Глава первая Особый отдел начинает и выигрывает
Глава первая
Особый отдел начинает и выигрывает
События лета и осени 1918 года стали тяжелым испытанием для власти большевиков в России. Против молодого советского государства, казалось, ополчился весь остальной мир. Вслед за мятежом левых эсеров в Ярославле и Рыбинске командующий Восточным фронтом генерал М. Муравьев открыл его для восставшего 40 тысячного чехословацкого корпуса.
Бывшие военнопленные: чехи, словаки, венгры, получившие от советской власти свободу и разрешение для проезда на Дальний Восток, чтобы затем во Франции начать боевые действия против Германии, стали заложниками в большой игре, которую начали страны Антанты на российском поле.
11 мая 1918 года в Лондоне в резиденции Дэвида Ллойд Джорджа, премьер-министра Великобритании, состоялось секретное совещание с участием ведущих министров. На нем было принято решение «рекомендовать правительствам стран Антанты не выводить чехов из России», а снабдить их оружием, выделить для командования опытных генералов и использовать в качестве интервенционистских войск.
Решение было поддержано в Париже и Вашингтоне. Оставалось только найти исполнителя в большевистской России. Долго искать не пришлось. Более подходящей кандидатуры, чем один из лидеров большевиков Л. Д. Троцкий, как бы парадоксально это ни казалось, не существовало. Лев Троцкий был слишком многим обязан всесильному советнику президента США Вудро Вильсона — Эдварду Хаусу по прозвищу Полковник Хаус, автору плана раздела России.
Революция революцией, а бизнес есть бизнес! Троцкий, не без помощи спецслужб США и Великобритании перебравшийся из Нью-Йорка в кипящий, словно паровой котел, революционный Петроград, с присущим ему напором взялся отрабатывать деньги, вложенные в него американскими и британскими толстосумами. Но это уже другая, требующая отдельного повествования, история.
А тогда, в конце весны 1918 года, Троцкий только и ждал подходящего случая, чтобы взяться за выполнение «плана Полковника Хауса». Вскоре такой случай представился. 25 мая в Челябинске произошла массовая драка между чехами и венграми. На фоне кровавой Гражданской войны, полыхавшей на необъятных просторах России, в которой ежедневно гибли тысячи людей, несколько раненых и покалеченных ничего не значили. Но не для Троцкого. Этот инцидент, скорее бытовой, чем военно-политический, стал для него удобным предлогом, чтобы спровоцировать чехов на вооруженный мятеж.
В тот же день Троцкий издал приказ, в котором говорилось: «Каждый чехословак, найденный вооруженным… должен быть расстрелян на месте. Каждый эшелон, в котором найден хотя бы один вооруженный солдат, должен быть выгружен из вагонов и заключен в концлагерь». Эти угрозы-требования не оставляли чехословакам выбора: они взялись за оружие.
Спустя полтора месяца в руках чехословацкого корпуса оказались большая часть Сибири, Урал и такие стратегически важные центры на Волге, как Казань и Самара. В Лондоне, Париже и Токио, видимо, посчитали, что дни большевистской России сочтены, и поспешили урвать свой кусок от лакомого русского пирога. На севере британо-французский экспедиционный корпус захватил Архангельск и начал продвижение к Петрозаводску. Японские войска оккупировали Дальний Восток. В Закавказье немцы и англичане, опираясь на поддержку националистических сил (мусаватистов — в Азербайджане, дашнаков — в Армении и меньшевиков — в Грузии), привели к власти марионеточные правительства. Войска белоказаков под командованием генерала П. Краснова двинулись на Царицын (Волгоград. — Прим. авт.), чтобы отрезать Москву и Петроград от бакинской нефти и хлеба южных районов страны.
Территория, контролировавшаяся большевиками, уменьшалась, словно шагреневая кожа. Им оставалось надеяться только на чудо. И оно произошло. Обращением от 25 октября (7 ноября по новому стилю. — Прим. авт.) 1917 года к гражданам России они перевернули страну. Это обращение заняло всего четверть газетной страницы, но по своему значению перевесило все многопудовые решения Временного правительства и заслуживает того, чтобы привести его полностью.
«К ГРАЖДАНАМ РОССИИ!
Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.
Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!
Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов.
25 октября 1917 г., 10 ч. утра».
Россия Романовых, Россия Керенского, бросившая гнить в окопы миллионы крестьян и рабочих, истерзанная бессмысленной и жестокой войной, ставшая в тот день советской, поднялась с колен. Теперь они — безродные Иваны и Марьи — бились не на жизнь, а насмерть за власть, которая дала им то, о чем их предки мечтали столетиями — свободу от эксплуататоров и землю в безвозмездное пользование!
Созданная для защиты Советской власти 23 февраля 1918 года Рабоче-крестьянская Красная армия (РККА) спустя всего четыре месяца насчитывала свыше 500 тысяч бойцов. Идея всеобщего равенства и братства, провозглашенная партией большевиков, оказалась настолько сильна, что в ее ряды влилось около 20 тысяч добровольцев из числа болгар, венгров, чехов, словаков и немцев. Важную роль в становлении РККА сыграли господа голубых кровей, цвет императорской армии: 250 генералов и 400 офицеров Генерального штаба пере шли на строну большевиков и продолжили службу в Красной армии. В их числе были такие широко известные и авторитетные в армейской среде военные деятели, как граф А. Игнатьев, генералы Н. Потапов, А. Самойло, А. Свечина и многие другие.
При их поддержке, а также поддержке народа, поверившего обещаниям советской власти, бывшие прапорщики, мичманы и есаулы — М. Тухачевский, В. Блюхер, С. Буденный, П. Дыбенко — одержали верх в войне с царскими генералами, адмиралами и атаманами — Л. Корниловым, А. Колчаком, А. Калединым, А. Деникиным, П. Врангелем и полчищами иностранных интервентов — 13 стран Антанты. Советская власть, которой в октябре 1917 года многие «пророки» предрекали всего несколько дней, от силы месяц, не только устояла, но и всерьез и надолго утвердилась на громадном пространстве от Одессы до Владивостока.
Свой вклад в ее становление внес Особый отдел ВЧК (ОО ВЧК), образованный 19 декабря 1918 года. В тот день бюро ЦК ВКП (б) приняло решение объединить структуры ВЧК и Военного контроля, осуществлявшие разведывательную и контрразведывательную работу в частях Красной армии, в единый орган — Особый отдел. С того времени — уже в течение 95 лет — 19 декабря отечественные военные контрразведчики отмечают свой профессиональный праздник.
Организационно Особый отдел наряду с Иногородним и Транспортным отделами вошел в состав ВЧК. По рекомендации бюро ЦК ВКП (б) на должность его руководителя был предложен М. Кедров — авторитетный большевик с большим дореволюционным стажем. 26 декабря Реввоенсовет республики с участием Л. Троцкого И. Вацетиса, С. Аралова и Ф. Костяева утвердил его кандидатуру.
4 января 1919 года в приказе № 1 Кедров потребовал от руководителей фронтовых и окружных органов Военного контроля и ЧК немедленно приступить к их слиянию и образованию фронтовых и окружных особых отделов. Одновременно с организационной была начата работа по созданию необходимой нормативной базы для деятельности военной контрразведки в войсках.
3 февраля 1919 года Председатель ВЧК Ф. Дзержинский рассмотрел «Положение об Особом отделе при ВЧК и его местных органах», предложенное Кедровым и другим членом Коллегии — М. Лацисом, и согласился с ним. Спустя три дня, 6 февраля, оно было одобрено на заседании Президиума ВЦИК. «Положение» закрепляло правовой статус Особого отдела в системе ВЧК, устанавливало вертикаль подчиненности, определяло систему ведомственного и партийного контроля.
В качестве основных задач перед военными контрразведчиками стояли: борьба с контрреволюцией и шпионажем в армии и на флоте, а также организация работы на территориях, временно оккупированных иностранными войсками или находящихся под контролем вождей Белого движения.
Времени на раскачку у руководителей и сотрудников Особого отдела ВЧК не оставалось. Тяжелейшее положение, сложившееся на фронтах, требовало от них незамедлительных действий. В июле 1919 года войска главнокомандующего Вооруженными силами Юга России генерала А. Деникина начали генеральное наступление на Москву. В августе под ударами белополяков части Красной армии оставили Минск и Киев. Изнутри им оказывала помощь так называемая пятая колонна — разномастная контрреволюция.
Особистам, так вскоре в войсках стали называть сотрудников военной контрразведки, приходилось на ходу наряду с мероприятиями организационного характера разворачивать работу по выявлению и ликвидации контрреволюционной и шпионской деятельности. Только за первые полгода своего существования особые отделы осуществили ряд крупных операций по защите Красной армии от подрывных акций иностранных спецслужб и сил контрреволюции.
В январе ОО ВЧК Южного фронта была выявлена и ликвидирована подпольная контрреволюционная организация «Орден романовцев», занимавшаяся вербовкой и отправкой бывших офицеров из Москвы и Петрограда на Дон к Деникину.
В мае сотрудники военной контрразведки Петроградского гарнизона, Балтфлота и ПетроЧК подавили попытку мятежников повернуть орудия кораблей и фортов Кронштадтской крепости против частей Красной армии и открыть фронт войскам Юденича.
В июле особисты вскрыли крупную шпионскую сеть в Полевом штабе республики из числа военспецов. Они работали сразу на три разведки: британскую, французскую и польскую.
Особое место в операциях военной контрразведки заняла та, начало которой положили сотрудники Особого отдела Западного фронта. Ведущая роль в ней принадлежала особоуполномоченному ОО ВЧК А. Артузову (Фраучи. — Прим. авт.) В ней, пожалуй, впервые особисты задействовали весь классический арсенал, характерный для работы зрелой спецслужбы.
Время и место действия операции — 1920 год, Западный фронт. Красная армия на территории Белоруссии и Украины вела тяжелейшие бои с белополяками. В ее тылу действовала широко разветвленная нелегальная разведывательная сеть польских спецслужб «Польская организация войсковая» (ПОВ — подпольная военная организация, созданная в годы Первой мировой войны в целях борьбы за освобождение польских территорий из-под владычества Российской империи. — Прим. авт.), направляемая 2-м отделом Генштаба (военная разведка). Ее щупальца дотянулась до Москвы и Петрограда.
Оперативная информация о деятельности польской разведки поступила в Особый отдел ВЧК весной 1920 года после задержания и допросов нескольких агентов. Из их показаний следовало, что в Москве и Петрограде в течение последних месяцев успешно действовали две резидентуры. В столице ее возглавлял некий поручик Игнатий Добржинский, более известный среди агентов под псевдонимом Сверщ (Сверчок). Судя по тем отрывочным сведениям, которыми располагали контрразведчики, ему удалось создать серьезные разведывательные позиции среди сотрудников ряда советских государственных учреждений и наладить получение важной военно-политической информации.
В условиях войны с Польшей для ОО ВЧК на тот период более ответственной задачи, чем найти и обезвредить вражеского резидента и его агентов, не существовало. На поимку не уловимого Сверчка были брошены значительные силы. Первыми на его след вышли особисты Западного фронта. В Орше в их поле зрения попала курьер московской резидентуры Мария Пиотух. Но Артузов не стал спешить с арестом, и за ней установили наружное наблюдение. Вскоре Пиотух вывела контрразведчиков на конспиративные квартиры польской разведки в Москве и на ряд ее агентов. Теперь особистам оставалось только запастись терпением и ждать, когда в квартире-ловушке «затрещит» Сверчок.
Наконец неуловимый резидент засветился в одном из адресов. Несколько суток засада терпеливо дожидалась его появления, а он, будто почувствовав грозившую опасность, затаился. Всю ночь особисты провели в ожидании, а неуловимый Сверчок так и не «затрещал». Наступило утро. Под лучами яркого летнего солнца быстро рассеялся туман, а вместе с ним растаяла и надежда на то, что резидент появится «в адресе».
За окнами конспиративной квартиры неспешно текла жизнь московского дворика. Изредка ее нарушал зычный голос: «Точу ножи, топоры и ножницы!» Уже который день, как точильщик облюбовал проходную арку и, прячась в ее тени от жгучего солнца, лениво лузгал семечки. В очередной раз его голос заставил хозяек вспомнить про ножи и ножницы. Правда, на этот раз он, то ли забыв, то ли разомлев от жары, не упомянул про топоры.
Это был сигнал. Контрразведчики проверили оружие и подтолкнули в прихожую бледного, как мел, хозяина конспиративной квартиры. Тот на негнущихся ногах доплелся до двери и в изнеможении прислонился к стене. Прошла минута, другая, и звенящую тишину нарушил условный стук. Хозяин квартиры непослушными руками повернул ключ и открыл дверь.
На пороге стоял он — резидент Сверчок. Цепким взглядом Добржинский осмотрел коридор. Холод рукояти нагана придал ему уверенности. Он шагнул в квартиру. За спиной предательски лязгнул замок. Лампочка в конце коридора печально подмигнула и погасла.
В следующее мгновение полумрак рассекла яркая полоска света и упала на лицо хозяина. Оно напоминало маску. Добржинский все понял. Отшвырнув предателя, он выхватил из кармана наган и бросился вперед. Звон разбитого оконного стекла и треск досок — это было последнее, что услышали контрразведчики. След польского резидента, казалось бы, навсегда затерялся в огромной Москве…
Но далеко уйти ему не удалось. Сработали ловушки, поставленные на других явочных квартирах.
Ксендз Гриневский, оказавшись перед выбором: служить Господу на небесах или чекистам на грешной земле, выбрал последних. 25 июня 1920 года на его квартире угодил в засаду другой агент польской резидентуры — служащий броневых частей Московского военного округа некий Гржимайло. Ему тоже, как и Добржинскому, удалось вырваться из засады. Во время погони и завязавшейся перестрелки он был убит неподалеку от Никитских ворот Кремля. При нем обнаружили любопытный документ, из которого следовало, что он являлся членом «Московского охотничьего общества». Но чекистов заинтересовало больше другое: в записях Гржимайло в числе «охотников» числился и Добржинский. Новая ниточка в поиске, в конце концов, привела их к польскому резиденту. На этот раз ему не удалось убежать. Его взяли без единого выстрела. Но праздновать успех Артузову и его подчиненным так и не пришлось.
Добржинский молчал, а большая часть его агентов все еще оставались на свободе и продолжали действовать. Идейный противник советской власти и «военная косточка», свято чтивший кодекс офицерской чести, он категорически отказывался давать показания. Интенсивные допросы и даже угрозы смертью не дали результатов. Но в контрразведке так же, как и в разведке, главное — поединок умов. И в этом Артузов оказался более искусным, чем Добржинский. Он изменил тактику допросов. Теперь они походили скорее на спор двух идейных противников. Такой подход оправдал себя. Артузов нашел путь не только к уму, но и к сердцу польского резидента.
Спустя много лет, 22 марта 1937 года, Артур Артузов так вспоминал о том поединке с Добржинским:
«Дело Сосновского» (эту фамилию Добржинский взял себе после перехода на службу в ОО ВЧК. — Прим. авт.) было немаленьким делом ВЧК. За него я получил орден. Я знаю, что Дзержинский советовался с Лениным по этому делу…
В 1920 году во время войны я поймал Сосновского, который был главным резидентом польского штаба на советской территории. Во что бы то ни стало я должен был добиться его показаний и выдачи его большой сети польских офицеров и прочих шпионов.
При арестах эти молодые польские патриоты отстреливались и не сдавались живыми (так был убит один помощник Сосновского. Его мы выследили еще до поимки Сосновского).
Сосновский был первый, кого т. Карин при аресте неожиданно схватил за руку и не дал ему возможности стрелять. От показаний Сосновского зависела судьба военной польской разведки во время войны 1920 года.
И я добился показаний. Причем помогли не угрозы (они не действовали), а сила аргументов Ленинской партии.
Дзержинский разрешил обещать Сосновскому — не стрелять идейных пилсудчиков из его людей, а выпустить в Польшу под честное слово — не заниматься больше шпионажем против нас.
На этом условии Сосновский дал свои показания. Мы сыграли на его революционном романтизме и сняли польскую сеть. Обещание было приказано выполнить. Несколько польских офицеров были выпущены после политической обработки…»
Для них, революционных романтиков, к каковым, вне всякого сомнения, относились и Артузов с Дзержинским, честное слово имело свою — и весьма высокую — цену. Дав его Добржинскому, Артур Христианович рассчитывал этим не только нейтрализовать польскую разведывательную сеть. Он смотрел гораздо дальше. В лице польского резидента Артузов увидел не просто профессионала с незаурядными способностями, но и глубоко порядочного человека. Такой, став союзником советской власти, мог принести значительную пользу в решении и тактических, и стратегических задач. При достижении этой цели Артузов, выбрал, пожалуй, единственно правильный путь. Противника, которого нельзя ни купить, ни запугать, можно сделать своим союзником лишь силой убеждения и личного обаяния.
Ради этого Артузов не жалел ни времени, ни сил. Дело сдвинулось с мертвой точки, когда он подключил к допросам-беседам с Добржинским видного деятеля ЦК Компартии Польши Ю. Мархалевского. Авторитет бывшего узника царских тюрем и блестящие полемические способности Юлиана произвели сильное впечатление на Игнатия. Под воздействием бесед с Мархалевским он стал менять свои взгляды на то, что происходило в России и в Польше.
Позже Добржинский так вспоминал об этом: «…Больше допросов не было, меня начали воспитывать, повезли в Кремль к Мархалевскому. В Кремль меня повез на машине один Артузов… Мархалевский произвел на меня сильное впечатление. Говорили о Польше, о Пилсудском. Я в тот момент считал его коммунистом без пяти минут. Мархалевский разъяснил мне, что это не так».
Беседы Артузова и Мархалевского с Добржинским продолжались и вскоре дали результат. Постепенно во взглядах польского резидента стали происходить изменения в оценке того, что раньше совершал он сам и его агенты. Настал момент истины: Артур Христианович посчитал, что пришло время для главной беседы. Опираясь на порядочность Игнатия и неприятие им тактики и методов действий польских диверсионных отрядов, жертвой которых в большинстве случаев становилось мирное население, он предложил: «Под честное слово не подвергать репрессиям тех агентов, кто выполнял задания из идейных соображений, и отдать под суд только тех, кто сотрудничал за деньги, в ответ на его признательные показания».
Добржинский, считавший свою участь предрешенной, вряд ли ожидал такого поворота в деле. Сам далеко не новичок в разведке, имевший на личном счету десятки вербовок агентов, он находился в сомнениях, а когда честное слово Артузова подтвердил Дзержинский, что «после проведения следствия и установления полной картины деятельности резидентуры все агенты, являющиеся польскими гражданами, будут высланы за пределы РСФСР», Добржинский заговорил.
Свое обещание Дзержинский с Артузовым сдержали. Именно это предопределило отношение Игнатия к советской спецслужбе и его будущую судьбу. Из ярого противника он превратился в надежного союзника.
Первое задание, которое ему предстояло выполнить, было связано с ликвидацией второй польской резидентуры, действовавшей в Петрограде. Ее резидент Виктор Стацкевич, работавший на центральной военной радиостанции и использовавший ее для связи со 2-м отделом польского Генштаба, насколько знал Добржинский, тяготился сотрудничеством с «двуйкой» и сочувствовал большевикам. Перед чекистами открылась еще одна уникальная возможность взять под свой оперативный контроль и эту агентурную сеть.
По согласованию с Дзержинским Артузов вместе с Добржинским выехали в Петроград. Там Игнатий провел подготовительную беседу со Стацкевичем, в результате которой тот сам пришел в номер гостиницы, где остановился Артузов.
В разговоре с чекистом Стацкевич сообщил известные ему сведения о резидентуре и выразил согласие сотрудничать с ВЧК. Таким образом, к концу июля 1920 года польская разведывательная сеть в центральной части России перестала существовать, а в жизни и судьбе Игнатия Добржинского наступил новый и важный этап.
По ходатайству Артузова он был зачислен в состав опергруппы как сотрудник для особых поручений ОО ВЧК. В целях конспирации и собственной безопасности Игнатий взял себе фамилию Сосновский и до конца жизни носил ее. В августе вместе со Стацкевичем и Артузовым он выехал на Западный фронт и приступил к выполнению очередного задания, на этот раз связанного с проникновением в нелегальные структуры «Польской организации войсковой» (ПОВ).
К тому времени обстановка на Западном фронте серьезно осложнилась. Правительство Пилсудского, опираясь на поддержку белогвардейцев и политических кругов Великобритании и Франции, предприняло попытку свергнуть власть большевиков. Против Красной армии были брошены все резервы. Ее тяжелое положение на фронте осложнялось активной разведывательно-повстанческой деятельностью ПОВ в тылу. В связи с этим Сосновский и Стацкевич вынуждены были приступить к выполнению задания немедленно. Они пошли по кратчайшему и весьма рискованному пути — искать себе помощников среди актива организации.
Опытный оперативник и тонкий психолог, Игнатий знал, как подобрать ключ к сердцу человека, пусть даже противника — пленным членам ПОВ. Не только яркий дар убеждения, но и собственный пример стал весомым аргументом для многих из них. После нескольких дней бесед на сторону чекистов перешли два, а затем еще три человека. Опираясь на эту группу, Сосновский приступил к реализации оперативного замысла по проникновению в нелегальные структуры ПОВ.
Возможно, где-то удача, а скорее всего, профессиональный опыт и знание изнутри особенностей работы польской спецслужбы вывели группу Сосновского на одно из ключевых звеньев нелегальной сети ПОВ, так называемую «боевку». По заданию польской разведки ее агенты-боевики готовили террористический акт против командующего Западным фронтом М. Тухачевского. Благодаря помощи Юны Пшепилинской, которую привлек к сотрудничеству Игнатий (впоследствии она стала его женой. — Прим. авт.), особисты своевременно получили информацию о ходе подготовки покушения и сумели его предотвратить.
С помощью других помощников из числа членов ПОВ Сосновскому и Стацкевичу удалось выявить еще ряд польских агентов и диверсантов. В процессе последующей разъяснительной работы с ними, проводившейся Артузовым и Сосновским, некоторые из них «идейно разоружились» и перешли на сторону советской власти. Такой поворот в операции подтолкнул контрразведчиков к новому и неординарному ходу. По согласованию с руководством ВЧК Артузов с помощью Сосновского решил нанести еще один мощный, на этот раз пропагандистский, удар не только по польской разведке, но и по армии.
В первых числах октября 1920 года над окопами польской армии несколько дней кружил старенький «Фарман». Из него на головы солдат и офицеров вместо бомб сыпались тысяч листовок. Это было «Открытое письмо к товарищам по работе в ПОВ — офицерам и солдатам польской армии, также студентам — товарищам по университету от Игнатия Добржинского». В нем он призывал:
«Еще минуту назад я находился на вашей стороне, вместе с вами я был обманут словами «Родина», «независимость», «свобода и счастье народа», лозунгами, содержание которых было и есть «капиталистические прибыли за счет трудящихся масс», «ложь», «темнота и нищета». Я имею право и обязанность немедленно после свободного и решительного перехода на сторону революционной борьбы сообщить вам и широким кругам, позорно обманутому и проданному собственной буржуазией нашему народу о своем поступке. Вместе со мной открыто и добровольно отказались от работы против революции все мои идейные сотрудники, присланные в Россию из Польши. Большинство из них уже крепко стоят вместе со мною в рядах Революции».
Сегодня обращение Игнатия Игнатьевича, возможно, кому-то покажется наивным, а у кого-то вызовет саркастическую улыбку. Но тогда, в бурные 20-е, когда Европа бредила социалистическими идеями и сотрясалась от революций, его слова не были пустым звуком. Они оказались опаснее бомб и отозвались эхом грандиозного обвала польской разведывательной сети. Десятки агентов ПОВ добровольно отказались от проведения подрывной деятельности против советской власти. Некоторые из них — Пшепилинская, Роллер, Гурский, Стецкевич и другие — перешли на службу в ВЧК.
Обращение Добржинского вызвало оглушительный скандал и жаркие дебаты в польском сейме. Отдельные депутаты обвиняли руководство 2-го отдела Генштаба «в измене польской центральной разведки в Москве…» и призывали «…к ликвидации ПОВ как вредной для польского государства организации, члены которой предают Польшу».
Мало того, что польская разведка осталась без своих «глаз» и «ушей» — двух резидентур в Петрограде и Москве, она, в результате этой операции Артузова — Добржинского, теряла одного за другим агентов, действовавших в прифронтовой полосе. Ярость руководства 2-го отдела Генштаба не знала предела. По всем канала прошел приказ — при встрече с Добржинским-Сосновским «ликвидировать его немедленно и любыми средствами». С этой целью в Москву был направлен агент-боевик Борейко, но он был перехвачен в пути чекистами и арестован.
Угроза для Игнатия исходила не только от его прошлых, но и от новых коллег. Об этом он не знал и вряд ли догадывался. До поры до времени честное слово Председателя ВЧК Дзержинского хранило его от необоснованных, надуманных подозрений. А они имелись, причем у весьма высокопоставленных чекистов, каковым являлся начальник Особого отдела Западного фронта Филипп Медведь.
В одном из докладов руководству ВЧК он делился своими подозрениями в отношении Сосновского. В частности, в ноябре 1920 года в личном письме Дзержинскому Медведь писал:
«…От товарищей, приезжающих из Москвы, узнаю, что непосредственным помощником товарища Артузова является Добржинский, что Витковский — начальник спецотделения… Я знаю, что тов. Артузов им безгранично верит, что хорошо для частных, личных отношений, но когда их посвящают во все тайны работы, когда они работают в самом сердце ОО ВЧК, то это может иметь самые плохие последствия для нас…»
«Сигнал» Медведя тогда остался без внимания, еще не наступили времена всеобщей шпиономании. До большого террора оставалось целых пятнадцать лет. Революция продолжала свое победное шествие, завоевывая все новые территории и новых сторонников.
По возвращению с Западного фронта Игнатия Игнатьевича официально зачислили в штат ОО ВЧК. На новой должности в полной мере раскрылся его талант непревзойденного агентуриста и мастера тонких оперативных комбинаций. Ему поручили работу на одном из самых сложных участков — борьба с белогвардейским подпольем, действовавшим в западных областях страны. И он блестяще с ней справился. За счет личных вербовок ценной агентуры ему удалось не только раскрыть подпольную сеть так называемого «Западного областного комитета», действовавшую в Гомеле, но и перевербовать одного из руководителей комитета — Оперпута. Впоследствии он и Сосновский сыграли важную роль в известной контрразведывательной операции, получившей кодовое название «Трест».
Начата она была в ноябре 1921 года и завершилась в апреле 1927 года. В ходе нее отечественной спецслужбе удалось проникнуть в большинство антисоветских организаций, существовавших в Европе, и поставить под свой контроль деятельность разведок таких стран, как Финляндия, Польша, Латвия, Франция и Великобритания. От имени умело легендируемой Лубянкой нелегальной организации «Монархическое объединение Центральной России» (МОЦР) их регулярно снабжали стратегической дезинформацией в выгодном для советского руководства свете.
Другим важным итогом операции «Трест» стало то, что в течение почти шести лет чекистам удавалось сдерживать террористическую и диверсионную деятельность боевых групп лидеров Белого движения П. Врангеля, А. Кутепова, Е. Миллера. Все эти годы они жили надеждой на скорый повстанческий взрыв внутри России и находились в плену иллюзий, порожденных докладами руководителей МОЦР о мощи организации и ее готовности к восстанию.
Эти и другие успехи Сосновского были по достоинству оценены руководством ОО ВЧК. Осенью 1921 года Артузов представил Дзержинскому рапорт, в котором ходатайствовал о награждении Игнатия Игнатьевича орденом Красного Знамени. Тот поддержал предложение. В конце 1921 года вышел приказ по РВС (Революционные Вооруженные Силы. — Прим. авт.) республики, и на груди Сосновского появилась эта награда. Спустя три года по решению Коллегии ОГПУ он был отмечен высшим профессиональным отличием — нагрудным знаком «Почетный работник ВЧК — ГПУ». Прошло еще два года, и в 1926 году «за беспощадную борьбу с контрреволюцией» ему вручили именное боевое оружие — маузер.
Так же успешно складывалась и служебная карьера Игнатия Игнатьевича. В мае 1921 года его назначили на должность помощника начальника отделения вновь созданного специального Контрразведывательного отдела в составе Секретно-оперативного управления ГПУ, в задачу которого входила борьба со шпионажем. Через год он стал его начальником.
В 1929 году Сосновскому поручили возглавить контрразведку в полномочном представительстве Белорусского военного округа, а позже в Центрально-Черноземной области.
С 1934 году он продолжил работу на ответственных должностях в центральном аппарате в Москве, а потом в Саратове.
На всех этих участках Игнатия Игнатьевича отличали высокий профессионализм в работе и уважительное отношение к соратникам, о чем свидетельствовали его оперативно-служебные характеристики. В них отмечалось, что Сосновский «образцовый оперативник и серьезный руководитель… Прекрасно знает работу с агентурой, особенно по линии шпионажа… Политически развит и по личным качествам весьма способный… Хороший товарищ и примерный большевик…»
Шли годы. Старая гвардия революционеров постепенно уступала место молодым и не сомневающимся в слове вождя аппаратчикам. Несогласных отравляли на «перековку» в СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения. — Прим. авт.) — трудовой лагерь на Соловках.
Мрачная тень Большого террора поднималась над страной. Прежние заслуги уже ничего не стоили на весах новых советских вождей. Расчищая дорогу к «сияющим вершинам коммунизма» от несогласных и сомневающихся, они взялись за «косу» массовых репрессий. Всеобщие страх и подозрительность поселились в каждом доме и в каждой семье. Прошлое било по творцам революции. Она безжалостно пожирала своих «детей».
Активная работа Сосновского в далеком 1920 году против ПОВ, «стараниями» руководства польской секции Коминтерна теперь обернулась против него самого. Репрессии, начавшиеся в их среде, они связывали с деятельностью Сосновского, «умело замаскировавшегося агента Пилсудского, пробравшегося в органы госбезопасности для исполнения разведзаданий», и «сигнализировали» об этом в партийные органы и НКВД.
По мере того как ширился круг арестованных поляков-коминтерновцев, все больше подобных «сигналов» поступало на Игнатия Игнатьевича к руководству НКВД. В то время и в той ситуации, что сложилась к концу 1936 года, когда в органах госбезопасности безжалостно «били своих, чтобы чужие боялись», судьба Сосновского была предрешена.
«Верный сталинский нарком» Николай Ежов «каленым железом выжигал измену» и в первую очередь среди чекистов. Усилиями его услужливых подручных и его личными, как тифозные вши на теле больного, в стране множились различные «заговоры» так называемых «Троцкистско-зиновьевского террористического центра», «Московского центра», «Ленинградского центра», «Правотроцкистского блока» и др. «Польский заговор» вполне логично укладывался в схему, родившуюся в воспаленном мозгу Ежова.
В декабре 1936 года заместитель начальника УНКВД по Саратовскому краю комиссар государственной безопасности Сосновский был арестован на рабочем месте. Следователи долго голову не ломали и предъявили ему стандартное обвинение в шпионаже в пользу польской разведки. Вслед за ним в тюремные камеры отправились другие видные соратники-чекисты: его супруга ответственный сотрудник Центрального аппарата Главного управления государственной безопасности Ю. Пшепилинская, начальник УНКВД по Саратовскому краю Р. Пиляр, бывший руководитель Контрразведывательного отдела ОГПУ Я. Ольский.
В течение трех месяцев следователь Фельдман «гуманными способами» пытался склонить Игнатия Игнатьевича к «признательным показаниям». Тот все отрицал, и тогда терпение «наверху» лопнуло. Сосновский как нельзя кстати вписывался в еще один «заговор» некогда «верного сталинского наркома» НКВД Г. Ягоды, арестованного 28 марта 1937 года по обвинению в участии в «Правотроцкистком блоке» и подготовке террористического акта против тов. Сталина».
С того дня время «бесед» с Игнатием Игнатьевичем закончилось. За него всерьез взялись костоломы Ежова — следователи Минаев и Радин. Жестокие побои, после которых его на руках приносили в камеру, лишение сна и изматывающие, продолжавшиеся по нескольку суток непрерывные допросы, вскоре превратили некогда пышущего здоровьем красавца мужчину в дряхлого старика.
Полтора месяца Сосновский стойко держался и отрицал нелепые обвинения в участии «в разветвленной, поразившей почти все советские военные и партийные учреждения «Польской организации войсковой». Но показания других арестованных, выбитые у них следователями-садистами, не оставляли ему выбора. Продолжать и дальше терпеть невыносимые муки уже было выше всяких человеческих сил. В мае 1937 года Сосновский «заговорил». Пытки отменили. Это была последняя «милость» палачей. 15 ноября 1937 года по решению Коллегии НКВД СССР Игнатий Сосновский был расстрелян.
Что он чувствовал в те последние мгновения своей земной жизни? Облегчение? Горечь? Сожаление? Или выжженную пустоту в душе? Об этом нам не суждено знать. Был ли ошибочным тот его шаг в далеком 1920 году, когда он принял честное слово Дзержинского как пропуск в новую счастливую, как тогда представлялось очень многим, жизнь? Одно можно с уверенностью сказать: советская власть 1937 года совершенно не походила на ту, ради которой поручик польской армии отказался от родины, фамилии и своего прошлого. Сделал он это с надеждой на будущее, в котором, как ему казалось, честное слово будет цениться так же высоко, как и то, что когда-то ему дал Дзержинский.
Спустя двадцать лет — в 1958 году честное имя Игнатия Сосновского было восстановлено. Его посмертно реабилитировали.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.