Партизаны-чекисты в Подмосковье, организация агентурного подполья в столице

В срыве планов противника по захвату Москвы существенную роль сыграли успешные контрнаступательные операции Красной Армии на юге в районе Ростова и под Тихвином. В эти дни мы тоже делали все для того, чтобы осложнить работу немецких штабов под Москвой. Большую роль в этом сыграли рейдовые партизанские соединения московского управления НКВД, которые сформировали в короткий срок на базе истребительных батальонов. Разведывательно-рейдовые партизанские отряды под командованием В. Карасева, М. Филоненко, И. Солнцева и Д. Каверзнева разгромили штаб немецкого корпуса под Москвой, своими беспокоящими налета ми нервировали противника в самый ответственный момент битвы за столицу. Преимущество этих отрядов заключалось в том, что комплектовались они из советских партийных и оперативных работников, прекрасно знавших местность и обстановку в Московской области. Случали оперативные удачи. Например, наша оперативная групп захватила в районе Жиздры сына председателя времени горкомитета Государственной думы царской России князя Львова, который считался потенциальным претендентом руководящие кадры администрации на оккупировано немцами территории и который мог быть ими использован в случае формирования каких-либо политических групп и движений. Он был отправлен в Москву.

На занятой противником территории эффективно действовали созданные по линии Московского областного управления НКВД пять подпольных оперативных групп резидентур в районе Солнечногорска, Рузы, Можайска и других мест.

Обстановка диктовала и необходимость проработки решений, связанных с созданием московского подполья на случай занятия столицы противником. Важным над правлением нашей работы становилась подготовка соответствующих легенд для возможного развертывания нелегальных резидентур в Москве. Мы исходили из того, что «легендирование» следует строить на наличии «антисоветских групп» в командном составе Красной Армии и остатков контрреволюционных монархических организаций услугами которых, безусловно, захотят воспользоваться немецкие спецслужбы.

Организация агентурного подполья в Москве имели свои принципиальные отличия. Намечалось создать два агентурных аппарата. Один — на базе связей и контактов людей из партийно-советского актива. Другой аппарат должен был подбираться из людей, совершенно не контактировавших с этим активом в прошлом. Двум независимым друг от друга резидентурам предписывалось оперативные боевые задачи решать самостоятельно. Меркулов предложил жил вначале, чтобы я стал главным нелегальным резидентом НКВД по Москве в случае занятия ее немцами. Я дал согласие, однако Берия аргументированно возразил Меркулову. Было принято (не оформленное приказом по наркомату) решение назначить на эту работу начальника центрального аппарата контрразведки П. Федотова с подчинением ему всех резидентур, которые создавались по линии НКВД и партийно-советского актива. (Это решение сейчас кажется спорным. Ведь ни в коем случае не следовало давать какую-либо, даже минимальную возможность немецким спецслужбам захватить фигуру такого уровня.) Берия обосновал это назначение тем, что Федотов лично Хорошо знал партийно-советский актив столицы и большую часть агентуры НКВД, которую намечалось оставить на подпольной работе. Это обстоятельство, конечно, позволяло бы Федотову в экстремальной обстановке принимать решения об использовании оперсостава и агентуры с учетом лично ему известных деловых качеств людей.

Вообще, в боевой обстановке успешно руководить оперсоставом и агентурой можно лишь в том случае, если ты лично знаешь возможности своих подчиненных. Поэтому я категорически против создания временных сводных оперативных групп для решения контрразведывательных задач в боевой обстановке и, тем более, для разведывательно-диверсионных операций.

Очень важно, что, несмотря на тяжелое положение, сложившееся на фронтах, на то, что вражеское кольцо вокруг Москвы неумолимо сжималось, мы ни на минуту не забывали о борьбе со спецслужбами врага. Именно в октябре 1941 года мы начали отзывать с фронта нашу агентуру, которая оказалась призванной в ряды Красной Армии. Делалось это для того, чтобы подготовить людей для работы против спецслужб противника и использовать их в глубоко легендированных операциях для проникновения в штаб-квартиры абвера и гестапо.

При колоссальной потребности в людях мы очень взвешенно и бережно использовали ценную агентуру из числа иностранцев и политэмигрантов. Я категорически выступил против немедленной заброски в тыл противника ценных агентов — немцев, австрийцев, венгров, поляков, кто мог работать в экстремальных условиях и хорошо знал обстановку в странах Европы, оккупированных немцами. Неразумно было распоряжаться ими для затыкания дыр. Поэтому в составе нашего спецназа они всегда держались в особом резерве, на самый крайний случай. (Только испанцы приняли участие в составе ОМСБОН в боях под Москвой.) Интернациональную часть спецназа мы «приберегали» и потому, что приходилось считаться с возможностью развязывания против нас военных действий с территорий стран, поддерживающих фашистскую Германию, которые еще не были вовлечены в войну.

Поскольку я возражал против участия воинов-интернационалистов в тяжелых боях, у меня было много конфликтов с активистами Коминтерна. Испанская, венгерская и итальянская боевые группы буквально рвались в бой, обращаясь по этому поводу в нарушение субординации (они состояли в штате ОМСБОН, то есть войск НКВД) к руководству Коминтерна и к Сталину.

Надо отметить еще один важный момент. Речь идет в неспокойной обстановке, складывавшейся в Турции, Иране, Афганистане и в Маньчжурии на нашей границе с Японией. В связи с обострением угрозы войны, возможными непредвиденными обстоятельствами мы предпринимали меры предосторожности, усиливали агентурно-оперативную работу на границе с этими странами. И неслучайно, что в этот период руководство органов безопасности пошло на значительное усиление нашего разведывательно-диверсионного агентурного аппарата в этих районах. Квалифицированные, опытнейшие кадры — Н. Эйтингон, Л. Василевский, Г. Мордвинов, И. Агаянц, М. Алахвердов, Н. Белкин, М. Фридгут — были направлены в Турцию, Иран и Афганистан, туда, где существовала потенциальная опасность развязывания новой вспышки военных действий, где начала складываться уникальная возможность военно-технического, политического и разведывав тельного сотрудничества нашими союзниками в тайной войне против Германии и Японии. Но это особая тема.

Помнится, 5 октября меня вызвал к себе Меркулов. От него мы прошли в кабинет Берии, который проинформировал нас о том, что положение на Западном фронте резко ухудшилось. Он сказал, что противник перешел в наступление, по-видимому, цель у него одна — выйти к столице и захватить Москву. Исходя из этого, нам предстояло готовиться к худшему. К этому времени мы уже находились на казарменном положении.

В связи с наступлением немцев встал вопрос об эвакуации подразделений центрального аппарата НКВД и о взаимодействии с подразделениями Московского управления НКВД. Тогда же была поставлена задача по подготовке московского подполья. Всего предполагалось создать 12 нелегальных резидентур, пять из которых должны были быть задействованы вне столицы, на занятой врагом территории. Они комплектовались сотрудниками аппарата райгоротделений НКВД. Мы тесно взаимодействовали и с партийными органами, которых, правда, интересовала в основном пропагандистская работа. Но без партийных органов решить вопрос о создании массового подполья и эффективной сети сопротивления было невозможно, ибо в партаппарате был централизованный учет всех коммунистов, на которых можно было опереться.

Для обеспечения подполья предстояло вблизи Москвы и в городе скрытно заложить около 100 продовольственных баз и складов оружия. Необходимо было подготовить так называемую маршрутную агентуру с целью регулярной передачи сведений о движении вражеских частей под Москвой.

Было создано в кратчайший срок специально на случай непредвиденных обстоятельств три радиоцентра, один из которых, в Кучино, должен был дублировать связь с нелегальными резидентурами в Москве. Интересно, что одна из наших подпольных радиостанций была развернута в подвале кукольного театра Сергея Владимировича Образцова, который тогда находился на площади Маяковского.

Для координации деятельности советско-партийного подполья от ЦК ВКП(б) предполагалось оставить сравнительно мало известного человека — заведующую Отделом школ ЦК ВКП(б) Варвару Пивоварову. Намечалось также задействовать бывших секретарей райкомов партии, в частности секретаря Москворецкого райкома партии Олимпиаду Козлову (впоследствии стала ректором Инженерно-экономического института и основателем Академии управления, прообраза ныне существующей Академии управления), а также Нину Попову (ставшую позднее председателем Комитета советских женщин).

По Москве главным координатором подполья должен был стать начальник контрразведывательного отдела Московского НКВД Сергей Федосеев. Особую резидентуру предполагалось создать во главе с майором госбезопасности (позднее генерал-майором) Виктором Дроздовым. Он имел большой опыт борьбы с бандформированиями и националистическим подпольем на Украине. Незадолго до войны его назначили заместителем начальника московской милиции. Одну из резидентур должен был возглавить Павел Мешик, бывший нарком госбезопасности Украины. Ему поручалась организация диверсий на транспортных магистралях Москвы.

В кратчайшие сроки была проведена колоссальная работа по отбору людей для подполья. Она была очень трудоемкая, требовавшая большого внимания и терпения. Нужно было выписать паспорта, создать легенды на остававшихся в Москве людей. Больше всего мы ломали голову над тем, каким должен был быть правдоподобный ответ на неизбежный вопрос: почему человек остался в Москве?

Этот вопрос заслуживает специального рассмотрения. Опыт организации подпольных групп в начале войны свидетельствует о громадных потенциальных возможностях и высоких результатах агентурной работы накануне войны. У нас были серьезные агентурные позиции во враждебной советскому строю среде. По этой причине оперативные группы имели в своем составе профессиональных чекистов и лиц, которые сразу могли внушить доверие противнику.

14 октября 1941 года мой заместитель Н. Эйтингон доложил лично Берии предложения по организации восьми диверсионных групп в рамках реализации «Московского плана» в случае занятия столицы противником. В эти группы входили бывшие эсеры, анархисты, священнослужители и бывшие воспитанники Болшевской трудкоммуны ОГПУ, в прошлом уголовные преступники.

Важным моментом было «социальное лицо» подставляемой противнику агентуры, намечаемой для участия не просто в диверсиях, а для обеспечения подхода к объекту, запланированному к уничтожению, в том числе к видным представителям немецкого командования, оккупационных властей и спецслужб.

Чтобы не быть голословным, приведу некоторые примеры данных на агентов, прошедших по нашей линии специальную подготовку. Агент «Тиски» — инженер, спортсмен, из дворян, мать осуждена НКВД на восемь лет за связь с сотрудниками немецкого посольства в 1938 году. Намечался для внедрения в руководство молодежных фашистских организаций.

Агент «Сазонов» — бывший белогвардейский офицер, участник крупнейшей антисоветской банды Пепеляева, планировался для покушения на деятелей оккупационной администрации. Агент «Кавказский» — бывший офицер царской армии, бывший крупный московский коммерсант, имел жену — врача-гинеколога с солидными связями в Берлине. Агент «Строитель» — инженер-железнодорожник, дворянин, бывший миллионер-предприниматель располагал обширными связями среди белой эмиграции, князей, царских генералов. Агент «Шорох» — бывший белогвардейский журналист, профессор литературы, бывший провокатор царской охранки.

Не были забыты нами и женщины. Намечались к рискованной работе агент «Евгеньева» — жена бывшего немецкого барона, расстрелянного в 1918 году, наш старый проверенный источник, агент «Лира» — аспирант консерватории, сотрудница профессора Квитко, видного украинского националиста, прогерманской ориентации, под прикрытием которого должна была вестись разведывательная работа.

Свою роль должны были также сыграть семейные пары из среды видных театральных деятелей и работников культуры.

Возникла потребность в специальном изготовлении писем от родственников. Содержание их определялось с учетом разработанных нашими специалистами биографий. Переписка с мнимыми родственниками легендировалась по всем правилам почтовых отправлений.

В связи с подготовкой подполья нами была предпринята и другая специальная акция. Были изъяты, уничтожены или переписаны книги прописки и регистрации. Вся эта работа осуществлялась в очень сложной обстановке и в самые кратчайшие сроки. О ходе подготовки спец-мероприятий регулярно докладывалось руководству НКВД.

Помимо меня, Мельникова, Эйтингона этой напряженной работой круглосуточно занимались М. Маклярский, Л. Сташко как руководители направлений разведки, командиры ОМСБОН М. Орлов, В. Гриднев, С. Иванов, С. Волокитин, А. Авдеев, оперработники П. Масся, А. Шитов (Алексеев).

Мы также готовили для противника «приманку». Предположительно ею мог стать Лев Константинович Книппер, композитор, немец по происхождению, проживавший вместе с женой Марией Гариковной на Гоголевском бульваре. Задачи, поставленные перед группой Книппера, были особыми. Он стал спецагентом-групповодом и должен был действовать в Москве по разнарядке «Д», то есть для осуществления диверсионных актов, операций и акций личного возмездия против руководителей германского рейха, если бы они появились в захваченной столице.

Особая роль отводилась молодой сотруднице 1-го (разведывательного) управления НКВД, его особой группы, младшему лейтенанту А. Камаевой-Филоненко, которая под видом активистки баптистской общины координировала бы использование установленных закамуфлированных взрывных устройств. Ей одной было поручено привести в действие по особому сигналу мощные взрывные устройства, которые предполагалось заложить в местах появления главарей гитлеровского режима или командования вермахта.

В качестве приманки для немецких спецслужб должен был с большим риском действовать еще один человек. Его преимущество заключалось в том, что он был известен немецкой разведке еще в годы Первой мировой войны, находясь в Германии на стажировке еще до 1914 года. Был известен в искусствоведческих кругах Берлина и Лейпцига. С 1920-х годов Алексей Алексеевич Сидоров, для нас источник «Старый», активно помогал органам ОГПУ— НКВД в борьбе не с мнимым, а реальным немецким шпионажем. (Сидоров — видный советский историк искусства, книговед и библиофил, член-корреспондент АН СССР, профессор МГУ с 1916 по 1950 год.)

Осенью 1941 года он должен был прикрывать в Москве наших боевиков. Позднее сыграл важную роль в подстраховочных мероприятиях по обеспечению радиоигры с немецкой разведкой в 1942–1945 годах по широко известному теперь делу «Монастырь».

Москву немцы не взяли, но мы отметили боевыми медалями за большую работу по подготовке подполья Л. Книппера и его жену, А. Сидорова. Другой участник подготовки нелегального боевого аппарата в грозную осень 1941 года полковник в отставке И. Щорс. Он, кстати, и вручал медаль «За оборону Москвы» Алексею Алексеевичу Сидорову.

Эти люди были подлинными патриотами нашей Родины, преданными ей до последнего вздоха, несмотря на то, что их ближайшие родственники были репрессированы и трагически погибли. Я хотел вытащить их близких из лагерей в 1941 году, но было уже поздно — никого в живых не осталось. Но мы прямо сказали Алексею Алексеевичу и Марии Гариковне Книппер об этом. Хитрить с людьми, готовыми к самопожертвованию, было невозможно. Несмотря на тяжелую и горестную весть, эти люди ни разу не усомнились в правоте и Справедливости выбранного ими тяжелого пути борьбы со злейшими врагами нашей Родины.

К акциям возмездия против немецкого командования под руководством М. Маклярского мы готовили и актерский ансамбль во главе со «Свистуном» — Николаем Хохловым, позднее ставшим перебежчиком. Планировалось, что Хохлов вместе с группой акробатов, выступая перед немецкими высшими офицерами, во время эстрадного номера — жонглирования — должны были забросать их гранатами.

Для проведения разведывательно-диверсионной деятельности в тылу противника нами были переведены по городу Москве на нелегальное положение 43 работника Центрального аппарата НКВД, 28 работников Управления НКВД по Москве и Московской области. 11 оперработников должны были осуществить руководство 85 агентурными группами, охватывающими 400 человек агентурно-осведомительной сети. Каждый оперативник имел на связи два — три групповода, которые в свою очередь выходили на двух — четырех агентов или осведомителей. Для особого резерва вне Москвы и области нами было дополнительно создано 28 резидентур с охватом 87 человек агентурноосведомительной сети.

Основное внимание предполагалось уделить сбору разведывательной информации. На это нацеливались основные силы из агентуры. Для совершения диверсионных актов нами было запланировано привлечь 200 человек. 101 человека подобрали для осуществления акций специального возмездия в отношении членов гитлеровского руководства.

Большей части наших агентов и осведомителей нами поручалось проведение специальной дезинформационной работы. На эти цели мы бросили агентурно-осведомительную сеть Московского управления НКВД и специальную резидентуру, которая передавалась в подчинение В. Дроздову. Выступая в качестве заместителя управляющего аптечным хозяйством Москвы, ему поручалось войти в доверие к немцам. Для установления с ними хороших отношений он должен был отдать в их распоряжение некоторое количество медикаментов. Для дезинформации и распространения листовок предполагалось использовать более 160 человек из партийно-советского подпольного аппарата.

Оперсостав, переведенный на нелегальное положение, и часть агентуры были обеспечены запасами продовольствия на два-три месяца. Для осуществления связи с ними мы разработали соответствующие пароли.

20 октября 1941 года был издан приказ, касающийся минирования важнейших объектов столицы. Но взорвать эти объекты можно было только по особому приказу, а ряд объектов, представляющих историческую ценность, скажем, Колонный зал Дома союзов (бывшей Дворянское собрание), Большой театр и другие столь же известные и ценные в историческом плане здания можно было взорвать только в случае, если бы они использовались для размещения высшего немецкого руководства (появление которого нами, как это теперь видно, ошибочно предполагалось в столице).

Особое внимание уделялось минированию Гознака. Мы не могли допустить, чтобы в руки немцев попали какие-либо наши госзнаковские официальные бланки, документы и оборудование. Это грозило самыми тяжелыми последствиями.

Следует отметить, что мы также заминировали несколько правительственных дач под Москвой (среди них, правда, не было дачи Сталина). Их разминирование было оформлено специальным актом в ноябре 1942 года.

Особая миссия была возложена на нас в Подмосковье по контролированию водоснабжения столицы в ноябре 1941 года. С нашим молодым сотрудником Игорем Щорсом, поступившим на службу в НКВД в 1940 году, горным инженером по профессии, Маклярский и я провели инструктаж, снабдили его документами и устроили на работу главным инженером водного хозяйства в пригороде Москвы, недалеко от сталинской дачи. В случае занятия этого района немцами ему надлежало использовать системы водопровода и канализации для диверсий и укрытия агентов.

В результате бомбардировок часть водопроводных труб оказалась поврежденной, и это мешало нормальной подаче воды на дачу Сталина. Щорс руководил ремонтными работами, которые вели сотрудники охраны, аварию удалось быстро ликвидировать — за три часа. Его наградили орденом «Знак Почета», но получить эту награду он не смог, так как она была присвоена человеку, чьи документы Щорс использовал для устройства на работу, а в то время нельзя было раскрыть его настоящее имя. В 1945 году Щорса послали в Болгарию, где он должен был обеспечить добычу и Отправку урана в Советский Союз для нашей атомной промышленности.

После моего ареста в 1953 году я узнал, что обвиняюсь еще и в том, что планировал использовать мины, установленные на правительственных дачах, для уничтожения советских руководителей. Следователи заявляли, что мины могут быть приведены в действие дистанционным управлением по приказу Берии для уничтожения преемников Сталина. Все это было грубым вымыслом. И в конце концов выпало из перечня лживых обвинений еще в апреле 1958 года.

Были и недочеты в работе по минированию. Так, подготовка к уничтожению важнейших объектов шла и по Московской области. Серьезный инцидент произошел на Мытищинском заводе Наркомата вооружений, который считался ведущим в отрасли и фигурировал в списке ГКО. Его эвакуацией в глубь страны руководил лично Борис Львович Ванников, ставший позднее народным комиссаром боеприпасов. Уникальное оборудование завода укрыли в контейнеры в октябре 1941 года и должны были отправить на Восток. Заводская администрация, поддавшись панике, решила одновременно с отправкой оборудования в тот же день эвакуировать и свои семейства со всем скарбом. Для этого был задействован весь легковой транспорт предприятия. Эвакуация происходила на глазах значительной части рабочих. Это вызвало их возмущение и послужило причиной стихийно организованного митинга. На завод направили зам. наркома внутренних дел И. Серова. Оборудование было эвакуировано. Руководство предприятия и участников митинга протеста репрессировали и реабилитировали лишь после смерти Сталина.

Интересно, что наши действия по созданию московского подполья не прошли мимо противника. В отчете штаба немецкой полиции безопасности (СД) о положении в СССР за февраль 1942 года, который оказался у нас в 1944 году, фигурировали планы создания «специальных боевых большевистских организаций НКВД в Москве». Указывалось на то, что в Москве существенную угрозу представляет нелегальная боевая организация НКВД. Говорилось также и о том, что она была создана на случай оккупации Москвы немецкими войсками, отмечалось, что главным для русских было проведение акций против немецких войск, организация саботажа и террора.