1. Начальный резонанс

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Начальный резонанс

В XVI в. в политических, дипломатических и военных кругах различных стран Западной Европы строились многочисленные планы решительного прекращения османской агрессии и сокрушительного разгрома Османского государства. Т. Джувара в своей книге «Сто проектов раздела Турции» характеризует 16 таких проектов, относящихся к упомянутому столетию.

Первое известное западноевропейское сообщение о казаках и их войне с османами появилось во Франции в 1521 г. Затем поток подобных сообщений нарастал, и уже в последней четверти XVI в., еще до развертывания широкой казачьей войны на море, в Европе стали просчитывать возможности эффективного наступления казаков на Балканы. «Не сомневались, — пишет В.В. Макушев, — что при первом появлении наших казаков на Дунае присоединятся к ним волохи, молдаване, болгаре и сербы, которые не могут более сносить тяжелого ига турецкого»[603].

Согласно европейским представлениям, у казаков была уникальная возможность ударить по Турции «с тыла» — не со стороны хорошо защищавшегося и укреплявшегося Средиземного моря, а со стороны мирного и спокойного Черного моря. По этой причине в Западной Европе задолго до начала казачьей Босфорской войны появились планы нанесения казаками мощного удара по турецкому побережью Малой Азии и непосредственно по Стамбулу.

Одним из первых среди западноевропейцев заговорил о возможности казачьих набегов на османскую столицу веронец Алессандро Гваньини, «граф Латеранского дворца» (до XIV в. являвшегося резиденцией римских первосвященников). При Сигизмунде II Августе он перебрался в Польшу, участвовал в ее войнах и заинтересовался ее историей.

В «Хронике Европейской Сарматии», впервые опубликованной на латинском языке в 1578 г. и затем изданной в расширенном польском варианте в 1611 г., А. Гваньини, характеризуя казачьи чайки, замечал: «В таких же точно лодках прежде Русь чинила шкоды греческим (византийским. — В.К.) императорам, заходя иногда даже под самый Константинополь, как о том Зонарас, греческий историк, пишет. Да и сегодня едва ли не то же делали бы казаки, если бы их было так много». Эти же фразы мы находим в «Хронике польской» И. Вельского, вышедшей в свет в 1597 г. и использованной при написании труда А. Гваньини.

В 1584 г., незадолго до смерти польского короля Стефана Батория, состоялись его переговоры с папским нунцием в Польше Альберто Болоньетто, на которых обсуждалась идея создания антиосманской лиги. Король предложил оригинальный вариант, показывавший, в чем заключались главные интересы монарха. В качестве первого этапа борьбы с Турцией должно было последовать завоевание Москвы, а уже потом предполагалось попытаться взять Стамбул общими силами Польши и Московии, с помощью татар и казаков.

Польский историк Казимеж Доперала, рассказавший об этих переговорах, подвергся критике Н.С. Рашбы за то, что будто бы слишком доверчиво отнесся к турецкой части плана Стефана Батория, у которого в действительности не было никаких антиосманских замыслов. Вообще польский автор недвусмысленно показывает, что в течение всего своего правления король находился в дружественных отношениях с Турецким государством, но нас в данном случае интересует лишь сам факт обсуждения Стефаном и представителем Ватикана возможного участия казаков в будущем взятии Стамбула.

Наибольший интерес в Европе вызывало Войско Запорожское как более крупное и тогда более известное казачье образование, а главными интересующимися сторонами были Ватикан, организатор «сопротивления исламу», и Венецианская республика, соперница Турции в Средиземноморье.

«Уже во времена Стефана Батория, — говорит П.А. Кулиш, — в Венеции и Риме составляли проекты "союза с казаками" на случай войны с Турцией. Казацкие становища за Порогами были предметом особенного любопытства людей, заинтересованных стратегическою обстановкою Турции. Италианцы знали такие подробности о казаках, которые не дошли до нас путем польской и русской письменности. Им было известно, что казаки, зимуя на днепровских островах, окружали себя ледяными крепостями, укрепляли острова дубовыми засеками, изрезывали траншеями и т.п. Казаков заискивали, казаков ласкали, казаков превозносили и католики, и протестанты; но все это делалось в том смысле, что их можно употребить как истребительное орудие против любого неприятеля».

В 1580-х гг. начались и прямые переговоры западноевропейских представителей с сечевиками. В 1585 г. Карло Гамберини, секретарь упомянутого выше нунция, подал венецианскому дожу «Записку о том, какую пользу можно извлечь из союза с казаками в случае войны с Турцией». Автор во время пребывания в Вильне, где находился тогда польский двор, познакомился и сблизился с гетманом украинских казаков, беспрестанно воевавших с турками, и теперь излагал содержание своих бесед с ним.

Отметив, что слава казаков — великолепных воинов — растет по мере их подвигов, а их имя наводит ужас на самого султана, К. Гамберини сообщал, что гетман среди прочего высказался за союз казаков с другими странами в борьбе против Турции и за нападение на нее, уверяя, что при первой надобности наберет до 15 тыс. казаков. «Что касается непосредственного нападения на турок, сказал гетман, то, пользуясь настоящею войною с Персиею, казаки в союзе с соседними народами легко могли бы проникнуть врасплох до самого Константинополя, ибо турки ныне столь ослаблены и истощены, что не могли бы оказать им надлежащего сопротивления». При этом гетман добавил, что когда Осман-пашу вызвали из Персии для низвержения и умерщвления крымского хана, бейлербей Греции при всех своих усилиях не мог доставить паше больше 14—15 тыс. «весьма плохой конницы», хотя и было объявлено, что османское войско якобы состоит из 50 тыс. человек.

Относительно народов, на помощь которых могли бы рассчитывать запорожцы, гетман заявил о своих дружественных сношениях с донскими казаками, а также с черкесами, «храбрейшими в тех странах воинами», о легкой возможности привлечь на свою сторону ту часть крымских татар, которая не расположена к туркам, и выразил несомненную уверенность в том, что при первом появлении сильного казацкого войска к нему примкнут волохи, молдаване, болгары и сербы. Наконец, по словам гетмана, в самом Стамбуле постоянно находится от 4 до 5 тыс. христианских невольников, которые сразу же по освобождении станут отважными помощниками.

Гетман заметил, что означенное предприятие не будет тяжелым для казаков, если только им окажут помощь. На вопрос К. Гамберини о характере этой помощи собеседник ответил, что казакам было бы достаточно от 15 до 20 тыс. дукатов на приобретение оружия и военных припасов.

Тогдашняя Венеция после войны с Турцией, закончившейся в 1573 г., держала вооруженный нейтралитет и, хотя искала союзников, но не собиралась пока снова воевать с Османской империей. Тем не менее, по замечанию В.В. Макушева, записка К. Гамберини обратила на себя внимание сената Венеции, который с тех пор стал внимательно следить за действиями казаков.

В 1593 г. произошел уникальный случай непосредственного обращения к украинскому казачеству главы католической церкви. В конце этого года папа Климент VIII направил патера Александра Комуловича (Алессандро Комулео), хорвата по происхождению, в страны Восточной Европы для привлечения их к антиосманской лиге. Он должен был в тайне от польского правительства, выступавшего против войны с Турцией, встретиться с представителями казаков, которым вез два папских письма от 8 ноября (29 октября). Первое из них адресовалось «избранному сыну и благородному мужу, генеральному капитану казаков»[604], а второе всем казакам — «избранным сыновьям казацким военным».

«Мы знаем, — говорилось в послании "капитану", — как славна твоя казацкая милиция, и поэтому она может быть очень полезной христианскому обществу в борьбе с общими врагами нашей веры. Тем более, что мы проинформированы о твоей смелости и знании военного дела, ибо ты не уступаешь храбрейшим людям в смелости и умении командовать войсками». «Услышь, поистине храбрейший муж, — призывал папа, — голос матери твоей, католической церкви, смелость свою и власть над воинствующим народом отдай Богу и святому Петру, выполни замыслы найти — будет тебе и твоему народу слава в веках, что в тяжелейшее время немало храбрости своей и любви уделили апостольской столице».

Во втором письме говорилось об «отцовской любви» автора к казакам, их храбрости и отваге и содержался призыв к «совместной защите христианского общества»: «Вы… покроете себя как надежные военные слуги господни бессмертным пальмовым венком, который никогда не увянет».

О конкретных направлениях необходимых казачьих военных действий речи не шло, и их, несомненно, должен был обсудить А. Комулович. Из другого источника видно, что патеру требовалось склонить казаков, в частности, к взятию Монкастро (Аккермана) и дальнейшему продвижению вдоль Черного моря. Т. Джувара отмечает, что план А. Комуловича заключался в объединении против Турции западноевропейцев, персов, трансильванцев, казаков, молдаван, валахов, болгар и других народов и свержении османского ига; казакам обещалось до 12 тыс. флоринов, но только при их вступлении во враждебные страны.

Не исключено, что в переговорах с казаками мог быть затронут и вопрос о нанесении удара по району, прилегающему к Босфору. О Стамбуле как цели борьбы в Ватикане помнили постоянно. Тот же А. Комулович должен был уговаривать московского царя направить свое войско в Молдавию, чтобы вести войну с турками во Фракии и через нее занять города на Средиземном море, позади Босфора. Что касается Черного моря, то московиты, как должен был говорить А. Комулович, без особенных затруднений могли бы овладеть рядом прибрежных городов, укрепиться там и открыть себе дорогу к завоеванию Константинополя.

Неизвестно, дошли ли послания Климента VIII до адресатов — очевидно, запорожцев. Узнав, что они во главе со своим кошевым атаманом Богданом Микошинским находятся в морском походе, папский представитель в 1594 г. вел переговоры с руководителем реестровых казаков Николаем Язловецким и главой показачившихся крестьян Северином Наливайко. Первый согласился возглавить поход против татар, а со вторым не удалось достичь согласия.

Сокрушительные походы на Анатолию и Босфор в первой четверти XVII в. принесли казакам громкую известность и авторитет на европейском и азиатском континентах. «Казачество, — по справедливому замечанию А.А. Новосельского, — проявило себя силой, имевшей международное значение». Естественно, в странах, которые воевали или враждовали с Турцией, не могли не учитывать стремительно возраставшую роль казаков в антиосманской борьбе. Они заняли свое место и в составлявшихся планах сокрушения Османской империи. Т. Джувара насчитал их для XVII в. как раз 17, но на самом деле таких проектов было гораздо больше, и они разрабатывались не только в Европе.

Персидский шах Аббас I в 1602—1613, 1616—1618 и 1623—1639 гг. вел тяжелейшие и затяжные войны с Турцией, и черноморские набеги казаков объективно облегчали его положение. Вот почему когда в 1617 г., в разгар очередной войны, этот правитель обратился с предложением об антиосманском союзе к польскому королю Сигизмунду III, считавшемуся сюзереном Войска Запорожского, то мог реально рассчитывать на усиление казачьих ударов по малоазийским и босфорским берегам Турции. Шах предлагал собственными средствами построить крепость на грузинском побережье Черного моря, сравнительно близко к Трабзону, и передать ее казакам для активизации их операций против турок, а королю обещал, что все грузины-христиане окажутся под его властью. О том же говорилось и в письме Аббаса римскому папе Павлу V.

Однако черноморским побережьем Персия не владела, и Я.Р. Дашкевич предполагает, что основной военной ударной силой при исполнении шахского замысла, касавшегося крепости, также должны были стать запорожцы, «поскольку при положении, которое сложилось в 1617 г. (османская армия находилась у стен Тебриза. — В.К.), трудно было думать, чтобы сами персы могли пробиться к Черному морю или чтобы польские военные части… отважились принять участие в такой операции».

В том же 1617 г. независимо от шахского обращения к Польше казаки сами предложили свою помощь Персии. Их флотилия, оказавшаяся у берегов Мегрелии или Гурии, решила направить к шаху 40 своих «самых решительных и самых благородных» товарищей с предложением услуг в сухопутной войне с Турцией. Из Имеретин в летнюю резиденцию Аббаса в Фаррахабаде отправился один из казаков, «поляк по происхождению, католик по религии», которого П. делла Балле называет Этьеном, а украинские историки считают Степаном или Стефаном[605]. В ходе этой миссии, как увидим, будет обсуждаться вопрос о перекрытии Босфора.

В конце февраля — начале марта 1618 г. Этьен прибыл в Фаррахабад и был принят шахом «с большим изъявлением благоволения» с его стороны, но не смог «изложить… мысли», так как «не знал местного говора», говорил, «кроме родного языка», только «на рутенском языке» и не имел толмача, которого не оказалось и при дворе. Будучи в неопределенном положении, казачий посол неожиданно узнал, что в этом же городе находится П. делла Балле, и, по словам последнего, полагая его как католик «ангелом, посланным ему Богом», немедленно направился к итальянцу и нашел среди его слуг переводчика, немного знавшего язык московитов.

Римский дворянин Пьетро делла Балле, путешествуя по странам Востока, в 1617—1619 гг. как раз пребывал в Персии, где схоронил жену-грузинку, говорил на фарси и чрезвычайно обрадовался Этьену. Итальянец интересовался казаками и, как он писал, «уже давно был вполне осведомлен о нынешнем положении их дел, об их политике и их обычаях… первоначально от христиан и гораздо лучше в Константинополе», общался с некоторыми представителями казачества.

В первую очередь П. делла Балле занимали казачьи военно-морские действия, и он был от них в восторге, отмечая «владычество» казаков на Черном море, непрерывные захваты ими приморских поселений и утеснение турок, которые «уже не внушают такой страх с тех пор как… казаки стали… хозяевами и преследуют их в любом случае», вплоть до того, что «турецкие корабли не осмеливаются там появляться».

Видя такие громадные казачьи успехи и задумываясь, «не имеют ли казаки право претендовать однажды на что-то более высокое», П. делла Балле приходил к убеждению, что со временем они «образуют очень сильную республику, поскольку… ни знаменитые спартанцы, или лакедемоняне, ни сицилианцы, карфагеняне, даже римляне, а в наше время голландцы не имели ни более прекрасных, ни более счастливых начал». «И если в истекшие тридцать с лишним лет… турки не смогли ни уничтожить их (казаков. — В.К.), ни даже добиться над ними какого-либо превосходства, но, напротив, они с каждым днем становятся все сильнее, то есть основание надеяться, что в дальнейшем их влияние беспредельно увеличится и что они станут непобедимыми». Наконец, с большой заинтересованностью П. делла Балле лично услышал от казаков, что они надеются в будущем освободить Константинополь.

Итальянец стал горячим сторонником установления союза двух боровшихся с османами сил — казачества и Персии — «на погибель туркам», «для чести и пользы христианства». «Бог, — писал П. делла Балле, — не преминет воздать однажды… мне за заботу и усердие о создании, насколько я мог, союза персов не только с казаками, но и с польским королем, если это возможно, зная хорошо о преимуществах, которые христиане могли бы извлечь из этого союза, и о потерях, которые турки, наши общие враги, могли бы понести».

Примечательно, что речь шла о связи Персии только с запорожцами, которые, по мнению итальянца, были «христианами и почти все католиками», но не с донцами. П. делла Балле, как он замечал, «никогда не мыслил об объединении этих (казаков. — В.К.)… с персами», потому что донцы были «все еретики, или схизматики», жили дальше от Турции, чем запорожцы, почему и не могли много беспокоить османов, и, кроме того, имели «не очень хорошие отношения с персами», иногда нападая на Каспии и Волге на персидские суда.

Автор плана предполагал, что союз украинских казаков и шаха будет легко осуществим и чрезвычайно выгоден участникам. Рассуждения на этот счет сводились к следующему. Аббас I «ничего так страстно не желает, как поражения и уничтожения турок», и не может не довериться П. делла Балле как рожденному римлянином, имеющему отношение к папе, который весьма уважаем шахом, прекрасно информированному и умеющему «говорить о разных вещах глубоко и ясно». Для казаков нет «ничего более выгодного и полезного», чем принятие помощи от шаха, «хотя и владетеля другой религии», и они должны довериться автору «как христианину». Грузинские же владетели, без которых нельзя обойтись в союзе, — «все христиане», и в противостоянии с Турцией «для них дружба с казаками не может быть невыгодной».

П. делла Балле видел реальное проявление будущего союза в том, что шах «легко заставит» упомянутых владетелей «или дружбой, или силой, если понадобится, предоставить… казакам свободу передвижения и торговли и дать им у себя обеспеченное пристанище, чтобы казаки, имея в этом краю, по другую сторону моря, определенное и постоянное местопребывание, могли не только совершать набеги и наносить с большей легкостью и смелостью урон соседним государствам, находящимся в подчинении у турка, но и защитить и навсегда сохранить с помощью перса то, что они завоюют однажды у турок». При этом имелось в виду не только усиление обычных казачьих набегов, но и отвоевание и потом защита земли «главным образом в окрестностях Требизонда и на рубежах, которые отделяют территорию государств Персии».

Итальянец, как он писал, решил добиться создания персидско-казачьего союза «всеми возможными средствами», не жалея «ни сил, ни труда, даже если бы пришлось самому пересечь Черное море, чтобы договориться с казаками и вернуться обратно в Персию с их ответом на руках и подлинными мнениями». Но когда путешественник, «преисполненный всеми этими прекрасными проектами», направлялся в Фаррахабад, туда же «благодаря божьему провидению» с аналогичным предложением ехал и Этьен.

С большой радостью П. делла Балле встретил казака и предложил ему всяческую помощь, а Этьен, в свою очередь, просил собеседника «быть посредником, так сказать, консулом или агентом его народа». Вслед за энергичными действиями посредника последовала и его аудиенция у шаха. Монарх, беседуя, между прочим, не сделал даже намека на свое уже состоявшееся обращение к польскому королю, и П. делла Балле два следующих года, пока не узнал истину, думал, что он первый предложил шаху идею союза с казаками.

Беседа началась с упоминания о «восточном фронте». Аббас спросил, почему король Испании не желает с помощью своего флота, находящегося в Индии, закрыть туркам вход из Индийского океана в Красное море, что привело бы к гибели «от голода и нищеты» Каира и Египта. П. делла Балле воспользовался вопросом, чтобы развить свою мысль о союзе персов с казаками, и произнес «большую речь, которую… готовился произнести уже давно», детально обрисовав ситуацию и выгоды такого союза.

«Государь, — начал итальянец, — если не закрывают туркам Красное море, то не угодно ли будет вашему величеству повелеть, чтобы им закрыли Черное море? А это дело, которое можно очень легко осуществить, вследствие чего гибель и падение Константинополя станут неизбежными». И далее П. делла Балле заговорил о полной зависимости Стамбула от снабжения со стороны Черного моря.

Аббас стал «весьма тщательно» расспрашивать, каким образом можно было бы блокировать Босфорский пролив. «Я, — писал П. делла Балле, — сказал ему, что нет ничего легче и что он добьется успеха, если только призовет казаков Черного моря на свою службу, на которой они будут охотиться на турок со всеми выгодами, изложенными его величеству. Что если он окажет им некоторую помощь на суше, где море ближе всего подходит к его государству, и обеспечит им пристанище на берегу, что очень легко сделать, укрепив какую-либо гавань, если подходящая имеется, или устье какой-либо из рек, которых множество, — то тем более могущественными они станут. Что под таким добрым покровительством они добились бы очень значительных успехов, ездили бы таким образом по рекам Требизонда и всего этого берега, что они легко стали бы хозяевами этого моря, чтобы заставить турок никогда тут не появляться к их стыду. Поскольку Черное море не очень обширное, первый, кто приобрел бы на нем определенную славу, как уже начали делать казаки, господствовал бы там полностью и диктовал бы свои законы другим».

Посредник, обратив внимание шаха на то, что сами казаки первыми предлагают сотрудничество, убеждал собеседника не упустить «такой прекрасный и благоприятный случай, за который он в долгу перед пославшим его провидением». Аббас, отмечал П. делла Балле, «был очень внимателен, ни разу… не прервал» говорившего, а по окончании речи «ответил… с исключительным пылом, что если Бог позволит, то он сделает это»[606].

1 мая 1618 г. Этьен был снова принят монархом, но, как писал П. делла Балле, не мог вести переговоры о союзе «не из-за отсутствия способностей, а из-за незнания языка», и особенно потому, что «не имел никакого специального и конкретного поручения» на этот счет. Шах пожаловал казака «несколькими одеяниями золотого шитья» и «весьма значительной суммой денег» и вручил письмо, адресованное казачьему «генералу» (гетману). П. делла Балле снял с него копию и позже излагал его содержание. Аббас заявлял, что «хотел бы наладить обоюдную дружбу» с казаками, выражал сожаление, что Этьен «не умеет говорить на языке страны», и предлагал прислать других, полномочных представителей, «с которыми можно было бы вести переговоры… о важных государственных делах».

21 мая П. делла Балле имел беседу с персидским государственным секретарем Агамиром и убеждал его в необходимости заключения того же союза. Посредник доказывал «легкость, с которой можно было завладеть у турок Требизондом и многими другими местами, которые находятся поблизости от Черного моря и границ Персии», и замечал, что если бы шах «с армией со стороны суши поддержал это предприятие», то пункты, которые казаки захватили бы с моря, оказались в руках персидских гарнизонов: одни казаки не смогут сохранить завоеванное, так как их мало, их сила заключается в морском войске, а жилища находятся весьма далеко.

Но итальянец развивал свою идею перед Агамиром и с торгово-экономической стороны, предложив доставлять персидский шелк в Европу фактически под охраной казачьего флота через Черное море, а не по тогдашним путям — через турецкий Халеб (Алеппо), центральный шелковый рынок Османской империи, и затем по Средиземному морю или через португальскую факторию на острове Ормузе в Ормузском проливе, соединяющем Персидский залив с Индийским океаном, и далее по Индийскому и Атлантическому океанам.

П. делла Балле говорил, что океанская дорога занимает восемь — десять месяцев и больше, а средиземноморская как минимум два-три месяца, причем оба пути опасны из-за штормов, неизбежных во время столь долгого плавания, и из-за «огромного множества корсаров и пиратов», тогда как черноморский путь занимал бы 10—15 или максимум 20 дней «с легким попутным ветром», при опасениях только со стороны турок, которых ныне так «укротили» казаки. Шелк направлялся бы в Польшу, а оттуда в Германию, Московию и другие страны, ныне покупающие его по дорогой цене у англичан, фламандцев и прочих иноземных торговцев, которые получают большую прибыль. Государственный секретарь обещал передать все эти соображения шаху.

Заметим, что П. делла Балле значительно преувеличивал легкость установления казачье-персидского союза и осуществления предполагавшихся операций. Достаточно напомнить о принципиальной разнице в общественном устройстве Запорожья и Персии, об огромном расстоянии и сложностях сообщения между ними (особенно при исключении географически более близкого к Персии Войска Донского), о трудностях персидского прорыва к грузинскому побережью или Трабзону, а также о том, что на пути персидского шелка по Черному морю в Польшу лежали северочерноморские или румелийские владения Турции.

Впрочем, осложнения появились вскоре же после отпуска Этьена. В трех днях пути от Фаррахабада он получил повеление шаха вернуться ко двору. П. делла Балле терялся в догадках относительно причин возвращения и среди прочего предполагал, что Аббас, может быть, хотел лучше узнать о намерениях турок на этот год, чтобы отослать Этьена с более определенным ответом. Позже, однако, выяснилось, что правитель Имеретии Георгий III выдал Турции 39 казаков, дожидавшихся возвращения своего товарища из Персии, и что шах предотвратил такую же участь, уготованную Этьену.

Казачий посол далее следовал за двором в его передвижениях и сопровождал Аббаса «в войнах», не видя исполнения своего дела и не зная причин задержки. Восьмерым из 39 выданных казаков удалось бежать из турецкого плена в Персию и присоединиться к Этьену. Шах тянул время, пока 13 ноября 1618 г. не было заключено перемирие с Турцией, очень выгодное персам, в результате чего Аббас утратил интерес к возможному созданию антиосманской коалиции и персидско-казачьего союза[607].

Но и после этого казакам не удалось сразу уехать на родину. Шах не пожелал чем-либо вознаградить восьмерых беглецов и лишь «тешил их добрыми надеждами», и если бы европейская колония в Исфахане не взяла казаков под свою опеку, то им пришлось бы совсем худо. Этьену же Аббас перестал оказывать милости, однако не отпускал его домой. Было похоже, что казаков хотят обратить в ислам. Чтобы избежать этого, летом 1619 г. П. делла Балле и названная колония решили тайно, вопреки воле шаха отправить их через Индию в Европу. Дальнейшая судьба этих казаков неизвестна.

В отместку за выдачу 39 своих товарищей османам запорожцы затем опустошили грузинское побережье, но владетель Имеретии, собственно виновник вероломства, не пострадал, поскольку его земля была «весьма удалена от моря».

Король Сигизмунд, получив упомянутое выше послание Аббаса, собрал совет с участием казачьего гетмана, французского посла и двух представителей Ватикана и в результате обсуждения согласился с «пропозицией» шаха. Перед 30 октября 1618 г. персидский дипломатический агент и разведчик армянин Яков через Венецию и Стамбул доставил Аббасу послание короля, австрийского эрцгерцога Фердинанда и других европейских властителей и письма Сигизмунда, казачьего гетмана и французского посла в Варшаве. Вся эта корреспонденция крайне запоздала, и персидский монарх, выслушав отчет Якова и не читая всех писем, передал их «на сохранение» Агамиру.

Уже накануне Хотинской войны, 6 апреля 1620 г., в Исфахан из Польши прибыли некие армяне с новыми письмами для шаха и генерального викария доминиканцев в Армении Паоло-Марии Читтадини. Письмо викарию было подписано «Оливарием де Марконесом, П.К.» (Olivarius de Marcones, P.K.). П. делла Балле, скопировавший этот документ, предполагал, что он принадлежал перу одного из королевских тайных государственных советников, возможно, выступавшего представителем казаков, и что Р.К. означало Palatinus Kioviae — воевода киевский. Н. Вахнянин видел в П.К. гетмана Петра Конашевича Сагайдачного, а Я.Р. Дашкевич полагает, что письмо написал Олифер Остапович Голуб, известный соратник П. Сагайдачного, руководитель первого набега на Босфор 1624 г., может быть, француз или итальянец по происхождению, подписавшийся своим подлинным именем и добавивший к подписи сокращенное «pulkownik kozacki» (полковник казацкий)[608].

Содержание же письма О. де Марконеса 1620 г. таково. Поляки согласились с планом Аббаса захватить порт Яни на Черном море (согласно П. делла Балле, это порт на реке Трабзоне), с тем чтобы в дальнейшем он оставался персидским владением; поляки и казаки готовы действовать, если будет поддержка шаха; автор с нетерпением ожидает от него ответ на это и предыдущее письмо и готов лично прибыть в Персию для переговоров с ее властителем[609].

Теперь Аббасу I такие переговоры не требовались, и на этом дело закончилось. Анатолийское побережье Турции вместе с Трабзоном и Босфор с предместьями Стамбула вскоре затем подверглись сокрушительным ударам казаков, но, разумеется, без всякого участия и содействия Персии.

Итальянский историк И. Чампи и швейцарский исследователь П.-Г. Битенгольц рассматривают запорожско-персидские и польско-персидские переговоры как одно из звеньев в складывании антиосманской коалиции в первой половине XVII в. Н. Вахнянин пишет, что хотя сношения казаков с персами 1618 г. оказались безуспешными, они показывают большой политический разум П. Сагайдачного, который искал союзников против Турции в крымском хане, Грузии и Персии, а Я.Р. Дашкевич отмечает, что переговоры 1617—1620 гг., не доведенные до конца, тем не менее являются «одним из свидетельств большого удельного веса Запорожья, который оно получило уже до Хотинской войны 1621 г.».