Глава 8. Стабилизация в Европе — активизация на Дальнем Востоке. Обретение и потеря нового союзника

Глава 8. Стабилизация в Европе — активизация на Дальнем Востоке. Обретение и потеря нового союзника

Развернувшаяся гонка вооружений, особенно в области флота и артиллерии, тяжелым бременем ложилась на русский государственный бюджет. 1(13) марта 1898 г. Военный министр ген. А. Н. Куропаткин предложил собрать международную конференцию по ограничению военных расходов — генерал, конечно, прежде всего исходил из того, что Россия с трудом успевала за потенциальными противниками в гонке вооружений, и предложил проект соглашения по ограничению вооружений в области полевой артиллерии между Австро-Венгрией и Россией сроком на 10 лет{770}. Это предложение было поддержано и министром иностранных дел. Подобные инициативы были характерны для России: в 1868 г. она выступила инициатором созыва в Петербурге международной конференции для запрещения разрывных пуль (почин также принадлежал Военному министру — ген. Д. А. Милютину), а в 1874 г. — конференции в Брюсселе для определения обычаев и законов войны (она была сорвана из-за позиции Англии){771}. Предложение Куропаткина было поддержано. Граф М. Н. Муравьев заявил: «Теперь, когда мы делаем решительные шаги на Дальнем Востоке, будет весьма важно дать фактическое доказательство нашего миролюбия Европе»{772}.

В результате конференция по вопросам ограничения роста вооружений, численности армий и флотов, была созвана по инициативе Николая II и начала работу в Гааге 6(18) мая 1899 г., т. е. в день рождения русского императора, и закончила ее 17(29) июля того же года подписанием заключительных актов. В ней участвовало 27 государств, в том числе Германия, Италия, Франция, Австро-Венгрия, Великобритания, США, Мексика, Турция, Китай, Иран, Япония и др. Хотя по главному вопросу — остановке гонки вооружений — решения не было найдено, но конференция приняла конвенции о мирном решении международных столкновений (арбитражный международный суд), о законах и обычаях сухопутной войны, о применении к морской войне начал Женевской конвенции 1864 г. о раненых и больных{773} (эти статьи были разработаны еще в 1868 г., но тпе и не были приняты в качестве обязательного международного акта{774}). В июне-октябре 1907 года была проведена вторая Гаагская конференция, в которой участвовало уже 44 государства, все участники первой и 17 государств Южной и Центральной Америки. В результате было принято 13 конвенций, работа конференций 1899 и 1907 гг. во многом способствовала созданию основ современного международного права. Множество вопросов не нашло решения. Их оставили на будущее. По иронии судьбы депутаты договорились собраться в следующий раз в 1915 году{775}.

В мае 1896 г. в Москву для присутствия на коронации Николая II прибыл чрезвычайный посол Китая — Ли Хунчжан. Этому посольству в Пекине придавали особое значение, так как китайское правительство выбором выдающегося сановника хотело подчеркнуть свою благодарность России за оказанное на Японию давление при пересмотре Симоносекского договора и возвращение Ляодунского полуострова{776}. Более того, Россия оказала помощь Пекину в выплате контрибуции за проигранную войну, предоставив по соглашению от 24 июня(6 июля) 1895 г. 4 % займ на 400 млн. золотых франков(обеспечением его уплаты стали доходы от морской таможни Поднебесной){777}. Воспользовавшись пребыванием Ли Хунчжана в России, А. Б. Лобанов-Ростовский и министр финансов С. Ю. Витте, сторонник политики «мирного проникновения» в Китай, заключили 22 мая(3 июня) 1896 г. секретный договор между Россией и Китаем об оборонительном союзе сроком на 15 лет.

Статья 1-я этого соглашения объявляла, что всякое нападение Японии на территории Китая или России будет рассматриваться обеими странами в качестве повода к немедленному применению договора. В случае войны все порты Китая открывались для русских военных кораблей, китайские власти брали на себя обязательство оказывать судам и экипажам полное содействие. Кроме того, было подготовлено решение и другого, весьма важного решения, имевшего значительные последствия. Петербург был заинтересован в проведении Транссиба на Владивосток не по Амуру, как предполагалось ранее, а через Хейлунцзян — провинцию Северо-Восточного Китая (Манчжурии). В результате, статья 4-я договора содержала согласие Пекина на строительство железной дороги на Владивосток для облегчения прохода русских войск на территорию Китая в случае войны{778}. Первоначально Ли Хунчжан был настроен категорически против заключения концессии, но потом он изменил свою точку зрения{779}.

Активнейшим сторонником проведения дороги через Манчжурию был Витте{780}. С одной стороны, такое решение существенно сократило протяженность дороги и сроки ее готовности. Но с другой — проведение дороги по территории Китая меняло и первоначальную задачу Транссиба. «Между тем, — вспоминал Витте, — самое проведение великой Сибирской дороги, по мысли императора Александра III, — вовсе не являлось делом военно-политическим, а только экономическим, касающимся внутренней политики, а именно: с помощью этой железной дороги император Александр III желал достигнуть кратчайшего соединения с одной из наших окраин — Приморской области с Россией. Иначе говоря, вся великая Сибирская дорога имела в глазах императора Александра III, а также и в глазах Николая II только экономическое значение, значение в смысле оборонительном, а никак не наступательном; в особенности она не должна была служить орудием для каких бы то ни было новых захватов»{781}. Именно в такое орудие она и была превращена в 1896 г. «Мирное проникновение» виделось Витте экономической экспансией, но он явно переоценивал ее значение. «Граф Витте, как финансист, считал, — справедливо отмечал А. П. Извольский, — что только материальная обстановка является доминирующей в политике. В результате граф Витте часто совершал тяжелые ошибки в определении международного положения»{782}. Так было и на этот раз.

27 августа(8 сентября) 1896 г. был подписан на постройку и эксплоатацию секции дороги, проходящей по территории Манчжурии. Она получала название КВЖД (Китайско-Восточная железная дорога). Учредителем «Общества КВЖД» становился Русско-Китайский банк, акции Общества могли приобретать только китайские или русские подданные, Председатель Общества назначался китайским правительством, местом его постоянной резиденции был выбран Пекин, но жалование он получал от Общества (ст.1). Дорога получала русскую, широкую колею (ст.3), Цинское правительство брало на себя ответственность за снабжение строительства необходимыми материалами и рабочей силой по существующим ценам (ст.4), безопасность (ст.5), бесплатно выделяло государственные земли земли, необходимые для строительства и добычи необходимых материалов, частные необходимо было выкупать или арендовать (ст.6). Железнодорожная концессия предоставлялась России на 80 лет, после чего дорога переходила Китаю безвозмездно, но Пекин получал право выкупить дорогу через 36 лет, правда, на весьма тяжелых условиях (ст.12){783}.

Ли Хунчжану не нравились эти положения — он пытался возражать против широкой колеи дороги, против права России перевозить по ней войска, но в конечном итоге уступил, при условии, что перевозимые войска не будут останавливаться в Манчжурии{784}. Фактически дорога и переданные территории управлялись Китайско-Восточным банком по принципу экстерриториальности. Банк и дорога получали права иметь на территории Китая: 1) свои суда; 2) военную охрану; 3) населенные пункты городского и сельского типа; 4) денежные знаки; 5) школы; 6) таможенные привилегии (товары КВЖД уплачивали 2/3 государственной пошлины). Россия имела право военных перевозок как в мирное, так и в военное время. Кроме этих уступок, Китай открывал порты для русских военных судов. Финансовые издержки проекта фактически легли на русскую государственную казну. При начале движения по КВЖД Россия должна была выплатить Пекину компенсацию в 7,6 млн. рублей золотом, из 1 000 акций акционерного капитала Общества КВЖД (по 5 тыс. рублей каждая) 700 предназначались для русского правительства, 300 — для частных лиц (ими стали руководители Русско-Китайского банка){785}.

Полным хозяином дороги, осуществлявшим на ней контроль, хотя и в несколько закамуфлированной форме стало правительство России. «Маньчжурское предприятие графа Витте, — по верному замечанию Извольского — посланника в Японии в 1899–1902 гг., — бесполезное и даже опасное само по себе, являлось особенно роковым для внешних русских дел и может быть рассматриваемо как первопричина русско-японской войны»{786}. Правоту этой оценки трудно опровергнуть, логика «мирного проникновения» заводила русскую политику все дальше в прямом и переносном смысле и наконец привела к войне. Поначалу Витте не думал об этом. Он стремился прежде всего освоить выделенные земли надежным с его точки зрения элементом. «С политически-военной точки зрения, — писал он в декабре 1897 г., — более нежели желательно заселить полосу отчуждения возможно стойким русским населением — которое было бы способно само устроиться, укрепиться и представить оплот для дороги»{787}.

Естественно, что организация переселения требовала затрат. Между тем, рентабельным предприятием КВЖД так и не стала. В 1897 г. доходы из района концессии составили 9,6 млн. рублей, а расходы, необходимые на строительство, эксплуатацию и обеспечение работы дороги — 92,7 млн. рублей, к 1900 г. эти показатели выросли соответственно до 21,9 и 263,6 млн. рублей{788}. При этом для акционеров Русско-Китайского банка предприятие было выгодным — дивиденды акций постоянно росли. В 1897 г. они составили 7 руб.50 коп., в 1898 г. — 13 руб., в 1899–1900 гг. — 15 руб.{789}. КВЖД (вместе с ЮМЖД) была сдана в эксплуатацию 30 июня(11 июля) 1903 г. Ее длина, включая ответление до Порт-Артура, составила 2400 верст, стоимость проведенных работ — 374 955 598 руб.12 коп., при недоделках в 57 569 255 руб.{790}. Стоимость версты дороги превысила 150 тыс. руб., при том, чтов России она не превышала 60 тыс. руб.{791}.

Заселение полосы не китайским элементом шло, но результаты его никак не позволяли надеяться на тот успех, о котором мечтал Витте. Главным административным и культурным центром, своеобразной столицей КВЖД стал Харбин, город на р. Сунгари, заложенный в сентябре 1897 г. на месте, где стояли две-три фанзы и заброшенная ханшинная винокурня. В 1900 г., накануне «боксерского восстания», здесь уже проживало около 75 тыс. китайцев и 5 тыс. русских (не считая военных){792}. Сокращение протяженности Сибирской железной дороги за счет строительства КВЖД дало умозрительную финансовую экономию и активное строительство в Манчжурии при отсутствии железной дороги в Приамурье и слабом еще присутствии русского населения в этом районе. Прав был один из участников и исследователей войны с Японией, описывая последствия договора 1896 г.: «Затем мы строили тысячи верст железной дороги во враждебной нам стране, когда наша родина страдала и страдает от поразительного неустройства и бездорожья»{793}. Внешнеполитические последствия соглашения были еще более тяжелыми.

Россия обязывалась соблюдать территориальную целостность Китая, прежде всего — от повторения японской агрессии. Между тем на эту целостность посягал не только Токио. С 1883 года в китайских водах действовал германский Отряд Тихого океана. Он состоял из 4 судов, которые имели якорную стоянку в Чифу. Немцы с самого начала смотрели на свои военные суда, как на инструмент защиты своих подданных и экономических интересов в Китае. При необходимости корабли высаживали десанты и заставляли местные власти считаться с собой{794}. В 90-е годы германские действия стали гораздо более энергичными. В 90-е годы германские действия стали гораздо более энергичными. Выросла и германская эскадра. В 1897 г. она составила 2 старых броненосца(1874 года постройки) и 6 вполне современных крейсеров{795}. Этого было вполне достаточно для демонстрации силы.

4 ноября 1897 г. на полуострове Шаньдун были убиты два немецких миссионера. Воспользовавшись этим убийством как поводом, Германия захватила порт Циндао в бухте Цзяочжоу и прилегающую к нему территорию. Немецкая дипломатия и военные моряки присматривались к этой территории с осени 1895 г., причем первоначально рассматривались три варианта: порт Амой к северо-востоку от Гонконга, бухта Замза (залив Дапэнвань) и острова Чусан (Чжоушань), расположенные около Шанхая. От всех этих трех пунктов в Берлине отказались по разным причинам, самым главным из которых было нежелание войти в противостояние с Великобританией, которая, безусловно, восприняла бы появление германской базы и коммерческого порта как вторжение в зону своего традиционного влияния. Циндао имел ряд преимуществ: более здоровый, чем на юге, климат; близость шаньдунского угля; порт быстро превращался в центр ввоза в Китай нефти; и, наконец, это была одна из гаваней, опираясь на которую, можно было контролировать морские подступы к столице Поднебесной империи. Именно поэтому выбор немцев и был остановлен на Циндао, но на предварительные запросы в Пекине в 1895 г. последовал отказ{796}.

В марте 1897 г. немцы вновь попытались настоять на передаче этого порта в аренду, но добились лишь того, что в Циндао была направлена комиссия с целью составления проекта укреплений. Германский посланник, так и не дождавшись захвата русскими порта в Корее, считал возможным сослаться на обнародование устава КВЖД для захвата гавани Германией. Правительство Китая даже не пожелало обсуждать это предложение и вновь ответило категорическим отказом{797}. Очевидно, по этой причине в августе 1897 г. при встрече с русским императором в Петергофе кайзер предложил ему не принадлежавший ему Циндао{798}. 10 августа 1897 г. Гогенлоэ известил Муравьева: «На вопрос Его Величества Императора Германского, имеет ли Россия виды на бухту Киао-Чао, Его Величество Российский Император ответил, что действительно Россия заинтересована в том, чтобы обеспечить себе доступ в указанную бухту до того момента, пока она приобретет порт, более северный, и такой порт она уже имеет в виду. На вопрос германского императора, усмотрит ли император Николай какое-либо неудобство, если германские корабли. В случае необходимости и согласия русских морских властей, бросят якорь в бухте Киао-Чао, Его Величество Император Всероссийский ответил отрицательно»{799}.

Согласия со стороны России на захват порта не последовало, но кайзер немедленно распорядился, чтобы его тихоокеанская эскадра готовилась к зимовке в Циндао по согласованию с русскими морскими властями, которых, кстати, там не было{800}. После убийств на Шаньдуне Берлин мог действовать по-другому, без всякой оглядки на формальности. Уже 7 ноября 1897 г. в письме к Николаю II кайзер объяснил это следующим образом: «Так как католическая миссия находится под моим личным покровительством, я должен наказать этих китайцев. Надеюсь, что согласно нашим личным переговорам в Петергофе, ты одобришь переход моей эскадры в Кио-Чау (т. е. Циндао. — А.О.) для того, чтобы оттуда действовать против мародеров, это единственно удобная гавань, а я обязан показать католической партии в Германии, что я в состоянии защитить их. Наказание необходимо, и принесет пользу всем христианам»{801}. Вильгельм II с самого начала событий был полон желания «защитить христианство и его слуг и провозвестников»{802}. Согласие со стороны России на захват Циндао не последовало и в этом случае.

В телеграмме от 26 октября(7 ноября) 1897 г. Николай II выразил сожаление по поводу случившегося, и заметил: «Не могу одобрить или неодобрить твоего распоряжения направить германскую эскадру в Кио-Чау, так как недавно узнал, что эта гавань была в наших руках только временно в 1895-96 гг. Боюсь, что строгие меры наказания могут вызвать тревогу и неспокойное настроение на Дальнем Востоке и, возможно, еще более увеличат пропасть между христианами и китайцами»{803}. Командирам русских кораблей было приказано ни в коем случае не принимать участия «в насильственных действиях немцев, которые вызваны не обстоятельствами, служащими им предлогом, а, быть может, только желанием добиться известной цели»{804}. 27 октября(8 ноября) русский поверенный в делах Германии получил инструкцию действовать примирительно, предупредив о возможности отправки в Циндао части русской эскадры. «Мы надеемся, впрочем, — сообщал Муравьев, — что германо-китайский инцидент будет мирно улажен и, благодаря вмешательству других держав, положение не осложнится»{805}.

В тот же день соответствующие инструкции были направлены в Пекин. Китайцам предлагали не медлить с расследованием убийств и удовлетворением германской стороне, подчеркнув, что Россия не поддерживает немедленные принудительные меры{806}. Опасения русского монарха, высказанные им в телеграмме кайзеру, стали оправдываться немедленно. 14 ноября 1897 г. в Циндао вошла крейсерская эскадра адмирала Отто фон Дидерихса — 3 немецких корабля. С них был высажен десант в 200 человек, который немедленно разрушил телеграфную линию. Затем под угрозой обстрела с моря город вынужден был покинуть китайский гарнизон, оставив немцам орудия, боеприпасы и склады{807}. Уже на следующий день китайские власти заявили о своей готовности дать удовлетворение на обычных в таких случаях условиях: казнь преступников, денежное вознаграждение потерпевшим и семействам убитых, строгое наказание местных властей, если они окажутся виновными в непринятии мер для предотвращения убийств{808}.

Узнав о действиях Германии на Шаньдуне, Ли Хунчжан немедленно прибыл в русскую миссию в Пекине и обратился за помощью к своему союзнику России, так как был уверен, что заключил в Москве оборонительный союз против любой державы, которая посягнет на китайскую территорию{809}. «Китайцы крайне поражены, встревожены. — Сообщал 4(16) ноября 1897 г. русский поверенный в делах в Китае. — Ли Хун-чан от имени китайского правительства убедительно просит помочь советом, поддержать, чтобы не допустить германцев силой завладеть портом»{810}. Просьбы Китая становились все настойчивее. В тот же день Ли Хунчжан обратился к России с просьбой об отправке русской эскадры в Циндао с целью заставить фон Дидерихса увести свои корабли из китайских вод. Поначалу контр-адмирал Дубасов получил распоряжение об отправке части своих кораблей к берегам Шаньдуна, что произвело крайне благоприятное впечатление на Пекин, но вскоре в Петербурге было принято решение воздержаться от этой меры. Разочарование китайского правительства было безграничным — все свои расчеты оно строило на вмешательство третьей державы{811}.

20 ноября 1897 г. Вильгельм II издал декларацию, в которой объяснял свои действия незаинтересованностью России в бухте на Шаньдуне и желанием поднять авторитет своей страны в Китае. По мнению кайзера, влияние Берлина оказалось на недопустимо низком уровне. Декларация прежде всего была обращена к Николаю II: «Какова бы ни была причина, очевидно, что Германия в данный момент находится по отношению к Китаю в недойстойном положении, которое император должен исправить раз навсегда и всеми средствами, которыми он располагает. Его Величество полагает, что Его Величество Император Российский, политику которого Германский Император поддерживает в Европе и в Азии, и мнение которого в настоящем случае он хотел знать прежде, чем действовать, согласен с ним в том, что в данный момент всякое изменение, внесенное в план начатой уже акции, подкрепило бы правительство и народ китайский в поведении, несовместимом с интересами и достоинством Германии»{812}.

На самом деле, немцы давно уже действовали, не интересуясь ничьим мнением. Вильгельм II всего лишь делал реверанс, граничивший с угрозой. Попытка остановить его моряков и морскую пехоту грозила для Петербурга риском резкого ухудшения отношений с Германией, отказ сделать это — падением авторитета союзника в Китае. В конце концов в ответ на запрос о помощи из Пекина русское правительство заявило, что оно дало гарантии только на случай японских захватов, а вскоре на запрос Ли Хунчжана о гарантиях нового кредита для выплаты контрибуции Японии Витте ответил весьма жесткими и далеко не союзническими условиями: расширения прав России в Манчжурии и Монголии и проведения ветки КВЖД к Желтому морю{813}. 11(23) ноября Министр иностранных дел подал на Высочайшее имя Всеподданнейшую записку, которая начиналась следующими словами: «Возникшие в 1895 году осложнения на Крайнем Востоке побудили наше морское ведомство озаботиться изысканием в Тихом океане прочные базы для судов нашего военного флота, пользовавшихся до того для зимовок, временных стоянок и иных надобностей исключительно портами Японии»{814}.

В ответ на рассуждения Лобанова, считавшего необходимым компенсировать немецкие действия на Шаньдуне высадкой русского десанта на Квантуне, в районе Талиенвана{815}, сам император подвел итог своим взглядам на дальневосточную политику России и проблему выхода в Мировой Океан: «Я всегда был того мнения, что будущий наш открытый порт должен находиться или на Ляодунском полуострове, или в северо-восточном углу Корейского залива»{816}.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.