КАЛИФОРНИЙСКАЯ ЭПОПЕЯ
КАЛИФОРНИЙСКАЯ ЭПОПЕЯ
Итак, «Юнона» взяла курс к берегам испанской Калифорнии. Рядом с Хвостовым на палубе и неразлучный Давыдов. Вместе они и делили между собой капитанские вахты.
Ещё в XIX веке историк флота А. Соколов совершенно случайно нашёл удивительное стихотворение Гаврилы Давыдова, наскоро начертанное им на странице с объявлением о продаже английских книг. Стихотворение это удивительное! Посвящено он, разумеется, Хвостову, вернее, их отчаянному плаванию на «Юноне» в Калифорнию. В небольшом стихотворении есть всё — и русская удаль, и морской профессионализм, и искромётный флотский юмор!
Хвостов во океанах,
Как будто тройками,
На ухарских Иванах,
Нас на «Юноне» мчит,
Чрез горы водяные,
Туманы, мглы густые,
Грот, фок в корню имея,
В пристяжке лисель не жалея.
Дерёт — и пыль столбом летит,
Фок-мачту ломит, та трещит,
Грот-стеньга отказалась,
«Юнона» рассмеялась,
Другую с ростеров тащит.
И ночью ль, днём у ведьмы одне шутки,
Хвостов съякшался с ней,
Морочит всех людей,
Поставит в срок, кричит
Нам стеньги, мачты — дудки!
Смотри, Хвостов, «Юнонины» бока,
Чтоб не дали нам всем
За смелость тумака!
В конце марта 1806 года «Юнона» достигла залива Сан-Франциско. Сойдя на берег, Резанов в сопровождении Хвостова и Давыдова отправился с визитом к местному испанскому коменданту дону Аргуэльо.
— Желаю встретиться с губернатором Калифорнии! — заявил он без обиняков. — Говорить же хочу с ним о взаимовыгодной торговле между российской и испанской коронами!
Внезапное появление в столь отдалённом крае важного русского вельможи вызвало у испанцев настоящий шок. Просьбу Резанова незамедлительно передали в столицу Калифорнии Монтерей. Мгновенно пришёл и ответ: губернатор готов прибыть на встречу с камергером российского императора.
«Местные испанские власти, с недоверием встретившие непрошеных пришельцев с севера, — пишет американский писатель русского происхождения В. Петров, — очень быстро, однако, переменили своё мнение о них, потеплели, подружились, и всё это в основном благодаря дипломатическим способностям, хорошим манерам и такту Резанова».
Калифорния — край благодатный. После аляскинских и сибирских холодов отдыхать здесь было одно удовольствие. Комендант дон Аргуэльо, как гостеприимный хозяин, развлекал гостей зваными ужинами и домашними балами. Здесь и состоялась знаменитая встреча шестнадцатилетней дочери коменданта Консепсии с сорокатрёхлетним российским камергером. Каково было отношение к юной испанской красавице Хвостова с Давыдовым, мы, наверное, уже никогда не узнаем. Ни тот ни другой не оставили на сей счёт ни единой строки в своих записках. Вполне может быть, что девушка могла понравиться романтичному и влюбчивому Давыдову, но куда было отставному мичману до столь многоопытного и прожжённого сердцееда, как Резанов!
Тем временем из Монтерея прибыл губернатор. Ранг полномочного посла российского императора и чин камергера был столь велик, что кроме губернатора никто не имел права вести переговоры со столь значимой фигурой, как Резанов. Испанцы были поражены уровнем уважения к ним со стороны России. Начались долгие и трудные переговоры. Резанов добивался не столько закупки продовольствия для Аляски, сколько установления долгосрочных торговых отношений между русской и испанской колониями. Испанцы с ответом тянули. Дело в том, что им (как и Российско-Американской компании) было категорически запрещено торговать с кем бы то ни было, кроме собственной метрополии. Вот тут-то на помощь Резанову и пришла дочь коменданта Консепсьон (Консепсия) — Кончита.
Предоставим слово одному из первых историков русской Америки П. Тихменёву: «Резанов, заметив в Консепсьон независимость и честолюбие, старался внушить этой девице мысль об увлекательной жизни в столице России, роскоши императорского двора и прочем. Он довёл её до того, что желание сделаться женою русского камергера стало вскоре любимой её мечтою. Первый намёк со стороны Резанова о том, что от неё зависит осуществление её видов, был достаточен для того, чтобы заставить её действовать согласно его желаниям».
Как было дело на самом деле, — неизвестно. Была ли это великая взаимная любовь, о которой столь вдохновенно писал поэт, или же это была всего-навсего красивая легенда? Да так ли уж это сегодня и важно?
Честно говоря, в искренности чувств Резанова к Кончите у меня есть определённые сомнения. Дело в том, что буквально три месяца спустя в одном из своих писем из Сибири Резанов не без бахвальства пишет, что держит у себя двенадцатилетнюю наложницу-аборигенку. На влюблённого романтика это не очень похоже.
Так или иначе, но Резанов сделал Консепсии предложение. Узнав об этом, родители калифорнийской красавицы пришли в ужас. Ревностные католики, они и представить себе не могли, что их дочь-католичка выйдет замуж за православного — схизматика. Но что не сделаешь ради любимой дочери! И комендант дон Аргуэльо после долгих сомнений всё же дал своё согласие на брак. Тогда же в Рим ушло письмо, где Аргуэльо просил благословление папы на этот брак.
Помолвка состоялась в местном католическом храме. Резанов поклялся невесте, что непременно добьётся в Петербурге разрешения на брак и вернётся к ней…
Согласна ли она подождать ещё два года? В ответ Кончита рассмеялась:
— О!.. Да хоть и двадцать раз по два года! Хоть всю жизнь!
С этого момента комендант уже сам всюду отстаивал интересы россиян и своего будущего зятя. В итоге всех интриг просимые для Аляски грузы были в конце концов доставлены в порт и погружены на «Юнону». Судно без промедления взяли курс на Аляску. Можно только предполагать, о чём думал Резанов, навсегда прощаясь со своей невестой…
И снова впереди океан. Сидя в каюте, Резанов писал совету директоров РАК в Петербург: «Мало-помалу можем пробираться далее к югу, к порту Сан-Франциско. В течение десяти лет до той степени можно усилиться, что и Калифорнийский берег всегда иметь в таком виду, чтоб при малейшем стечении обстоятельств можно его было б включить в число российских принадлежностей. Гишпанцы весьма слабы в краю сём». Пройдёт совсем немного времени, и на калифорнийском берегу действительно возникнет русское поселение — форт Росс — самая крайняя южная точка русского продвижения в Америке. Но сам Резанов до этих дней уже не доживёт…
До отказа гружённая продовольствием «Юнона» (4600 пудов пшеницы, муки, ячменя, гороха, бобов, соли и сушёного мяса) возвратилась на Ситху в первых числах июня 1806 года.
В Ново-Архангельске приход «Юноны» встретили ликованием. За время отсутствия судна болезни и голод унесли жизни 17 промышленников и нескольких десятков индейцев.
Резанова промышленники встретили гимном Аляски, сочинённым Барановым:
Честию, славой сюда завлечённы,
Дружбою братской здесь соединённы,
Станем создавати, дальше занимати,
Русским полезен Америки край.
Здесь хоть дика кажется природа,
Кровожадна привычка народа,
Но выгоды важны, Отечеству нужны —
Сносными делают скуку и труд.
Привезённые из Калифорнии продукты продавали по самой низкой цене — четверть хлеба по 3, бобы и горох по 4, масло по 8, сало говяжье по 6 рублей ассигнациями за пуд, в то время как четверть хлеба (7 пудов 10 фунтов) до прихода «Юноны» стоила 34–35 рублей, а крупа — до 60 рублей.
Угроза голода для Аляски миновала.
К этому времени мастера Попов и Корюкин уже закончили постройкой 40-тонный одномачтовый тендер. Капитаном его стал только что вышедший в лейтенанты Гаврила Давыдов.
Пока «Юнона» ходила в Калифорнию, на Аляску обрушилась ещё целая череда несчастий. Сильнейший шторм разбил шедший из Кадьяка бриг «Елизавета», тогда же погибло множество находившихся в океане промысловиков, а в довершение ко всему индейцы-колоши целиком вырезали Якутанское поселение. Поэтому едва «Юнона» бросила якорь на рейде Ситхи, как Хвостов и Давыдов оказались в центре скандала, когда местные начальники стали обвинять друг друга во всех случившихся бедах. Предоставим слово современнику этих событий: «Часто возникающие ссоры Хвостова и Давыдова, иногда ссоры их с Барановым и его помощником Кусковым, наконец, ссоры Хвостова с самим Резановым продолжительны и жарки… Резанов впоследствии рассказывал, что Хвостов приколотил Кускова и угрожал стрелять ядрами по селению Российско-Американской компании в Ситхе, в котором находился Баранов; Хвостов обвинял Резанова в коварстве и дерзостях. Добрый Давыдов, забывая личные неприятности, вызывался „на коленях“ просить примирения. Непрестанная деятельность, труды и огорчения в этой отдалённой и дикой стране сильно потрясали пылкого Резанова, уже расстроенного неудачею его посольства в Японию и неприятностями первого кругосветного плавания; он начал ослабевать…»
Теперь камергеру было уже не до Калифорнии и затеянной ещё ранее того экспедиции на Курилы. Однако Хвостов то и дело напоминал ему о Курильском походе:
— Льщусь будущими подвигами и не желаю ждать более! Нам ли, россиянам, пасовать перед трудностями! — говорил он камергеру.
Тот, уже больной, слабо отмахивался:
— Я в сём предприятии уже не участник, но ты, Коленька, поступай, как знаешь. Хотя японцев выдворить из наших пределов всё же следует непременно!
Резанов тем временем засобирался в Петербург. Делать в этих краях ему, собственно говоря, более уже было нечего. С Японией дипломатических отношений ему установить не удалось, Аляску он проинспектировал и продовольствием обеспечил.
Покидая Аляску, Резанов оставил секретное предписание Баранову. В нём, в частности, говорилось: «Недостаток хлебных припасов подвергает людей болезням, голоду и самой смерти. Охотск не в силах снабдить Америку нужным количеством хлеба, следовательно, необходимость влечёт к обширной торговле, которая из разных мест доставит источники. Произведённый мною опыт торговли в Калифорнии и согласие тамошних жителей поставили уже на вид надёжные и неисчерпаемые источники, которые по возвращении моём постараюсь я представлением правительству выгод от торга сего привесть в действительное исполнение. Второй опыт, ныне мною к японским берегам предпринимаемый, ежели Бог благословит, принудит, может быть, к торговле державу сию, и тогда одно пшено, коим Япония изобилует, составит безбедное уже здешнему краю прокормление».
Был конец июля, когда маленькая эскадра русских судов покинула берега Аляски. Впереди барахталась в волнах «Юнона» (флагманская). Следом то появлялся, то исчезал в разводьях пенных валов маленький «Авось». На полпути к Сахалину суда разошлись. Давыдов, теперь уже в одиночестве, продолжил путь к сахалинской бухте Анива. «Юнона» же повернула на Охотск, чтобы доставить туда больного камергера.
Теперь Резанов опять вернулся к мысли отомстить японцам за срыв переговоров.
План Резанова был предельно прост — необходимо усилить Россию на границе с Японией, чтобы микадо и его ближайшие советники осознали необходимость установления дипломатических, в том числе и торговых, отношений с Россией. Для этого Резанов предполагал создать русскую колонию на Сахалине. Колонию с крепостями, вооружёнными артиллерией, прямо напротив Мацмая — Хоккайдо. Кроме того, с помощью компанейских судов Резанов хотел парализовать торговую связь между островами, захватив в плен неповоротливые купеческие судёнышки японцев, не способные отдаляться от берегов более чем на 3–4 мили. Всё это должно было, по мнению камергера, вызвать ропот в народе и заставить согласиться самых упорных из министров на союз с Россией.
В замыслах камергера был известный резон. Именно в это время японцы, пользуясь отсутствием у России на Дальнем Востоке военной силы, начали наглое завоевание принадлежащих России Сахалина и Курильских островов. Основывая в укромных бухтах одну факторию за другой, они неуклонно продвигались всё дальше на север.
Пригласив в один из дней к себе в каюту Хвостова и Давыдова, Резанов был с ними особенно приветлив:
— Господа! Я знаю вас как людей решительных и предприимчивых. Плавая же с вами, я убедился и в том, что превыше всего прочего вы ставите общую пользу. А потому решил я на будущий год произвесть решительную экспедицию, которая положит процветание этому краю. Готовы ли вы пожертвовать собою, если это потребуется, ради пользы Отечества?
Мало что поняв из туманного резановского монолога, друзья, тем не менее, не моргнув глазом, ответили:
— Готовы!
Потом, правда, более осторожный Давыдов всё же поинтересовался:
— А в чём, собственно говоря, суть дела, вами затеваемого?
— Об этом узнаете в своё время, но не сейчас! — заговорщицки взмахнул своими многочисленными перстнями Резанов.
Спустя некоторое время камергер вновь призвал к себе лейтенанта с мичманом. Заговорщески прикрыв дверь, он усадил их подле себя и вполголоса начал разговор:
— Вам надлежит в самое ближайшее время осмотреть шестнадцатый и восемнадцатый острова гряды Курильской. На первом, как известно, имеется вполне приличная гавань, а на втором — поселение американской компании. Далее направитесь к острову Сахалину, чей берег недавно японцами вероломно захвачен. Там освободите от злодеев местных жителей айнов. Одарите айнов вещами и медалями, а на берегах сахалинских установите знаки границ державы Российской!
— Дело ясное! — кивнул камергеру Хвостов. — Мы флага русского не опозорим! Всё исполним, как должно в точности!
Справедливости ради следует отметить, что ещё во время своего шестимесячного «сидения» в Нагасаки Резанов не постеснялся напомнить личному представителю микадо, что «на север от Мацмая (Хоккайдо) все земли и воды принадлежат российскому императору, и чтобы японцы не распространяли далее своих владений». Но сыны божественной Аматерасу были себе на уме. Доходили до Резанова слухи, что на Сахалине в заливе Анива они учредили свою факторию, а на остров Итуруп они переправили воинский гарнизон и срубили там все русские православные кресты…
В написанной Резановым инструкции говорилось: «Войти в губу Анива и, буде найдёте японские суда, истребить их, людей, годных в работу и здоровых, взять с собою, а неспособных отобрать, позволить им отправиться на северную оконечность Матсмая (Хоккайдо). В числе пленных стараться брать мастеровых и ремесленников. Что найдёте в магазинах, как то: пшено, соль, товары и рыбу, взять всё с собою; буде же которыя будут ею наполненными и одаль строения, таковых сжечь… Обязать на судне вашем всех подписать, чтобы никто не разглашал о намерении экспедиции сей и чтоб исполнение ея в совершенной тайне было…»
Едва ошвартовались в охотской гавани, как Резанов вручил Хвостову ещё одну инструкцию, написанную столь витиевато и двусмысленно, что понять её суть было просто невозможно: «…Оказавшийся перелом в фок-мачте, противные ветра, плаванию вашему препятствовавшие, и самое позднее осеннее время обязывают вас теперь поспешить в Америку. Время, назначенное к соединению вашему с тендером в губе Анива пропущено. Желаемых успехов, по окончании уже там рыбной ловли, ныне быть не может, и притом, сообразуясь со всеми обстоятельствами, нахожу лучше всего прежде предписанное оставя, следовать вам в Америку к подкреплению людьми порта Новоархангельска. Тендер „Авось“ по предписанию и без того возвратиться должен. Но ежели ветры без потери времени допустят вас зайти ещё в губу Анива, то старайтесь обласкать сахалинцев подарками и медалями и взглянете, в каком состоянии водворение на нём японцев находится. Довольно исполнение сего сделает вам чести, а более всего возвращение ваше в Америку, существенную пользу приносящее, должно быть главным и первым предметом вашего усердия. Итак, подобным наставлением снабдите вы и тендер, буде с ним встретитесь. Впрочем, в плавании вашем могущие быть непредвиденные обстоятельства соглашать вы будете с пользами компании, искусство ваше и опытность, конечно, извлекут лучшее к достижению исполнением сего предписания. Я, с моей стороны, крайне жалею, что здешний порт не способен к перемене вам мачты и что стечение обстоятельств обязало меня к перемене плана».
— Как может сугубо сухопутный человек судить о безнадёжности мачты? Я докажу, что и без мачты могу всё выполнить! — обиделся Хвостов, прочитав новую инструкцию. — И как поступать с японцами?
Специально ли составил Резанов так инструкцию или по недомыслию, так и осталось тайной. На словах же он требовал от Хвостова и Давыдова атаковать японские поселения на Сахалине и Курилах. Друзья таким приказом были несколько ошарашены.
Из дневника Хвостова: «Пойдём, — говорил он (Резанов. — В.Ш.), — пощипать этих дураков (японцев. — В.Ш.), в отмщение за худой приём нашего посла в Японии. Вы, верно, захохочете, да нельзя и не смеяться, что два маленькие судёнка с пятьюдесятью человеками, идут наказывать такой народ, которого боятся пошевелить, как муравейную кучу? Но это всё неудивительно. Вы спросите, каким образом (Николай Петрович), получивши ключ (знак камергера. — В.Ш.), ленту, все почести, век живши в Петербурге, сидевши за пером, вдруг пожелал обнажить шпагу, и где ещё, на море! Сделался из юрисконсульта морским адмиралом! Вот прямо удивительная вещь! Но будьте уверены, всё кончится хорошо…»
Историк пишет: «Призвав Хвостова и Давыдова на „великий подвиг“, „великое дело“, Резанов дал инструкции побывать на Курильских островах, открытых русскими ещё раньше, а затем идти к острову Сахалин, пока действуют японские законы Токуганы, запрещающие японцам поселяться за пределами Японии. Названные земли к тому времени уже были открыты россиянами».
Когда же Хвостов с Давыдовым на следующий день пришли в дом, где остановился камергер, за разъяснениями, то оказалось, что Резанова в Охотске уже нет. Ночью, тайком от всех, камергер попросту… сбежал. Почему, «заварив всю кашу» с японской экспедицией, Резанов перед самым её проведением так сильно перетрусил, навсегда осталось тайной. Об этой тайне, по-видимому, что-то знал тогдашний начальник Охотского порта Бухарин, но пока помалкивал. Его время ещё не пришло…
Отныне вся тяжесть ответственности за проведение карательного рейда была возложена на лейтенанта Хвостова. А он, как известно, отступать не привык!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.