Мясоедовы и Сухомлиновы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Мясоедовы и Сухомлиновы

Дружба между Мясоедовыми и Сухомлиновыми переросла в тесные отношения, о которых говорили разное. Друзья как с одной, так и с другой стороны удивлялись той близости, которая образовалась между двумя супружескими парами, а также той фамильярности, которую Сухомлинов позволял Мясоедову. Жандармскому полковнику не забыли прилипших к его имени позорных слухов — о контрабанде, подмоченной деловой репутации и сомнительных еврейских знакомствах. Березовский впоследствии показал, как однажды, введенный в кабинет Сухомлинова, обнаружил там «развалившегося» на диване Мясоедова. На вопрос, почему он это позволяет, Владимир Александрович ответил, что это ради жены6. Анна Гошкевич также позже утверждала, что, поинтересовавшись однажды у Екатерины Викторовны, что та находит в Мясоедове, получила ответ, что «это прекрасный человек. Никто так не умеет устроить обед или дешево купить что-то»7. Екатерина Васильевна определенно считала Сергея Николаевича умным, забавным и полезным. Сергей с неизменной готовностью оказывал супруге военного министра разнообразные услуги, удовлетворяя ее капризы и выполняя мелкие поручения — выступить от ее имени на аукционе или заказать номер в иностранной гостинице. Однако если Сергей был для Екатерины умелым и любезным мастером на все руки, то в Кларе она нашла наперсницу. Молодые женщины состояли в переписке, особенно оживлявшейся во время европейских отлучек Екатерины, становившихся все более частыми, так как она нуждалась во врачебных консультациях и отдыхе на курортах8.

Летом 1910 года Сергей отправился в Карлсбад подлечить обострившуюся подагру. Сухомлиновы, также планировавшие в этом году поездку в Карлсбад, уговорили Клару присоединиться к ним9. В августе супружеские пары заняли соседние номера в роскошном карлсбадском гранд-отеле «Pupp»10. Мясоедов, чья подагра благополучно прошла, энергично взялся за превращение этой поездки в незабываемый праздник для своих высокопоставленных друзей. Екатерина будто бы потом признавалась, что в жизни не едала лучше тех обедов, что устраивал им в Карлсбаде Мясоедов11.

В какой-то момент их совместного пребывания в Карлсбаде Мясоедов осмелился обратиться к Сухомлинову с просьбой способствовать его возвращению в армию. Он уже и место себе подыскал — адъютанта при военном министре. Сухомлинов, пребывавший, вероятно, в благодушном настроении, охотно согласился, признав идею Мясоедова прекрасной. Однако Екатерина Викторовна высказалась против, заметив, что множество офицеров, особенно гвардейцев, выходцев из хороших семей, мешают о должности адъютанта, — не следует, добавила она, без нужды обижать их, проталкивая на это место мало кому известного отставного жандарма. Сухомлинов согласился с ее доводами, но по-прежнему был исполнен готовности порадеть чем возможно близкому другу. Он обещал Мясоедову восстановить его в Отдельном жандармском корпусе и потом оставить в столице при Военном министерстве.

Вернувшись в Петербург, Сухомлинов исполнил обещание — он сразу же позвонил своему бывшему ученику П.Г. Курлову, ставшему товарищем министра внутренних дел, чтобы прозондировать вопрос о возвращении Мясоедова на службу12. Выяснилось, что премьер и министр внутренних дел Столыпин не забыл Мясоедова и не простил ему слов, сказанных в виленском суде. Он категорически отказал в помощи, даже в виде одолжения коллеге по министерской службе. Тогда Сухомлинов через голову Столыпина обратился к Николаю II и сделал попытку убедить императора восстановить Мясоедова в жандармской службе личным указом. Когда до Столыпина дошли слухи о том, что Сухомлинов пытается добиться fait accompli, он, что весьма естественно, впал в сильнейшее раздражение. Ярость его достигла еще большего накала, когда В.Н. Коковцов, министр финансов, в чьем ведении находились таможни, сообщил ему, что во времена службы Мясоедова в Вержболово тот был однажды пойман с поличным при попытке нелегально провезти через границу, спрятав в автомобиле, товары и оружие13. То обстоятельство, что на самом деле все это было подстроено, не имело никакого значения, Столыпин более не сомневался в том, что протеже Сухомлинова — обычный преступник. Надавив на Сухомлинова или, возможно, обратившись прямо к императору, в начале осени 1910 года Столыпин смог заблокировать назначение Мясоедова.

Обстоятельства складывались так, что даже Сухомлинов оказался бессилен помочь Сергею Николаевичу, продолжавшему числиться в своей номинальной должности в «Северо-западной русской пароходной компании». Следующий год был для Мясоедова тяжелым — денег по-прежнему остро не хватало. В сентябре 1910 года ему удалось достать 4 тыс. рублей у своего друга Валентини, устроив фиктивную продажу всей мебели, одежды и прочей собственности из квартиры на Колокольной. В описи вещей, подготовленной для этой цели, значились столы, стулья, зеркала, три мраморных бюста, двенадцать ружей, серебряные столовые приборы, сервиз на двадцать четыре персоны, двадцать три скатерти, четыре мужских костюма, три пальто, двадцать четыре мужских сорочки, тридцать пар носков, семьсот томов книг, шестьсот бутылок вина и смокинг, — одним словом, полное снаряжение благородного джентльмена со склонностью к спортивным играм на свежем воздухе14. Однако если джентльменский инвентарь у Мясоедова еще оставался, то средств, необходимых для поддержания соответствующего уровня жизни, уже не было. Свидетельства разных лиц позволяют нам живо представить себе его в то время: в отчаянии бывший жандармский офицер переходит от одного безумного плана мгновенного обогащения к другому — ни один из них, включая лесозаготовки на Кавказе, так и не принес ни копейки дохода15.

Возможно, именно стремление хотя бы ненадолго вырваться из-под гнета тяжелых размышлений о безденежье подвигло Мясоедова на очередную любовную связь на стороне. Его новая пассия, Евгения Столбина, была дочерью полковника Шпейера, некогда начальника Мясоедова в вержболовском жандармском управлении. Молодой девушкой Евгения вышла замуж за жандармского офицера по фамилии Столбин и переехала с мужем в столицу. Брак оказался неудачным, супруг скоро опротивел Столбиной. В 1911 году в Петербурге судьба столкнула ее на улице с Мясоедовым. Выяснилось, что Столбина была в него влюблена еще девочкой, и вскоре между ними началась страстная связь. Клара тут же заподозрила, что Сергей Николаевич снова ей изменяет, и в семействе Мясоедовых наступили трудные дни, где бурные сцены чередовались с ледяным молчанием16.

Сухомлинов, по-прежнему расположенный помочь Мясоедову, в 1911 году был отвлечен своими домашними несчастьями. Здоровье Екатерины Викторовны ухудшилось, и врачи сошлись на необходимости решительного хирургического вмешательства как единственного средства спасти ее жизнь. Денег на операцию у Сухомлинова не было, и Николай II приказал выделить ему 10 тыс. рублей из специального фонда17. В июле Екатерина села в берлинский поезд, и уже 28 июля знаменитый нефролог профессор Оскар Израиль удалил ей левую почку18. Операция прошла благополучно, однако процесс выздоровления был длинным и болезненным. Более того, хирургическое вмешательство не произвело значительного улучшения в ее состоянии, и Сухомлинов не мог не думать о том, сколько времени осталось Екатерине до последнего, фатального приступа.

1 сентября 1911 года Дмитрий Богров, маргинал и социопат, связанный одновременно с тайной полицией и террористическим крылом парши эсеров, в Киевском оперном театре стрелял в министра внутренних дел Столыпина и смертельно его ранил19. Поскольку до сих пор существуют сомнения относительно того, к какой партии принадлежал Богров, мотивы этого жестокого убийства понятны не до конца20. После революции 1905 года Столыпин, как министр внутренних дел и председатель Совета министров, восстановил в стране порядок и приступил к осуществлению рада реформ, направленных на поддержание социальной и политической стабильности в жизни империи. Хотя гибель его нельзя считать, как думают некоторые, фатальной катастрофой для судеб страны, поскольку к 1911 году это был уже не тот человек — уставший сверх меры, находившийся в политической изоляции и работавший все с меньшей отдачей, — все же совершенно очевидно, что России не могла пойти на пользу потеря ее самого талантливого государственника. Однако то, что было ударом для страны, оказалось выгодным С.Н. Мясоедову. Теперь, когда не стало Столыпина, Сухомлинов смог возобновить хлопоты о восстановлении Мясоедова в корпусе жандармов, и уже 28 сентября Сергей снова надел подполковничью форму. В тот же день он был приписан к Военному министерству в качестве «офицера особых поручений». 27 октября Екатерина Викторовна, находившаяся в Кап д’Эл, послала Мясоедову короткую записку, поздравляя его с новым назначением, желая успеха и благодаря за присланную соболью муфту21.

Сергей от души отпраздновал возвращение удачи. Он не только приобрел своей благодетельнице дорогой подарок, купленный на взятые в долг деньги, но и назначил 24 ноября Столбиной свидание в Белостоке, увез ее оттуда в роскошный варшавский отель Бристоль и прекрасно провел там выходные22. В Петербурге Мясоедов вернулся к привычкам богатой жизни. В сочельник 1911 года Мясоедовы пригласили к себе на Колокольную гостей. Среди приглашенных были Сухомлинов с Екатериной Викторовной, чета Гошкевичей, генерал Н.М. Каменев с супругой и немецкий приятель Мясоедова Валентини, бизнесмен, занимавшийся импортом лекарств23. Вероятно, Мясоедову этот праздник обошелся в круглую сумму и, по общему мнению, удался блестяще. Если что-то и омрачило веселье, так это демонстративное отсутствие нескольких приглашенных. Не пришли адъютант Сухомлинова штабс-капитан Лев Булацель и его товарищ по службе B.C. Боткин, а также супруги Березовские. Мадам Березовская якобы заметила, отчасти шутливо, что «к Мясоедову не пойдет, так как не желает сидеть вместе с ним на скамье подсудимых»24.

Собственно, содержание служебных обязанностей Мясоедова во время его службы при Военном министерстве и стало одним из самых спорных моментов всего шпионского дела. Враги Сухомлинова обвиняли военного министра в том, что Мясоедов ему был нужен для создания тайной организации, целью которой была проверка политической лояльности российского офицерского корпуса. Другие утверждали, что Мясоедов имел высокий чин в российской контрразведке. Сухомлинов со своей стороны решительно отрицал, что Мясоедов вообще когда-либо использовался для важных поручений. Все три версии служебных обязанностей Мясоедова в Военном министерстве бесконечно далеки от реальности.

Сухомлинов действительно вначале привлек Мясоедова к работе в области предотвращения революционной пропаганды в российской армии, однако там деятельность Сергея Николаевича сводилась главным образом к подготовке сводных обзоров на основании представленных другими отчетов. Мясоедову также вменялся в обязанность сбор сведений о политических волнениях в армии, с чем были связаны его командировки в Ковно, Вильно и Минск в ноябре 1911 и феврале 1912 года25. Во всяком случае, к системе политических информаторов в среде российского офицерства Мясоедов не имел никакого отношения. Система эта действительно существовала, однако создателем ее был Н.П. Зуев, возглавлявший Департамент полиции в 1909–1913 годах26. Сухомлинов не только не был сторонником такого рода шпионажа в армейской среде, но, напротив, непримиримо с ним боролся. Военный министр был убежден, что вербовка полицией офицеров для доносительства на товарищей по службе есть оскорбление чести российского офицерства. Более того, подобные практики способны были привести лишь к упадку нравственности в армии. Исходя из этих соображений, он оказывал полную поддержку командующим войсками военных округов, единодушно противостоявшим пагубному вмешательству полиции во внутреннюю жизнь армии27. И все же у Сухомлинова был план использования Мясоедова для установления неофициальных связей с Департаментом полиции. Сухомлинов рассудил, что Сергей Николаевич, с его опытом жандармской службы, может быть идеальным кандидатом для того, чтобы представлять позицию Военного министерства на консультациях с политическим отделом Департамента полиции. Однако чиновники этого ведомства отличались злопамятностью и не согласились на кандидатуру Мясоедова28.

Мясоедов, несомненно, изо всех сил стремился получить официальный пост в военной разведке или контрразведке. Непосредственно накануне своего восстановления в жандармском корпусе он послал Сухомлинову письмо с просьбой назначить его на службу в разведке29. В самом деле, за годы, проведенные в Вержболово, он приобрел изрядный опыт и вкус к разведывательной работе. Возможно, ему было известно о недавней реорганизации и расширении системы российской военной разведки. Изменения прежде всего коснулись контрразведки. Всего за несколько месяцев до возвращения Мясоедова на государственную службу контрразведка, которая ранее делила свои функции между армией и полицией, стала институтом исключительно военным, и теперь к каждому военному округу, а также к столичному Генеральному штабу были приписаны офицеры контрразведки30. Едва успев прибыть в распоряжение Военного министерства, Мясоедов, вероятно, решил исследовать возможности перевода в управление разведки. Он отправился на прием к делопроизводителю разведывательного отделения Генерального штаба полковнику Н.А. Монкевицу, в ведении которого находилась военная разведка и контрразведка, и попросился к нему на службу. Монкевиц ответил коротким отказом и позже утверждал (здесь следует сделать особый акцент на «позже»), что его побудило к этому низкое мнение о нравственных качествах Мясоедова и подозрение, что этот жандарм способен на «грязные дела»31.

Получив резкий отказ, Мясоедов вскоре снова явился в Генеральный штаб, на этот раз ища встречи с подполковником В.А. Ерандаковым. Ерандаков, жандармский офицер, также прикомандированный к Военному министерству, возглавлял контрразведку в ведомстве Монкевица. По словам Мясоедова выходило, что Сухомлинов желает иметь прямой и непосредственный доступ к контрразведывательным сведениям, собираемым канцелярией Ерандакова. Сухомлинов хотел бы, чтобы Ерандаков сообщал поступающие к нему сведения Мясоедову, который, в свою очередь, будет готовить их краткое изложение и регулярно лично докладывать военному министру. Ерандаков с негодованием отказался: без письменного приказа Сухомлинова, сказал он, ничего подобного он делать не станет. День или два спустя Мясоедов вернулся с дословной записью разговора между ним и Сухомлиновым, в котором процедура передачи сведений излагалась точно так, как ее ранее описал Мясоедов. Однако на этом документе, датированном 8 февраля 1912 года, стояла лишь подпись Мясоедова32. Ерандаков показал принесенную Мясоедовым бумагу Жилинскому, начальнику Генерального штаба, который посоветовал оставить ее без внимания.

В третий раз Мясоедов пришел к Ерандакову, чтобы пригласить его на конфиденциальную личную встречу с военным министром. По словам Мясоедова, Сухомлинов прямо приказал Ерандакову не сообщать об этом свидании начальству. В назначенный день между 8 и 9 часами вечера Мясоедов и Ерандаков на служебном автомобиле отправились в резиденцию Сухомлинова. Они вошли во дворец, были препровождены в приватный кабинет военного министра, и там Сухомлинов приказал Ерандакову сделать все то, о чем ему первоначально сообщил Мясоедов. Впредь миссия Мясоедова не будет подтверждаться никакими формальными или официальными доказательствами. Приказано не вести записей — Ерандаков будет получать приказы исключительно по телефону или при личных встречах. И, наконец, Ерандакову категорически запрещается сообщать о происходящем руководству Генерального штаба33.

Таким образом, Мясоедову все же удалось попасть в контрразведку, хотя и через черный ход и в обход правил. Материалы, передававшиеся Ерандаковым, служили основой для кратких отчетов, с которыми Мясоедов являлся к Сухомлинову несколько раз в неделю. По большей части информация, с которой имел дело Мясоедов, касалась деятельности лиц, подозреваемых в шпионаже в пользу иностранных государств. Тут были доносы, иногда подписанные, но чаще анонимные, материалы слежки, а также фотографии и копии перлюстрированных писем, которые снимала канцелярия иностранной цензуры. Со временем Ерандаков сам стал составлять для военного министра отчеты о контршпионаже.

К чему же стремился Сухомлинов, прибегая к такой необычной системе получения сведений? В нашем распоряжении нет прямого ответа, однако можно привести ряд объяснений, представляющихся очевидными. Во-первых, можно предположить, что Сухомлинова серьезно беспокоила надежность контрразведки. Используя Мясоедова в качестве своего неофициального агента, военный министр мог составить собственное независимое мнение о роли и масштабах иностранного шпионажа на территории России, а также о том, насколько точно осведомлен о положении дел Генеральный штаб. Позор Русско-японской войны (когда японские агенты постоянно подвергали риску безопасность России) и нестабильная международная обстановка действительно спровоцировали в российской армии сильнейшую шпиономанию, иногда принимавшую параноидальные формы. Как раз когда Мясоедов осваивался на новом посту в Военном министерстве, глава Генерального штаба Я.Г. Жилинский вызвал к себе Ерандакова, чтобы сообщить ему о полученном анонимном сообщении, будто сам полковник Монкевиц — шпион. Невзирая на официальное положение Монкевица, Жилинский потребовал установить за ним наблюдение. Ерандаков, смущенный перспективой слежки за собственным начальником, все же исполнил приказание Жилинского, переадресовав его Петербургскому охранному отделению34. Следует отметить, что Сухомлинов также сомневался в лояльности Монкевица и обсуждал свои опасения не с кем иным, как с Мясоедовым35.

Вся эта история может служить прекрасной иллюстрацией того, как любое обвинение, вне зависимости от его источника и надежности, способно было запустить машину военного контршпионажа. Канцелярия Ерандакова располагала огромнейшим архивом сведений о сотнях, если не тысячах совершенно невинных людей, среди которых, несомненно, были и личные врага Сухомлинова. Даже если разведке не удалось обнаружить доказательств измены, в собранных материалах несомненно оставались данные о сексуальных склонностях, грехах и финансовом положении множества лиц. Более того, все личные письма, писавшиеся всеми царскими министрами, генерал-губернаторами, губернаторами, далекими депутатами, сенаторами и армейскими генералами, подвергались перлюстрации; полиция прочитывала, а иногда и копировала тысячи таких писем; копии эти обычно попадали в руки контрразведки, — следовательно, эта организация обладала кладезем драгоценных сведений о мнениях, привычках и тайных мыслях российской элиты36. В этом, возможно, и заключалась вторая причина, заставившая Сухомлинова сделать Мясоедова своими глазами и ушами в канцелярии контршпионажа: он понимал, что такого рода сведения могут быть источником власти, особенно ценной в той пронизанной интригами среде, которую представляла собой политическая жизнь российской монархии. Подтверждением верности нашей догадки относительно мотивов Сухомлинова может служить ретроспективное свидетельство Ерандакова о том, что Сухомлинова в особенности интересовали факты, касавшиеся высших чиновников военного ведомства и тех лиц, которые, как он считал, были враждебно настроены лично к нему37.

Возможно, существовал и третий мотив, сугубо оборонительный. Очевидно, что в ерандаковских папках можно было обнаружить данные о людях, близких к Сухомлинову, и даже о самом Сухомлинове. Если целью военного министра было предотвратить неприятные сюрпризы, помешать врагам использовать эти сведения против него, нужно было получить их первым. Эго позволило бы ему самому решать, давать ли ход этой информации или, в случае утечки, предпринять необходимые шаги для минимизации возможного ущерба для себя.

Итак, Сухомлинову со всех сторон было в высшей степени выгодно установить тайный канал связи с канцеляриями контрразведки — однако почему он доверился Мясоедову, выбрал его своим посредником? Ответ прост. Подобно многим современникам, Сухомлинов инстинктивно понимал кое-что в устройстве политической жизни последних лет царского режима — то, что ускользнуло от внимания многих историков: зачастую родственные и дружеские отношения играли гораздо более важную роль, чем официальные или профессиональные связи. Одна из причин такого положения дел таилась в структуре самого имперского правительства, которая неизбежно порождала конфликты как по горизонтали (между министерствами), так и по вертикали (внутри каждого министерства). Взаимная враждебность институциональных интересов разных министерств постоянно приводила к возникновению конфликтов, причем совершенно независимо от того, кто именно стоял в этот момент во главе того или иного министерства: так, министр финансов, в задачу которого входило сокращение государственных расходов, неизбежно оказывался антагонистом военного министра, обязанного добывать в казначействе все большие суммы на закупку все более современного оружия38. Аналогичным образом Министерство торговли и промышленности, занятое экономическим развитием страны, традиционно поддерживало интересы фабрикантов, тогда как Министерство внутренних дел, радевшее об общественном спокойствии, зачастую склонялось в пользу фабричных рабочих и даже однажды само организовало для них профсоюз.

Именно эта непрекращающаяся вражда между министерствами обеспечила влиятельное положение в высших эшелонах российской бюрократии такому человеку, как князь Андроников, которому суждено было сыграть мрачную роль в деле Мясоедова. Андроников, о котором современница пишет как о «надушенном, нафабренном, подобострастно держащемся человеке»39, был журналистом, мошенником и гомосексуалистом. Официально князь имел лишь мелкую синекуру в Синоде, однако был принят всеми и во всех домах. Объяснение того, почему этот малоприятный господин состоял в столь удивительно близких отношениях с государственными людьми, весьма банально: сеть связей и знакомств, которой он буквально опутал Петербург, была настолько обширна, что зачастую никто, кроме него, не мог сообщить тому или иному министру, что замышляют против него соперники. То обстоятельство, что Андроников также был известным разносчиком слухов и клеветником, не лишало ценности важные сведения, которые он умел сообщить40.

Раскол между министерствами сделал не только возможной, но даже необходимой деятельность такого человека, как Андроников, однако не менее важны и чреваты серьезными последствиями были раздоры внутри министерств. Разветвленные системы протекционизма существовали не только в российской армии, но и во всех министерствах. Цель протекционизма, основанного на совместной учебе, службе в провинции, родственных связях и просто симпатии, была неизменной — поддержание и расширение влияния своего круга. Достичь этого можно было, лишь защищая интересы всех его членов. Если повышение получал глава той или иной группы, все ее члены могли также рассчитывать на продвижение по службе. И наоборот, случись одному получить понижение или быть уволенным, его сторонники также скатывались вниз по карьерной лестнице, поскольку преемник расставлял на их места новых, своих людей. Таким образом, типичный чиновник, помимо места, занимаемого им в министерской иерархии, обладал также неким положением в тайной иерархии протекционизма. Эта система порождала непрекращающиеся войны между разными партиями внутри каждого министерства, поскольку любой чиновник мог удовлетворить свои личные амбиции лишь ценой поражения враждебной ему группы. Понятно, что царские министры работали с постоянным ощущением того, что возглавляемая ими организация кишит людьми, страстно желающими их поражения и постоянно готовыми способствовать этому любыми интригами. Очевидно, параноидальное поведение многих высших чиновников в последние годы царской власти на самом деле представляло собой вполне понятную реакцию приспособления к той среде, в которой им приходилось работать. Сухомлинов в первые же месяцы своей министерской службы проявил завидную проницательность, отнесясь с недоверием к своему начальнику штаба Мышлаевскому; скоро мы увидим, что у него были еще более веские основания сомневаться в преданности заместителя, унаследованного им от Редигера, — генерала А.А. Поливанова.

Вот в какое осиное гнездо угодил Мясоедов. Однако Сергей Николаевич занимал особое положение — одновременно принадлежа к Военному министерству и находясь вне его иерархической системы, как официально, так и неофициально, он не мог ничего выиграть от предательства своего патрона, Сухомлинова. Для того чтобы маневр в отношении контрразведки удался, военному министру нужен был человек непоколебимо преданный и абсолютно надежный. Мясоедов — сухомлиновский протеже, обязанный своим возвращением на государственную службу исключительно вмешательству Сухомлинова, — был идеальной кандидатурой. Весьма вероятно, что в обязанности Мясоедова входила не только контрразведка, но и сбор собственно разведывательной информации. Одно любопытнейшее свидетельство такого рода относится к 1912 году. В конце февраля немецкая полиция в Эйдткунене арестовала начальника вержболовской железнодорожной почтовой конторы Роберта Фалька, который — возможно, это не случайное совпадение — был одним из ближайших сотрудников Мясоедова по «Северо-западной русской пароходной компании». Ему было предъявлено обвинение в шпионаже. Несмотря на то что российскому правительству удалось добиться освобождения Фалька, проведшего в тюрьме лишь двадцать один день, весьма вероятно, что обвинения против него не были безосновательными. Памятуя об известной нам склонности Мясоедова использовать своих деловых партнеров для шпионских поручений, можно предположить, что Сергей Николаевич по-прежнему продолжал разрабатывать, а иногда и руководить разведывательными операциями в интересах российского Генерального штаба41.

Во всяком случае, теперь становится понятно, почему Сухомлинов не хотел (или не мог) сообщить, чем именно, в бытность его военным министром, занимался жандармский полковник Мясоедов. Признаться в том, что казненный «изменник» был допущен им до тайная тайных военной контрразведки, стало бы разоблачением столь убийственным, что его, вероятно, невозможно было бы оправдать. Уже в эмиграции Сухомлинов писал, что начальник Генерального штаба показывал на суде, что Мясоедов никогда никоим образом не был связан с контрразведкой — неупомянутым осталось то обстоятельство, что неведение Жилинского явилось результатом махинаций самого Сухомлинова42.

В первые годы пребывания Сухомлинова в должности военного министра важные вопросы решались за сценой, однако были и дела, совершавшиеся на вицу, в свете, так сказать, софитов. Назначение Сухомлинова в марте 1909 года на министерский пост было с одобрением встречено в армейской среде, особенно на высших уровнях военного руководства. А.Ф. Редигер утверждал, что своей первоначальной популярностью Сухомлинов был обязан близостью к Драгомирову, Георгиевскому кресту, полученному во время турецкой кампании, и репутации боевого генерала, предпочитающего свист пуль канцелярской тиши. Военные, придерживавшиеся консервативных взглядов, ожидали, что новый министр изменит или даже отменит наиболее непопулярные из нововведений Редигера43. До некоторой степени Сухомлинов эти ожидания оправдал: он действительно ввел послабления в созданную Редигером систему полковых закупок — в представлении его предшественника, строгость этой системы должна была повысить честность и эффективность расходов, однако вызвала противостояние армейского руководства (возможно, именно из-за тех целей, которые она преследовала). Впрочем, Сухомлинов хоть и был склонен на некоторые уступки армейским традиционалистам (не забудем его мыслей, высказанных под псевдонимом Остапа Бондаренко), реакционером и ретроградом отнюдь не был. Он, напротив, был твердо убежден в необходимости военной реформы. Карьерный взлет Сухомлинова совпал по времени с финальным актом Боснийского кризиса 1908–1909 годов, когда Германия и Австро-Венгрия, объединившись, нанесли унизительный удар военной мощи ослабевшей России, заставив ее молча проглотить аннексию Веной Боснии и Герцеговины. Этот эпизод наглядно показал, какой огромный путь возрождения предстояло пройти русской армии, чтобы полностью оправиться от катастрофы Русско-японской войны. Он также продемонстрировал русской военной элите, все еще обеспокоенной возможностью возобновления столкновений на маньчжурском фронте, что гораздо более реальной опасностью становится общеевропейская война44. Сухомлинов был полон решимости сделать все, что было в его силах, для подготовки армии к обоим возможным вариантам развития событий. Возглавив министерство, он принялся за обширную программу реформ45. В самом общем виде эти реформы касались трех аспектов армии — личного состава, стратегии, техники.

В отношении личного состава важнейшим достижением Сухомлинова был капитальный пересмотр системы резерва. Раньше в случае войны призываемые на службу резервисты либо вливались в уже существующие подразделения, непропорционально раздувая этим их численность, либо объединялись в специальные формирования, которые базировались в тылу и решали вспомогательные задачи. Сухомлинов совершенно справедливо считал такой подход контрпродуктивным, поскольку резервисты были подготовлены на порядок слабее регулярной армии, с другой стороны, сосредоточение их в тылу лишало полевых генералов тех дополнительных сил, которые в начальной фазе войны способны решительным образом переломить ход событий. Сухомлинов распустил старые отряды резервистов, формировавшиеся по территориальному принципу или при крепостных гарнизонах, и ввел систему «скрытых кадров». В случае войны офицеры и рядовые из числа «скрытых кадров» отзывались из своих военных подразделений, и из них создавалось ядро из 560 дополнительных пехотных батальонов, состав которых набирался из резервистов46. Реформы Сухомлинова в сочетании с введенным в 1906 году сокращением срока военной службы по призыву (что в результате дало 25-процентное увеличение числа обученных мужчин на случай войны) обеспечили оптимальное использование личного состава резерва. Когда в августе 1914 года разразилась европейская война, в России почти треть сразу мобилизованных пехотных подразделений была сформирована из «скрытых кадров». Эта система не помогла России одержать победу в первые шесть месяцев войны, однако, вероятнее всего, именно она предотвратила поражение русской армии в этой же начальной фазе военных действий.

Второе направление реформирования касалось стратегии. С тех самых пор, как в результате Франко-прусской войны 1870–1871 годов Германская империя стала самым грозным потенциальным врагом России, Военное министерство было озабочено исключительной мобилизационной скоростью германской армии. Благодаря густой сети железных дорог, Берлин был способен организовать вызов людей из резерва и перевозку их к границе гораздо быстрее, чем это было по силам Петербургу. Российское военное руководство нашло ответ: в мирное время все большее количество военных сил страны концентрировалось на западных рубежах империи. К 1893 году 610 тыс. солдат — почти 45 % состава армии — размещалось в Киевском, Виленском и Варшавском военных округах47. Идея заключалась в том, что такая плотная концентрация войск в сочетании с наличием хорошо укрепленных крепостей в Осовце, Ковно, Гродно, Варшаве, Ивангороде и Новогеоргиевске предотвратит возможность решительного поражения России в результате первого броска немецкой военной машины, прежде чем российская армия успеет провести мобилизацию. В 1910 году план Сухомлинова по реорганизации обороны империи изменил этот освященный временем подход: 128 пехотных батальонов было переведено из Киевского и Виленского округов во внутренние области страны. Эта передислокация имела ряд преимуществ. Поскольку затронутые изменениями формирования были переведены в густонаселенные районы, поставлявшие резервистов на случай войны, Россия теперь была способна мобилизовать свою армию гораздо быстрее, чем когда-либо ранее. Одновременно перенеся центр тяжести армии на восток, Сухомлинов увеличил ее стратегическую гибкость, способность с равной эффективностью реагировать на кризисы как на азиатском, так и на европейском направлении. Частью плана реорганизации было также предложение Сухомлинова уничтожить западные крепости. Поскольку теперь мобилизация армии должна была производиться в центральных регионах России, оборонительная роль западных крепостей в начальной фазе войны становилась избыточной. Более того, Сухомлинов утверждал, что в любом случае прогресс дальнобойной артиллерии лишал существование крепостей всякого смысла — стоимость их содержания, не говоря уже о необходимости усовершенствования, чтобы они могли противостоять огневой мощи современной артиллерии, составляла сотни миллионов рублей — сумма, которую разумнее было пустить на текущие армейские нужды48.

План этот вызвал в свое время крайне противоречивые отклики. Скоро мы увидим, что он возбудил значительное противодействие внутри страны. Кроме того, он спровоцировал взрыв общественного недовольства во Франции, где не прошло незамеченным то обстоятельство, что проводимая реорганизация снижала скорость, с какой Россия могла собрать свои силы для нападения на Германию — на что рассчитывал Париж в случае начала общеевропейской войны. Бывший министр иностранных дел Франции Теофиль Деклассе прямо высказался по поводу «глупостей, которые творит Военное министерство» [России]49. На Сухомлинова эта волна критики произвела достаточно сильное впечатление, и он послал во Францию с конфиденциальным поручением князя Андроникова, который должен был переубедить тех, от кого зависело общественное мнение. Французы в конце концов успокоились, но лишь после того, как увидели, что усиление наступательной военной мощи России, которое должно было стать неминуемым следствием реформ 1910 года, вызывает сильнейшее беспокойство Германии и Австрии50.

Третьей целью проводившихся Сухомлиновым реформ была военная техника. Русско-японская война истощила запасы оружия и амуниции — их следовало восполнить как можно скорее. Война показала, что рассчитанное в мирное время количество патронов на винтовку и снарядов на единицу артиллерии следовало значительно увеличить. Сухопутная война в Маньчжурии продемонстрировала важность других, недооцененных типов оружия, а именно пулеметов и горной артиллерии. В первые двенадцать месяцев пребывания Сухомлинова на посту его министерство приняло на вооружение две новые тяжелые гаубицы и сделало первые крупные заказы на пулеметы 1909 года выпуска, которые были значительно легче и, следовательно, лучше старых моделей. Число пулеметов в арсенале армии, составлявшее накануне Русско-японской войны приблизительно тысячу единиц, к 1914 году возросло до четырех тысяч, хотя и эта цифра была на 17 % меньше положенной нормы. Сухомлинов также, как выяснилось, обладал достаточным воображением, чтобы предвидеть военное использование моторизованного транспорта и авиации. Именно при нем на вооружение российской армии были приняты первые аэропланы. Он также боролся, хотя и без особенного успеха, за увеличение армейского парка грузовых и легковых машин51. В годы, предшествовавшие началу Первой мировой войны, Сухомлинов разработал и провел в жизнь четыре программы перевооружения армии — одну в 1910 году, две в 1913-м и еще одну в 1914 году52.

Как можно было ожидать, инициативы эти оказались весьма дорогостоящими. Вкупе четыре плана перевооружения требовали выделения только на нужды наземных сил в течение десяти лет дополнительного миллиарда рублей сверх обычных расходов. Как следствие бюджетные расходы страны резко возросли. К 1914 году Россия тратила на нужды армии и флота 965 млн руб. — сумма эта почти на 33 % превышала те 643 млн руб. из бюджета 1909 года, когда Сухомлинов занял свой пост53. Экстраординарный рост военных расходов сыграл решающую роль в выходе российской промышленности в 1910 году из периода упадка и был одним из двигателей того экономического бума, переживавшегося Россией накануне войны54. Промышленники, финансисты и инженеры всей империи стремились урвать свой кусок от золотоносной жилы оборонных расходов. Среди тех, кто точно знал, как следует действовать, был старый знакомый Сухомлинова по Киеву Александр Альтшиллер.