Сергей Кремлёв. «Русский» крах Рейха был неизбежен

Сергей Кремлёв. «Русский» крах Рейха был неизбежен

Даже сегодня появляются исторические и псевдоисторические исследования, где основным оказывается вопрос: «Мог ли Гитлер победить в войне с Россией?»

Есть авторы — по причине их достаточной многочисленности не буду приводить никаких конкретных ссылок, — которые считают, что Гитлер вполне имел шансы если не на полную военную победу, по крайней мере, в 1941 году, то хотя бы на серьезный и устойчивый военно-политический и геополитический успех в виде аннексии тех или иных советских территорий, принуждения СССР к прогерманской политике и т. д. Иногда современные «исследователи», особенно англосаксы, видят шанс для фюрера даже в ситуации чуть ли не 1945 года!

Что ж, по поводу всего этого можно лишь улыбнуться! Я даже не буду строить свой анализ так, чтобы постепенно подвести читателя к нужному выводу, а сразу скажу, что у фюрера и рейха не было никаких шансов на победу над СССР.

И у меня, в 2010 году, есть все основания говорить так, в том числе и потому, что уже в 1941 году компетентные аналитики, хорошо знающие и Россию, и Германию, полностью отдавали себе отчет в том, что у Гитлера был только один шанс не свернуть с пути успеха и триумфов — обеспечить прочный мир с СССР с перспективами на всестороннее, равноправное и взаимно выгодное стратегическое партнерство.

Что поразительно — это понимал вообще-то и сам Гитлер! Так, бывший советник германского посольства в Москве Густав Хильгер — фигура в тогдашней германской дипломатии по знанию России почти уникальная — утверждал в своих мемуарах, что Гитлер в первый период после заключения советско-германского пакта рассматривал его как прочный базис для многолетних взаимовыгодных отношений и объявлял свое сближение с Советским Союзом величайшим политическим событием.

Хильгер подчеркивал, что Гитлер делал эти заявления перед своим ближайшим окружением, и обстоятельства, при которых фюрер высказывался подобным образом, не оставляли сомнений в том, что он действительно верил в то, что говорил.

Я расцениваю сообщение Хильгера как важнейшее. Но не подлежит сомнению и то, что Гитлер — по причинам, рассмотрение которых я здесь вывожу за скобки, но о которых писал в своих книгах неоднократно, — к концу апреля 1941 года принял окончательное решение о превентивном ударе по СССР летом 1941 года.

Ответ на вопрос, почему Гитлер пошел на это, действительно перерастает рамки и тему небольшой статьи. И я лишь отмечу, что решение Гитлера воевать с Россией одной причиной не объяснишь, а среди значащих причин можно назвать, в частности, такие, как серьезное открытое антисоветское и антирусское давление на Гитлера в рейхе и извне; открытое антинацистское и антигерманское давление на Сталина в СССР; недооценку Сталиным потенциала так и не состоявшейся личной его встречи с Гитлером; неопределенная линия в действиях СССР по отношению к Германии и ее англосаксонским противникам; неумная советская политика весны 1941 года на Балканах; открытое и скрытое провоцирование Сталина и Гитлера силами, порой антагонистическими по отношению друг к другу, но сходящимися в своем желании стравить две потенциально ведущие державы мира.

То есть причин, не только субъективных, но и объективных, для нападения в 1941 году у Гитлера хватало. Однако при любой обоснованности мотивации к нападению немцы и фюрер могли бы понять, что вся она нейтрализуется одним принципиальным соображением: в оборонительной войне Россия непобедима. Непобедима при любом, даже самом удачном для агрессора, первоначальном развитии событий.

В таком заявлении нет ни мистики, ни фатальной предопределенности, ни недооценки силы Германии. Для того чтобы эта истина была осознана как истина, народам СССР пришлось приложить гигантские усилия на полях битв и в тылу. То есть окончательная победа России не была автоматически запрограммирована так, что нашим отцам и дедам не требовалось героически и самоотверженно действовать самим. Противник был не слаб, а силен, и одолеть его можно было только еще большей силой. Однако из всестороннего анализа ситуации объективный аналитик мог сделать один вывод. Тот, который давно сделал и оставил в наследство немцам «железный» канцлер Бисмарк: Германии с Россией надо не воевать, а дружить, если Германия не хочет потерпеть поражение.

По свидетельству (уже послевоенному) генерала Гюнтера Блюментрита, фельдмаршал фон Рундштедт в мае 1941 года сказал:

«Война с Россией — бессмысленная затея, которая, на мой взгляд, не может иметь счастливого конца. Но если по политическим причинам война неизбежна, мы должны согласиться, что ее нельзя выиграть в течение одной лишь летней кампании…»

Далее Рундштедт рассуждал о русских пространствах, о необходимости подготовиться к длительной войне и т. д., но коль уж он был таким прозорливым стратегом, то мог бы со спокойной совестью заключить, что, поскольку за одно лето Советский Союз не разобьешь, а ко второму лету, а уж тем более — к третьему ни о каких шансах на победу Германии говорить не приходится, то надо сразу — еще до войны — отставить в сторону как нереальные все планы вторжения в Россию и думать над тем, как обеспечить с Россией прочные дружественные отношения.

Впрочем, спокойной совесть у Рундштедта, Блюментрита, Манштейна, Гальдера, Браухича и прочих высших генералов рейха была бы лишь в том случае, если бы они — коль уж они были такими стратегами — четко и согласованно, все вместе, заявили бы фюреру о невозможности их участия в походе на Россию, поскольку они не хотят и не могут принимать на себя ответственность за будущий крах рейха.

Никого бы за такие заявления Гитлер не расстрелял, а вот от планов войны, столкнувшись с открыто заявленной оппозицией генералитета, мог бы и отказаться.

Тот же генерал Блюментрит, перед войной начальник штаба 4-й армии, дислоцировавшейся в Польше, пишет, что до января 1941 года ни командующий армией фельдмаршал фон Клюге, ни его штаб не получали никаких указаний о подготовке войны с Россией. Лишь затем из штаба группы армий «Б» был получен некий приказ «с весьма осторожными формулировками, в которых намекалось на возможность кампании на Востоке, и было много туманных фраз и общих положений».

С другой стороны, полезно знать мнение англосакса С.Л.А. Маршалла, официального главного историка Европейского театра военных действий, который писал:

«Мнение Гитлера было решающим в Военном совете лишь потому, что большинство профессиональных военных поддерживало его и соглашалось с его решениями. Наиболее рискованные решения Гитлер принимал отнюдь не против воли большинства немецких военных руководителей — многие разделяли его взгляды до конца…»

Что ж, тут сложно с чем-то не согласиться. Но, так или иначе, Гитлер решил воевать с Россией. И именно в

1941 году. Тот же Хильгер пишет, что германский посол Шуленбург, вернувшись 30 апреля 1941 года из Берлина после встречи с Гитлером, уже в аэропорту шепотом сообщил: «Жребий брошен. Война с Россией — решенное дело!»

При этом Шуленбург и Хильгер понимали, что это, скорее всего, означает начало конца рейха. Однако их шеф, глава германского МИДа (аусамта) Иоахим фон Риббентроп, тоже, пожалуй, это понимал. Если бы было иначе, то почему тогда во время беседы с советским послом Деканозовым, когда Риббентроп сообщал ему об объявлении войны, с шефа аусамта градом катился холодный пот, а в глазах стояли слезы? Это сообщал сам Деканозов, причем в обстановке неофициальной.

Да и редко цитируемое «записными» историками письмо Гитлера Муссолини от 21 июня 1941 года выдает огромные колебания фюрера относительно успешного исхода Восточного похода. Гитлер и сознавал, что испытывает судьбу, и не видел для себя иного выхода в ситуации, которая сложилась к лету 1941 года. Увы, можно лишь сожалеть, что Сталин не дал тогда Гитлеру четких доказательств возможности иного — устойчиво мирного, «седлового», — варианта. А ведь мог, мог в 1941 году реализоваться германо-советский вариант Тильзитского мира, когда Сталин и Гитлер, посмотрев друг другу в глаза, спросили бы друг друга: «А из-за чего мы собираемся воевать?»

Реально вышло иначе, и, возвращаясь в преддверии войны и к мемуарам Хильгера, напомню также, что в мае 1941 года Хильгер имел разговор на тему возможной войны с помощником военного атташе полковником Кребсом — знатоком потенциала России. Хильгер сказал Кребсу, только что возвратившемуся из Германии, что если в слухах о войне есть доля истины, то обязанность военных — объяснить Гитлеру, что война против СССР приведет к крушению рейха. Кребс в ответ пожаловался, что фюрер больше не слушает офицеров Генерального штаба, которые отговаривали его от Французской кампании.

Последующие успехи Вермахта летом 1941 года привели многих сомневающихся в мажорное настроение, однако даже тогда — не всех. Ведь итоги объективного анализа — если это объективный анализ — не зависят от текущей конъюнктуры. Он потому и является объективным, что учитывает все факторы, в том числе и долговременные. И вот как раз всесторонний анализ не мог не убеждать компетентных экспертов в неизбежном конечном «русском» крахе Третьего рейха. При этом надо помнить, что основная масса полностью адекватных экспертов находилась в то время в СССР и в Германии. Сталин, безусловно, входил в число таких экспертов, и поэтому его уверенность в конечной победе, как и непреходящий скепсис того же Шуленбурга в отношении самых блестящих германских побед 1941 года, базировалась на точном знании и умении делать выводы, а не только на чувстве патриотизма Сталина и якобы недостатке такового у Шуленбурга.

Сталин был советским патриотом, Шуленбург любил Германию, но в стратегической оценке начавшегося советско-германского военного противостояния и в прогнозировании его конечных результатов Сталин и Шуленбург не расходились, потому что оба хорошо понимали ситуацию и знали возможности обеих держав.

В принципе Гитлер, как глава государства, их тоже мог и даже обязан был знать. Компетентный лидер, оценивая шансы своей страны на победу в войне с другой страной (или блоком стран), должен взвесить ряд моментов, но прежде всего характер социума и устойчивость социального строя противника; его экономический потенциал; его сырьевые, ресурсные возможности; географические и климатические особенности будущего театра военных действий.

Кроме того, надо было оценить уровень вооруженности противника, качество его вооружений и войск, его возможности по обретению союзников.

Надо было оценить также силу взаимных связей всех этих факторов, совокупность которых определяла успех в войне или поражение.

Так вот, все значащие факторы в конечном счете работали на победу России, а не Германии.

Отдельно надо сказать о моральном факторе, который, по оценке Наполеона, соотносится с материальным фактором на войне в отношении три к одному. Но о нем — позже.

Если кратко рассмотреть упомянутые выше факторы, начиная с экономического, то станет ясно, что даже к 22 июня 1941 года, когда в орбиту Германии была вовлечена почти вся Европа, общее соотношение экономического и сырьевого потенциала Германии и СССР — если брать их долговременные возможности — складывалось в пользу СССР.

Я не буду приводить в подтверждение сказанного вереницы цифр — они сегодня при желании вполне доступны и без обращения к Интернету, где сведения нередко сомнительны, а то и принципиально не точны. Более надежно обращаться к серьезным печатным источникам, среди которых могу назвать заинтересованному читателю два, например, коллективных труда — «Начальный период войны» (Воениздат, 1974, под общей редакцией генерала армии С.П. Иванова) и монографию 1977 года «Тыл Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» под общей редакцией генерала армии С.К. Куркоткина.

Анализ этих и ряда других весьма информативных книг издания 60-80-х годов позволяет лишний раз убедиться в том, что у РККА уже в 1941 году имелись такие возможности и резервы, которые даже при самом неблагоприятном развитии обстановки — как оно реально и произошло — обеспечивали масштабные боевые действия и сдерживание наступления Вермахта.

Обращение к архивным данным подтверждает это еще более убедительно, но, повторяю, достаточно знакомства с классическими советскими источниками, вполне достоверными по части сравнительных данных по потенциалу Рейха и СССР перед войной, чтобы все стало на свои места.

Да, Германия по многим показателям была уже к 1939 году второй промышленной и научно-технической державой мира после США, особенно если иметь в виду удельные цифры. Однако общий потенциал рейха, в том числе и обеспеченность энергоресурсами и сырьем, не мог все же обеспечить успешного исхода войны с СССР. К тому же СССР к 1941 году занимал ряд ключевых вторых мест в мире и первых в Европе по валовым показателям.

Даже с учетом подключения к подготовке и ведению войны с СССР всего экономического потенциала континентальной Европы возможности Советской России благодаря форсированным, проведенным за полтора десятка лет , индустриализации, коллективизации и культурной революции обеспечивали устойчивость при любых испытаниях новой России на прочность.

Мне приходилось слышать рассказы фронтовиков о том, что, например, после наших успехов в Закавказье в 1942 году, когда были потрепаны германские «эдельвейсы», можно было видеть колонны новеньких немецких армейских грузовиков, стоящих на обочине дороги, мимо которых пешком проходили советские пехотные части — не было шоферов, способных сесть за руль. Однако в целом, в отличие от старой, царской России, новая социалистическая Россия была уже в состоянии не только вести «войну моторов», но и обеспечить в ней конечное превосходство. Наш общий, комплексный, потенциал был принципиально весомее. Особенно — в длительной войне.

Да, Гитлер рассчитывал на молниеносную операцию, на блицкриг и быстрый развал РККА, и в этой мысли его утверждал — по мере сил — англосаксонский агент влияния Канарис и другие подобные фигуры. Однако расчет на блицкриг в России был изначально авантюрой, что реальная история и подтвердила.

Вот, например, фактор географический. Послевоенные ссылки германского генералитета на неблагоприятные обстоятельства в этом отношении, включая жалобы на протяженность советской территории, плохую сеть дорог и т. д., нельзя оценить иначе как смехотворные. Что, в обоих германских Генеральных штабах — ОКВ и ОКХ — не были знакомы с географией России, как общей, так и экономической, а также — с военной?

Если не были знакомы — чего совались в Россию?

А если были знакомы — почему не учли?

С началом войны Гитлер очень рассчитывал на быстрый развал СССР по социальным и национальным причинам, но ведь и здесь для оптимизма у фюрера не было никаких оснований. В СССР не было ни одного народа, который бы зримо не повысил уровень жизни социума за «советские» годы. На этот счет можно рассказывать много противоположных злых сказок, но ведь есть же, простите, и статистика. И хотя я сам же предупреждал читателя, что не буду ею здесь увлекаться, кое-что привести, пожалуй, надо.

Возьмем темпы роста общего объема промышленности и роста валовой продукции сельского хозяйства по союзным республикам к 1940 году, приняв 1913 год за единицу. Вырисовывается, надо заметить, интересная картина.

Цифры — прежде всего по промышленному росту — впечатляющие, особенно по Грузии, которой, к слову, до лета 1938 года руководил Л.П. Берия.

Резко выделяются в худшую сторону скромным приростом промышленного производства (для Латвии — даже сокращением его) только три прибалтийские республики, но ведь их «советский» стаж в 1940 году только начинался.

Чисто социальная национальная статистика была еще более убедительной. Скажем, в части роста численности учащихся, студентов высших учебных заведений, числа массовых библиотек, численности врачей и обеспеченности населения врачами.

По числу студентов ВУЗов и тут вне конкуренции была Грузия Берии — там был обеспечен рост с трехсот студентов в 1915 году до 28,5 тысячи в 1940 году. Причем в 1915 году, кроме грузин, своих студентов имели только русские, украинцы, белорусы, латыши и эстонцы. В 1940 году ВУЗы были во всех союзных республиках. Узбекистан имел 19,1 тысячи студентов, и даже Туркмения — 3 тысячи.

Врачей тот же Узбекистан в 1913 году имел сто сорок человек — одна треть (!) врача на десять тысяч населения. В 1940 году показатели выросли до трех тысяч двухсот врачей в республике, и на десять тысяч населения приходилось 4,7 врача. В Грузии обеспеченность врачами выросла к 1940 году до 13,3 врача на десять тысяч населения против 1,8 врача в 1913 году при росте числа врачей с пятисот до четырех тысяч девятисот.

С чего же, спрашивается, национальным республикам было восставать против Москвы? Отщепенцы имелись, но это ведь отщепенцы, а не народ в целом.

Также не были учтены немцами, но реально-то существовали и работали в нашу пользу факторы военно-экономический и военно-технический.

Мы сумели наладить всевозрастающее производство вооружений и вообще материально-техническое обеспечение войны даже после утраты в 1941 году почти всей европейской части территории страны и многих элементов экономики, разрушенных и оставшихся на оккупированной территории. И уже этот очевидный и бесспорный факт реальной истории логически — без привлечения статистики — доказывает экономическое преимущество СССР над Германией.

То же можно сказать и о военно-технической стороне дела. Массовые советские вооружения были эффективнее германских по ряду параметров уже к началу войны. Конечно, научно-технический задел рейха не может не восхищать специалистов. Ракетная и реактивная техника, реактивная авиация, радиолокация, атомные исследования получили в Германии во время войны поразительное развитие, причем атомные работы велись исключительно национальными силами, в отличие от интернационального «Манхэттенского проекта» США.

Но все это не отменяет того факта, что по наиболее существенным компонентам военно-технического оснащения войск СССР имел в ходе войны — пусть и не сразу — или равенство с Германией, или преимущество. Конструктивно тот же «Мессершмитт-109» был внушительнее, чем, скажем, тот же «Як-3», но в боевом отношении советские истребители даже превосходили его и другие германские машины и позволили к середине войны обеспечить нашей авиации превосходство в воздухе.

Тяжелый танк Т-VI «тигр», а тем более «королевский тигр», чаще всего выигрывал прямые дуэли с «тридцатьчетверками», но в целом советские бронетанковые войска уже к 1943 году превосходили германские, в том числе и по стратегии и тактике применения.

Советские войска были лучше оснащены всем — танками, артиллерией, автоматическим оружием. Так, во время войны СССР произвел автоматов раз в десять больше, чем Германия, хотя типичный «киношный» образ пехотинца Вермахта предполагает распахнутый ворот мундира, закатанные рукава и «шмайссер» в руках. Реально в руках чаще была винтовка.

К слову, под «шмайссером» обычно подразумевают пистолет-пулемет (автомат) МР40 (МР38/40), но вообще-то конструктор оружия Шмайссер был автором пистолета-пулемета МР43/44, который в декабре 1944 года был переобозначен как «штурмовая винтовка StG44». Но, так или иначе, с начала боевых действий на Востоке до их конца пистолеты-пулеметы серии МР были, как правило, штатным оружием не рядового, а унтер-офицерского состава пехотных частей Вермахта, а также элитных частей Третьего рейха, в том числе Ваффен-СС. На рядовых полноценного автоматического оружия перманентно не хватало.

А у нас автоматами во второй половине войны были вооружены миллионы. Вот две цифры. На 1 января 1942 года в войсках фронтов имелось 54,3 тысячи автоматов (при 2113,6 тыс. винтовок), а на 1 января 1943 года — 556,2 тысячи (при 3151,4 тыс. винтовок). И насыщенность войск автоматическим оружием все возрастала.

Большими, чем у рейха, были и наши людские ресурсы, хотя надо помнить, что, с одной стороны, не один десяток миллионов советских граждан длительное время находился на оккупированной территории, а с другой стороны, в распоряжении рейха было — в той или иной мере — все население континентальной Европы плюс «восточные рабочие» из оккупированных областей СССР. Это уравнивало возможности, но преимущество имели все же мы. В том числе и потому, что производственная эффективность и трудовой энтузиазм токаря-«остарбайтера» на заводе Круппа и токаря-стахановца в советском Танкограде были, конечно, несоизмеримы.

Во внешнеполитическом и военно-политическом отношении Гитлер с самого начала войны с СССР тоже оказывался в проигрышном положении. Начав войну с нами, он не приобрел ни одного реально нового союзника — финны были настроены против СССР изначально и жаждали реванша после поражения 1940 года, итальянцы, румыны и венгры и до 22 июня 1941 года находились на положении сателлитов рейха.

Зато СССР, оказавшись жертвой агрессии, сразу же приобрел не только моральное преимущество и поддержку всех антинацистских и антигерманских сил в мире, но и быстро вошел в число официальных союзников Англии и США.

При этом главный расчет немцев на вовлечение в войну против СССР Японии не оправдался.

Не был выигрышным для Германии и геополитический фактор. Логичная для Германии (как, впрочем, и для России) геополитическая парадигма — это тройственный блок Германия — Россия — Япония. Напав на Россию, Гитлер исключил для себя возможность использования всех выгод такого блока, зато оказался в той заведомо проигрышной ситуации, от которой немцев всячески предостерегал еще Бисмарк — в ситуации войны на два фронта.

Не учел Гитлер и геополитического, так сказать, коварства англосаксов. Сегодня известен ряд сходных высказываний, не оставляющих сомнений на сей счет, начиная со знаменитой формулы сенатора Трумэна: мол, надо помогать немцам против русских и русским против немцев до тех пор, пока они друг друга взаимно не обессилят.

Но чего другого могли ожидать немцы и русские от тех, кто давно рассматривал мир как «Великую шахматную доску»?

В августе 1939 года в санкционированной самим же Гитлером записке германского аусамта (МИДа) советскому Наркомату иностранных дел, направленной в Москву в рамках подготовки пакта Молотова-Риббентропа, был дан прекрасный обзор геополитической ситуации и было сказано, что внешние силы всегда были рады столкнуть две наши державы. Тем не менее Гитлер, вопреки обнаруженному им пониманию сути проблемы, пошел на столкновение.

А ведь схема англосаксов работала. Вначале они поощряли в 30-е годы перевооружение Германии, без чего не могло быть новой крупной европейской войны, затем они совместно с Лондоном провоцировали Гитлера против Сталина и Сталина против Гитлера, а когда Гитлер пошел на Восток и увяз там, англосаксы стали помогать России.

Ничего иного от них Гитлер получить в итоге не мог. Гитлер, победивший Россию и тем неизмеримо укрепивший свою мощь, янки был не нужен. Ведь США был опасен не столько большевизм — янки уже тогда замышляли «перестройку», отрабатывали методы поиска и селекции будущих Горбачевых, ельциных, Собчаков и кравчуков. Янки был опасен взаимный союз России и Германии, исключающий их столкновение и, значит, исключающий давно запланированное возвышение США. Не нужны были Соединенным Штатам ни могучая Россия, ни могучий рейх.

Так что русская авантюра фюрера была обречена на крах и с этой стороны.

Наконец, моральный фактор…

Как уже было сказано, Наполеон определял соотношение морального и материального фактора на войне, как три к одному. Но такое соотношение было характерно, пожалуй, для времен Наполеона и войн типа первой русской Отечественной войны 1812 года. В начавшейся Великой Отечественной войне советского народа против немецко-фашистских захватчиков моральный фактор соотносился с материальным, пожалуй, в еще более высокой пропорции даже в первые дни и недели войны — несмотря на все наши поражения и отступление.

В ходе работы над этой статьей я получил письмо от одного из руководителей издательства «Яуза» Александра Кошелева, где он высказал весьма интересное мнение, которое я с удовольствием процитирую: «Россия проиграла Крымскую и Русско-японскую войны лишь потому, что власть струсила и смирилась с поражением. В тех случаях, когда правители решали лучше умереть, чем подписать капитуляцию (1812, 1941 гг.), даже неудачно начавшаяся война заканчивалась победой России. Если бы Сталин сбежал из Москвы осенью 1941 года (под любым, даже самым благовидным предлогом), немцы взяли бы столицу со всеми вытекающими катастрофическими последствиями, но Иосиф Виссарионович был не чета Александру II и Николаю II».

Мнение Александра Дмитриевича является хорошей отправной точкой для рассуждений, почему я его здесь и привел. Однако оно нуждается в ряде уточнений, которые я ниже сделаю, потому что это полезно для темы 1941 года.

В своей основе подобная мысль абсолютно верна и восходит к формуле Наполеона: «Моральный фактор относится к материальному, как три к одному». При этом надо помнить, что, хотя роль адекватного политического и военного лидера в любой стране имеет огромное значение — тот же Наполеон Бонапарт дал блестящие примеры подтверждения этой мысли, для России фактор адекватного политического и военного лидера имеет качественно более значимое, чем для других стран, значение.

При этом лучшие военные вожди русского народа давно не только теоретически осмыслили значение морального духа войск, но и сделали его одним из реально действующих факторов победы.

Наполеон дал блестящую формулу, но что еще до Наполеона не понимали значения морального фактора фельдмаршал Суворов и адмирал Ушаков? Или это не понимал Петр, бросивший в гущу русских войск свое пламенное: «Не за Петра, а за Отечество, Петру врученное»?

Одновременно с Наполеоном умело пользовался мощным моральным оружием Кутузов, а после него — Ермолов, Корнилов, Нахимов…

Кто-кто, а русские значение морального фактора и моральной стойкости для обеспечения конечной победы сознавали исстари.

Так уж нас учила наша история.

А теперь — немного о причинах поражений в наиболее неудачных для русского оружия Крымской и «японской» войнах. Некоторые сравнения будут, на мой взгляд, вполне уместными в разговоре о 1941 годе. Да и, к слову, не только о 1941-м, но и о 1991-м, и о 2010 годе…

Конечно же, Россия потерпела поражение в обеих войнах не только потому, что власть смирилась с поражением. Для Крымской войны существенным фактором стала уже четко наметившаяся отсталость России в общетехническом, военно-техническом и экономическом отношении. Один тот факт, что юг России не был связан с центром современными коммуникациями, то есть железными дорогами, в результате чего не стала возможной быстрая переброска войск, вооружений и т. п., говорит сам за себя.

Но почему в России не было тогда железных дорог? К тому были серьезные основания, но все они были субъективными внешне, хотя глубоко объективными по сути.

Вот эти причины — без приоритетов:

1. Развитию железнодорожной сети на юг противились крупные производители товарного экспортного зерна, то есть помещики, поскольку появление в южных портах большого количества зерна привело бы к снижению экспортных цен и доходов помещиков и оптовых перекупщиков (сплошь и рядом, к слову, еврейских).

2. Развитию железнодорожной сети в России противились могущественные консервативные силы, то есть те же помещики-дворяне, высшее дворянское чиновничество, столичная аристократия, поскольку в усилении коммуникативной подвижности населения им виделось развитие революционных настроений.

3. Развитию железнодорожной сети в России противился лично министр финансов Канкрин, которого многие (но, слава богу, не все) «записные» историки числят чуть ли не добрым финансовым гением России и который на самом деле был из той же вороньей стаи, что и недоброй памяти канцлер Нессельроде. Эта стая, и до того немалая, особенно всерьез закружила над Россией с самого начала XIX века, с марта 1801 года, с убийства императора Павла.

Все три причины были объективно порождены устаревающим самодержавным и нарождающимся частнособственническим строем жизни в России. И все три были субъективными в том смысле, что за всеми тремя причинами стояли весьма узкие круги, состоящие из вполне определенных, антигосударственно действующих лиц.

Как и в 1904 году во время Русско-японской войны.

Как и в 1991 году на пике «перестройки», завершившейся ельциноидным государственным переворотом…

Как ив 2010 году, который, надо полагать, ознаменуется новыми предательствами России ее якобы элитой.

Остановимся, однако, немного на одной только Русско-японской войне. Во всех отношениях она была бездарной — как и Крымская война, но бездарной лишь на высших этажах государственного и военного управления. «Рядовой», так сказать, генералитет, боевые офицеры и солдатская и матросская масса даже в «японской» войне 1904 года не провалились, не говоря уже о Крымской войне, давшей нам выдающиеся образцы русской воинской доблести, да и воинского умения в виде знаменитой и величественной обороны Севастополя и полузабытой, но волнующей обороны Петропавловска-Камчатского.

На фоне доблести масс и напрямую связанных с ней военачальников лишь рельефнее проявлялись гнилость, подлость и антиобщественная суть «элиты» во главе с обоими Николаями.

Возьмем для сравнения Отечественную войну 1812 года. Неудачный начальный период войны, однако высшее военное руководство с самого начала относительно компетентно — Барклай-де-Толли если и не подготовил соответствующую возможностям России армию, то, по крайней мере, не загубил ее и сумел вывести из-под удара. Затем хватило не то что готовности умереть, но всего лишь готовности Александра I заранее, без боя, не сдаваться в сочетании с готовностью передать высшую военную власть адекватному Кутузову, чтобы пожар Москвы стал маяком на пути русских в Париж.

А в Крымскую и «японскую» войны высшая российская власть даже не струсила — для того не было особых причин, — и даже не смирилась с поражением (которого ни в 1855-м, ни в 1905 году не было!), а оказалась полностью неспособной на разумные, диктуемые ситуацией решения.

Есть точная ленинская оценка дворянских революционеров-декабристов: «Страшно далеки они были от народа». Но декабристы, по крайней мере, смотрели, пусть и издали, но — в сторону народа. А царская власть после Петра, за редчайшими исключениями, была постоянно или повернута к народу и его нуждам спиной, или бросала свой взгляд поверх согнутой народной головы.

Сталин и большевики оказались и в этом отношении полной противоположностью старой власти. Недаром Сталин в одной из своих речей сравнил большевистских руководителей с Антеем, который сохранял свою силу до тех пор, пока был неразрывно связан с землей. Вот так и большевики, говорил Сталин, непобедимы постольку, поскольку они не теряют связи с массой. И это была не фраза, это было нормой государственного управления в СССР Сталина. Нормы власти соблюдаются не всегда даже представителями самой власти, но тем не менее характер этих норм определяет успех или неуспех Власти.

Сталин это понимал прекрасно. Здесь будет, пожалуй, уместно сказать вот о чем… Несомненно, ошибочны попытки сравнить Сталина даже с такой яркой фигурой, как Петр. Так, один из российских экономистов — профессор Ханин из Сибири, если не ошибаюсь, — десять лет назад писал: «Далеко не все поняли социально-экономический смысл сталинского периода российской экономики. Жесточайшими, часто варварскими методами (подобно эпохе Петра I) в кратчайшие сроки совершился переход от аграрной цивилизации к индустриальной. То, чего не успел сделать российский капитализм, сделала командная экономика».

Это — пример очень показательного заблуждения. Сталинская экономика, как и вообще Сталинская эпоха, во-первых, не была ни варварской, ни командной — ее подкреплял постоянно совершенствующийся механизм планирования и управления.

Во-вторых, экономика сталинского СССР сделала то, чего российский капитализм не «не успел» сделать, а не сумел бы сделать, поскольку после Первой мировой войны России, опутанной внешними и внутренними долгами, была уготована судьба полуколонии Запада.

В-третьих, в сталинском СССР совершился переход не от «аграрной» цивилизации к «индустриальной», а переход от цивилизации полуфеодально-полубуржуазной к основам цивилизации социалистической.

И уже поэтому сравнение Сталина с Петром, а петровской России — со сталинским СССР абсолютно неверно. Ведь здесь различно все: движущие силы, приоритетные интересы, конечные цели и методы их реализации.

Лично Петром двигали интересы государства, Отечества, но в своих реформах он был ограничен тем, что исполнителями его реформ могли быть и были представители и выразители воли и интересов имущих слоев России. Целью Петра было развитие и укрепление экономического, военно-политического и технологического потенциала государства. Социальные реформы в интересах трудящегося большинства не были даже отдаленной его целью.

Ленин же, Сталин и большевики проводили преобразование России со вполне ясной целью: создание равноправного общества, организуемого и управляемого в интересах массы выборными представителями этой массы. Уже в силу этого различались и методы. Петр не мог широко действовать методом убеждения, потому что это — в его случае — ни к чему не привело бы. Как и чем можно было убеждать крепостных людишек фельдмаршала Шереметева или работных людей Демидова?

А для Сталина методы убеждения, агитации, пропаганды, культурного строительства и просвещения являлись основополагающими. Принуждение же во всех его формах было вынужденной — крайней и временной — мерой.

В конечном счете именно в этом — в полном единстве всех творческих сил России с Высшей Властью, — и крылись истоки неизбежной победы новой России над любым внешним агрессором. Соответственно, в непобедимости новой власти крылись и истоки неизбежного «русского» краха рейха, коль уж агрессором оказалась Германия.

При этом личностным залогом неизбежности Победы был сам Сталин. Вот позднейшая оценка личности Сталина, относящаяся уже к нашему веку: «Сталин был несомненным патриотом исторической российской государственности, он имел огромную волю, большое трудолюбие и немалый интеллект»… Это — не апологеты Сталина, это — из книги Жореса и Роя Медведевых «Неизвестный Сталин», изданной в 2001 году издательством «Права человека». Впрочем, эти же забавные — как на мой вкус — авторы определяют Сталина как «вождя, диктатора и тирана». Что ж, вождем Сталин действительно был. Но вот диктатором, и уж тем более тираном?..

Тут уж, пожалуй, извините!

Диктатор и тиран не может выиграть войну, носящую всенародный характер. Выиграть такую войну диктатор и тиран не сможет потому, что народные войны выигрывают народы, ведомые к Победе не диктаторами, а вождями.

Сталин, безусловно, отвечал всем требованиям политического гения — начиная с незаурядной памяти и способности быстро и точно входить в новые для него вопросы и заканчивая тонким умением вести самые сложные переговоры. Интересна его характеристика, оставленная нам Александрой Львовной Толстой, уехавшей из Советской России в 1929 году. То, что она написала о своей единственной встрече со Сталиным, ценно психологической подлинностью: «По внешности Сталин мне напомнил унтера из бывших гвардейцев… Густые, как носили только такого типа военные, усы, правильные черты лица, узкий лоб, упрямый, энергичный подбородок, могучее сложение и совершенно не большевистская любезность. Когда я уходила, он опять встал и проводил меня до двери».

Именно с таким вождем Советская Россия была обречена на успех и действительно обрела его в считаные годы с 1929-го по 1940-й. Начиная с 22 июня 1941 года полоса успехов по ряду причин прервалась, но — лишь на время.

Неизбежность возобновления успехов подтверждается и некой оценкой России Сталина и самого Сталина, которую я приводил в своих книгах уже не раз, но которую не откажу себе в удовольствии напомнить читателю вновь. Как говорил булгаковский Воланд, хорошую полночь приятно и продлить. Так почему бы нам лишний раз не вчитаться в признания германского генерал-майора Фридриха Вильгельма фон Меллентина?

Он воевал в Польше, во Франции, на Балканах, в Африке, на Восточном фронте, а затем опять во Франции, в Арденнах и в самой Германии, и закончил войну начальником штаба 5-й танковой армии в Рурском «котле». В изданной в 1956 году в Лондоне книге «Panzer battles 1939–1945» (переведена у нас в 1957 году) он писал:

«Русский солдат любит свою «матушку Россию», и поэтому он дерется за коммунистический режим, хотя, вообще говоря, он не является политическим фанатиком. Однако следует учитывать, что партия и ее органы обладают в Красной Армии огромным влиянием. Почти все комиссары являются жителями городов и выходцами из рабочего класса. Их отвага граничит с безрассудством; это люди очень умные и решительные. Им удалось создать в русской армии то, чего ей недоставало в Первую мировую войну — железную дисциплину… Дисциплина — главный козырь коммунизма, движущая сила армии. Она также явилась решающим фактором и в достижении огромных политических и военных успехов Сталина… …Умелая и настойчивая работа коммунистов привела к тому, что с 1917 года Россия изменилась самым удивительным образом. Не может быть сомнений, что у русского все больше развивается навык самостоятельных действий, а уровень его образования постоянно растет…»

Генерал Меллентин писал, что русская пехота «полностью сохранила великие традиции Суворова и Скобелева», что русская артиллерия «является очень грозным родом войск и целиком заслуживает той высокой оценки, какую ей дал Сталин», что танкисты Красной Армии «закалились в горниле войны», что «их мастерство неизмеримо возросло» и что «такое превращение должно было потребовать исключительно высокой организации и необычайно искусного планирования и руководства».

При этом Меллентин констатировал: «Русское высшее командование знает свое дело лучше, чем командование любой другой армии».

Мог ли Гитлер победить армию и страну, о которой так написал — пусть и после поражения — один из толковых генералов Гитлера?

Нет, к 1941 году новая социалистическая Россия под руководством Сталина и сталинского ядра Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) была непобедима — в принципе. Такой уж эта Россия сформировала себя всего за два десятка лет.

Впрочем, этим двум советским десятилетиям предшествовало не менее двух десятков веков формирования русской цивилизации. Недаром генерал Меллентин, говоря о Красной Армии, помянул Суворова и Скобелева. И недаром Великая Отечественная война советского народа дала нам полководческие ордена Суворова, Кутузова, Богдана Хмельницкого, флотоводческие ордена Ушакова и Нахимова, офицерский орден Александра Невского и матросскую медаль Ушакова.

Архимеду нужна была точка опоры, чтобы перевернуть мир. Социалистическая реконструкция, то есть индустриализация, коллективизация и культурная революция, стали той точкой опоры, которая позволила Сталину и народам СССР в срок двух, по сути, пятилеток перевернуть Россию. Причем перевернуть не так, как это сейчас делают ельциноиды, — с ног на уши, опутанные дезинформационной «лапшой». Социализм, напротив, поставил Россию с непутевой головы на прочные индустриальные ноги. И главной базой любых побед новой России стали новые люди.

На кремлевском приеме в честь металлургов 26 декабря 1934 года Сталин сказал:

«У нас было слишком мало технически грамотных людей. Перед нами стояла дилемма: либо начать с обучения людей в школах технической грамотности и отложить на десять лет производство и массовую эксплуатацию машин, пока в школах не выработаются технически грамотные кадры, либо приступить немедленно к созданию машин и развить массовую их эксплуатацию в народном хозяйстве, чтобы в самом процессе производства и эксплуатации машин обучать людей технике, выработать кадры. Мы избрали второй путь. Мы пошли открыто и сознательно на неизбежные при этом издержки и перерасходы, связанные с недостатком технически подготовленных людей, умеющих обращаться с машинами. Правда, у нас наломали за это время немало машин. Но зато мы выиграли самое дорогое — время и создали самое ценное в хозяйстве — кадры. За три-четыре года мы создали кадры технически грамотных людей как в области производства машин всякого рода (тракторы, автомобили, танки, самолеты и т. д.), так и в области их массовой эксплуатации. То, что было проделано в Европе в течение десятков лет, мы сумели проделать вчерне и в основном в течение трех-четырех лет. Издержки и перерасходы, поломка машин и другие убытки окупились с лихвой».

4 мая 1935 года в речи в Кремлевском дворце на приеме в честь выпускников академий РККА Сталин говорил и так: «Мы получили в наследство от старого времени отсталую технически и полунищую, разоренную страну… Разоренная четырьмя годами империалистической войны, повторно разоренная тремя годами Гражданской войны, страна с полуграмотным населением, с низкой техникой, с отдельными оазисами промышленности, тонувшими среди моря мельчайших крестьянских хозяйств, — вот какую страну получили мы в наследство от прошлого…»

В подобной оценке не было ни малейшего преувеличения — Сталин еще и не все вспомнил. Но сказанное о прошлом лишь предваряло основное, насущное, о чем сказал тогда Сталин:

«Задача состояла в том, чтобы эту страну перевести с рельс… темноты на рельсы современной индустрии и машинизированного сельского хозяйства… Вопрос стоял так: либо мы эту задачу разрешим в кратчайший срок… либо… наша страна… растеряет свою независимость и превратится в объект игры империалистических держав… Надо было создать первоклассную индустрию… А для этого надо было пойти на жертвы и навести во всем строжайшую экономию, надо было экономить на питании, и на школах, и на мануфактуре, чтобы накопить необходимые средства для создания индустрии… Понятно, что в таком большом и трудном деле… успехи могут обозначиться лишь спустя несколько лет. Необходимо было поэтому вооружиться крепкими нервами…выдержкой и упорным терпением, чтобы преодолеть первые неудачи и неуклонно идти вперед…»

Прошло два года. Год 1937-й был последним годом второй пятилетки. Страна крепла. За пять лет промышленный потенциал СССР где — удвоился, где — утроился. Теперь мы выплавляли стали и чугуна почти столько же, сколько и Германия, а электростали — на уровне США. Мы вышли на третье место в мире по выплавке алюминия, выплавив его 37 тысяч тонн, но США и Германия были тут пока вне конкуренции — 132 и 127 тысяч тонн.

Соединенные Штаты в 1937-м произвели 121 миллиард киловатт-часов электроэнергии, немцы — 49, англичане — 17, а Союз — 36. Да, мы еще отставали от янки и немцев, но в 1932 году мы имели только 13 миллиардов киловатт-часов — столько же, сколько и Франция. У Франции за пять лет прибавилось пять миллиардов, а у нас — двадцать три! И к концу второй пятилетки Союз имел электроэнергии столько же, сколько Франция, Италия и Бельгия, вместе взятые.

Вот что новая Россия готовилась противопоставить будущим танковым «клиньям» Гота и Гудериана.

28 апреля 1937 года Молотов подписал постановление Совнаркома о третьем пятилетнем плане. И это был план, выполнение которого давало нам окончательно непобедимую Россию к лету 1942 года!

Но мы имели ее уже, собственно, и к 1941 году, иначе мы не имели бы 1945 года. Причем эта новая Россия была воплощена не только в харьковских турбогенераторах и тбилисском трикотаже, но и, повторяю, прежде всего в новых людях. Историк-эмигрант Георгий Федотов в своем «моментальном снимке России» от 1 января 1936 года признавал:

«…Сталин широко распахнул дверь в жизнь практикам-профессионалам… Подлинная опора Сталина — это тот класс, который он сам назвал «знатными» людьми… Партийный билет и прошлые заслуги значат теперь немного; личная годность… — все. В этот новый правящий слой входят… чекисты, командиры Красной Армии, лучшие инженеры, техники, ученые и художники страны… Новый советский патриотизм есть факт, который бессмысленно отрицать. Это есть единственный шанс на бытие России…»

И этот «русский» шанс полностью зачеркивал малейший шанс фюрера и рейха на победу над Россией.

Между прочим, несмотря на один из наиболее устойчивых прогерманских мифов о якобы предельной организованности немцев, высшее государственное управление в СССР было организовано тоже качественно лучше, чем в рейхе, в чем главную заслугу надо по справедливости отдать, прежде всего, конечно, Сталину, но также в немалой мере и такому выдающемуся управленцу, как Берия.

К слову, немного о тщательности немцев…

Когда я сталкиваюсь с дифирамбами немецкой пунктуальности, я всегда вспоминаю малоизвестный эпизод германо-польской кампании 1939 года. Когда дело шло к концу и гнилое якобы «государственное» «здание» панской Польши почти обрушилось, в Польшу прибыл Гитлер. До него в зоне боевых действий уже находился Геринг, руководивший Люфтваффе, и личный поезд Геринга стоял в степи на специально сооруженных железнодорожных путях. К приезду фюрера рядом была протянута еще одна подъездная «нитка», на которую должны были принять поезд Гитлера.

Поскольку дело было в степи, а оставаться в этом месте фюрер после встречи с Герингом и генералитетом не собирался, специальной платформы сооружать не стали, а для того, чтобы Гитлер и его сопровождение могли спокойно сойти на землю с лестницы вагона, нижняя ступенька которой отстояла от земли чуть ли не на метр, было решено поставить у вагона огромную саперную корзину, а чтобы дно под ногами не провалилось, насыпать и утрамбовать земляную горку, на которой корзину и утвердить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.