2. ПОДГОТОВКА К ТЕРРОРУ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. ПОДГОТОВКА К ТЕРРОРУ

“Мы все тут пользуемся кличками. Как ты относишься к имени Карлос?” — спросил я. Он блеснул ровным рядом своих зубов: “Карлос? Годится”.

Бассам Абу-Шариф из Народного фронта освобождения Палестины.

На первый взгляд, у будущего революционера из Латинской Америки было мало причин для того, чтобы погружаться в пучину арабо-израильского конфликта. На примере собственных предков Ильич мог убедиться, что бороться с диктатурой с тем или иным успехом можно и у себя на родине. Поэтому изгнанному студенту, равнявшемуся на Че Гевару, резоннее было бы вернуться домой и присоединиться к Дугласу Браво, взгляды которого он поддерживал и разделял. По прошествии многих лет Ильич продолжал очень болезненно воспринимать намеки на то, что он пренебрег участием в политических схватках на родине. Отвечая на вопрос, не возникало ли у него желание присоединиться к партизанской войне у себя на родине, он заявлял: “Состоя в рядах Коммунистического союза молодежи Венесуэлы с января 1964 года, я никогда не прекращал вооруженной борьбы во имя венесуэльской революции”.{51}

Университетские годы Ильича совпали со временем палестинских волнений. Унижение, вызванное поражением арабов в шестидневной войне в июне 1967 года, когда израильские войска, неудержимо двигаясь вперед, захватили Синайский полуостров, Голанские высоты, Восточный Иерусалим и западный берег реки Иордан, породило волну возмущения среди палестинских беженцев, скопившихся в близлежащих арабских странах. Палестинские боевики, базировавшиеся в Иордании, не сомневались в том, что все должны взять в свои руки, и занимались тем, что организовывали рейды на израильскую территорию. Будучи уроженцем другого континента и получив привилегированное воспитание, Ильич не имел ничего общего ни с этими боевиками, ни с теми 800 тысячами палестинцев, которые покинули Израиль во время провозглашения его независимости в 1948 году. Однако десятки тысяч левых студентов по всему миру объединились в борьбе за возвращение им их территорий.

Предшествующие беседы с отцом также могли сыграть свою роль в формировании взглядов Ильича. Рамирес На-вас не скрывал, кому он отдавал свои симпатии: “Неужели ты думаешь, что евреи, израильтяне и сионисты решились бы на все эти преступления на Ближнем Востоке, если бы им не помогали Соединенные Штаты? Или сами евреи неуязвимы?”{52} В Москве Ильич донимал своих друзей из рядов палестинцев разными вопросами, и они рассказали ему о человеке, которого позднее он стал называть “Учителем”, а именно — о Вади Хаддаде, который был старше его на двадцать лет.

Как и Ильич, Хаддад родился в буржуазной семье в Галилее. Его отец был известный арабист и профессор математики. В тот день, когда израильская армия разрушила его родной дом, Хаддад поклялся, что будет уничтожать израильтян до конца своей жизни.{53} Будучи студентом медицинского факультета в Американском университете Бейрута, он начал обсуждать со своими друзьями способы достижения своей цели. Его ближайшим другом был другой будущий медик, Джордж Хабаш. Вместе они открыли бесплатную клинику для палестинских беженцев в Иордании, а затем приняли активное участие в организации — в начале 1950-х годов — Арабского национального движения, имевшего целью возвращение в Палестину. Горечь, которую они испытали после поражения в шестидневной войне, превратило движение в Народный фронт за освобождение Палестины, который был основан через несколько недель под руководством Хабаша. С самого начала выраженный одной строчкой манифест Народного фронта гласил, что он будет бороться за освобождение Палестины силовыми методами. Идеологией нового движения стал марксизм, а его основной тактикой — террор.

Идея террора принадлежала Хаддаду. Убежденный в бесплодности налетов феддеинов на израильские военные цели, он организовал в июле 1968 года первый угон самолета. Два боевика заставили “Боинг-707” авиакомпании “Эль-Аль”, летевший обычным рейсом из Рима в Тель-Авив, приземлиться в Алжире, переименовав его в “Палестинское освобождение 007”.

Израильское руководство заявило о своем отказе вступить в переговоры с террористами, однако в течение последующего месяца оно только этим и занималось. В обмен на освобождение пассажиров угонщики получили шестнадцать палестинцев, отбывавших тюремные сроки в израильских тюрьмах. Могущественный победитель в шестидневной войне был, хоть и ненадолго, поставлен на колени. “Убийство одного мирного еврея, — заключил Хабаш, — гораздо эффективнее, чем убийство сотни на полях сражений”.

С этого времени заголовки газет начали пестреть сообщениями об угонах самолетов и других насильственных действиях, заставив правительства Запада прислушаться к палестинцам. В том же году Организация освобождения Палестины, которая включала в себя Народный фронт и другие повстанческие фракции, опубликовала декларацию, в которой провозгласила вооруженную борьбу единственным средством, ведущим к освобождению Палестины, а “диверсионную деятельность — ядром народной войны за освобождение”.

Обещанная Хаддадом мировая революция откликнулась в душе венесуэльского студента, воспитанного на марксистской идеологии. Для Хаддада уничтожение Израиля и рождение революционной Палестины было лишь первым шагом в битве, объявленной такими учителями, как Че Гевара и Мао Цзэдун. “После этого, — обещал Хаддад, — мы низвергнем феодальные арабские троны, а затем распространим нашу революцию по всему миру”. В последовавшие годы революционеры и боевики всего мира с радостью принимались Хаддадом, включая западногерманскую банду Баадер-Майнхоф, итальянские “Красные бригады”, японскую “Красную армию” и движение “Ту-памарос” из Южной Америки. Впрочем, несколько лет спустя, после долгого и напряженного разговора с Ильичом, шейх Ямани из Саудовской Аравии убедился в том, что Ильич никогда не верил ни в цели, провозглашенные палестинцами, ни в арабский национализм, и если он и оказывал им поддержку, то потому лишь, что они казались ему средствами достижения мировой революции.

Привлеченный идеологией Хаддада и восхищенный его пропагандистскими ударами, Ильич загорелся желанием все разузнать о партизанских тренировочных лагерях Народного фронта, в которых наиболее способных учеников обучали тому, как вести бой в захваченных самолетах. Друзья Ильича утверждали, что именно в Москве он впервые сошелся с палестинцами.{54} Советские власти относились весьма благосклонно к палестинцам, и КГБ именно в это время делал первые попытки сблизиться с Хаддадом. Глава КГБ Юрий Андропов в письме Генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Брежневу характеризовал эти контакты как “секретные и активные взаимоотношения”.{55} Говоря о своем первом контакте с Народным фронтом, Ильич называет имя Рифаата Абула Ауна, который был представителем этого движения в Москве. Эмиссару палестинцев Ильич понравился, и вместе с группой студентов из Латинской Америки он получил приглашение посетить военный тренировочный лагерь для иностранцев в Иордании.

“Идея нам понравилась, и мы начали размышлять о том, как это сделать, не прерывая обучения в Москве. Однако, когда нас исключили из университета им. Патриса Лумумбы, мы столкнулись с неожиданной проблемой. Уехав из Советского Союза, мы уже не могли вернуться обратно”, — объяснял позднее Ильич.{56} По его собственным словам, они собирались пройти лишь краткий тренировочный курс перед возвращением в Москву. После чего они собирались применить приобретенные знания в отрядах Дугласа Браво в Венесуэле. Молодые радикалы выбрали Ильича разведчиком, и в июле 1970 года, в возрасте двадцати лет, он в одиночку отправился на Ближний Восток, “потому что у меня было больше опыта, чем у других, и потому что я владел несколькими языками. Кроме того, я раньше других завязал контакты с палестинцами”.{57}

В это же время, одиннадцатого июля, Хаддад чудом остается жив, когда шесть “катюш” советского производства врезаются в его квартиру в Бейруте, где он беседует с двадцати-трехлетней Лейлой Халед, угнавшей в Дамаск (в августе 1969 года) самолет авиакомпании TWA. Электронный таймер должен был выпустить ракеты из дома напротив. Две из них не взорвались, зато четыре оставшихся сделали свое дело. Каким-то чудом Хаддад и Лейла Халед отделались незначительными травмами, зато жена Хаддада, Самия, и их восьмилетний сын получили серьезные ранения и ожоги. Палестинцы единодушно сочли, что это покушение — дело рук “Моссада”.

После ночного перелета Москва — Бейрут Ильич неожиданно появился в офисе Бассама Абу-Шарифа, считавшегося “общественным лицом террора”, так как тот был официальным представителем Народного фронта. Палестинец родом, вынужденный покинуть родительский дом в Иерусалиме после объявления Израиля независимым государством, Абу-Ша-риф познакомился с Хабашем во время обучения в Американском университете Бейрута. Фактически Абу-Шариф был неофициальным вербовщиком идеалистически настроенных молодых иностранцев, которые стучались к нему в дверь, в том числе двух немцев, ставших вскоре пресловутыми партнерами Ильича — Андреаса Баадера и бывшей тележурналистки Ульрики Майнхоф.

Занимая эту выгодную позицию, Абу-Шариф рисовал жизнеутверждающую картину мотивировок своих рекрутов: “Акции Хаддада доказали, что относительно небольшая группа сплоченных и преданных делу людей может нанести Западу неожиданный и чувствительный удар и безнаказанно уйти после этого. Подобные возможности как магнитом притягивали всех этих неоперившихся подражателей Че Гевары. Многие из них действительно ненавидели капитализм с его властью большого бизнеса и сильных правительств, стремящихся сокрушить стремление к независимости. Они рвались к свободе и власти. И Палестина стала олицетворением их революционных надежд”.{58}

Ильич не был исключением. Пока он ожидал приема в офисе Абу-Шарифа в Западном Бейруте на Корниш Маз-раа, наблюдавший за ним палестинец был поражен искренностью его по-детски округлого лица и широко раскрытых глаз. Взгляд был одновременно застенчивым и полным решимости. Речь свою Ильич приготовил заранее: “Я прибыл из Венесуэлы. Я учился в Москве, в университете Патриса Лумумбы. Я сочувствую вашей борьбе. Я хочу присоединиться к Народному фронту освобождения Палестины, потому что я интернационалист и революционер”.

Абу-Шариф внимательно оглядел его, отметив отлично сшитый костюм, шелковый галстук и кожаные туфли ручной работы, и не смог сдержать снисходительной улыбки. “Это не так-то просто стать бойцом”, — сказал он юному незнакомцу.

“Я справлюсь. Я больше не хочу быть студентом. Я хочу сражаться за идею”, — резко ответил Ильич, вставая по стойке «смирно» (словно кавалерийский офицер старой школы, подумал Абу-Шариф). Ильич рассказал палестинцу о своем отце, после чего речь зашла о книгах, и Ильич продемонстрировал свое знание латиноамериканской литературы.

Абу-Шариф решил еще раз встретиться с этим приезжим, который был всего на четыре года моложе его. Что-то угадывалось за этим юношеским очарованием — стальная сердцевина, которую следовало использовать, и он пригласил Ильича зайти на следующий день. Ильич грациозно поцеловал руку секретарше и вышел.

К чему было охлаждать пыл таких добровольцев? Для Хаддада появление иностранцев было чрезвычайно важным, так как это свидетельствовало о том, что дело палестинцев обладает всеобщей ценностью, к тому же он любил собирать талантливых людей разных национальностей, формируя группы, выполняющие его задания. Через 24 часа после прибытия Ильича Абу-Шариф уведомил его, что он может приступить к тренировкам, и дал ему кличку “Карлос”, поскольку это имя является искаженным испанским вариантом арабского имени Халиль, восходящего к библейскому Аврааму. “Я решил, что это имя подойдет латиноамериканцу, который так пылко хотел сражаться за цели арабской нации. Мне показалось это забавным”, — вспоминал позже Абу-Шариф.{59}

Желая выразить свою благодарность, новый доброволец преподнес Абу-Шарифу ценный подарок, который привез из Москвы. Сначала Абу-Шариф решил, что в коробке находится какое-то оружие, но там оказалась изготовленная в России фотокамера с набором сменных объективов. Через несколько лет Абу-Шариф лишился глаза и нескольких пальцев, когда вскрывал пакет с другим подарком — книгой о Че Геваре, которая оказалась бомбой, посланной Моссадом.

Получив новое имя, Карлос полетел в столицу Иордании Амман. Несмотря на весь свой опыт и лингвистические способности, он оказался совершенно неподготовленным к тому, что его ожидало. Трудно себе представить больший контраст между тем, что он увидел, и советской серостью, в которой ему довелось жить.

“Повсюду царила сплошная анархия: бесконечные организации, куча иностранцев. Французы, скандинавы, итальянцы, представители чуть ли не всех национальностей. Когда я познакомился с Народным фронтом, окружающие считали, что я комсомолец, потому что у меня был красный паспорт, и все думали, что он советский. Но я объяснил, что представляю Венесуэлу и что у нас есть коммунистические боевые отряды, умеющие вести революционную борьбу”.{60}

Ильич был отправлен в Джерах, на возвышенности Галаад, к северу от Аммана. Некогда жемчужина в короне Римской империи, место, где, по преданию, Иисус изгнал бесов, вселившихся в одного из местных жителей, и превратил их в стадо свиней, Джерах с 1970 года становится тренировочным лагерем палестинцев, в который Ильич и попал в числе других 90 новобранцев. В основном это были французы, бельгийцы и представители других европейских стран. Проявляя гораздо больше внимания, чем во время обучения в школе или университете, Ильич погрузился в насыщенную атмосферу лекций и политических семинаров, а также практических занятий по применению легкого оружия и взрывчатки. В лагере любили испытывать отвагу новобранцев, предлагая им встать на расстоянии метра от того места, где на открытом воздухе взрывали пластиковую бомбу. Во избежание несчастных случаев экзаменаторы применяли взрывчатку, которая представляла опасность только в замкнутом пространстве. Главный инструктор Карлоса, майор, дезертировавший из иракской армии, был впечатлен его успехами и не уставал хвалить своего ученика за сообразительность, умение вести полемику и отвагу. Однако Карлос не испытывал никакого восторга. “Мы проходили военное обучение, но это было не слишком серьезно. В основном все делалось ради пропаганды…” — жаловался он.{61}

Когда курс обучения подходил к концу, педагоги инсценировали ложную атаку, чтобы проверить навыки своих учеников. Строчили пулеметы, поверх голов велся огонь из автоматов. Группе Ильича было приказано форсировать близлежащую реку и перегруппироваться на другом берегу для контратаки. Когда Абу-Шариф и иракский майор вошли в лагерь, они увидели, что все, кроме Карлоса, выполнили распоряжение, а тот лежал, растянувшись на своем вещмешке, и спокойно курил. “Какого черта вы делаете здесь? На вас совершено нападение. Давайте, действуйте!” — закричал Абу-Шариф. “Чушь, — невозмутимо ответил Карлос. — Если бы это было настоящее нападение, я давно уже был бы покойником”.{62}

“Жестокая реальность”, о которой мечтал Карлос, вторглась внезапно тем же летом, когда израильские самолеты на брею-щем полете разбомбили находившийся поблизости тренировочный лагерь палестинцев, где они обучали новобранцев. Во время нападения один из личных телохранителей председателя Национального фронта Ясира Арафата, член ФАТХ’а, погиб, а другой получил ранения. Это было первое знакомство Карлоса с войной и со смертью. Он вспоминает об этом бесстрастно: “Израильтяне разбомбили лагерь в июле 1970. Один человек погиб, другого ранило. Оба принадлежали к ФАТХ’у, бойцы которого находились за рекой, неподалеку от нашего лагеря”.{63}

Через неделю после авианалета, устав от нескончаемых учений, Ильич вернулся в Амман и попытался встретиться с лидером Народного фронта. “Никто не принимал меня всерьез. А ведь я приехал воевать”, — вспоминал Карлос позднее.{64} Абу Семир, член Политбюро, отвечавший за положение дел в иорданском секторе, выслушал Карлоса и направил его в элитный тренировочный лагерь подготовки коммандос, где учились исключительно арабы, в основном из Палестины. Там-то и началась его “походная жизнь”. “Из соображений безопасности мы постоянно меняли местоположение”, — вспоминал Карлос.{65} Здесь он тоже удостаивался высших оценок от своего начальства. Однако ему не удалось выполнить задачу, доверенную ему его московскими товарищами: ни один из венесуэльских студентов так и не попал на Ближний Восток, потому что он просто не мог с ними связаться. “Я знаю, — объяснял он позднее, — что они вернулись в Венесуэлу. И половина из них оказалась в тюрьме”.{66} Если бы Карлосу не удалось уехать на Ближний Восток, его ожидала бы та же участь.

Еще до завершения обучения Карлосу была доверена “дипломатическая” миссия. В своих показаниях французским следователям он заявил, что в течение 1970 года он несколько раз посещал Францию, используя свой венесуэльский паспорт. На вопрос, почему он отказывается объяснить цели этих поездок, Карлос обтекаемо ответил: “Я не отказываюсь. Просто я хочу показать вам, что вопросы, которые вы мне задаете, противоречат интересам Франции, и вы просто хотите выкачать из меня информацию”.{67}

Война, которую Карлос с таким нетерпением ожидал, разразилась в результате не с заклятыми врагами Народного фронта, а была начата против самих же арабов, которые с большим трудом уживались друг с другом, создав сотни конкурирующих независимых группировок. Согласно одному из опросов, иорданское правительство насчитывало пятьдесят две палестинские группировки на своей территории, часть из которых проповедовала не ислам, а марксизм с высоты минаретов. Молниеносные набеги палестинских боевиков на Израиль и вероломное укрепление базы Народного фронта на восточном берегу реки Иордан подрывали власть короля Хусейна и делали его страну уязвимой для израильского возмездия. В феврале 1970 г. палестинские феддаины в течение трех дней вели бои с иорданской регулярной армией на улицах Аммана. Они вынудили монарха отменить декрет, запрещавший им открыто носить оружие в черте города и предписывавший сдать его вместе со взрывчатыми веществами.

Несколько месяцев спустя Народный фронт осуществил акцию, которая затмила все предшествующие. 6 сентября 1970 года отряд Хаддада попытался захватить одновременно сразу четыре самолета, летевших в Нью-Йорк, на борту которых находилось несколько сот пассажиров.

Самая трудная задача была поставлена перед Лейлой Ха-лед, которая должна была захватить “Боинг-707” авиакомпании “Эль-Аль", совершавший рейс на Нью-Йорк из Тель-Авива через Амстердам. Интерпол внес имя Лейлы Халед в розыскной список угонщиков после похищения ею самолета компании TWA годом раньше. Но прелестная Лейла изменила свою внешность с помощью пластической операции, сде-данной ей немецким хирургом, так что служба безопасности Израиля не смогла узнать ее в жизнерадостной полногрудой мексиканке в сомбреро и болеро, которая совершала свадебное путешествие в сопровождении своего псевдомужа, роль которого досталась Патрику Аргуелло, американцу никарагуанского происхождения. Когда самолет пролетал над территорией Восточной Англии, они поднялись со своих мест и с пистолетами в руках направились к кабине пилотов. Однако пилот успел послать самолет в пике. В результате неожиданного маневра оба террориста упали, и в последующей неразберихе сотрудник израильской службы безопасности застрелил Аргуелло — правда, тот успел выдернуть чеку гранаты и швырнуть ее в проход между креслами. К счастью, она не взорвалась. Лейла Халед попыталась вытащить гранаты, спрятанные в бюстгальтере, но была сбита с ног пассажирами, которые едва не растерзали ее на месте. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, что ожидало ее в аэропорту Хитроу, где самолет вынужден был совершить аварийную посадку: британская полиция и служба безопасности “Эль-Аль”, ухватив ее за ноги и за руки, устроили форменное перетягивание каната, выясняя, в чье распоряжение она должна поступить, пока, наконец, израильтяне не отказались от своих попыток забрать Халед.

Смерть Аргуелло была первой потерей иностранного добровольца в команде Хаддада.

Следующая попытка угона тоже пошла не по плану. “Боинг-747”, принадлежавший компании Пан-Ам, захваченный в Амстердаме, оказался слишком большим, чтобы безопасно приземлиться в аэропорту, выбранном Хаддадом и расположенном в иорданской пустыне возле Зарги. Поэтому самолет пришлось посадить в Каире. Пассажирам и команде дали всего несколько минут на то, чтобы очистить лайнер, после чего самолет был взорван. Зато два других рейса — “Боинг-707” компании TWA из Франкфурта и швейцарский самолет “ДС-8” из Цюриха — были посажены, как и планировалось, на отдаленной базе, которая в свое время принадлежала Королевским ВВС и носила название “поле Доусона”. Палестинцы переименовали это место в “аэропорт революции”.

Наиболее известной фигурой среди боевиков, сопровождавших пассажиров, был Абу-Шариф. “Примите наши извинения, — обратился он к ним. — Нам пришлось похитить ваш самолет и посадить его в пустыне, в Иордании. Иордания — это страна на Ближнем Востоке, лежащая между Сирией и Израилем. Мы ведем справедливую войну за освобождение нашей страны от израильской оккупации. Прошу вас не волноваться: вам будет предоставлена пища и питье”.{68}Угонщики заявили также, что данный эпизод, направленный против американских авиалиний, “поскольку Америка пытается уничтожить палестинское движение, снабжая Израиль оружием”, может быть легко исчерпан, если правительства Швейцарии и Западной Германии освободят несколько их товарищей, томящихся в тюрьмах.

Израиль привел свои войска в состояние повышенной боевой готовности, а президент Никсон отдал приказ Шестому флоту разбомбить базы палестинцев; рейд не состоялся только благодаря секретарю безопасности Мелвину Лерду, который объяснил это неблагоприятными погодными условиями. Незапланированным добавлением к акции в пустыне стал угон английского самолета “VC-10” компании ВОАС, летевшего из Бомбея в Лондон, совершенный добровольным поклонником Лейлы Халед, который посадил его там же вместе со 150 пассажирами на борту, надеясь таким образом вызволить Лейлу из тюрьмы. Боевики взорвали оба самолета (стоимостью 30 млн. долларов), однако никто из 360 пассажиров, чьи паспорта были проштемпелеваны словосочетанием “освобожденная зона”, не пострадал. Последний заложник был отпущен в обмен на освобождение Халед и шести других осужденных террористов после двадцатичетырехдневных переговоров. Безусловно, подавленная своей неудачей, Халед, тем не менее, заявила на пресс-конференции после своего освобождения, что угон самолета является “совершенно нормальной акцией, которой должны пользоваться все борцы за свободу”.

Оставшийся в тени, Карлос неистовствовал: его даже не пригласили принять участие в деле, которое он окрестил “Операцией революционного аэродрома”.

Убитый угонщик Аргуелло, как и Карлос, вырос в буржуазной семье в Латинской Америке и точно так же проникся симпатией к палестинскому движению в университетские годы. “Вместо того чтобы выбрать меня, они послали других, более, как им казалось, подготовленных, а меня заставили сторожить склад с амуницией для новобранцев, — жаловался Карлос.{69} Я был в бешенстве и сказал об этом старшему офицеру по лагерю. Тем не менее, я остался ни с чем и продолжал нести службу неподалеку от крошечной иорданской деревушки Оум-Джерзи”.

Поле Доусона оказалось последней каплей, которая переполнила чашу терпения Иордании, вызвав глубокое возмущение не только Народным фронтом, но и остальными фед-даинами. Иорданские войска окружили аэродром танками и бронемашинами, но ничего не смогли сделать, поскольку оба самолета были заминированы. “Народный фронт зашел слишком далеко, — бушевал униженный король Хусейн. — Мало того что они устроили пиратский аэродром на моей территории, они еще изготовливают официальные печати, выдают визы и управляют дорожным движением на главных дорогах, захватывают заложников и ведут переговоры с иностранными державами”. Стремясь избавить свое королевство от их открытого засилья, Хусейн надел свой маршальский мундир, объявил в стране военное положение и бросил в бой преданных ему бедуинов. В результате последовавшего столкновения, известного как “черный сентябрь”, Ясир Арафат с теми, кому посчастливилось уцелеть, оказался в Ливане.

Положение палестинцев все ухудшалось, и Карлос, в конце концов, очутился на передовой. “Это была настоящая бойня, — вспоминал он. — Тысячи убитых. Я сражался до 1971 года. Я был на передовой, в горах. Неприятель пытался заставить нас спуститься вниз, к берегу реки Иордан”.{70}

Абу-Шариф сражался с ним бок о бок в горах Аджлуна, куда были вынуждены отступить палестинцы вместе с поддерживавшими их сирийскими войсками. Из деревни, защищенной древней крепостью, которая когда-то остановила крестоносцев, Карлос и его товарищи контролировали долину реки Иордан. Перспектива, открывавшаяся отсюда, включала в себя холмы Иудеи на западе и покрытые лесом горы над Джера-шем, окруженные иорданской армией, на востоке. Осажденные феддаины надменно называли этот клочок земли “Палестинской республикой”.

Долгие и порой скучные месяцы учений превратили круглолицего незнакомца в безжалостного солдата. “Он не только проявлял хладнокровие при обстрелах, он мог убить не моргнув глазом, — одобрительно отзывался о нем Абу-Ша-риф. — Иорданцы обстреливали нас днем и ночью. И несмотря на этот непрерывный огонь, Карлос снова и снова поднимался, участвуя в нескольких успешных контратаках. Он был весь в крови”.{71} Палестинцы, в рядах которых сражался Карлос, были вооружены лишь купленными где-то “Калашниковыми”, ручными гранатами и небольшим количеством минометов; у них не было даже палаток, в которых можно было бы укрыться от снежных бурь, то и дело поднимавшихся в горах. Около трех тысяч палестинцев погибло, противостоя авиации и прошедшим британскую выучку войскам Иордании. Карлос был ранен вместе с командиром отряда, его ровесником, однако рана оказалась не настолько серьезной, чтобы заставить его покинуть передовую.{72}

По словам Карлоса, этот опыт вооруженной борьбы сформировал его дальнейшие взгляды: “Я поддерживал палестинское движение еще до того, как попал в Москву. А то, что я оказался свидетелем бойни в Иордании в сентябре 1970-го, заставило меня стать застрельщиком в этой борьбе”.{73} Таковы были его соображения, которых он придерживался в течение своей дальнейшей профессиональной деятельности. В этом смысле его взгляды совпадали с позицией многих палестинцев, включая Абу Айяда, который позднее возглавил разведывательную службу Арафата, оправдывавшего терроризм и называвшего его реакцией на то ‘‘состояние отчаяния”, которое охватило всех после поражения, нанесенного иорданской армией.

Для Карлоса война закончилась зимой 1970 года, задолго до того, как иорданская армия окончательно изгнала остатки обезоруженных боевиков из их цитадели Джераш-Алджун в июле 1971 года. В последние месяцы иорданцы казнили большинство пленных, в результате чего 90 палестинцев предпочли бежать в Израиль, нежели оказаться в руках бедуинов короля Хусейна. Карлос получил приказ с самого верха: “Джордж Хабаш, генеральный секретарь движения, только что вернулся из Северной Кореи и Китая. Он пригласил меня к себе и сообщил, что дело палестинцев находится в опасности и что мне следует оставить свои позиции в Иордании, поскольку я нужен ему для работы за границей”. Карлос рассказывает, как заботливый Хабаш расспрашивал его о родителях, о его кубинской возлюбленной Соне, а также о его дочери. Явно польщенный таким вниманием, Карлос завершает свой рассказ об этой встрече следующим образом: “Я уже был членом Народного фронта, членом политической организации, и я был единственным иностранцем, принимавшим участие в сражениях войны 1973 года”.{74}

Приказ, данный Хабашем по его возвращении из азиатского турне, во время которого он встречался с лидерами Японской Красной армии и занимался сбором средств, свидетельствовал о смещении акцентов в стратегии движения. Как и шестидневная война, “черный сентябрь” вызвал глубокий гнев палестинцев, которым бойня, учиненная иорданскими войсками, ясно показала, что, несмотря на всю риторику, арабские государства всегда будут прежде всего думать о своих собственных интересах. Это стало оправданием для наращивания террора. Выбор Хабаша остановился на Карлосе, потому что тот был молод, предан и доказал свою храбрость на поле боя. Кроме того, он много путешествовал и говорил на многих языках (последний, которым он овладел, был арабский) — и это тоже выделяло его среди остальных.

Однако перед отправкой ему пришлось пройти еще один курс обучения. Карлос последовал за Абу-Шарифом в Бейрут, где в течение последующих нескольких месяцев проходил подготовку “по специальной программе черного искусства терроризма под руководством Учителя”.{75} И снова Карлос добился впечатляющих успехов, полностью удовлетворив высоким требованиям, предъявляемым Хаддадом к выпускникам, которые должны были отличаться умом, решительностью, силой характера, находчивостью и силой. Однако, кроме академических успехов, Карлос за время обучения установил тесные взаимоотношения с разными людьми, которые стали его наставниками в первые годы его террористической деятельности. Он безгранично восхищался Хаддадом, который, с его точки зрения, превосходил даже Че Гевару.

Считалось, что Карлос, уже хлебнувший войны, готов теперь к более тайной борьбе. “В феврале 1971 года я улетел из Аммана в Лондон. Я выполнял приказ доктора Хабаша, попросившего меня вернуться в Европу для революционной деятельности. Он полагал, что это будет интереснее, чем то, что я делал в зарослях Иордании”.{76} По словам Карлоса, это назначение выглядит как повышение по службе и переход в звено средне — го менеджмента, которое он безропотно и принял.

Карлос вернулся к семье или, по крайней мере, к матери в начале 1971 года. Эльба и его братья не имели с ним связи в течение нескольких месяцев, если не считать единственного письма, посланного им Карлосом, на которое они ответили через редакцию газеты Народного фронта “Аль Хадаф”. Карлос принялся исполнять роль послушного сына несмотря на тот факт, что со времени последней встречи с матерью он прошел многочисленные тренировки в лагере боевиков, убивал иорданских солдат во время “черного сентября” и был послан в Лондон экстремистской палестинской организацией.

Он вернулся в мир вечерних приемов и стал посещать лекции по экономике в Лондонском университете, хотя так и не получил академической степени, а также курсы русского языка в Центральном Лондонском политехническом институте. Вместе с матерью он переехал на улицу Уолпол в Челси. Однако и квартира, в которой он жил вместе с родными, и приемы, и русские курсы — все это было лишь видимостью.

“Более интересное занятие”, ради которого Карлос вернулся в Лондон, предполагало его подчинение симпатичному узколицему алжирцу по имени Мохаммед Будиа, который был представителем Хаддада со штаб-квартирой в Париже. Во время войны за независимость Алжира Будиа попал в тюрьму за участие в успешном нападении на нефтехранилище в Мурепиане на юге Франции, во время которого сгорело 16 млн. литров нефти. Конец французского колониального правления привел к его освобождению после трехлетнего заключения, и Будиа, став знаменитым драматургом, начал блистать в артистических кругах в качестве директора Алжирского национального театра. Он появился в Париже после государственного переворота, совершенного полковником Бумедье-ном, и основал театр в Болонь-Билланкур — западном пригороде французской столицы. Однако театр был всего лишь ширмой, а настоящая жизнь Будиа протекала за кулисами, где он режиссировал в компании совсем других исполнителей, среди которых теперь числился и Карлос.

Именно под руководством Будии, время от времени присылавшего из Парижа деньги, Карлос начал составлять список лиц, которых следовало похитить или убить. Кандидатами на похищение были в основном состоятельные арабы из Саудовской Аравии, с помощью которых можно было собрать средства для обнищавшего Народного фронта, который пытался оправиться от удара, нанесенного Иорданией. Среди них оказался и посол “презренного и реакционного” Хуссейна в Лондоне. Карлос черпал вдохновение на страницах газет. Больше всего его привлекали имена общественных деятелей из разных областей жизни, особенно те, кто так или иначе имел отношение к евреям. Светская жизнь Лондона была еще одним источником информации, а сочетание внешней привлекательности, хороших манер и отлично сшитого костюма-’’тройки” сделало Карлоса популярной фигурой на дипломатических приемах. Среди его поклонников оказался и капитан Поррас, военно-морской атташе Венесуэлы: “Он был очень приятным, хорошо воспитанным молодым человеком. Он носил костюмы, сшитые у самых лучших портных. Не думаю, что его мать знала, чем он занимается. Я уверен, что он лгал ей”. Когда же этот молодой человек начинал описывать годы своей учебы в Москве, атташе дипломатично уводил разговор в сторону от политики.

Карлос собрал такое количество информации, что вполне мог претендовать на роль автора светской колонки в одной из газет на Флит-стрит. Он писал красными чернилами детским почерком, унаследованным от матери,{77} заполняя страницу за страницей именами, составлявшими цвет политики, искусства и делового мира, пока их не набралось пять сотен. Его детективная деятельность, включавшая тщательное изучение “Еврейской хроники", привела к тому, что он стал обладателем бесценных сокровищ — частных адресов, номеров телефонов, а в некоторых случаях даже прозвищ, известных лишь очень близким друзьям.

Так он обнаружил адрес и номер домашнего телефона в Сассексе Веры Линн. Так он прочесал мир искусства и выловил там имена режиссеров Ричарда Аттенборо и Сэма Вейнмейкера, драматурга Джона Осборна и виртуоза Иегуди Менухина — все они попали в список возможных жертв. Были признаны заслуживающими внимания также лорд и леди Сейнсбери и издатель лорд Вейденфельд. Британские политики интересовали его меньше, хотя бывший премьер-министр Эдвард Хит тоже не был позабыт. По непонятной причине Карлос также включил в свой список Национальный совет по гражданским свободам. Дополнил он его вырезками из газет об израильских политиках, многие из которых были изображены во время посещения Англии и встреч с местной еврейской общественностью. Кроме того им были подобраны рекламные объявления туристических компаний, предлагавших путешествия по Израилю, а также обращения различных фондов помощи Израилю.

Карьера Карлоса вместе со столь заботливо составленным списком чуть не рухнула в один прекрасный день, за три дня до Рождества 1971 года. Бригада Особой службы, действуя, по мнению Карлоса, по наводке конкурирующей фракции боевиков, прибыла на семи грузовиках к дому друзей, где проживал один из его братьев. Офицеры, обнаружив тайный склад оружия, к которому предположительно был причастен Карлос, взяли всех присутствующих на мушку. Затем отряд отправился на улицу Уолполл и около десяти часов вечера ворвался через подвальное окно в квартиру, где Карлос проживал вместе с матерью. Карлос и Эльба смотрели телевизор. Карлос ничего не мог поделать с полицией, предъявившей ордер на обыск, однако ей ничего не удалось найти, чтобы арестовать его. Как ни странно, фальшивый итальянский паспорт с вклеенной в него фотографией Карлоса не вызвал у полицейских никакого интереса, и единственным неудобством стало то, что в течение нескольких последующих дней он находился под надзором полиции. Через два месяца вся семья переселилась на улицу Кенсингтон в квартиру с двумя спальнями, одну из которых Карлосу пришлось делить со своими братьями.

Испытывая недостаток средств, который не мог быть восполнен чеками, присылаемыми отцом, Карлос начал преподавать — с сентября 1972 по июль 1973 гг. — испанский язык в Лангхэмском секретарском колледже. Благовоспитанные юные леди этого чинного учебного заведения на Мэйфэр, неподалеку от Парк-Лейн, воротили носы от заигрываний лощеного латиноамериканца, от которого слишком разило лосьоном после бритья.

Одна из девушек, Линн Кракнелл, жившая некоторое время в Каракасе, любила обмениваться с Карлосом анекдотами о его ночных клубах, но при этом замечала, что несмотря на элегантность, одевался он несколько старомодно: вечный блейзер и серые фланелевые брюки. Еще более беспощадно она оценивала его преподавательские способности: “Большую часть времени он болтал по-английски и лишь последние минут десять по-испански”, “ сообщила она в Скотленд-Ярде много лет спустя. “Он постоянно приставал ко мне со своей болтовней… это меня очень раздражало. Он упоминал своего брата Ленина, который занимался плаванием, и говорил, что если я не хочу встречаться с ним, то он может познакомить меня с братом”.{78}

Получив резкий отпор от Линн, в тетради которой Карлос записал свой домашний адрес на случай, если ей потребуются дополнительные занятия “в любое время дня и ночи”, он решил попытать счастья с другой своей ученицей, девятнадцатилетней Хилари Слейд. “Он постоянно приглашал к себе. Потом подробно записал свой адрес на клочке бумаги. Скорей всего я его тут же выбросила”.{79} Однако она сохранила экземпляр книги Габриеля Гарсиа Маркеса “Сто лет одиночества”, который он ей подарил. Младшему брату Карлоса, Владимиру, везло гораздо больше с местными девушками, и, к зависти Карлоса, он регулярно встречался с ирландками и англичанками, которые учились вместе с ним в средней школе Сент Мэрилбоун.

Попытки Карлоса добиться успеха у противоположного пола оказались более успешными, когда через месяц после начала своей преподавательской деятельности он познакомился с эмигранткой из Колумбии. Как и Карлос, тридцатисемилетняя Мария Нидия Ромеро де Тобон могла гордиться своей родословной: ее дед принимал участие в основании Колумбийской либеральной партии, а отец был преуспевающим бизнесменом в Боготе. Имея университетский диплом по юриспруденции и политике, она основала собственную юридическую контору и заслужила всеобщее уважение своей непримиримой борьбой за права трудящихся. Однако после неудачного брака с профессором права Колумбийского университета она решила вернуться в Лондон, чтобы продолжить свою академическую карьеру.

Мать Карлоса познакомила их на приеме, устроенном в честь Dia de la Raza, — празднике, посвященном открытию Колумбом Венесуэлы, который состоялся в Колумбийском культурном центре в Лондоне, где Нидия периодически подрабатывала. Нидия была потрясена неординарной личностью своего нового знакомого, чей день рождения совпадал с праздником. Ее пленили его улыбка, его “магнетизм, который свидетельствовал о настоящей харизме”, и его властная манера поведения.{80} “Мы говорили не умолкая. Разговор тут же перешел на политику: мы обсуждали положение в наших странах и Че Гевару. Карлос был молод и полон энтузиазма. Он говорил, что когда-нибудь мы вернемся в Латинскую Америку и организуем революцию, которая все изменит".{81} Нидия чувствовала родство политических взглядов с Карлосом, полагая, что он, как и она, является маоистом, считающим Россию излишне буржуазной. Карлос, в свою очередь, рассказывал ей о своем кратком пребывании в университете им. Патриса Лу-мумбы и говорил, что ему не понравилась советская модель социализма.

Вскоре их отношения стали довольно близкими — отчасти благодаря тому, что Нидия не могла не испытывать благодарность Карлосу за тот отеческий совет, который тот дал ее старшему сыну Альфонсо. Его приезд в Лондон оказался неудачным, так как у него тут же возникли неприятности с полицией из-за употребления наркотиков и воровства, что довело его мать чуть ли не до нервного срыва, поскольку она опасалась, что его вышлют из страны, если он появится в суде.

Через несколько месяцев после знакомства Карлос сделал первую попытку завербовать Нидию. “Нидия, ты нужна мне. Если мы преданы делу революции, мы должны совершать ее повсюду. Нам не должно быть стыдно за то, что мы живем”, — заявил он и предупредил, что их ждет долгая и кровавая борьба до того, как социализм победит во всем мире. После чего, со смесью скромности и высокомерия, произнес: “Знаешь, я посвятил себя бесславной борьбе, в которую вложил все свои силы, всего себя, все, что у меня есть. Я не сложу оружия и не боюсь смерти. Напротив, я уверен, что люди надолго запомнят меня”.{82}

В обязанности Карлоса входила организация сети явочных квартир для него самого и других агентов, прибывающих в город; Нидия стала его первой помощницей в этом деле. Несмотря на то, что его попытки соблазнения будущих английских секретарш провалились, именно в Лондоне Карлос освоил искусство манипулирования покоренными женщинами, которых научился использовать как орудие своего ремесла в соответствии с тем, чему его учили: “Для того чтобы добиться успеха, нужно использовать женщин. Необходимо завязывать дружеские отношения с этими безобидными созданиями, потому что они могут оказаться очень полезными, предоставляя убежища и отводя подозрения”.{83}

Карлос дал Нидии незаполненное краденое итальянское удостоверение личности и велел вывезти Альфонсо из страны с тем, чтобы больше никогда с ним не видеться, так как, по его словам, спасти его уже было невозможно. Это был циничный совет, учитывая то, что Карлос собирался использовать Индию, а ее сын служил ему помехой в силу своей репутации. По просьбе Карлоса Индия стала выдавать себя за жену человека с эквадорским паспортом, выданным на имя Антонио Дэпо-Бувье. Она помогла ему найти квартиру в Вест-Энде и хранила деньги и документы обоих. Агенты по недвижимости не заметили ничего подозрительного в латиноамериканской паре, снявшей квартиру в Камра-Мьюз. Еще две явочных квартиры были сняты Карлосом на Честер-роуд и Коулхерн-роуд.

В течение многих лет Дэгю-Бувье был полной загадкой в истории Карлоса. Его неоднократно называли старшим офицером КГБ, который якобы обучал Карлоса на Кубе, затем передал его под крыло советской разведки и в дальнейшем сыграл решающую роль в его деятельности в Лондоне и Париже. Ему удавалось сбивать с толку разведку многих стран. В течение какого-то времени Скотланд-Ярд вообще считал Карлоса и Дэгю-Бувье одним и тем же человеком из-за того, что последний на фотографии в паспорте очень похож на постаревшего Карлоса.

Британским следователям лишь недавно удалось разоблачить Дэгю-Бувье. За испано- и франкоязычными именами скрывался бывший офицер ливанской армии Фуад Авад, который в возрасте тридцати двух лет помог организовать переворот в собственной стране. В 1961 году смехотворно маленький отряд из сорока человек двинулся из Тира на Бейрут на восьми бронированных машинах в то время, как в самой ливанской столице два офицера пытались сплотить вокруг себя сирийскую народную партию. Регулярные войска мгновенно остановили колонну и подавили попытку переворота. Когда его мечта о захвате власти разлетелась вдребезги, Авад включился в борьбу палестинцев и перешел на сторону феддайнов.

Когда во время допроса Карлоса спросили, с каким именно заданием он был послан в Англию в 1971 году, он невнятно ответил: “Мы занимались бизнесом. Били израильтян и иорданцев. Мы повсюду убивали друг друга, потому что это была война… Я выполнял свою работу, потому что был офицером Народного фронта и выполнял все задания, которые мне поручались не только в Англии, но и во всем мире”.{84}

Это — откровенное хвастовство. Карлос пытается приукрасить период относительной бездеятельности и отсутствия серьезных заданий, в то время как другие группы, находившиеся в распоряжении Хаддада, были постоянно заняты делом. В феврале 1972 года одна из таких групп угнала в Аден крупный авиалайнер, принадлежавший “Люфтганзе”, со 172 пассажирами на борту, включая Джозефа Кеннеди, сына покойного сенатора Роберта Кеннеди. Правительство Западной Германии заплатило выкуп в 5 млн. долларов, чтобы получить самолет обратно. В мае Хаддад использовал троих экстремистов из Японской Красной армии, чтобы учинить бойню в Тель-Авивском аэропорту. Войдя в пассажирский зал ожидания, они сняли с ленты конвейера два чемодана, открыли их и достали оттуда пулеметы и гранаты. Японцы убили двадцать шесть человек, в основном католических паломников из Пуэрто-Рико, и ранили семьдесят шесть. Один из японцев был убит случайной пулей, выпущенной его же товарищем, другой подорвался на собственной гранате.

Беспрецедентная акция была совершена группой “Черный сентябрь” в отместку за поражение в Иордании: 5 сентября на рассвете палестинцы ворвались в спальный корпус израильской команды на Олимпийских играх в Мюнхене. Они убили тяжелоатлета и тренера по борьбе, которые держали дверь, пока остальные пытались убежать. Нападавшие потребовали освободить 200 палестинцев, находившихся в израильских тюрьмах. После переговоров, продолжавшихся целый день, западногерманские власти согласились предоставить террористам самолет, чтобы те вместе с заложниками смогли улететь в Каир. Однако в аэропорту немецкие снайперы открыли огонь, и в последующей неразберихе террористы перестреляли как полицейских, так и заложников. Были убиты девять израильских атлетов и пять членов группы “Черный сентябрь”.

Карлос следил за развитием событий с возрастающим нетерпением. Пока его подпольная деятельность никак не могла претендовать на то, чтобы войти в легенды, не говоря уже о том, чтобы составить ему репутацию революционера.