военно-морских вооружений, так называемых «каникул», которые должны были установить пропорцию между английским и германским флотами в соотношении 16:10 или 8:5. Даже А. фон Тирпиц счел это предложение приемлемым⁵⁴. Между тем английские государственные деятели не скрывали того значения, которое они придавали данной проблеме. «Германский флот, – передавал 30 апреля 1913 г. М. фон Лихновский слова, сказанные ему первым лордом Адмиралтейства Уинстоном Черчиллем, – является единственным препятствием на пути настоящего доверительного взаимопонимания между двумя странами, так как путем создания наших военно-морских сил к жизни вызвано нечто, подобное второй Эльзас-Лотарингии; вопрос, который разделил две нации почти так же, как две упомянутые им провинции препятствовали сближению между Германией и Францией»⁵⁵. Эти слова в целом соответствовали и взглядам германского посла, который пытался убедить свое правительство, что усиление «флота Высоких морей» попросту заставляет Лондон искать континентального союзника. Переговоры по военно-морской проблеме создавали основания для сближения в других вопросах.

Германия и Великобритания сумели установить довольно продуктивный диалог по вопросу о миссии о. Лимана фон Сандерса. Британскими политиками с удовлетворением была принята речь Т. фон Бетман-Гольвега в рейхстаге 9 декабря 1913 г., в которой он говорил об однородности основных идей германской и британской политики в отношении будущего развития Турции⁵⁶. Еще ранее, 20 октября 1913 г., в Лондоне М. фон Лихновским и Э. Греем был составлен проект конвенции о возможном разделе в будущем португальских колониальных владений в Восточной и Западной Африке, при этом в зону преимущественного германского влияния должна была попасть значительная часть Анголы. Португальская республика, образовавшаяся после революции 1910 г., была далека от стабильности, и сигналом к приведению англо-германского договора в действие должны были стать или волнения в колониях, или обращение Лиссабона за финансовой помощью. Ситуация усложнялась тем, что Португалия со времени Виндзорского договора 1386 г. (в очередной раз продленного в 1899 г.) была союзником Англии, а та, в свою очередь, гарантировала целостность ее владений. Несмотря на это, в начале лета 1914 г. Германия и Англия, казалось, вплотную подошли к подписанию данного соглашения⁵⁷.

В апреле 1914 г. король Георг V посетил Париж. Сопровождавший его Эдуард Грей отказался дать гарантии выступления своей страны в случае войны. «Если бы Франция подверглась действительно агрессивному нападению со стороны Германии, возможно, общественное мнение Англии оправдало бы действия правительства по оказанию помощи Франции. Но Германия едва ли замышляет агрессивное и угрожающее нападение на Россию; и даже если бы такое нападение последовало, публика в Англии склонилась бы к мнению, что хотя вначале Германия, быть может, и добилась бы некоторых успехов, ресурсы России настолько велики, что в конечном итоге силы Германии истощились бы даже в том случае, если бы мы не оказали помощи России»⁵⁸. Сразу же после возвращения в Лондон Э. Грей и Г Асквит несколько раз повторили свои заявления, сделанные месяцем ранее, о том, что Англия не связана секретными договорами с правительствами каких-либо стран на случай европейской войны⁵⁹. Германский посол в Лондоне, докладывая об этом 18 мая 1914 г. в МИД, счел необходимым снова подчеркнуть невозможность повторения событий 1870–1871 гг.: «В том случае, когда отношения ясны, нет необходимости в формальных обязательствах или письменных договорах»⁶⁰. Впрочем, в Берлине не прислушивались к такого рода предупреждениям, определенные надежды там вызывала и традиция англо-русского противостояния.

Постоянные ссылки британских политиков на общественное мнение своей страны, в целом не симпатизировавшей сближению с Россией, не были беспочвенными. Оно стояло непреодолимым барьером на пути полноценного англо-русского союза до войны, которая вряд ли была возможной, если бы Берлин имел уверенность в том, какую позицию займет Лондон⁶¹. Что касается отношения к России, то наиболее искренно высказался по этому вопросу после Первой мировой войны Дэвид Ллойд-Джордж: «В английском народе русское самодержавие было почти так же непопулярно, как теперь большевизм. Мы отождествляли самодержавие в России с сибирскими тюрьмами для политических заключенных, с погромами беззащитных евреев, с расстрелами рабочих, единственным преступлением которых было представление петиции императору по поводу причиненной им несомненной несправедливости»⁶².

С другой стороны, в результате германо-английского сближения стала возможной и организация дружественного визита британской эскадры в Киль, к обсуждению планов которого приступили сразу же после возвращение Георга V из Франции. Впервые за 19 лет, прошедших после знаменитого набега Леандра Джемсона, Лондон принял приглашение кайзера Вильгельма посетить ежегодную регату в Киле, и в июне 1914 г. британская эскадра из четырех дредноутов нанесла визит вежливости германским морякам⁶³. Одновременно четыре английских линейных крейсера под командованием адмирала Дэвида Битти были гостями Кронштадта. На обратном пути в Финском заливе их провожал на яхте «Штандарт» сам император, только что вернувшийся из плавания по Черному морю⁶⁴. В британском Министерстве иностранных дел царила безмятежность⁶⁵. С очевидной целью не нарушать оную, М. фон Лихновский умолял свое правительство только об одном – воздержаться от театральных жестов при приеме английских моряков, поскольку подобные приемы могли вызвать в Лондоне раздражение. «Наши отношения с Англией, – писал немецкий посол, – хороши настолько, насколько это вообще возможно. Требовать большего было бы и глупо, и опасно… Здесь, как при дворе, так и в политических кругах, хотят как можно более длительного спокойствия и готовы сотрудничать с нами на этой основе»⁶⁶.

Возможность выступления России в случае австро-сербской войны в Германии оценивалась очень низко. Идеолог активной политики Готлиб фон Ягов считал, что чем более энергично Германия поддержит Австро-Венгрию, тем быстрее отступит Россия⁶⁷. 18 июля он писал, что время работает против Вены, и она не должна упускать шанс, потому что через пару лет, возможно, уже не будет в состоянии действовать столь энергично⁶⁸. Германский МИД, по его словам, не пугала и перспектива большой войны: «Если локализация конфликта не сможет быть достигнута и Россия атакует Австрию, в силу вступает casus foederis, и в таком случае мы не можем пожертвовать Австрией»⁶⁹. Как показали дальнейшие события, немцы оказались способны развязать войну и без русского нападения на Австрию, которое привело бы в действие союзнические обязательства. Однако во второй половине июля в Германии все же были склонны думать, что Россия слишком слаба, чтобы позволить себе выступление. Это мнение разделялось в Берлине многими⁷⁰.

«Германские дипломаты, – вспоминал князь Г Н. Трубецкой, – воображали себе, что Россия накануне революции и что малейшего внешнего осложнения достаточно, чтобы внутри империи вспыхнули крупные беспорядки… Как раз перед австрийским ультиматумом в Петербурге происходили стачки рабочих, отчасти поощрявшиеся бездеятельностью полиции. Эти беспорядки еще больше укрепили германского посла в мысли, что Россия воевать не будет. Справедливость требует признать, что сам Пурталес старался, насколько это от него зависело, действовать примирительно»⁷¹. Подобные рассуждения представителей Берлина, казалось, были небезосновательными. С 1912 г. в России опять начался резкий рост забастовочного движения. Многое свидетельствовало о близости нового политического кризиса. Не только у противников, но и у союзников России были серьезные сомнения относительно ее внутренней стабильности. Полковник Морис Жанен, работавший в 1910–1911 гг. в Николаевской академии Генерального штаба для обмена опытом с французской Ecole Superieure de Guerre и имевший обширные знакомства среди русских военных, также считал, что в случае войны революция в России неизбежна. В 1913 г. он даже составил специальную записку об этом на имя генерала Н. Кастельно⁷².

Если в 1910 г. в стране прошло всего 226 забастовок (из них только восемь политических), в 1911 г. – 466 забастовок (из них 24 политические), в 1912 г. – 2032 забастовки (из них 1300 политических), в 1913 г. – 2404 забастовки (1034 политические), то за довоенные месяцы 1914 г. – уже 3534 забастовки (из них 2565 политических). Количество бастовавших рабочих выросло с 46 623 человек в 1912 г. до 1 337 458 человек в 1914 г.⁷³ Забастовочная активность нарастала в 1914 г. и в русской столице: только за первую половину года на Путиловском заводе – своеобразном индикаторе настроений Выборгской стороны – прошло около 60 стачек, то есть приблизительно по одной каждые три дня. При этом стачки путиловцев иногда сопровождались попытками насильственно воспрепятствовать работе соседних заводов⁷⁴.

Позиция Фридриха фон Пурталеса по отношению к грядущей реакции русского общества соответствовала и предвоенным замыслам немецких военных, ставивших еще в 1913 г. перед своей разведкой задачу возбуждения в случае войны беспорядков на севере Африки и в России⁷⁵. Кроме того, германское политическое руководство таким же образом надеялось осуществить обострение ирландского вопроса. Как известно, эти расчеты потерпели в 1914 г. крах. Но и в 1914, и в 1915, и в 1916 гг. германская военная разведка прилагала огромные усилия для вовлечения в войну Афганистана, Персии и мусульман Британской Индии и Французской Северной Африки. Германский посол в Турции Ганс фон Вангенгейм так долго уверял своего монарха в том, что все, исповедующие ислам, являются друзьями кайзера, что в Берлине начали в это верить. Кроме того, ни для кого не было секретом, что Германия щедро оказывала помощь оружием и деньгами ирландским революционерам «Шинн Фейн» в организации восстания в апреле 1916 г. в Дублине⁷⁶. Так что немецкая позиция в отношении России не была избирательной.

Перспектива войны с Францией и Россией не страшила Берлин. И русская, и французская армии еще не закончили свое вооружение. Что касается германского флота, то он превосходил французский и русский. Кроме того, начавшаяся в 1909 г. модернизация Кильского канала была завершена 24 июня 1914 г. Теперь немцы могли перебрасывать свои дредноуты из Балтики в Северное море по внутренним коммуникациям⁷⁷. Германская армия была готова к осуществлению «плана Шлиффена» – плана действий, основанного на меморандуме начальника Большого Генерального штаба от 28 декабря 1905 г.⁷⁸ Этот документ стал результатом проведенной Альфредом фон Шлиффеном в ноябре – декабре того же года военной игре, основанной на том, что Германии придется вести войну с коалицией Англии, Франции и России.

«Хотя невероятна или, лучше сказать, даже невозможна в действительности эта обстановка, – подводил итоги игры генерал, – все же она представляет достаточный интерес, чтобы ее рассмотреть. В сущности, в ней мало нового. В течение почти 20 лет мы живем в ожидании войны на два фронта. Сорок лет уж как все более и более нас уверяют, что к двум театрам военных действий – Восточному и Западному может быть прибавлен теперь и Северный (имеется в виду возможность высадки английского десанта в Ютландии. – А. О.). Уже давно нельзя рассчитывать на то, чтобы Италия оказала нам существенную поддержку и удержала бы в пограничных Альпах значительную часть сил Франции. На другом фронте можно рассчитывать, как это принималось и раньше, что Австрия примет на себя часть вооруженных сил России. При этих условиях мы должны считаться со всеми вооруженными силами Франции, не рассчитывая на удержание части их Италией, со всеми европейскими силами Англии и значительной частью русских сил»⁷⁹.

Игра выявила абсолютную невозможность для Германии наступательных операций на двух стратегических направлениях одновременно: «Если нам действовать активно против обоих противников и наступать одной армией на Москву, а другой – на Париж, то даже в наиблагоприятнейшем случае мы очень скоро очутимся в том положении, которое Клаузевиц называет стратегическим параличом»⁸⁰. Из двух направлений именно русское, по мнению А. фон Шлиффена, не предоставляло возможностей для быстрого и решающего успеха: «Нельзя вести войну так, как это было в Маньчжурии, то есть гнать медленно противника от одной позиции к другой, месяцами лежать друг против друга в бездействии, пока, наконец, оба измученных противника не решатся заключить мир. Надобно в возможно скорейший срок разделаться с одним из противников, чтобы иметь свободные руки для действий против другого»⁸¹.

Разработанный на основе этих положений план предусматривал возможность победоносной для Берлина войны на два фронта, при которой вначале будет разгромлена Франция, а потом вся сила Германии обрушится на Россию. Германская армия должна была использовать примерно 40 дней от начала мобилизации (которые, по расчетам А. фон Шлиффена, потребовались бы русской армии для завершения сосредоточения) для обхода через Бельгию (первоначально планировалось и нарушение нейтралитета Голландии – в 1905 г. план строился на использовании бельгийских и голландских железных дорог) линии пограничных французских крепостей (Верден – Туль – Эпиналь – Бельфор), протянувшихся на пространстве в 200 км вдоль франко-германской границы, и взятия Парижа⁸². Затем основные силы французской армии должны были попасть в гигантское окружение и быть оттеснены к границе со Швейцарией. «Непременно надо попытаться, – писал германский генерал, – наступлением против левого фланга французов оттеснить их в восточном направлении на их мозельские крепости, на Юру и Швейцарию. Французская армия должна быть уничтожена. Главное для развития всей операции – это образовать сильное правое крыло, с помощью его выигрывать сражения и безостановочным преследованием посредством именно этого сильного крыла все время принуждать противника к отходу»⁸³. А. фон Шлиффен был убежден, что кратковременная война является непременным условием окончательной победы Германии, и предполагал возможность войны исключительно против Франции.

В конечном итоге документ, известный как «план Шлиффена», получил название «Война против Франции» и не рассматривал возможности действий против России. К мысли о том, что Германия будет вести коалиционную войну против Франции, России и, вероятно, Англии, в Большом Генеральном штабе пришли после боснийского кризиса, и вскоре это стало убеждением⁸⁴. Обеспечением молниеносного успеха в кампании против Франции считались правильное распределение сил на направлении главного удара и огневая мощь, которая сделает возможными активные действия немцев на второстепенном направлении.

Даже после своего ухода в отставку А. фон Шлиффен постоянно обращал внимание на эти требования. В январе 1909 г. в журнале «Немецкое обозрение» была опубликована его статья «Современная война», где излагалась основная идея знаменитого плана начальника Большого Генерального штаба Германии. В статье, в частности, утверждалось: «Русско-японская война доказала, что открытое наступление на неприятельский фронт, несмотря на все трудности, может быть успешным. Но даже в лучшем случае результат такого наступления бывает ограниченным. Противник, конечно, будет оттеснен назад, но через некоторое время он повторит в другом месте временно прерванное сопротивление. Кампания затянется. Между тем подобные войны невозможны в такое время, когда существование народа обусловлено непрекращающимся развитием промышленности и торговли и когда быстрым решением нужно снова пустить в ход остановленный колесный механизм (торгово-промышленной жизни). Недопустимо проводить стратегию изнурения, когда содержание миллионов требует миллиардных расходов. Чтобы добиться решительного и сокрушающего результата, необходимо вести наступление с двух или трех сторон, то есть с фронта и одного или обоих флангов. Такое наступление относительно легче производить тому, кто обладает численным превосходством. Но при современных условиях трудно рассчитывать на такое превосходство сил. Необходимые средства для сильного флангового удара могут быть получены лишь при условии, если силы, направляемые против неприятельского фронта, будут возможно более слабы. Но как бы слабы они ни были, они не должны ограничиваться тем, чтобы «развлекать» противника огнем, открываемым издали, из укрытого места расположения, и тем «сковывать» противника. Во всяком случае, фронт (противника) должен подвергаться атаке, то есть необходимо двигаться «вперед» также и против фронта. Для этого изобретено дальнобойное и скорострельное ружье, могущее заменить много прежних ружей и удовлетворить всем требованиям при наличии лишь соответствующего количества боевых припасов. Вместо того чтобы нагромождать резервы позади фронта, которые пребывают в бездействии и не попадают к решительному пункту, лучше позаботиться о доставке обильного количества боевых припасов. Патроны, подвозимые на грузовиках, представляют собой самые лучшие и надежные резервы. Все войска, которые прежде задерживались позади и которым должно было достаться решение, ныне должны быть сразу введены в дело для флангового наступления. Чем могущественнее силы, стянутые туда, тем решительнее совершится наступление»⁸⁵.

Именно в январе 1909 г., в момент развития боснийского кризиса, произошел интенсивный обмен взглядами на характер действий в будущей войне между австро-венгерским и германским Генеральными штабами. Мольтке-младший, полностью солидаризируясь с мнением А. фон Шлиффена о необходимости решительного наступления на направлении наибольшей опасности, поддержал идею основного удара австрийской армии по России. На письме Ф. Конрада фон Гетцендорфа от 1 января 1909 г. он сделал следующую помету относительно Сербии: «Второстепенного противника надо и расценивать как второстепенного»⁸⁶. 21 января Ф. Конрад фон Гетцендорф получил ответ на свое письмо. Берлин согласился распространить свои союзнические обязательства не только на защиту собственно Австро-Венгрии от нападения, но и на возможное вмешательство России в австросербские отношения⁸⁷. «В тот момент, когда Россия мобилизуется, – писал Г. фон Мольтке, – Германия также проведет мобилизацию и, бесспорно, мобилизует всю свою армию»⁸⁸.

В вопросе о ее использовании Г фон Мольтке не был чересчур откровенен и не посвящал коллегу в подробности, но основные идеи плана действий немцев были все же изложены: «Если дело дойдет до войны, то я придерживаюсь того мнения, что большие цели должны стоять впереди малых, и следовательно, разгром Франции и России должен предшествовать всем остальным мероприятиям. Если эта большая цель будет достигнута, тогда для Австро-Венгрии сам по себе благополучно разрешится и сербский вопрос»⁸⁹.

В том же 1909 г. на встрече с Мольтке-младшим Ф. Конрад фон Гетцендорф получил общую информацию о плане А. фон Шлиффена: Франция должна была быть разбита в течение шести недель, после чего основные силы немцев были бы переброшены на восток. Конрад полагал, что на 12-й день мобилизации его силы встретят 31 русскую дивизию, а на 30-й день – 52. 19 марта 1909 г. Мольтке, отвечая на запрос Конрада, дал согласие на то, что еще до победы во Франции немцы предпримут демонстрацию из Восточной Пруссии в направлении реки Нарев на 24-й или 25-й день мобилизации для отвлечения внимания от австро-венгерского наступления с юга между Вислой и Бугом. При этом он подчеркнул, что основной задачей 13 немецких дивизий в Восточной Пруссии останется оборона⁹⁰.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.