«Декрет о мире»
«Декрет о мире»
Вечером 26 октября (8 ноября) 1917 г. 2-й Всероссийский съезд Советов единогласно принял сочинённый и зачитанный Лениным «Декрет о мире» — уникальный документ в истории государственного правотворчества и международных отношений.
«Рабочее и крестьянское правительство… — так начинался этот акт, — предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире. Справедливым или демократическим миром… правительство считает немедленный мир без аннексий (т.е. без захвата чужих земель, без насильственного присоединения чужих народностей) и без контрибуций». Далее заявлялось об отмене тайной дипломатии в отношении как предстоящих мирных переговоров, так и заключённых ранее соглашений. Выражалось намерение немедленно приступить к опубликованию тайных договоров России с иностранными державами, подтверждённых (то есть подписанных ещё при царе) и заключённых Временным правительством. «Всё содержание этих тайных договоров… правительство объявляет безусловно и немедленно отменённым», — подчёркивалось в «Декрете». Вместе с тем новое правительство России заявляло, что «отнюдь не считает вышеуказанных условий мира ультимативными, т.е. соглашается рассмотреть и всякие другие условия мира».
Один из главных кажущихся парадоксов, с которыми сталкивается начинающий изучать большевистский период русской истории, — отсутствие в партии Ленина единства по вопросу о сепаратном мире. Как же так? Большевики вроде бы пришли к власти под лозунгом немедленного мира на фронте. И вдруг, когда дошло до дела, обнаружилось, что очень многие из них вовсе не склонны заключать сепаратный мир! Многие большевики «внезапно» выступили за продолжение «революционной» войны с Германией и Австро-Венгрией до победы революции и в них.
На самом деле никакого парадокса тут нет, и лозунг «революционной» войны вовсе не был неожиданным. Массы рабочих и крестьян, подавляющее большинство солдат, действительно, по-своему, по-простому трактовали и воспринимали программу большевиков. Для них слова о «немедленном предложении мира трудящимся всех стран через головы правительств» автоматически переиначивались в «предложение немедленного мира во что бы то ни стало». А лозунг большевиков становился недвусмысленным обещанием принести мир исстрадавшейся России, демобилизовать армию, вернуть миллионы русских солдат к своим семьям и в свои дома.
В те месяцы передавали рассказ о солдате, который как-то заявил в Петроградском Совете, что «солдатам нужен мир какой угодно, хоть бы «какой-нибудь похабный»»[195]. Это выражение «похабный мир» стало крылатым. Сам же Ленин потом назвал «похабным» мирный договор, который оказались в итоге вынуждены подписать советские представители.
Ленин, очевидно, лучше многих своих товарищей по партии понял простую истину, что не революционный энтузиазм народа, а его смертельная усталость возвела большевиков на Олимп власти. Усталость от череды бессильных правителей, неспособных положить конец бардаку в стране и в первую очередь — бездарно[196] ведённой войне как первопричине этого бардака. Народ, что называется, «достали». И что миллионы крестьян, одетых в солдатские шинели, не будут вникать в сложности достижения «всеобщего демократического мира» совместными усилиями «социалистов всех стран». Что они могут воспринимать большевистские лозунги только так, как сказано выше, и никак иначе — как обещание мира немедленно! И что если большевики не смогут соответствовать этим ожиданиям миллионов, то они, эти миллионы, найдут в себе последние силы — нет, не воевать, а заменить большевиков на кого-нибудь ещё, кто наконец сможет дать им мир.
Многие соратники Ленина (в какие-то моменты — даже большинство) этого не понимали. Поэтому на практике их отношение к войне мало чем отличалось от отношения «умеренных» социалистов. Вспомним: те ведь тоже постоянно говорили о мире, которого совместными усилиями добьются социалисты воюющих стран обеих международных коалиций! И обращение эсеро-меньшевистского Петросовета от 2 мая 1917 г. «К социалистам всех стран» по форме и содержанию почти полностью предвосхищало «Декрет о мире» 2-го Всероссийского съезда Советов. Для большинства российских социалистов было немыслимо заключить такой мир с правительством кайзеровской Германии, который бы содержал в себе условия территориальных уступок и других материальных компенсаций, то есть предусматривал аннексии и контрибуции.
Однако необходимо сразу оговориться: неприемлемость согласия на аннексии и контрибуции за счёт России обусловливалась для многих из этих социалистов отнюдь не патриотическими соображениями! Нет! Заключение аннексионистского мира было для них «изменой делу мировой революции»! Столь же неприемлемой для них была бы и победа России, выраженная в присоединении территорий и взыскании репараций. Признание поражения России должно было усилить Германию и её союзников, а следовательно, отдалить в неопределённое будущее революцию в Германии. И вот, только ради победы мировой революции, а вовсе не во имя интересов России, они были готовы и дальше лить кровь русского солдата.
Отмеченные разногласия в среде социалистов, в том числе большевиков, обусловили непоследовательную, часто противоречивую политику Советской России в деле войны и мира. Они во многом способствовали тому, что полученный в результате мир оказался далеко не столь приемлемым и почётным, как могла рассчитывать Россия (причём вся Россия, без классовых различий) ещё в конце 1917 г. Они же расшатывали единство Советского государства и в последующем, вызвав появление сразу нескольких политических линий, которые разные группы в советском руководстве пытались проводить в противовес одна другой, что резко усложнило и без того непростое положение Советской республики.
Ленин отличался от этой когорты социалистов тем, что он гораздо более реалистично оценивал перспективы мировой революции. Он не ожидал её непременно сразу вслед за «Декретом о мире». Верный своим правилам, он готовился к худшему из возможных вариантов. Только поэтому он настаивал перед руководством большевиков на скорейшем заключении пусть даже аннексионистского и сепаратного мира, пока ещё не миновала историческая возможность добиться его на удовлетворительных для революционной России условиях. Было бы совершенно неверно приписывать Ленину в данном случае субъективные патриотические мотивы, заботу о державных интересах России. Но объективно в тот момент цели Ленина и реальные (а не утопические) интересы России совпали.
Ленин рассматривал революционную войну с внешним врагом как неизбежность. Но именно потому, что она была неизбежна, её следовало как можно сильнее оттянуть в будущее. России как воздух необходима была передышка от непрерывных военных усилий. После всего того, что Россия пережила в 1917 г., любое правительство, пришедшее к власти в конце того года, какое бы оно ни было, уже не смогло бы достойно продолжать войну. Но для того, чтобы достойно выйти из войны, необходим был неординарный шаг, а не просто сепаратное перемирие.
Таким неординарным шагом и стал «Декрет о мире» — предложение всеобщего мира народам воевавших стран через головы их правительств. Это был блестящий политический ход, позволявший использовать революционный потенциал тоже уставших от войны европейских наций в интересах заключения мира на приемлемых для России условиях. В отношении прогноза перспектив европейской революции мы можем сказать то же, что уже говорили о ряде других политических прогнозов Ленина на 1917 г.: он был абсолютно верен в определении общей тенденции. Ошибка заключалась в оценке точных сроков и величины. Острый революционный кризис в большинстве европейских стран наступил только в конце 1918 г. Его глубина также не отвечала наиболее оптимистическим ожиданиям большевиков. Но он всё-таки произошёл. Если бы его совсем не было, то несостоятельным оказался бы и расчёт Ленина противостоять внешнему вмешательству в русскую революцию. Ибо, не будь общеевропейского революционного кризиса, интервенция западных держав в Россию приобрела бы значительно больший размах. Главным фактором, обусловившим ограниченный масштаб интервенции, как раз и стало западноевропейское революционное движение.
Даже с учётом краха надежд на скорый (именно скорый, а не вообще) революционный взрыв в Европе, «Декрет о мире» был позитивным шагом. Он предоставлял советской дипломатии ту свободу рук, которой в течение трёх с половиной лет так не хватало царской и буржуазной дипломатии России. Другое дело — с какой выгодой эту свободу рук удалось бы использовать.
Однако «Декрет о мире» мог оказаться бурей в стакане воды. Не только явные противники большевиков, но даже левые эсеры и меньшевики-интернационалисты ожидали скорого падения большевистского Совета народных комиссаров (СНК). Неудивительно, что правительства и Антанты, и враждебных России стран поначалу никак не отреагировали на ленинское предложение. Служащие российского МИД саботировали распоряжение СНК о выдаче секретных договоров. Оппозиционная большевикам социалистическая печать едко издевалась над бессилием нового правительства добиться из-за границы какого-то отклика на свои мирные предложения[197].
Западные державы проигнорировали и прямую ноту народного комиссара иностранных дел Л.Д. Троцкого 8 (21) ноября послам стран Антанты в Петрограде. Тогда на следующий день Ленин выступил по радио с призывом ко всем фронтовым частям Русской армии непосредственно устанавливать перемирие на фронте с войсками противника. На это 12 (25) ноября союзные миссии при Ставке ВГК в Могилёве заявили формальный протест начальнику штаба генералу Н.Н. Духонину, после падения Временного правительства остававшемуся в Ставке «за главного». При этом они сослались на договор России с Англией и Францией, запрещавший союзникам сепаратные переговоры о мире. Духонин не подчинялся большевикам и действовал с союзными миссиями заодно. Он тут же передал содержание этого протеста всем командующим фронтами и армиями с одновременным приказом не входить ни в какие контакты с врагом.
Большевикам ещё предстояло заставить считаться с собой тех, от кого зависело заключение мира.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.