Глава девятая «Русский штык пронзает Альпы»
Глава девятая
«Русский штык пронзает Альпы»
Этот переход был самым выдающимся из всех современных альпийских переходов.
Энгельс
Я бы отдал все мои кампании за швейцарский поход Суворова.
Массена
I
В чужую, незнакомую Швейцарию, куда-то в горы, под небеса, русские войска отправлялись налегке, словно из казармы на Марсово поле: без обозов и артиллерии. Путь на Сен-Готард был недоступен для повозок. Вся полевая артиллерия шла кружным путем вдоль озера Комо на Киавену и Фельдкирх. Вместо нее Суворов получил из пьемонтских арсеналов двадцать пять горных пушек. Полковой обоз – все повозки генералов и офицеров и артельные, солдатские – отправлялся через Вернону в Форарльберг.
Солдат нес все на себе. А и нести-то было мало чего: шило-мыло да сухарей на три дня.
Многие офицеры не имели ни вьюков, ни верховых лошадей, – скатка через плечо, мешок, и офицер готов.
– Так налегке куда хоть зайдешь!
– Я сороковой год служу, а впервой эдакий поход вижу.
– Да, разно бывало, а так не хаживали!..
Оттого шли быстро. В первые сутки отмерили шестьдесят верст. Отсталых ни было. Старались, поспевали вместе со всеми. Кому казался тяжел, тянул ноги назад сухарный мешок, тому помогали товарищи. Отстать боялись. Старые солдаты, видавшие Крым и Кавказ, предупреждали:
– В горах живо заблудишься!
– Не поглядишь, в какой стороне пылит дорога!
Надо было спешить и потому, что австрийцы, занимавшие Швейцарию, слышно, все до единого солдата уходят домой. Оставляют немногочисленные русские полки Римского-Корсакова одни против сильного врага.
Все время выручали чужих, а теперь надо выручать своих.
Австрийцев ругали на чем свет стоит. Австрийцев ненавидели больше, чем французов. Вспоминали, как они много раз на веку подводили русских. Вспоминали этот – не выговорить – гоф-кригс-рат и этого Тугута. Его-то все солдаты помнили отлично и честили на все корки.
Вообще в Швейцарию шли невесело. И сама Швейцария не веселила.
Чем дальше уходили от Александрии, тем становилось холоднее, пасмурнее, суровее.
После жарких итальянских дней стал почасту лить дождь, пронзительный ветер продувал насквозь.
С каждым шагом все менялось – природа, люди, жилье.
Люди здесь были проворнее в движениях: суровый климат не давал засиживаться на одном месте. Люди – крупнее ростом и благообразнее.
– Тут вроде на нас больше доходят. Не такие цыгане, как там.
– А живут беднее.
– И постройки поплоше.
– Отколь тут богатым быть: вишь, у них землицы – с ладонь.
На втором переходе от Александрии вдали, в синеве, показались горы.
– Ребята, вон уже горы, – указывали старики.
– Где? Где? – завертели во все стороны головами и не видели ничего молодые солдаты.
– Вон впереди. Высоко.
– Так это ж, дяденька, тучи…
– Не тучи, а горы. Эх ты!
Чем ближе подходили, тем горы вырисовывались яснее. И вот наконец стали тут, рядом. Казалось, рукой подать.
Солдаты, молодые и старые, задирали кверху головы, удивлялись:
– Высокие…
– Повыше наших Жигулей!
– И как по таким горам с возом ехать? У нас косогор попадается, и то не знаешь, как спуститься, а то этакая круча…
Когда внизу, среди гранитных лиловых скал, показалась деревушка Таверно, Суворов не выдержал – вылез из своей маленькой двуколки, которую взял вместо кареты, и пересел на коня. Обгоняя шлепающую под дождем, измученную пехоту, он стал поскорее пробираться к деревне.
В Таверно Суворов со своими войсками пришел точно в назначенный по диспозиции день – 4 сентября, 6-го Суворов хотел уже быть у Сен-Готарда, а 8-го атаковать французов. Для этого теперь недоставало лишь одного – мулов. Суворова и беспокоило: пришли ли в Таверно мулы? Их должно было прибыть тысяча четыреста тридцать голов, чтобы поднять семидневный запас продовольствия для всех восемнадцати тысяч суворовских войск, патроны и прочее.
На месте Суворов получил от Меласа, у которого вьючного скота было в избытке, только тридцать мулов для горной артиллерии. Остальные полторы тысячи папа Мелас клятвенно обещал прислать к 4 сентября в Таверно. Но, зная «аккуратность и доброжелательность» австрийцев, Александр Васильевич беспокоился. Он поехал вперед, чтобы самому поскорее разузнать обо всем. Он смотрел вокруг – на лугах не было видно такого большого количества мулов. Прислушивался, не звенят ли колокольчики: мулы по горам ходят с колокольцами.
– Ванюшка, не слышишь, не звенят?
– Нет, не слыхать.
Наконец вот и сама деревня. Таверно.
Низкие, с широкими основаниями дома, – будто их вдавила в землю тяжесть этих гор. Почерневшие столетние бревна стен. Крыши, покрытые гонтом и наваленными сверху увесистыми камнями.
На улице – ни души. Только из окон испуганно выглядывают лица.
У кого бы спросить?
Где-то стукнула дверь.
А, вон у двухэтажного дома, обвитого плющом, с маленькими пристроечками вокруг, стоит у платана старик. Он такой же коренастый и крепкий, как его платан, что растет под окнами дома. И, видать, сметлив. Вероятно, фогт.[116]
Суворов направил коня к нему.
Старик снял свою войлочную шляпу и радушно приветствовал:
– Добрый день!
– Добрый день. Скажи, дружок, не пришел ли сегодня в Таверно обоз мулов?
– Нет, не приходил.
И, увидав, как на лицо Суворова сразу же легла тень, прибавил:
– Но раз вы ждете их, значит, они придут, – дорога тяжела. Милости прошу ко мне, в мой дом. Под дождем плохо ждать!
И старик широким жестом указал на двухэтажный дом, который весело глядел на свет своими пристроечками и цветами в окнах.
Стены дома были оштукатурены. На фронтоне виднелась четкая надпись:
АНТОНИО ГАММА
Данный текст является ознакомительным фрагментом.