Разведка у Рузы

Разведка у Рузы

18 декабря мы заняли позиции в Антучино[42] у Рузы (позднее ставшие известными как Волоколамские оборонительные позиции). Здесь, разумеется, не было никаких заранее оборудованных долговременных сооружений. Оборону организовывали наскоро. Приказы гласили: «Ни шагу назад!» Мы устроились на постой в пустовавшей избе. Лойсль и его приятель снова вернулись к нам.

Первые несколько дней стояла полная тишина. Русские казались крайне подозрительными и лишь острожно прощупывали путь к Рузе. Тем временем наступил рождественский сочельник. Несмотря на затишье в расположении противника, мы были постоянно в движении, нас посылали то туда, то сюда: в роты, в тыл, в дивизию. В результате мы были счастливы насладиться покоем хотя бы в этот вечер. Он ощущался в полной мере, но как с рождественским духом? Не хочу писать неправды. Нам было просто не до этого самого красивого из немецких праздников. По своим темным каналам Альберту удалось раздобыть немного муки, и Лойсль с бесконечным терпением пытался из нее, воды, соли и тертого шоколада соорудить нечто напоминающее торт. В тот день в течение всего дня мы остались без пайков. Кто знал, где застряла интендантская машина? Итак, наступил абсолютно тихий вечер. Тут и там раздавались разговоры, но не более того. Мы вяло погрызли «торт» и улеглись спать пораньше на полу. Я шепнул Вернеру, лежавшему около меня:

– Сегодня вечером великий рождественский сочельник!

Насмешливым тоном он произнес в ответ:

– И мира на земле!

В первый день Рождества русские прорвали позиции справа от нас. Это произошло совершенно неожиданно. Всех еще способных дышать кинули туда, включая мотоциклистов-посыльных. В быстрой контратаке русских отбросили назад через замерзшую Рузу. К счастью для нас, русские наступали всего лишь небольшими подразделениями, поэтому им не удалось расширить участок прорыва с фланга. С дикими криками и стрельбой мы смогли выровнять фронт. Довольный, что ситуация так быстро стабилизирована, гауптман (капитан) поблагодарил нашего командира, и мы несколько километров шли назад в нашу маленькую деревню.

Вечером мы снова были в нашей избе.

28 декабря прибыли полевые кухни, которые должны были подойти еще в рождественский сочельник. После того как стемнело, Вернер взял свою гитару, и, пустив по кругу котелок шнапса, мы затянули наши знаменитые сумасшедшие песни. Старика поблизости не было, таким образом, никакой опасности со стороны начальства. Русские наконец появились перед нашими позициями и занялись оборудованием позиций на другом берегу Рузы. Мы ничего не могли поделать, чтобы им помешать, поскольку были для этого слишком слабы. Первые разрывы снарядов показали, что потихоньку подтягивалась и русская артиллерия, что нам совершенно не понравилось.

Кроме того, мы получили подкрепление. В тот момент Лойсль подобрал в пути русского, пожелавшего остаться с нами. Он просто отказался от нас уходить. Мы уже несколько раз отправляли его в тыл, но он возвращался. Как часы, он вечером снова был с нами. Сначала возникли отдельные трудности с большими шишками, но наше «дипломатическое искусство» помогло Грегору, как мы стали его называть, остаться с нами. Он был очень способным парнем и стал мастером на все руки.

Он получал в Бородино наши пайки и привозил их на запряженных лошадью санях, заготавливал дрова и бывал счастлив, если мог посидеть среди нас по окончании своей работы. Мы никоим образом не видели в нем врага, и это, вероятно, так нас к нему привязывало. Он сидел среди нас. Когда мы запевали казачьи песни, он улыбался во весь рот[43]. Все преображалось, когда он вставал и пускался в пляс. Вернер играл на гитаре, Лойсль отбивал ритм сковородой по столу, а я барабанил по кастрюле своим штыком. Боже, мы просто забывали обо всем!

30 декабря произошло значительное оживление. Русская артиллерия била во всю мощь, и мы это ощутили. Мы все еще сидели в нашей избе. Часть стрелков-мотоциклистов оставалась в Бородино как резерв, в то время как остальные лежали в жалких стрелковых окопах у реки. Когда один из снарядов задел крышу нашей избы, нам это показалось уже слишком. Мы попытались вырыть стрелковые окопы-ячейки под открытым небом, но твердая как камень земля остановила нас прежде, чем мы успели начать. Также здесь не было навозной кучи, которую можно было использовать, чтобы врыться в землю поглубже. Земля под грудой навоза не так сильно промерзала, и здесь можно было построить землянку. Мы вяло копали, прерываемые летящими снарядами, которые неоднократно вынуждали нас прятаться.

Затем Лойсль поехал на санях Грегора, и вместе с пайками привез известие, что завтра 31 декабря нам надо идти в Бородино. Едва ли для нас сейчас будет работа. Батальон стал настолько мал, что мотоциклисты-посыльные больше не требовались. Лойсль сказал, что фельдфебель уже освободил избу для нас, и хотел снова начать нас «полировать». Его желание «полировать» заставило нас нервничать – фельдфебель был шутник! Ну что ж, приказ есть приказ! Лойслю пришлось сразу повернуть назад; обстрел сводил лошадь с ума. С каждым разрывом снаряда на подскакивала на всех четырех ногах. Разумеется, это была не армейская лошадь. Лойсль обещал к нашему прибытию все подготовить.

Наконец, пришло время выступать. Мы двинулись в тыл в Бородино на своих последних двух машинах. Мы были поражены увиденной там мирной картиной. Пехотинцы, в относительно чистой форме, деловито сновали туда и сюда. Отдельные танки стояли у стен домов. Все создавало бодрое впечатление. Был даже дорожный знак, висящий перед канцелярией подразделения, сообщавший всем в этой «столице», где располагался фельдфебель. Вернер, как всегда пессимистичный, проворчал:

– Все это кажется чересчур респектабельным. Долго нам тут не задержаться!

Мы даже не представляли себе, насколько он окажется прав.

Время, проведенное в Бородино, стало последними тихими днями, которые Вернер и я провели в России, насколько в такой ситуации вообще можно вести речь о тихих днях. Мы доложили фельдфебелю, который явно был в хорошем настроении:

– Убирайтесь, недотепы, можете отдохнуть до завтра!

Мы мгновенно рванули прочь, столкнувшись друг с другом, из желания пройти в дверь сразу. Фельдфебели могут быстро передумать. Лучше, по мере возможности, держаться от них подальше.

Лойсль поприветствовал нас и проводил на нашу новую квартиру. С плутоватым выражением лица он отворил дверь и проговорил тоном слуги дворянина:

– Господа, пожалуйте войти!

Мы остолбенели! Они с Грегором обустроили комнату. Чистое шерстяное одеяло покрывало стол, в отлично убранной комнате было тепло. Грегор, точно знавший, что все сделано отлично, тоже улыбнулся.

– Так, некомпанейские ребята, сегодня мы должны отпраздновать Новый год так, чтобы стены дрожали! – прокричал Лойсль. – Все готово. Мойтесь, негодяи, а затем начинайте праздновать!

Говорилось все это грубо, но шутливо и без намерения обидеть. И мы были не в начальной школе!

– Ты – хороший парень, Лойсль, старая швабская задница, – сказал я ему с улыбкой.

Гигантский чайник кипел над огнем. Скоро мы стояли в комнате в чем мать родила и отмывали друг друга с макушки до пят. Боже, как хорошо! Затем мы постирали гимнастерки и повесили их, чтобы высушить, на улицу. О том, что не взяло мыло, позаботится мороз, то есть убьет вшей. Час спустя мы сидели за столом, только что помывшиеся, вкушая праздничную трапезу, которую приготовил Лойсль. Лойсль рассказал нам, что несколькими днями ранее из Германии вернулись наши грузовики с запчастями. Их посылал батальон. Наши водители приехали из Кирхдорфана-Кремсе и привезли горы подарков, которые люди там для нас собрали. Это было немалым достижением. Стоит лишь подумать о контрольных пунктах, которые необходимо было пройти нашим водителям, чтобы добраться до Австрии и обратно – и это во время войны, и все загрузить, – можно представить, почему у водителей нередко пот выступал на лбу. Но они это сделали, и теперь часть этих подарков лежала перед нами на столе.

Мы говорили о доме, о нашей работе и о том, как все будет после войны. Так или иначе, мы словно чувствовали, что это последний вечер, проведенный в теплом кругу старых товарищей. Мы понимали, что общая обстановка на фронте явно ухудшается. Было видно, что военная кампания не ограничится несколькими месяцами, как в Польше или Франции. Россия совсем другое дело!

В 12 часов ночи мы встретили Новый год нашими любимыми народными песнями. Расчувствовавшись, Вернер заиграл на гитаре. Наши дикие казачьи песни не шли на ум. Они не отвечали расположению духа.

Утром мы принесли гимнастерки, задеревеневшие с мороза, и положили оттаивать на печи. Надев их снова, мы обнаружили, что наш план уничтожения вшей оказался еще одной ложной надеждой. Они продолжали резвиться на наших телах.

Должно быть, на второй день нас вызвали в канцелярию. То, чего мы втайне ожидали, произошло. Подразделение посыльных, фактически прекратившее существовать, расформировали, и нас распределили по разным ротам. Не так уж плохо пойти в роты. Всюду выпадали хорошие и плохие времена. Чего нам действительно не хотелось, так это расставаться после столь долгого знакомства и столь многого пережитого вместе. Меня направили во 2-ю роту с Альбертом, а Лойсля и Вернера – в 3-ю роту. Помощника Лойсля, ездового Ганса, – в 1-ю роту. А Грегор оставался в обозах. Без лишних слов мы собрали на квартире свои пожитки. Еще раз обменялись рукопожатиями и, расставаясь, пожелали друг другу на прощание ни пуха ни пера!

Лишь в эти последние минуты нам стало предельно ясно, что мы значили друг для друга. Понятно, что хорошие товарищи были везде. В конце концов, это не первый наш перевод, нам приходилось переживать подобное много раз. Но здесь, у Рузы, это было нечто большее. Возможно, мы просто слишком давно были вместе; мы изучили друг друга насквозь. Мы точно знали, чего друг от друга ожидать. Ни один из нас не оставил бы другого в беде. Нас соединяла невидимая связь.

Мы с Альбертом вернулись во 2-ю роту в Антучино на санях с провизией. Доложив командиру роты, я быстро получил назначение. Мне дали отделение. Альберт стал заместителем командира отделения. Потери среди командиров отделений после месяца боев с русскими были крайне велики. По-прежнему командовавших отделениями унтершарфюреров можно было сосчитать по пальцам одной руки. Едва ли стоит говорить о том, что не осталось ни одного отделения, полностью укомплектованного соответствующим по званию командным составом.

«Бункер», в который меня направили, являл собой произведение чистой поэзии! Яма в земле приблизительно в метр глубиной. Много это или мало, судите сами, но рассчитан он был на шестерых мужчин, с трудом встававших там на колени или лежавших на голой земле. Покрытый сверху кустами, тонкими ветками деревьев и снегом. Чудо, что этот «небольшой бункер» еще не поразило снарядом. Вокруг было достаточно много воронок, свидетельствовавших о работе русской артиллерии.

Единственным предметом «мебели» в этой яме была «печь» у задней стенки. Сделана она была из пустого оловянного ведра с необходимыми отверстиями, проткнутыми штыком. Напрасно стали бы вы искать дымовую трубу или подобное. Дым выходил только через «дверь», представлявшую собой завесу из мешковины, закрывавшей выход из этой «эксклюзивной виллы». Это напоминало наш вигвам, построенный в детстве. Это была обычная яма!

Разумеется, солдаты, жившие в этой лачуге, были подавлены и безразличны. Они находились здесь уже в течение нескольких дней, и никакой перспективы облегчения не предвиделось. Разговор о «резервах» был не чем иным, как прекрасной сказкой.

Представляться мне не требовалось. Посыльных знали во всем батальоне. Солдаты видели, как мы ездили вперед-назад, достаточно весело смеялись, когда мы падали с мотоциклов. Формальности преодолели парой фраз.

За следующие несколько дней температура еще упала. Наступили недели необычных даже для России лютых холодов. Лишь пережившие могут понять, что это означало для солдат без зимней одежды, невыспавшихся, голодных и без надежды на улучшение ситуации. Память о той зиме останется с пережившими ее до конца жизни!

Большая часть времени проходила в боевом охранении. Даже для русских, более привычных к таким условиям, видимо, тоже было достаточно холодно. За исключением действий небольших разведывательных и боевых дозоров, ничего не происходило. Но даже находиться в боевом охранении было трудно.

Окопы в снегу вырыли вровень с уровнем замерзшей Рузы. Эти окопы пустовали в течение дня, пока вся сельская местность просматривалась до края леса. Только ночью обычно в непроглядной темноте солдаты выходили в окопы как в секреты. За пять минут люди превращались в сосульки. Потом прибыла с родины собранная там зимняя одежда, но рукавицы, лыжные свитера, шарфы, перчатки были не больше чем каплей в море. Даже дикая картина, которую мы представляли собой в этой одежде, не вызывала у нас улыбку. В военной форме никого больше не ходил. В сравнении с нами костюмы «Майнцер Ранценгарде» были просто роскошью. («Майнцер Ранценгарде» – группа из города Майнца, празднующая Масленицу в карнавальных костюмах, мало чем отличающаяся от подобных групп на «Марди Гра» в Новом Орлеане. – Авт.)

Мы с Фрицем заняли наблюдательные посты полчаса назад. Все было тихо. Ветер завывал на пустынных берегах Рузы, поднимая снежные вихри. Время от времени сквозь тучи проглядывала луна, освещавшая край леса с другого берега, где окопались русские. Никто даже собаку не выпустил бы в такую погоду.

Прислонившись друг к другу, мы стояли в узком окопе. Воспаленными от дыма землянки глазами мы уставились в мерцающий серый снег, местами доходивший до метра в глубину. Что, разумеется, никак не мешало русским разведчикам в снегоступах. Мы не позволяли себе ослабить внимание ни на мгновение, несмотря на то что воющая музыка ветра заглушала почти все другие звуки.

Самым уязвимым местом для мороза были ноги. Чем могла помочь глупая затея с газетами в ботинках на этом сатанинском холоде? Гауптштурмфюрер Тихсен, однако, всегда удостоверялся, чтобы мы не выходили без этого «утепления». Горе было тому, кого он поймал без «Фёлькишер беобахтер» в ботинках. («Фёлькишер беобахтер» была главной газетой нацистской партии. – Авт.)

Тихсен вновь был исполняющим обязанности командира батальона. Гауптштурмфюрер Клингенберг получил перевод. Позднее я узнал, что он был инструктором по тактике в военной академии в городе Бад-Тёльц.

В итоге он стал ее руководителем и оставил ее зимой 1944/45 года, чтобы принять на себя командование 17-й моторизованной дивизией СС «Гётц фон Берлихинген». На этом посту он и погиб в марте 1945 года в возрасте 32 лет.

Мы несли потери каждый день. Большинство солдат отправлялись в тыл не с ранениями, а с обморожениями. Во время стояния на посту в окопах начинало одолевать желание вылезти и размять ноги. Но мы пресекали его на корню. Уже имелись часовые, лишь пожелавшие размяться и прозевавшие бесшумное приближение разведки русских. Их ликвидировали так же бесшумно[44].

Два дня спустя пятьдесят метров до края леса. Тяжело дыша, хватая ртом воздух, мы лежим здесь. Несмотря на мороз, по лицам течет пот. Дует ледяной северный ветер, и на пару мгновений проглядывает луна. Почему русские еще не стреляют? Если они столь же внимательны, как наши часовые, они разгадали нашу маскировку. Или они хотят действовать наверняка, подпустив нас поближе?

Командир батальона отдал приказ: «Установить, занят ли лежащий перед нами край леса противником. Если нет, продвигаться в глубь леса до соприкосновения с противником!» Разведка днем ранее доложила, что русских не видела. В дивизии не поверили и приказали провести еще одну разведку. Мы тоже не верили. Кто знает, что замыслили русские. Мы действовали так, словно они перед нами.

Теперь мы лежим здесь: трое солдат СС и трое рядовых из пехотной части. Над нами нависал угрожающий занавес деревьев, из-за которых в любой момент мог вырваться огонь русских. Ни стоять, ни возвращаться смысла не было. Задание нужно было выполнить. Батальонный командир разорвал бы нас. У Тихсена имелись свои хитрости. Он любил посылать командиром разведгруппы штурманна или роттенфюрера СС.

Если разведка удавалась, ее командир незамедлительно получал повышение или награду. Но если разведка кончалась плохо, ее командир, а часто вся группа отправлялись к пекло, как кому повезет. Правда, подобный процесс отбора можно было оспорить!

Сантиметр за сантиметром мы продвигались вперед. Черт, если бы я умел ругаться, как некоторые! Одежды словно не было. Несмотря на шарф, снег попадал за шиворот. Колени были сбиты, и надо было еще следить, чтобы в автомат не попал снег.

Боже, как это отличалось от мечтаний лет мирного времени, о которых уже и не вспоминалось! Все было тихо; лишь ветер выл в заснеженных кронах деревьях. Я подумал: «Сейчас или никогда!» Я вскочил и быстро добежал до первых деревьев. Короткий знак моим товарищам, и они тоже достигли края леса, а я держал автомат наготове. Фриц и Руди обеспечивали прикрытие из автоматов. Тем временем мы с Альбертом удостоверились, что прямо перед нами, слева и справа, нет представителей мировой революции.

Первая цель была достигнута. Но хотя русских тут не было, нам следовало испить свою горькую чашу до дна, пройдя в лес. Как индейцы в книгах Карла Мая, мы крались вперед, прикрывая друг друга. Альберт шел последним. На него я мог рассчитывать в любой ситуации. Все глубже и глубже продвигались мы в темноту неизвестности, лежавшую перед нами. Русских действительно там нет? Я отказывался этому верить. Этого просто не могло быть.

Постепенно все становилось совершенно нереальным. Возможно, мы попали в дыру в обороне русских, что вовсе не исключено, и могли шагать так до Москвы. Наша задача была проста: «…войти в соприкосновение с противником!» Едва эта мысль пришла мне в голову, когда случилось неизбежное. Внезапно справа от нас заговорил пулемет русских, и пули просвистели у наших ушей. Мы упали на снег, как будто были уничтожены. Это стало почти облегчением. У нас произошло соприкосновение с Иванами! Наша задача выполнена! Оставался еще вопрос, как вернуться и сообщить об этом.

Я более или менее помнил дорогу до этого места и мог бы впоследствии нанести ее на карту. Но наше возвращение домой займет определенное время. Пока эти мысли лихорадочно проносились у меня в голове, мы отстреливались. Дульное пламя сверкало в ночи меж деревьев. Трассирующие пули свистели между деревьев. Чтобы получить передышку, я приказал Руди открыть огонь, и он тотчас нажал на спуск и дал очередь и сразу вслед за этим еще пару очередей. Цель была достигнута; русские стали поосторожнее. На короткое время они прижались к земле. Продолжать огонь с нашей стороны было бы глупо. Все равно никого за деревьями не подстрелишь. Теперь оставалось просто отходить, и чем быстрее и безопаснее, тем лучше. Ввязываться в бой в нашу задачу не входило. Альберт рванул с места, дал пару длинных очередей наискосок и приземлился рядом со мной.

– Гельмут, нам надо быстро делать отсюда ноги! Я слышал разговор пары русских, они собираются отрезать нам путь к отступлению!

Ясно, что произошло. Мы наткнулись на русских, идущих из глубины обороны сменить своих товарищей на посту в боевом охранении. Темнота, на которую мы только что жаловались, теперь была нашим единственным шансом на спасение.

Затем с края леса раздался огонь винтовок. Русские посты ожили и палили наугад. Пришло время сматываться, или мы окажемся по ту сторону Уральского хребта. Перед началом этой операции мы обговорили, что делает каждый из нас в таком случае… и мы пошли!

Продвигаясь перебежками, сменяясь и прикрывая друг друга, мы сначала вышли из простреливаемого пространства. К счастью, русские были удивлены от столкновения с нами не меньше нашего. Отличие заключалось лишь в том, что мы это планировали! Наше отступление шло бы еще быстрее, если бы не наст. Крепко замерзший, он ломался с шумом.

Стрельба позади нас стихла. Мы были рады, что ни один из нас не был серьезно ранен. Руди теперь имел право на серебряную нашивку за ранение; царапина на его щеке была его третьим ранением. У всех нас была одна-единственная мысль: мы надеялись выйти из лесу без серьезных проблем! Перед нами замаячил просвет. Это должно было быть открытое снежное пространство долины Рузы. Теперь надо было напрячь силы. Мы ненадолго остановились и прислушались к ночи. Ничего не было слышно. Краткие указания шепотом – и мы помчались прочь гигантскими шагами. Мы больше не думали о шуме. Единственное, что имело значение, – как можно быстрее преодолеть расстояние. После короткого рывка мы упали в глубокий снег. Мы больше не могли, мы выдохлись!

– Давай двигаться. Нам надо пройти остаток пути. Торчать тут бессмысленно!

Я с трудом поднялся. Альберт тоже встал и крикнул усталым бойцам:

– Вставайте, лентяи, мы идем дальше!

Сначала один, затем остальные наши парни встали. Мы с трудом пробирались к нашим позициям, высоко и неловко поднимая ноги в глубоком снегу. Когда мы были уже примерно в ста метрах от леса, с опушки прозвучал первый выстрел. Но нам было все равно. Бушевавшая метель нас больше не беспокоила. Мы сделали это! Пока мои измученные товарищи искали землянку, я поспешил к командиру. Усталый, я поднял руку в приветствии, доложил и сделал набросок нашего маршрута на листке бумаги, включая место, где мы столкнулись с двумя автоматчиками русских. И при этом я не забыл указать место, откуда по нам велся огонь, когда мы возвращались к Рузе. Только после того, как мне разрешили идти, я направился к землянке.

Следующие дни прошли «без происшествий». Только однажды, вскоре после рассвета, русские после получасовой артиллерийской подготовки пошли в наступление. Они шли боевым порядком в несколько эшелонов и широко рассеявшись, точно так же, как в Рождество. «Надеюсь, наше оружие не замерзло», – думал я. Нам приказали подпустить противника примерно на сорок метров и стрелять только по команде.

Черт, они еще не подошли на сорок метров? Я уже мог ясно видеть передо собой высокого ивана с сухарным мешком, болтавшимся на животе. Он время от времени совершал короткие прыжки. Наконец:

– Огонь!

Смерть пожинала богатый урожай. Мы не чувствовали радости, когда все было кончено. Истощенные телом и душой, мы побежали от опушки леса назад к землянке. Андреас, невысокий солдат из Прибалтики, был мертв. Яна из Амстердама тяжело ранило в бедро, его немедленно доставили в тыл вместе с другим раненым из соседнего отделения на попечение батальонного врача.

Они снова атаковали нас. У русских, видимо, был приказ добить наконец немногих оставшихся немцев. Атаки становились сильнее, а их артиллерия, вероятно, получила боеприпасы – в отличие от нашей. Однако попытки провалились. То же самое происходило в секторах обороны 1-й и 3-й рот. Все наши ресурсы находились на передовой. Резервов больше не было! Не могло быть и речи о смене, не говоря уж об укреплении нашей тонкой линии обороны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.