Глава 3 Разведывательная лексика Российской империи (первая четверть XVIII в. — 27 сентября (9 октября) 1863 г.)

30 августа 1721 г. между Россией и Швецией был заключён Ништадтский мир[511], который завершил кровопролитную Северную войну, длившуюся 21 год. Россия получила выход в Балтийское море, присоединила Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию, часть Карелии и другие территории. Россия обязывалась уплатить Швеции контрибуцию за отходившие к ней территории и возвратить Финляндию.

22 октября (2 ноября) 1721 г. Пётр I принял «титул Отца Отечествия, Петра Великого, Императора Всероссийского»[512].

Однако Европа не сразу признала Россию империей. Без промедления признали императорский титул Петра I лишь Голландия и Пруссия (союзницы России в Северной войне), через два года к ним присоединилась и Швеция (1723 г.). Для признания остальными крупными державами потребовались десятилетия: новый титул русского царя был признан Турцией в 1739 г., Англией и Австрией — в 1742 г., Францией и Испанией — в 1745 г. и, наконец, Польшей — в 1764 г. Принятие императорского титула повышало авторитет правителя России на международной арене. Признавшие его государства тем самым признавали и завоевания, которые совершил Пётр I.

«7/18 июня 1722 г. Коллегия иностранных дел (КИД) направила в Сенат ведомость “О членах… Коллегии и о служителях канцелярии, о министрах, при чужестранных дворах пребывающих, и о послах, и о министрах, от чужестранных дворов приезжающих, и о всех прочих окладных и неокладных расходах, какие всегда бывают и впредь имеют быть”. В центральном аппарате КИД (в С.-Петербурге и Москве) числилось 142 человека, не считая солдат, вахмистров, сторожей. По штату 78 человек должны были находиться за рубежом. Среди них были послы, министры, агенты, консулы, секретари, копиисты, переводчики, ученики, а также священники. Постоянные российские представительства были в то время в Австрии, Англии, Голландии, Испании, Дании, Гамбурге, Польше, Пруссии и Мекленбурге, Турции, Франции, Швеции. Планировалось открытие постоянного представительства в Португалии, назначение агента в Венецию. Беклемишев — с 1716 г. агент “для купеческих дел” в Венеции и Флоренции — указом 11 марта 1720 г. был отозван из Венеции. Русские миссии в Португалии и Венецианской республике были учреждены лишь во второй половине XVIII в. В 1723 г. учреждаются русские консульства в Бордо и Кадиксе. Кроме того, по штату загранучреждений КИД в Амстердаме находился агент Фанденбург; в Гданьске (Данциге) — аудитор Эрдман; в Брауншвейге ? Шлейниц (его чин не указывался). В герцогстве Курляндском и Семигальском “ради охранения благочестивых” пребывал русский комиссар. В Китае и Бухаре находились Лоренцо Ланг и Флорио Беневени (временные миссии). Для ведения дел с “калмыцкими ханами” был назначен подполковник Львов»[513]. Эти представители внешнеполитического ведомства Российской империи должны были тщательно знакомиться со страной пребывания, включая ее вооруженные силы, так что любые собранные ими сведения являлись разведывательными.

Согласно «Реестру Коллегии иностранных дел с распределением их по повытьям между личным составом Коллегии» от 29 октября 1723 г. между повытьями Секретной экспедиции дела распределялись следующим образом: «первое повытье ведало сношениями со Священной Римской империей, папой римским, Португалией, Сицилией, Венецией, Флоренцией, с большинством германских княжеств, с республиками — Генуэзской, Женевской, Рагузской, с Мальтой и вольными городами — Гамбургом и Любеком. Второе повытье — с Испанией, Францией, Англией, Данией, Пруссией, Голландией. Третье повытье — с Портой (Турцией), Грузией, Персией, Бухарой, Хивой, Индией, Кабардой, с народами, живущими в низовьях рек Волги и Терека, а также с Китаем, Кутухтой (монголами), Джунгарией и Далай-Ламой. В Секретной экспедиции были и другие повытья, одно из которых занималось “сочинением российской истории”»[514]. В дальнейшем в центральном аппарате Коллегии иностранных дел происходило создание новых подразделений и перераспределение обязанностей между ними, однако так и не было создано специального органа, организующего, направляющего и координирующего сбор разведывательной информации в странах ближнего и дальнего зарубежья.

Уставом морским 1720 г. предусматривалось выделение от эскадры кораблей для крейсерства[515], т. е. для разведывания и присматривания в море.

28 августа 1756 г. Фридрих II начал военные действия, внезапно вторгшись в союзную с Австрией Саксонию (семилетняя война 1756–1763 гг.).

Еще до начала военных действий 19 августа 1756 года «получены известия, что король Прусский будто бы в Кенигсберге и Данциге собрал большое количество купеческих судов, посредством которых может перевести сухопутные войска в Курляндию»[516]. В этой связи из Петербурга поступило распоряжение капитан-командору С. И. Мордвинову, «главному командиру (т. е. старшему из командиров)» русской корабельной эскадры, которая «возвратилась уже в Ревель», как можно скорее в море отправить два пятидесятипушечных корабля и четыре фрегата, «которые крейсеровали бы в море до окончания сентября, держась как можно ближе к южным берегам Балтийскаго моря».

Мордвинову следовало «при удобных случаях и под приличными претекстами [предлогами], буде можно и нет видимой опасности, не входя сам в прусские гавани, послать однако ж туда шлюпки для разведывания и присматривания: нет ли где каких к вышесказанному намерению действительных приготовлений и признаков, и о том немедленно куда ближе, для доставления сюда рапорты присылать»[517].

Разведывание — действие по глаголу разведывати (розведывати).

Присматривание — ‘внимательное наблюдение с целью вникнуть во что-л., перенять что-л.’[518] Первое появление этого слова датируется 1697 годом.

1 сентября 1756 года Елизавета Петровна объявила Пруссии войну.

По результатам проведенной разведки капитан-командор С. И. Мордвинов докладывал 19 октября 1756 года рапортом в Адмиралтейств-Коллегию: «…по отбытии моем из Рогервика, сентября 19-го дня… 29-го числа пришел я к Гилю и послал на шлюпке секретаря Панова, к обретающемуся в Данциге российскому агенту, для разведывания о препарациях [приготовлениях] прусскаго войска и осмотру — не имеется ль в приготовлении транспортных судов, который, возвращаясь, меня рапортовал, что обретающийся там агент Шевес ему объявил в Данциге — о препарации прусскаго войска никакого известия не имеется, да и транспортных судов никаких нет и войска прусского в Данциге не имеется, а в Кенигсберге и Мемеле, хотя и есть войска до 40 000, точию [только] о препарации никакого известия нет и судов к тому транспортных не имеется; а сего октября 1-го командующий фрегатом “Россия” капитан Вальронт по прибытии ко мне к Гилю, рапортовал, что он в силу данного от меня ордера, шел в самой близости Мемельского пролива, в которых осмотрел достоверно, что в оных проливах, а также и в следовании пути никаких судов не видать. 27- го числа [сентября] снялся с якоря и пошел в море к своему посту и, пришед против залива Кенигсбергского, усмотрел стоящих купеческих судов близ 40, а в других местах нигде не видал, а капитан Вальронт уверил, как выше донесено, что никаких судов у Пилау в Кенигсбергском проливе не имеется»[519]. После того, капитан-командор Мордвинов увел свою эскадру на зимовку в Ревель.

От момента поступления приказа о проведении разведывания и присматривания до выхода в море прошел ровно месяц. К этому времени восемнадцатитысячная армия Саксонии уже капитулировала (16 октября) и в перебросках на том момент не было необходимости. Однако следует отметить неоднозначность полученной разведывательной информации: наряду с тем, что подготовка пруссаков к переброскам морем не подтверждалась, «в Кенигсберге и Мемеле» было отмечено до 40 000 войска и против залива Кенигсбергского, «стоящих купеческих судов близ 40».

Во второй половине XVIII в. потребовалось собрать сведения, т. е. произвести розведыванье, о земле, только что вошедшей в состав Российской империи в результате военных побед. В начале января 1758 г., когда русская армия под предводительством генерала шотландского происхождения Виллима Фермора вступила в Восточную Пруссию, прусский гарнизон Кенигсберга покинул город вместе с высшими чинами управления, а явившаяся 10 января к русскому главнокомандующему депутация жителей Кенигсберга заявила о готовности отдаться под покровительство русской императрицы при условии сохранения городских привилегий. Город был занят без боя, а вскоре и вся Восточная Пруссия оказалась под контролем наших войск и по указу императрицы Елизаветы Петровны была превращена в русское генерал-губернаторство, а ее население приведено к присяге. Генерал-губернатором был назначен генерал-лейтенант князь Семен Федорович Волконский, которому предстояло управлять Восточной Пруссией, представления о которой в Москве были весьма фрагментарны. В этой связи принимается решение собрать в максимально короткие сроки всю возможную информацию об этой земле, которая вошла в состав Российской империи. Эта задача была поставлена перед полковником П. П. Яковлевым[520], командовавшим гренадерами в составе русских войск в Восточной Пруссии. Для облегчения выполнения поставленной задачи Яковлев был назначен товарищем генерал-губернатора С. Ф. Волконского.

17 февраля 1758 г. русскому «резиденту в Кенигсберге» полковнику П. П. Яковлеву было вручено уведомление об указе Елизаветы Петровны, повелевавшей оставить в Кенигберге для «разведываний искусного тщательного и надежного офицера». От важного чиновника Коллегии иностранных дел В. Фермора на имя Яковлева было послано следующее письмо:

«Высокоблагородный и высокопочтенный господин полковник. Высочайшим Ея императорского величества рескриптом на 15 [февраля] всемилостивейше повелено для некоторых разведываний искусного тщательного и надежного офицера оставить здесь в Кенигсберге, снабдя его достаточною секретною инструкциею… Будучи я известен о добрых ваших качествах ревности, доверенности к службе Ея императорского величества, признаю сию комиссию [обязанность] вашему высокоблагородию препоручить, а для удобнейшего вам по тому содействования… определен вы при остающемся в здешнем правлении за губернатора генерал-лейтенанте, генерал-провиантмейстере и кавалере князе Волконском за товарища, о чем его сиятельству особливым ордером знать дано. И тако… можете тем лутче по вашей комиссии предуспеть, я вам рекомендую неутомленное и недреманное о том попечение иметь, и сколько по вашей инструкции… от времени до времени прямым или посторонним образом точного проведаете, о том почаще прямо ко мне репортовать. У подлинного подписано тако: Вашего высокоблагородия доброжелательный слуга В. Фермор.

С подлинным читал сержант Степан Питерев»[521].

Полковник Яковлев был назван резидентом в данный момент в Кенигсберге.

Обязанности его определялись следующей Инструкцией из 7 пунктов: «Из ордера, при котором сия инструкция, господин полковник важность и надобность порученной ему комиссии довольно предвидет<ь> и рассудить может»[522]. Ему вменялось в обязанность «Наиудоб<ь> возможнейшее старание употребить, чтоб прямым или посторонним образом выведать о точном внутреннем настоящем состоянии Пруссии, сие разумеется: первое, чем оная изобилует; 2 — в чем наибольшие имеет недостатки; 3 — какова ее генерально коммерция; 4 — хорошо ли селена жителями; 5 — какова генерально жизнь дворянства, мещанства и крестьянства, особливо же сего последнего чина, которой натурально большую часть обывателей составляет; 6 — каково усердие всех жителей к королю прусскому; 7 — каковы их мнения в рассуждении нынешней с ними перемен»[523].

П. П. Яковлев должен был сообщать о намерениях военного губернатора Восточной Пруссии фельдмаршала И. Левальда, командовавшего прусскими войсками: «Буде не о прямом содержании тех указов, каковы имел фельдмаршал Левальд к выступлению с войсками из Пруссии, то по меньшей мере о том старатца сведать, собою ли само королевство Прусское, или лутче сказать, правители оного на дискрецию [на волю победителя] славному Ея императорского величества оружию отдались, или же все то учинено по королевскому указу. В коликом числе людей минувшей осени из Пруссии вышел бы, кто после него главным командиром и скольким числом какого войска в земле остался, да и когда сие последнее выступило.

Сколько наших пленных всякого звания людей в прусских руках осталось, и куда оные девались. Сколько с выступления Левальдова из Пруссии рекрут навербовано и к нему в армию послано».

Помимо «разведывания» общих статистических сведений о вновь приобретенных землях от Яковлева требовалось определить степень благонадежности новых российских подданных, а также оценить возможность выступления прусского фельдмаршала Левальда против победителей. В инструкции выражалась уверенность, что Яковлев, «будучи на немецком и французском языках силен», выполнит порученную «комиссию».

Инструкция содержала и рекомендации по сбору информации, включая тактику выведывания необходимых сведений. Следовало «закрывать» свой интерес к получению интересовавшей информации, сравнивать сведения, исходящие из разных источников с целью выделения достоверной: «Впрочем, господин полковник, — утверждалось в Инструкции, — по известному его искусству, довольно понимая, какая в сих разведываниях надобность настоит, без сомнения, все приличны<е> способы и средства, в коих… недостатка иметь не может, употребит для исполнения всей комиссии с похвалою. И тако… господин полковник, будучи на немецком и французском языках силен, о сем з довольною осторожностью експликоватца [объясняться] в состоянии. Однако не худо было б, когда б иногда в разговорах к таким, кои усерднейши кажутца и дружбы его искать станут, нечаянными вопросами адресоватца, ибо… [от] того, с кем дело идет, много разведать можно. Со всем тем и в таких случаях умеренность наблюдать надлежит, внушая, что сие от них требуемое сообщение ни в какой иной вид, но единственно для собственного его, господина полковника, любопытства, по дружеской доверенности чинится, и потому никакого следствия опасатца нельзя. А когда разными способами из разных сторон потребные известия получены будут, то при сличении оных легко усмотритца, которое из оных ближе к настоящему делу и сходственнее с правдою быть может. В каком же непроницательном секрете сия комиссия содержана быть имеет, ему, господину полковнику, особливо рекомендовать за излишнее признаваетца, тем паче, что оной, быв по многим секретным комиссиям чрез несколько лет употреблен, всеконечно и при оных поступки свои таким образом размерять станет. И своими внушении наискуснейше прикрывать и прикрашивать постараетца, что публика повода не возымеет догадатца, из какого источника чинимые выведывании протекают. Словом, как удача, так и скромность всего зависит от благоразумного сего господина полковника распоряжения употребляемых потом задач»[524].

Для оплаты услуг конфидентов Яковлеву выделялась немалая сумма из средств, определенных на чрезвычайные расходы: «Для приласкания же тех людей, посредством которых он, господин полковник, до существительного конца порученной ему комиссии дойти надеетца мог бы, даютца ему на расход пятьсот червонных иностранных из определенной на чрезвычайные расходы суммы, из коих он по своему рассмотрению, с крайним однако наблюдением менажемента [дипл. уважения, дружеского отношения][525] своим конфидентам за доставляемы<е> точны<е> и верные известия по несколько [понемногу, постепенно] презентовать может, записывая по обыкновению в расход»[526]. После воцарения в 1762 г. на русском престоле Петра III эти новые российские земли были возвращены Прусскому королевству.

В реляции П. С. Салтыкова императрице Елизавете о передвижениях австрийских и прусских войск от 22 августа 1759 г. встречаем: «По известиям из Познани гласится, что генерал Цитен [Ганс Иоахим фон Цитен, прусский генерал] от армии принца Генриха с 10–12 тысячами… будто к Познани маршировать имеет место, куда я для разведания нарочного конфидента послал и ожидать имею известия»[527]. Здесь нарочный употребляется как характеристика конфидента — человека, ‘специально для данного случая посланного’[528].

В источниках конца XIX в. слово конфидент выступает уже как синоним тайного агента. В исследовании «Русская армия в Семилетнюю войну» генерал-майор Д. Ф. Масловский писал в 1888 г.: «Вообще все сведения, случайно получаемые в главной квартире стороной, проверялись разведками и донесениями постоянных конфидентов, которых в начале 1758 г. было не более 3–4. Значительное число тайных агентов русской главной квартиры появляется позднее, зимой 1758–1759 гг.»[529]. После окончания Семилетней войны слово конфидент надолго исчезает из разведывательного лексикона.

Генералиссимусу А. В. Суворову принадлежит первенство в использовании термина рекогносирование для обозначения разведывательного процесса. Это означало ‘собирать достоверные сведения о каком-либо предмете, или предпринимать тщательные разыскания на счет его’[530]. В октябре 1777 г. Суворов назначается командующим Кубанским корпусом. Недостаток сил, необходимых для обороны огромной кубано-терской линии новый командующий возмещает организацией тщательно продуманной системы укреплений, сочетанием стационарных гарнизонов, расположенных в укреплениях, с подвижными резервами. 22 февраля 1778 г. Суворов рапортом доносит вышестоящему начальнику П. А. Румянцеву об отъезде из лагеря при Копыле на разведку местности для постройки укреплений по Кубани: «Вверх по Кубани от Копыла влево продолжая укреплении и приступя к воздвижению Ярсокинской крепости близко за Мурат-Топою для дальнейших рекосносированиев, могущих быть таковых же на усть Лабы и Темишберг, отправился я временно»[531].

Рекогносирование было не единственным разведывательным термином, введенным в оборот А. В. Суворовым. Его перу принадлежит и существительное эмиссар в значении ‘разведчик, агент’. Осенью 1793 г. он получил сведения о том, что западноевропейские союзники султана советуют ему напасть на Россию внезапно. Чтобы сорвать замыслы врагов, русский полководец начал работу над планом войны с Турцией[532], который и продиктовал на французском языке 10 ноября инженер-подполковнику де-Волану [Франц Павлович де Воллан (Франц-Павел Деволан, Де-Волант, Сент-Деволан, фр. Franзois Sainte de Wollant)][533], ставшему впоследствии первым инженером Южной армии Суворова.

«Наши эмиссары, побывавшие в различных пунктах, только что возвратились и доставили следующие сведения, — записал под диктовку Суворова Ф. П. де-Волан. — Измаил, совершенно не разрушенный нами в конце последней войны, сейчас стал значительно более грозным, чем был ранее, и, хотя наши эмиссары доносят, что там немного пушек, не приходится сомневаться, что они там имеются в большом количестве; отважиться на приступ — было бы грандиозно»[534]. Разведчиков А. В. Суворов называл также вестниками.

22 мая 1796 г., являясь командующим войсками на юге России — в Екатеринославском наместничестве и Таврической области — генерал-фельдмаршал Суворов писал российскому посланнику в Константинополе В. П. Кочубею о военных приготовлениях Турции: «В течение моего тут пребывания я имел из разных мест многие известия относительно Порты и ее намерениев. В числе оных, якобы в Андрианополе собрано их войска до 60 000 (и более) с многочисленною артиллериею под видом истребления даглыев [даглы — горцы] и восстановления спокойствия в Румелии. Но в обращении оного к Дунаю и Днестру равномерно полагают, что и в Силистрии находится до 12-ти тысяч и Бабадаге свыше 6 000, кроме иных мест. Генеральный консул, пребывающий в Яссах, Северин по слухам, к нему доходящим и от его вестников, сие подтверждает; в письмах же ваших к его сиятельству князю Григорию Семеновичу Волконскому [командовал 2-й дивизией в армии А. В. Суворова], особливо в последнем от 1-го мая, ничего по сему предмету не упомянуто. Я вашего превосходительства покорнейше прошу касательно пограничных дел, Порты относящихся, на счет спокойствия, подробнее меня просвещать, дабы я мог брать благовременно от меня зависящие меры»[535].

В письме Суворова упоминаются как источник информации вестники однако в его разведывательном лексиконе присутствовал и термин шпионы.

В 1768 г. началось восстание польских конфедератов против короля Станислава Понятовского. Императрица Екатерина II поддержала С. Понятовского, отправив в Польшу русские войска, с чего и начались разделы Польши. А. В. Суворов командовал Суздальским полком и после этой кампании получил в 40 лет первое генеральское звание генерал-майора. Общее командование русскими войсками в Польше было возложено на генерала Веймарна [Иван Иванович; Ганс Генрих фон Веймарн].

26 октября 1770 г. А. В Суворов докладывал И. И. Веймарну разведданные о неприятеле, полученные от шпионов, ставя одновременно под сомнения эти сведения, называя их шпионскими повестями:

«г. Люблин. С Сендомирского поста господин капитан Дитмарн меня рапортует, что он получил чрез шпионов известие: 1-е. Что 22-го числа ввечеру в местечко Пацанов приехал от мятежников называемой маршалок черняховский [руководитель части шляхетской конфедерации с указанием города расположения — М.А.] Прилуцкий, у которого команды было до трех тысяч, в числе коих слишком до четырехсот пехоты и две пушки, а поутру, то есть 23-го числа оттуда пошли к Новому Месту, повыше которого того ж дни переправились на ту сторону Вислы. 2-е. Маршалок бельский Миончинский ходит около деревни Сечкова, которая лежит две мили за Сташов к стороне Шидлова, команды у него с тысячу коней и с ним полковник Коженевской и около тех мест выбирают деньги и фураж. О сем я вашему высокопревосходительству доносить должен, сколько бы таковые шпионские повести невероятны ни были, как и оное. Генерал-майор А. Суворов»[536].

Шпион, в «Толковом словаре живаго великорускаго языка»[537] В.И. Даля[538], ‘соглядатай, лазутчик, скрытный разведчик и переносчик’. Шпионить, по его определению, — это ‘соглядать, лазутничать, лазутить, подсматривать, подслушивать, выведывать, что у одной стороны, и передавать противной; служить лазутчиком’[539]. Ряд синонимов соглядатая, лазутчика, шпиона (проведчик, подвох, пролаз и др.), которые приводит В. Даль, не были закреплены в официальной письменности и встречались только в разговорной или диалектной речи.

А. В. Суворов придавал особое значение сведениям о противнике, подразделяя их на справедливые, сомнительные и ложные. При этом полководец допускал, что «кажущееся ложным, превратится в истинное, а справедливое в ложное, или сумнительное»[540]. В ходе Итальянского похода (апрель — середина августа 1799 г.) главнокомандующий русской армией Суворов, которому была подчинена и австрийская армия, действовавшая в Италии, давал начальникам отрядов следующие указания: «Известия суть троеобразные: первые — справедливые, вторые — сомнительные, третьи — ложные. В рапортовании оных означивать свою мысль и осторожную догадку, совет и намерение, не оставляя доносить и о ложных, ибо они иногда обращаются в справедливые, токмо что в рапортовании оных их ясно различать»[541]. Любое, представлявшееся, на первый взгляд, незначительным событие, с точки зрения Суворова, заслуживало быть упомянутым в докладе вышестоящему командованию. 8 ноября 1787 г. он докладывал командующему русской армией Г. А. Потемкину сведения о противнике, полученные им от М. И. Кутузова: «г. Кинбурн. Господин генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов доносит, что на 4 число сего месяца с противного берегу вторично подъезжали пять дубов по захождении уже солнца и плыли вниз по Бугскому берегу верст семь, но, усмотрев наши разъезды и кордоны, осторожными возвратились потом к своему берегу. От них, как и с нашей стороны, никакой пальбы не было. Сии дубы те самые, о коих вашей светлости я вчера доносил. Впрочем все обстоит благополучно, о чем вашей светлости имею честь донести. Генерал Александр Суворов»[542]. На дубах (дубасах) — долбленых лодках, челнах — запорожцы в ходе начавшейся русско-турецкой войны 1787–1791 гг. проводили разведку русских войск.

Среди документов, оставленных потомству великим русским полководцем А. В. Суворовым, особое место занимает его «Наука побеждать»[543]. Основы суворовской тактики по «Науке побеждать» заключены в трех принципах — «трех воинских искусствах»[544]: глазомер, быстрота и натиск[545]. Суворову приписывают авторство термина глазомер в русской военной науке, хотя он был введен в научный оборот его современником Генри Ллойдом, автором первого научного трактата о стратегии, составляющего вступление к военно-историческому труду о Семилетней войне «History of the late war in Germany between the King of Prussia and the empress of Germany and her allies»[546].

«Глазомер, глазомерие — определение длины, пространства, направления простым зрением, на глаз (ср. нем. Augenmass)», — дается в Словаре русского языка XVIII века[547].

«Первое — глазомер: как в лагерь стать, как маршировать, где атаковать, гнать и бить», — разъясняет Суворов[548]. Толкование термина глазомер до сих пор различно. В прямом смысле это означает оценку обстановки начальником в результате проведенной на местности личной разведки. Тактика Суворова, рассчитанная на самостоятельность и инициативу младших начальников, действия на любой, в том числе пересеченной и закрытой местности, требовала от них овладения искусством оценки местности и противника. По Суворову, «сам-четверт ефрейтор — тот же генерал»[549], — сообщается в предисловии к «Науке побеждать», изданной Воениздатом в 1980 г. Личная разведка на местности — рекогносирование — рекогносцировка. «Что есть глазомер? — быстрый обзор всех предстоящих предметов для примерного определения числа и величины их. На войне взлезай на дерево, как я при Рымнике. Я увидел неприятельский лагерь, местоположение и поздравил себя на дереве с победою», — подтверждает такое толкование русский полководец[550].

Суть глазомера заключается в умении адекватно оценить ситуацию. «Глазомер, быстрота, натиск» — вот, по мнению Суворова, три главнейшие основания победы. Следовательно, прежде всего надо оценить обстановку, потом быстро принять решение и закончить его решительными действиями, т. е. натиском, а не выжидая удара со стороны противника»[551], — пояснял это утверждение один из крупнейших русских теоретиков, автор военно-исторических и военно-теоретических трудов Н. П. Михневич[552].

«Под суворовским словом “глазомер” нужно также понимать умение ставить себе задачи в соответствии с имеющимися в нашем распоряжении средствами, — переосмысливает в начале ХХ в. содержание суворовского термина русский военачальник Н. Н. Головин[553], расширяя его значение. — В современную эпоху до чрезвычайности осложнившегося военного дела это сообразование преследуемой задачи с имеющимися средствами имеет еще большее значение, чем в прежние времена. Вот почему указание “Науки побеждать”, что первым “воинским искусством” является “глазомер”, остается верным и ныне, особенно для тех высших начальников, которые не призваны проливать свою кровь, но на которых лежит тяжелый долг проливать кровь подчиненных им войск. Итак, Суворов указывает, что первым проявлением “воинского искусства” является постановка правильного решения (глазомер)»[554].

Адекватная оценка ситуации и постановка правильного решения невозможны без организации и ведения разведки. Глазомер в масштабе ведения боя небольшими силами может ограничиться оценкой обстановки путем проведения рекогносцировки, в масштабе же ведения сражений, кампаний и в целом войны оценка обстановки невозможна без разведки.

Наши современники, ученые Военного университета, высоко оценивая мысли Суворова, считают, что основы его «военного искусства — не только культ духовного начала, забота о развитии нравственных качеств войск, “глазомер, быстрота и натиск”, но и чрезвычайно важная установка на то, чтобы не просто побеждать, но “предпобеждать”, предварять, упреждать и предупреждать противника в планах, действиях, нападениях; работать на опережение; быть в постоянной готовности к любым столкновениям и войнам, заранее готовиться к ним; смело идти навстречу опасностям и неприятельским силам; проявлять искусство, благоразумие, расчет и предосторожность»[555].

О противнике, по словам А. В. Суворова, следует доносить не только конкретные сведения, но и свои предположения — догадки: «Нужно к сведениям прикладывать свое мнение или свои соображения с тем, чтобы получить не только ясное представление обо всем, но и быть в состоянии делать дальнейшие выводы»[556]. Более того, «начальникам при сообщении известиев, осведомлений, описывать в них возможное предвидение и по последствиям настоящего, в будущем приличную прозрачность с военными, с политическими краткими рассуждениями, для предпобеждения оных»[557].

Манифестом 1802 г. Александра I (11.03. 1801 г. — 19.11. 1825 г.) были учреждены первые восемь министерств, в том числе Министерство военно-сухопутных сил, Министерство морских сил и Министерство иностранных дел. Созданные при Петре Великом коллегии в полном составе вошли во вновь образованные министерства и просуществовали еще многие годы[558].

Министерство иностранных дел (МИД) до второй половины XIX в. выступало преемником Коллегии иностранных дел в ведения разведки на государственном уровне, получая от постоянных миссий и представительств России за границей сведения по военным и военно-политическим вопросам, но По-прежнему обходясь без специализированного структурного подразделения в центральном аппарате. Так, до 1810 г. военная разведывательная информация, поступавшая из-за границы от сотрудников российских миссий, доставлялась сначала в канцелярию МИД и лишь затем передавалась в Министерство военно-сухопутных сил на имя его министра. По заданию Министерства иностранных дел в 1810-е годы в Синьцзян, Афганистан и Индию были направлены российские купцы М. Рафаилов и Р. Данибегов (Данибегашвили), которые наряду с решением своих коммерческих вопросов, собирали информацию и в интересах Военного министерства[559].

В 1797 г. Павлом I была образована «Свита Его Императорского Величества (Е.И.В.) по квартирмейстерской части», подчиненная непосредственно императору. Функции Свиты были неопределенными. Важным элементом в ее составе были иностранцы, преимущественно французы и голландцы, а после Тильзитского мира — и немцы.

Офицеры квартирмейстерской части с самого начала XIX в. играли активную роль в изучении окраин Российской империи и сопредельных территорий. С вступлением на престол Александра I в 1801 г. генерал-квартирмейстером Свиты был назначен генерал П. К. Сухтелен[560] (1801–1810 гг.), человек широко образованный, талантливый военный инженер. С его назначением в постоянную практику входит командирование офицеров-квартирмейстеров на Кавказскую линию и в Закавказье. Они занимаются в 1803–1804 гг. и описанием Казахской (или Киргизской) степи (Казахстана), участвуют в 1803–1806 гг. в плавании И. Ф. Крузенштерна к берегам Японии, сопровождают в 1805–1807 гг. посольство Ю. А. Головкина в Китай, занимаясь по пути глазомерной съемкой. Как видно из доклада Сухтелена в инспекторскую экспедицию Военной коллегии, на 1 июля 1805 г. [здесь и далее даты приводятся по старому стилю. — М.А.] из 175 чинов квартирмейстерской части в Закавказье, Оренбургском крае и на Дальнем Востоке постоянно находилось 19 офицеров[561]. Собирание географических и статистических сведений о государствах, на территории которых могли возникнуть военные действия, производилось всегда, но в начале ХIХ столетия это делалось без определенной системы и имело случайный характер.

В это время начинал складываться первый компонент зарубежных (стратегических) сил военной разведки, действовавший в мирное время. Это были участники военно-ученых экспедиций, направляемые в приграничные районы России и территории сопредельных государств с целью сбора разведывательной информации (пока еще и не в полном объеме).

Военно-ученые экспедиции командировались на Средний (особенно в Среднюю Азию) и Дальний Восток. Участникам экспедиций предстояло исследовать не только территории сопредельных государств, но и собственные территории, за счет которых происходило приращение Российской империи. Эти неисследованные территории могли стать вероятным театром военных действий. Участники экспедиций собирали географический, статистический и этнографический материал, проводили топографическую съемку местности, осуществляли геодезические работы и барометрическую нивелировку, составляли астрономические каталоги местностей. Эти исследования формировали научные кадры, появлялись военные востоковеды, чаще всего это были офицеры квартирмейстерской части, вносившие значительный вклад в изучение окраинных областей России и прилегавших к ней территорий, включая сведения о вооруженных силах сопредельных государств. Разведывательная информация, собираемая в ходе таких экспедиций, представляла собой материал «военно-географического» характера. В последующем эта информация получит название «военно-статистические сведения». Но в XVIII — начале XIX в. еще не существовало перечня тех «военно-географических» (т. е. разведывательных) данных, которые подлежали сбору в сопредельных государствах[562].

Нарастание военной угрозы, вызванной проводимыми Францией с 1799 г. войнами, значительно расширившими территорию Французской республики и поставившими в зависимость от нее большинство государств Западной и Центральной Европы, приводит к возникновению в России единой централизованной структуры военной агентурной разведки.

Грядущая война ни по своим масштабам, ни по количеству участников и привлекаемых сил и средств, ни по преследуемым целям не могла идти ни в какое сравнение с ведущимися русско-персидской (1804–1813 гг.), русско-турецкой (1806–1812 гг.) и завершившейся русско-шведской (1808–1809 гг.) войнами. Обеспечение русской армии разведывательной информацией о потенциальном противнике стало настоятельной необходимостью.

Первые энергичные шаги для регулярного поступления разведывательной информации из-за рубежа были предприняты военным министром А. А. Аракчеевым (13.01.1808 г. — 01.01.1810 г.). Во главе дипломатических представительств России в европейские страны назначаются лица генеральских званий, имевшие немалый опыт воинской службы; подобная практика существовала и ранее, но в меньших масштабах. В начале 1808 г., по требованию Аракчеева, был переведен в Министерство иностранных дел «с оставлением в звании генерал-лейтенант» Х. А. Ливен, позже в МИД были назначены генерал-лейтенант П. А. Шувалов и генерал-майор Н. Г. Репнин, которые сразу же были откомандированы на должности послов и посланников в западноевропейские страны — в Берлин, Вену и Мадрид соответственно. В конце 1809 г. послом в Швецию был назначен бывший генерал-квартирмейстер Свиты П. К. Сухтелен. К этому времени с 1802 г. на посту чрезвычайного посланника и полномочного министра в Дрездене (Саксония) находился генерал-лейтенант В. В. Ханыков[563]. Подобные назначения были не случайны, они способствовали организации сбора разведывательной информации о вооруженных силах Франции и ее сателлитов.

Новая страница в активной подготовке русской армии к возможной войне с Францией была открыта генералом от инфантерии Михаилом Богдановичем Барклаем де Толли[564], талантливым военачальником, занимавшим пост военного министра с 20.01.1810 г. по 24.08. 1812 г.

Анализ Барклаем де Толли качества донесений глав дипломатических миссий России привел к неутешительному выводу: эти донесения «недостаточно обращали внимания на всё, относившееся до военных приготовлений в Европе»[565]. Те же сведения, «которые доходили дипломатическим путем до канцлера Н. П. Румянцева, не всегда сообщались военному министерству». «Я должен по истине признаться, что департамент военный в сих сокровищах весьма скуден, — писал военный министр о качестве разведывательных сведений о Франции и завоеванных ею странах графу Х. А. Ливену, посланнику России в Пруссии»[566].

С целью получения сведений военного характера Барклай де Толли, «с высочайшего соизволения» императора Александра I, впервые от имени военного ведомства поставил конкретные разведывательные задачи послам в целом ряде западноевропейских стран. 26 августа 1810 г. Барклай де Толли в письме к посланнику России в Пруссии Ливену «с твердым упованием на достоинства вашего сиятельства и готовность соучаствовать в пользу службы» дал развернутый перечень разведывательных сведений, подлежащий добыванию[567]. В частности, исходя из посылки, что «Пруссия и ее соседние державы [в том числе, Франция] в взаимных между собою отношениях заключают все виды нашего внимания», военный министр выразил интерес своего ведомства вполучении данных «о числе войск, особенно в каждой державе, об устройстве, образовании и вооружении их и расположении по квартирам… о состоянии крепостей, способностях и достоинствах лучших генералов и расположении духа войск».

Для М. Б. Барклая де Толли представляли интерес и другие сведения о военном потенциале иностранных государств. Он указывал, что «не менее еще желательно достаточное иметь известие о числе, благосостоянии, характере и духе народа, о местоположениях и произведениях земли, о внутренних источниках сей империи или средствах к продолжению войны». В обращении к Ливену он подчеркивал, что «настоящее ваше пребывание открывает удобный случай доставать секретные сочинения и планы».

С просьбой содействовать в добывании разведывательных сведений Барклай де Толли во второй половине 1810 г. обратился к главам дипломатических представительств: в Австрии — к графу П. А. Шувалову, в Саксонии — к генерал-лейтенанту В. В. Ханыкову, в Баварии — к князю И. И. Барятинскому, в Швеции — к П. К. фон-Сухтелену и во Франции — к князю А. Б. Куракину (с октября 1807 г. по октябрь 1808 г. послом во Франции был генерал-лейтенант Петр Александрович Толстой). И Шувалов, и Барятинский, и Толстой до перехода на дипломатическую службу имели опыт участия в боевых действиях.

По предложению Барклая де Толли, при Военном министерстве был создан специальный орган, занимавшийся организацией и руководством деятельности военной разведки за границей. С 28 августа 1810 г. по 26 января 1812 г. он существовал под названием «Экспедиция секретных дел при военном министерстве» [дается по дате назначения директора Экспедиции — М.А]. Штат Экспедиции секретных дел состоял из правителя, четырех экспедиторов и переводчика. Экспедиция подчинялась непосредственно военному министру, результаты ее деятельности не включались в ежегодный министерский отчет, а круг обязанностей сотрудников определялся особо установленными правилами. Данный орган занимался не только организацией разведки, но и всеми вопросами, которые, с точки зрения военного министра, были особо секретными, т. е. обобщением и анализом поступающей разведывательной информации, выработкой рекомендаций для составления военных планов и осуществлением секретных подготовительных мероприятий, в частности, передислокацией воинских частей на границе.

Первым руководителем Экспедиции секретных дел стал с 28 августа 1810 г. доверенный сотрудник Военного министра флигель-адъютант полковник Алексей Васильевич Воейков[568].

Образование первого центрального органа военной разведки повлекло за собой создание зарубежных сил на постоянной основе и тоже впервые. Летом 1810 г. Барклай де Толли в докладе Александру I выдвинул программу организации деятельности военной разведки за границей и просил разрешить направить к русским посольствам «военных чиновников»[569]. Этот запрос военного министра был удовлетворен.

В этой связи для центрального органа военной разведки впервые начали создаваться регулярные зарубежные силы. В посольства и миссии, где главами состояли «послы военных генеральских чинов», были направлены для разведывательной работы офицеры в официальном качестве адъютантов таких послов-генералов. Харьковского драгунского полка майор В. А. Прендель[570] был назначен адъютантом к генерал-лейтенанту В. В. Ханыкову, посланнику в Саксонии (в Дрездене), «дабы скрыты были его занятия, по примеру, как все наши послы военных генеральских чинов гр. Ливен, гр. Шувалов и кн. Репнин имеют уже таковых при себе»[571]. При генерал-майоре Н. Г. Репнине, посланнике в Испании, генерал-лейтенанте Х. А. Ливене, после в Берлине, и генерал-лейтенанте П. А. Шувалове, посланнике в Вене, с 1810 г. состояли адъютантами соответственно поручик П. И. Брозин[572], подполковник Р. Е. Ренни[573] и полковник Ф. Т. Тейль фон Сераскеркен[574]. Не исключено, что подготовка к их направлению за границу была начата еще при Аракчееве. В 1811 г. подполковника Р. Е. Ренни на посту адъютанта посла в Берлине генерал-лейтенанта Х. А. Ливена заменил поручик Г. Ф. Орлов[575].

В сентябре 1810 г. в Мюнхен «в звании канцелярского при миссии служителя с ношением употребительного мундира» был определен «артиллерии поручик П. Х. Граббе»[576], которого можно ныне рассматривать как первого военного разведчика, действовавшего под официальным прикрытием гражданской должности в российском посольстве[577]. Отобранные кандидаты для ведения разведки за рубежом имели военное образование, были энергичными люди, владели иностранными языками и в большинстве своем были знакомы с местными условиями и национальными особенностями населения[578]. Для разведки во Франции использовались и позиции личного адъютанта Александра I при Наполеоне, полковника А. И. Чернышева[579], находившегося в распоряжении французского императора с февраля 1810 г.

Для каждого направляемого за границу в качестве адъютанта офицера разрабатывалась персональная инструкция, сформулированная в русле общих требований. В частности, майору Пренделю предписывалось, проявить «неусыпное старание» и «приобрести точные статистические и физические познания о состоянии Саксонского королевства и Варшавского герцогства, обращая наибольшее внимание на военное состояние»[580].

С поставленной перед ними задачей адъютанты «послов военных генеральских чинов» справились успешно. Вместе с тем, предвидя скорое начало боевых действий, посланные за границу офицеры-разведчики[581] излишне заблаговременно (в декабре 1811 г. — январе 1812 г.) были отозваны на родину и вернулись в свои части, в том числе и поручик П. Х. Граббе. Одному лишь А. И. Чернышеву пришлось уезжать позже и в связи с другими обстоятельствами: он был отправлен Наполеоном с письмом к Александру, а фактически выслан из Франции. Необходимость такого шага можно было бы объяснить только разрывом дипломатических отношений России со странами пребывания, хотя это было далеко не везде: сохранились дипломатические отношения с Пруссией и Австрией. Здесь сказалась недооценка самим Барклаем де Толли важности целенаправленной разведывательной работы лицами, имеющими специальную военную подготовку, с позиций дипломатических представительств не только в мирное, но и в военное время[582].

В начале 1812 г. в стране была реорганизована система центрального военного управления. Теперь она строилась на основе принятого 27 января 1812 г. «Учреждения Военного министерства»[583]. Система полевого управления действующей армии теперь основывалась на положениях принятого тогда же «Учреждения для управления Большой действующей армии»[584]. Оба документа были разработаны под непосредственным руководством военного министра Барклая де Толли. Согласно новой структуре в составе Военного министерства помимо семи департаментов были созданы «особенные установления», в том числе и «Особенная канцелярия при военном министре». Особенная канцелярия (бывшая «Экспедиция секретных дел при Военном министерстве») занималась «всеми вопросами, которые, с точки зрения военного министра, были особо секретными, т. е. проведением разведки, обобщением и анализом поступающей разведывательной информации, выработкой рекомендаций для составления военных планов и осуществлением секретных подготовительных мероприятий, в частности передислокацией воинских частей на границе»[585]. Штат Особенной канцелярии был немногочислен: директор, три экспедитора и один переводчик. 21 марта 1812 г. пост директора занял полковник Арсентий Андреевич Закревский.

Понятие агент применительно к иностранцу, привлекаемому к тайному сотрудничеству с русской разведкой, появляется именно в этот период. 6 декабря 1811 г. один из активных организаторов русской разведки на западной границе майор М.-Л. де Лейзер (Лезер)[586] докладывал военному министру Барклаю де Толли, «препровождая известия из Польши»: «Крайняя осмотрительность, которая проявляется жителями Герцогства [Варшавского] по отношению к путешественникам, создает для нас большие трудности по заведению агентов и шпионов, способных принести пользу»[587].

27 января 1812 г. были «высочайше утверждены» три дополнения к «Учреждению для Управления Большой действующей армией» — три секретных документа: «Инструкция Директору высшей воинской полиции», «Инструкция Начальнику Главного штаба по управлению высшей воинской полиции», а также «Образование высшей воинской полиции при армии»[588]. Одним из авторов этих инструкций, равно как и положения об Особенной канцелярии, был полковник А. А. Воейков. Позднее были разработаны «Инструкция директору высшей полиции при армии» (как «дополнение к Инструкции Директору высшей полиции») и «Присяга для агента» (отправлены главнокомандующему 2-й армией 11 апреля 1812 г.).

Слово полиция происходит от греческого «politeia» («polis» — город), обозначающего городское государственное устройство и управление. Заимствованное римлянами, оно утверждается впоследствии в юридическом лексиконе европейских государств. Термин «полиция» впервые применил Мельхиор фон Осса, который в 1542–1545 гг. служил канцлером при курфюрсте Саксонском. Для него, как и для Николя де Ламара, опубликовавшего «Трактат о полиции» в 1750 г., это слово означало просто «общественный порядок»[589].

Из немецкого языка еще Петр I перенес термин полиция в русский язык. 25 мая 1718 г. в Санкт-Петербурге вводится должность генерал-полицмейстера. «Для лучших порядков, в сем городе быть генералу-полициймейстеру, Его царского величества генералу-адъютанту Дивиеру [Антону Мануиловичу] и даны ему за Его величества собственноручною рукою пункты, как ему оное врученное дело управлять»: «О смотрении, чтобы строение домов производилось по указу; о содержании улиц в чистоте; о допущении торговых шалашей в указных местах; о съестных припасах; о подозрительных домах, о гулящих людях, о приезжих и отъезжающих; об определении с дворов караульщиков, в каждой слободе или улице старост и при каждых десяти дворах десятского и о распространении повинности постоя на людей всякого чина и звания»[590].

В Регламенте Главному магистрату (утвержден 16 января 1721 г.), прямо к полиции не относящемся, в главе Х «О полицейских делах» Петр развернул подробное описание задач полиции: «Оная споспешествует в правах и в правосудии, рождает добрые порядки и нравоучения, всем безопасность подает от разбойников, воров, насильников и обманщиков и сим подобных, непорядочное и непотребное житие отгоняет, и принуждает каждого к трудам и к честному промыслу, чинит добрых досмотрителей, тщательных и добрых служителей, города и в них улицы регулярно сочиняет [следит за планомерностью застройки города — М.А.], препятствует дороговизне и приносит довольство во всем, потребном к жизни человеческой, предостерегает все приключившиеся болезни, производит чистоту по улицам и в домах, запрещает излишество в домовых расходах и все явные погрешения, призирает нищих, бедных, больных, увечных и прочих неимущих, защищает вдовиц, сирых и чужестранных, по заповедям Божиим, воспитывает юных в целомудренной чистоте и честных науках; вкратце же над всеми сими полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальной подпор человеческой безопасности и удобности»[591]. Таким образом, полиция, по мнению Петра, не только обеспечивала безопасность горожан, но и имела право вмешиваться для наведения порядка во все сферы их жизни. До конца XVIII в. помимо обеспечения безопасности полиция должна была заботиться и о повышении благосостояния народа, надзирать за пожарной безопасностью, отправлением религиозных культов и пр.

8 апреля 1782 г. Екатериной II утверждается «Устав благочиния или полицейский»: «В каждом городе благочиние поручается единому месту, которое в каждом городе учреждается под названием Управа благочиния или Полицейская»[592]. Благочиние — ‘строгий порядок, надлежащее устройство; соблюдение установленного порядка, благопристойное поведение’[593].

Обязанности полиции оказываются практически безбрежными[594]. Ей предписывается бороться не только с преступностью, но и с пьянством, развратом, продажей недоброкачественных товаров, поддерживать дороги и мосты в исправности, наблюдать за прочностью зданий, добиваться застройки пустырей, следить за рыночными ценами, обеспечивать почитание младшими старших и т. д.

В начале XIX в. за полицией закрепляется одна, очень близкая к современному пониманию функция: «Полиция всегда имеет дело лишь с безопасностью, а повышение благосостояния лежит вне ее непосредственной цели»[595].

Наряду с существовавшей ранее Экспедицией секретных дел, преобразованной в Особенную канцелярию, предназначавшейся для сбора военной и военно-политической информации в мирное время, создавалась Высшая воинская полиция для ведения разведки с началом войны (как следует из содержания вышеперечисленных документов), и контрразведки накануне и в ходе ведения боевых действий, а также для решения отдельных задач, имевших прямое отношение к безопасности государства — выявлению и пресечению преступлений в полиции и армии.

С созданием Высшей воинской полиции впервые в русской армии произошло совмещение разведывательных, контрразведывательных функций и отдельных функций по обеспечению государственной безопасности.

Но определение задач, стоявших перед Высшей воинской полицией, присутствовало далеко не во всех документах, регламентирующих ее деятельность, и не было единообразно. «Директор Высшей воинской полиции, состоя в совершенном и непосредственном ведении начальника Главного штаба, обязан доставлять сведения о неприятельской армии положительно, скоро и беспрестанно», — следовало из «Инструкции директору Высшей воинской полиции». Развернутая и внятная формулировка задач, стоявших перед новым контрразведывательным и разведывательным органом, была приведена позже в «Инструкции директору Высшей полиции при армии» и отправлена Барклаем де Толли главнокомандующему 2-й армией генералу от инфантерии князю П. И. Багратиону 11 апреля 1812 г.

«Распоряжения ваши, — предписывалось директору Высшей воинской полиции при армии, — должны устремлены быть к достижению троякой цели сей полиции, состоящей:

1) в надзоре за полициею тех мест внутри государства, где армия расположена;

2) за тем, что происходит в самой армии и

3) в собирании сведений о неприятельской армии и занимаемой ею земли»[596].

В свою очередь, цель надзора за местной полицией «есть, с одной стороны, открытие и пресечение могущих быть злоупотреблений оной, а с другой — возможность дать ей скорейшее пособие в нужных случаях».

Надзор за тем, что происходит в армии, имел свой целью «отвращение всякого недостатка в продовольствии, содержании войск и во всем для оных потребном, в поддержании в них надлежащего духа и наконец, чтобы всякой с должным рвением выполнял верноподданнический долг свой».

Сбор сведений о неприятеле — «точные сведения о движениях, расположении, духе и проч. неприятельских войск и земли оными занимаемой» — требовался «для открытия их [неприятельских войск] слабой и сильной стороны и для принятия потому потребных мер».

Составители первых инструкций для организации и ведения разведки и контрразведки ввели дополнительную, чрезвычайно многочисленную классификацию уже известных ранее категорий лиц, организующих разведку и с ней сотрудничающих: агенты, лазутчики, шпионы.

Между этими понятиями не было проведено твердых семантических границ и чаще всего эти слова выступают как синонимы, хотя разница между ними, безусловно, существовала. Так, подразумевался определенный уровень грамотности агентов и их более высокий социальный статус по сравнению с лазутчиками.

Диапазон использования термина агент был чрезвычайно широк и включал в себя значение ‘сотрудник’, — имелись в виду сотрудники или чиновники Высшей воинской полиции. «Вообще обязанность агентов состоит в поспешном и верном доставлении всех сведений по данным им поручениям, при исполнении коих должны они строжайше наблюдать скрытность и скромность, — говорилось в “Инструкции директору Высшей полиции при армии”. — За деяное же упущение своего долга, подвергаются жесточайшему взысканию. Агенты должны обращать особенное внимание на могущие быть злоупотребления чиновников, столь пагубные в настоящих обстоятельствах»[597].

Очевидно, в первую очередь, речь шла об агентах, занимавшихся контрразведывательной деятельностью. Именно для них была разработана «Присяга для агентов», в которой говорилось: «Я обещаюсь и клянусь пред Всемогущим Богом и Святым Его Евангелием, что все поручения и повеления, которые я получу от своего начальства, буду исполнять верно и честно по лучшему разумению моему и совести; что за всеми явными и тайными врагами государства, кои учинятся виновными в речах или поступках, или окажутся подозрительными, буду тщательно наблюдать, объявлять об оных и доносить, как и где бы я ни нашел их; равномерно не буду внимать внушениям личной ненависти, не буду никого обвинять или клеветать по вражде или по другому какому-либо противозаконному поводу, и все, что на меня возложится, или что я узнаю, буду хранить в тайне и не открою или не обнаружу ничего ни пред кем, уже бы это был ближайший мой родственник, благодетель или друг. Все сие выполнить обязуюсь и клянусь столь истинно, как желал я. Да поможет мне Господь Бог в сей равно и будущей жизни. Если же окажусь преступником против сей клятвы, да подвергнусь без суда и добровольно строжайшему наказанию, яко клятвопреступник. Во уверение чего и подписуюсь»[598].

«Образование Высшей воинской полиции при армии» дает крайне пеструю классификацию агентов:

«Отделение третье.

Об агентах.

§ 9.

Агенты суть трех родов:

1^е в земле союзной

2^е в земле неутральной

3^е в земле неприятельской

§ 10.

Агенты в земле союзной могут быть чиновники гражданские и военные той земли или от армии посланные.

§ 11.

Агенты в земле неутральной могут быть неутральные подданные, имеющие знакомства и связи, и по оным, или за деньги снабжаемые аттестатами паспортами и маршрутами, для переездов нужными. Они могут быть равным образом бургомистры, инспекторы таможен и проч.

§ 12.

Агенты в земле неприятельской могут быть лазутчики, в оную отправляемые и постоянно там остающиеся, или монахи, продавцы, публичные девки, лекари и писцы, или мелкие чиновники, в неприятельской службе находящиеся»[599].

Последний параграф свидетельствует о многообразии лиц, которых следовало привлекать к сотрудничеству с разведкой и с контрразведкой.

Отделение четвертое «Образования Высшей воинской полиции при армии» посвящено лазутчикам, которые подразделяются в зависимости от оплаты на лазутчиков на постоянном жалованье и лазутчиков второго рода:

«О лазутчиках.

§ 13.

Начальник Главного штаба обязан снабдить окружные управления Высшей полиции нужным числом лазутчиков двух родов:

1^е Лазутчики на постоянном жалованье. Они принадлежат непосредственно к окружным управлениям, рассылаются в нужных случаях, под разными видами и в различных одеяниях. Они должны быть люди расторопные, хитрые и опытные. Их обязанность есть приносить сведения, за коими они отправляются и набирать лазутчиков второго рода и разносчиков переписки.

2^е Лазутчики второго рода должны быть предпочтительно обывателями неутральных и неприятельских земель разных состояний, и в числе оных дезертиры. Они приносят сведения по требованию, и по большей части местные.

Они получают особенную плату за каждое известие, по мере его важности.

Они обязаны делать связи и набирать себе помощников, в месте их послания»[600].

В этом разделе появляется новая категория лиц, привлекаемых к тайному сотрудничеству с разведкой — разносчики тайных переписок в значении ‘агенты-связники’. Этой категории посвящено «Отделение пятое»:

«О разносчиках тайных переписок.

§ 14.

Разносчики тайных переписок должны необходимо быть жители тех самых земель, в коих Высшая воинская полиция действует, дабы имея знакомство и родственников, могли они иметь достаточные предлоги к частым отлучкам и переходам»[601].

«Образование Высшей воинской полиции при армии» объединило все перечисленные категории лиц, оказывающих содействие разведке (за исключением шпионов), одним термином — корреспонденты:

«§ 7.

К сим корреспондентам принадлежат

1^е Партии испытанных и расторопных лазутчиков.

2^е Жители неутральных и неприятельских областей, разных степеней, состояний и полов, кои могут быть употреблены высшею полициею.

3^е Партии низших лазутчиков из крестьян, кои употребляются на доставление местных сведений.

4^е Разносчики тайных переписок трех округов и агентов Высшей полиции»[602].

«Инструкция директору Высшей воинской полиции» содержит указания, как отделять истинных лазутчиков от ложных лазутчиков и относит к первой категории ложных дезертиров:

«I. О средствах узнавать истинных лазутчиков.

§ 1.

Ложные лазутчики узнаются обыкновенно тем, что приносят новости неважные и никогда не доставляют других, кои могут или должны вероятно знать.

§ 2.

Ложные лазутчики могут быть отправлены к неприятелю в армию следующим образом:

Они должны быть схвачены и посажены под стражу, якобы люди подозреваемые в шпионстве от неприятеля. Через несколько времени и после некоторой огласки их оправдания могут они быть отпущены в неприятельскую армию.

§ 3.

Лазутчики сего рода должны быть употребляемы с большою платою за важные известия, и нужною осторожностию, дабы не вышли действительно двусторонними.

§ 4.

В числе сих лазутчиков могут быть употребляемы ложные дезертиры, кои передаваясь к неприятелю и вступая в его службу, уходят обратно и приносят известия».

В этой же Инструкции содержатся указания «Об употреблении двусторонних лазутчиков в свою пользу»:

«§ 5.

Как скоро лазутчик подозревается двойным, должно немедленно довести до его сведения важные ложные известия, и в то же время описав его приметы, сообщить всей цепи корреспондентов с предписанием наблюдать за ним и давать ему ложные известия.

§ 6.

Когда он таким образом сделается бесполезен неприятелю, должно схватить и посадить его под стражу.

Здесь же даются рекомендации «О способах удостоверения в верности лазутчиков и агентов».

§ 7.

Сверх разного рода лазутчиков обязаны начальники округов высшей полиции набирать из слуг, продавцов и ремесленников партии шпионов, определяемых к наблюдению за поведением лазутчиков, впадших в подозрение. Они обязаны следовать за сими последними даже в неприятельский стан, есть ли сие нужно»[603].

Наблюдение — ‘надзор, присмотр’, наблюдати — ‘внимательно следить за кем.-л., чем. — л.’, — дает Словарь русского языка XI–XVII вв. и относит появление этих терминов в источниках XVII в. и XI–XII веков соответственно[604].

В контексте «Инструкции директору Высшей воинской полиции» лица, относившиеся к категории шпионов и сотрудничавшие с «Высшей воинской полицией», находились в самом низу социальной лестницы.

В документах по организации «Высшей воинской полиции» встречается новый термин двусторонний шпион, а также дается классификация шпионства и шпионов — принужденное шпионство, вооруженное шпионство, неприятельские шпионы:

«§ 11.

Никогда не должно дозволять лазутчикам приближаться к Главной квартире, ни же к важнейшим пунктам соединения армии, дабы не могли они видеть ее движений и сделаться двусторонними шпионами, или чтобы не могли быть замечены и после узнаны неприятельскими лазутчиками».

…

2^е О принужденном шпионстве.

§ 20.

В случае совершенной невозможности иметь известие о неприятеле в важных и решительных обстоятельствах, должно иметь прибежище к принужденному шпионству. Оно состоит в склонении обещанием наград, и даже угрозами местных жителей к проходу через места, неприятелем занимаемые.

3^е О вооруженном шпионстве.

§ 21.

Вооруженное шпионство производится следующим образом:

Командующий передовыми войсками отряжает разные партии козаков, соразмерно в силе с неприятельскими постами. Команды сии поручает он самым отважным офицерам, и дает каждому расторопного лазутчика, который бы знал местное положение. Команды сии, помощию лесов, либо темноты, могут прорываться до назначенных им мест, и между тем, как офицер, командующий партиею, замечает местоположение, силы неприятеля и распорядок их, лазутчик узнает все обстоятельства и подробности»[605].

Единственное прямое указание, касающееся контрразведки — контршпионажа, содержится лишь в одном из них — в «Инструкции начальнику Главного штаба по управлению Высшей воинской полиции». И звучит оно следующим образом:

«4^е О неприятельских шпионах.

§ 23. Неприятельские шпионы должны непременно быть наказываемы смертию публично пред войском и со всевозможною огласкою.

§ 24. Помилование их допускается в том токмо случае, когда, будучи пойманы, дадут они сами важные известия, кои впоследствии утвердятся происшествиями.

§ 25. До сей поверки сообщенных ими сведений должны они быть содержимы под самою крепкою стражею»[606].

Вышеперечисленные документы интересны еще и тем, что в них приводятся практические указания — «распоряжения» по организации работы с лазутчиками и агентами. Эти распоряжения, безусловно, учитывали накопившейся опыт, как отечественной, так и зарубежной разведки, который будет учитываться и в последующие годы.

Так, в «Инструкции начальнику Главного штаба по управлению Высшей воинской полиции» в части «жалованья и платы лазутчикам», отмечалось следующее: «Должно быть принято правилом не давать им ни слишком мало, ни слишком много; ибо в первом случае могут они сделаться двусторонними или неприятельскими шпионами; а во втором, обогатясь слишком скоро, отстать неожиданно в самое нужное время».

И далее на этот счет: «Нужно платить им достаточно, но держать в ожидании большего» и «За важные известия должно платить щедро».

Вопрос оплаты позволил «развести» понятия агент, лазутчик, с одной стороны, и шпион — с другой:

«Тем из агентов и лазутчиков, кои находясь в иностранной службе или в таком положении, которое препятствует принимать деньги, или жалованье, доставляют известия по какому-либо духу партий, по личной преданности или дружбе, должно давать подарки, и доставлять выгоды под разными предлогами, дабы не могли они подумать, что почитают их шпионами, служащими из корысти»[607]. Согласно выше процитированному шпион — это лицо, «служащее из корысти».

Говоря об организации агентурной связи — «о способах переписки и сообщений», — указывались те, которым следовало отдать предпочтение: «В числе множества известных способов переписки предпочесть должно следующие:

1^е Письмо может быть спрятано в восковой свече, выточенной изнутри трости, зашить в платье.

2^е Оно может быть разрезано на полосы.

3^е Им может быть заряжено охотничье ружье. В последнем случае при доставлении можно ружье разрядить; при неудаче же из него можно выстрелить»[608].

Инструкцией оговаривается возможность использования специально обусловленных мест — тайников для размещения в них письменных донесений, что исключало непосредственный контакт двух лиц — принесшего донесение и принявшего от него это сообщение. Тем самым вводится так называемая безличная связь:

«С лазутчиками, которые не довольно смелы, можно условливаться о приносе письменных известий в кору выгнившего дерева, или под какой- либо камень.

Посланный за сими письмами может брать их и приносить ответы, не зная вообще лазутчика»[609].

Слово тайник еще не используется в разведывательной лексике, и пока еще отсутствует понимание того, что использование тайников следует рекомендовать для обеспечения конфиденциальности действующих лиц, т. е. сохранения в тайне связи, а не в силу робости или недостаточной смелости лазутчиков.

«Инструкцией директору Высшей воинской полиции» предусматривалась шифровка сообщений, поступавших из округов к директору и в обратную сторону.

«§ 11.

Каждый округ высшей полиции должен иметь разные ключи цыфирей, из главной квартиры получаемых. Один ключ должен быть употребляем для переписки с директором высшей полиции, составлен из двух тысяч знаков, и внезапно, как можно чаще, переменяем, особливо при каждом подозрении о его открытии перехваткою переписки, или изменою, и при перемене главного агента.

Частные ключи должны быть сколь можно разнообразны и сложны.

§ 12.

Важнейшие шифрованные известия должны быть посылаемы в двух и даже в трех экземплярах двумя или тремя разными путями, дабы в случае остановки, или побега, или перехвачения одного и двух разносчиков, известие могло дойти в Главную квартиру.

§ 13.

Вместо цыфири, для большей поспешности, можно употреблять самые надежные симпатические чернила; но не иначе как те, кои доставлены будут из Главной квартиры»[610].

Использование шифров или симпатических чернил при составлении сообщений от агентуры, находившейся на неприятельской территории предусмотрено не было.

«Инструкция директору Высшей воинской полиции» содержала также рекомендации для вступления в контакт двух ранее незнакомых людей с целью получения (передачи) разведывательного сообщения — обмен паролем и отзывом:

«§ 14.

«В случаях сообщений словесных, особливо при посылке лазутчиков к таким лицам, коим они не знакомы, можно каждому из них дать предварительно пароль, по которому, при самом приближении лазутчика, могли бы узнать они, что действительно принадлежит он к Высшей полиции действующей армии; что они могут отвечать на пароль его известным отзывом, должны верить словам его, и могут сами все безопасно сообщить ему. Известные масонские знаки и взаимные на них ответы могут удобно в сих случаях быть употребляемы».

Словарь русского языка XVIII века дает следующее определение термина пароль: «фр. parole, непоср. или через нем. Parole. 1. Воен. Секретное слово, фраза или сигнал для опознания своих на военной службе» и относит появление этого термина к 1702 году[611].

Отзыв — ‘условленный знак для определения своих, ответ на пароль’, дает Словарь русского языка XVIII века[612]. О применении паролей и отзывов в армии читаем в Уставе воинском 1716 г.: «Такожде патрули чинятца в конраскарпах [контрескарп — боковая поверхность крепостного рва, обращенная в сторону неприятеля; крытая дорога вдоль рва со стороны обороняющихся] как кавалерныя так и инфантерныя, которые, токмо как выше упомянуто, единой отзыв им?ют»[613].

Предусматривался еще один способ опознания человека, посланного для получения разведывательной информации, — «вырезанные карточки»:

«§ 15.

Лучшим знаком доверенности к посылаемому за известием лазутчику могут служить вырезанные карточки. Известное число их под номерами отдается тому, с кем учреждается сношение. К нему посылается лазутчик с половиною одной из заномеренных карточек. Он складывает ее с своею половиною, одинакового номера и сим удостоверяется, что посланный надежен.

Сей способ удобен особливо в тех случаях, когда агент Высшей полиции находится в неприятельской армии, и не может отважиться давать письменных известий.

Примечание. В прочем изложенными в сей статье способами не отвергается употребление и других, кои могут быть изобретены и найдутся удобнее и вернее»[614].

Ничего надежнее для взаимного опознания обмена паролем и отзывом при личной встрече двух ранее незнакомых людей с тех пор придумано не было.

«Инструкция директору Высшей воинской полиции» с целью «привязать» агентов или лазутчиков к сотрудничеству с разведкой рекомендовала получать любыми способами от этих лиц письменные сообщения, которые могли бы послужить компроматом и исключить возможность отказа от такого сотрудничества под угрозой разоблачения их предательства:

«§ 8.

Для лучшего удостоверения в верности агентов, из неутральных или неприятельских чиновников набираемых, нужно привлекать их на свидание в местах безопасных, посылать к ним надежных офицеров с письмами от начальника Главного штаба, которые тотчас должны быть сожигаемы. Посланный обязан достать от них лестью и обещаниями такой письменный ответ, который бы, будучи ясным доказательством измены со стороны агента, служил залогом его верности.

§ 9.

Свидания сии могут быть особенно полезны для поверки донесений лазутчиков и надежности их связей.

§ 10.

Вообще весьма полезно иметь от лазутчиков письменные доказательства о их услугах»[615].

С началом войны 1812 г. Особенная канцелярия превратилась по существу в часть собственной канцелярии Главнокомандующего 1-й Западной армии М. Б. Барклая де Толли, сохранявшего за собой пост военного министра. Что же касается чиновников Особенной канцелярии, то они выполняли обязанности далекие от организации и ведения разведки. А. А. Закревский в большой степени был занят исполнением обязанностей старшего адъютанта Барклая де Толли. Во избежание дублирования функций Особенной канцелярии и Высшей воинской полиции военный министр переместил центр тяжести с разведывательной работы на выполнение других секретных поручений.

Двухлетнее (с начала 1810 г. по июль 1812 г.) существование в России не имевшей аналогов в истории единой централизованной системы военной разведки со специальным центральным органом, зарубежными силами и средствами, с четко поставленными разведывательными задачами и необходимым финансовым обеспечением явилось заслугой выдающегося русского военного деятеля М. Б. Барклая де Толли. Он смог предвосхитить и реализовать на практике ставшую через много лет насущной потребность вооруженных сил государства в собственной единой структуре военной агентурной разведки.

Первый в России специальный центральный орган военной разведки прекратил свое существование с началом боевых действий, формально оставаясь структурной частью Военного министерства до 12 декабря 1815 г. — момента очередной реорганизации высшего военного управления в связи с переходом армии к штатам мирного времени. Зарубежные силы Экспедиции секретных дел (Особенной канцелярии) создавались Барклаем де Толли лишь на короткий предвоенный период. Этим объясняется демонтаж зарубежных сил центрального органа военной разведки, который был преждевременным, неоправданным и имел пагубные последствия. А лишенный зарубежных сил центральный орган Военного министерства становился фикцией.

После первого опыта многие десятилетия такой системы в России не было. Победа в Отечественной войне 1812 года и отсутствие у России в течение долгого времени (более 40 лет) серьезного внешнего противника, угрожавшего ее национальной безопасности, сформировали, по-видимому, у русских императоров, правительства и военного командования в какой-то степени излишнюю уверенность в непобедимости русского оружия. В России не проводились реформы в армии и на флоте подобные тем, к которым уже приступили Англия и Франция. Необходимость образования центрального разведывательного органа в рамках военного ведомства в то время пока не осознавалась, что и стало причиной прекращения деятельности Особенной канцелярии еще в бытность Барклая де Толли военным министром[616].

Высшая воинская полиция (структурная часть Полевого управления войск в военное время) была сформирована в апреле 1812 г. еще до образования Главного полевого штаба Действующей армии и соответственно до назначения его начальника. Главнокомандующий Большой Действующей армии и соответственно Начальник Главного Полевого штаба были назначены только в августе 1812 г. В этой связи Высшая воинская полиция сформировалась при военном министре Барклае де Толли. А так как он одновременно являлся и Главнокомандующим 1-й Западной армии, то созданная первоначально Высшая воинская полиция 1-й армии стала совмещать в себе и функции Высшей воинской полиции при министре.

На пост начальника Высшей воинской полиции 18 апреля 1812 г. был назначен Я. И. де Санглен[617], уже целый месяц выступавший в роли директора Высшей воинской полиции 1-й армии. Возглавлявший до этого Особенную канцелярию Министерства полиции, занимавшуюся производством политического сыска на всей территории Российской империи, Санглен являлся ее фактическим создателем и руководителем.

Высшая воинская полиция получила свое организационное оформление лишь в одной из трех армий — в 1-й, в которой Высшая воинская полиция всей Действующей армии подменяла собой таковую в 1-й Западной армии.

В мае 1812 г. М. Б. Барклай де Толли, предписал «вследствие Высочайшего повеления» уже упоминавшемуся М.-Л. Лейзеру, назначенному директором Высшей воинской полиции 2-й Западной армии, отправиться в Ковно и «оттуда разъезжать по границе смотря по надобности, находясь впереди 1-й Западной армии, для доставления положительных сведений о неприятельской армии и других тому подобных»[618]. Для исполнения возложенного поручения, Лейзеру предлагалось «избрать надежных агентов», которых следовало использовать только после утверждения Барклаем де Толли.

В данном случае речь шла об организации тактической разведки. Так, штабы армий и корпусов, дислоцированных на западной границе, развернули сбор разведывательных сведений и материалов о сосредоточении Великой армии, а также войск потенциальных союзников Франции на сопредельных территориях на глубину до 100 км., а иногда и более.

Оценивая деятельность Высшей воинской полиции в 1812 г., необходимо заметить, что из-за ограниченного времени и недостатка квалифицированных кадров, как предусматривалось, организационная структура не была создана в полной мере во всех армиях. Будучи военным министром, Барклай де Толли не являлся главнокомандующим всей действующей армии, поэтому его новации в разведывательно-контрразведывательной сфере не могли дать желаемых результатов. Сотрудникам Высшей воинской полиции не удалось организовать сети, постоянно действовавшей в тылу противника, что, по-видимому, было нереально из-за необычайной подвижности линии фронта[619].

Практиковалась посылка разовых лазутчиков, которые не всегда были знакомы с местностью, что затрудняло сбор необходимых сведений. Возникали сложности с возвращением, что задерживало оперативное поступление разведывательных данных. Во время кампании 1812 г. Высшая воинская полиция испытывала нехватку подготовленной агентуры. Ее сотрудники вынуждены были заниматься импровизациями и направлять в разведку случайных лиц, что сказывалось на качестве получаемой информации. Как на негативный момент можно указать, что основной состав сотрудников Высшей воинской полиции был рекрутирован из гражданских элементов, бывших сотрудников Министерства полиции, разбавленный бывшими отставными офицерами, проштрафившимися в прошлом или не имевшими возможности находится в строю в связи с ранее полученными ранениями. В подавляющем большинстве они были по своему происхождению иностранцами. Высшей воинской полиции, как органу, выполнявшему важную разведывательную функцию, не доставало в первую очередь «воинского духа», который должны были бы внести кадровые военнослужащие русской армии, имевшие опыт разведывательной работы.

При оставлении армией территории делались попытки создавать из местных патриотов агентурные группы, которые должны были поддерживать связь с русским командованием. Такие группы были организованы в период французской оккупации в Велиже, Полоцке, Могилеве.

Высшая воинская полиция после 1815 г., года завершения войны с французами, в усеченном виде просуществовала до 1831 г. как структурное подразделение Главного штаба Польской армии цесаревича Константина Павловича, выполняя чисто контрразведывательные функции[620].

Независимо от деятельности Высшей воинской полиции начальники штабов частей и соединений самостоятельно в 1812 г. организовывали разведку противника. В этой связи постоянно проводилась засылка лазутчиков в тыл противника. Как правило, эти функции выполняли командиры авангардных частей. «Каждый начальник передовых отрядов должен употреблять крестьян, занимаемых деревень, на разведывание сколь можно ближайшее к неприятелю, а посылать в одно место многих, но токмо в разное время», — предписывала «Инструкция начальнику Главного штаба по управлению Высшей воинской полиции»[621].

В ходе войны коалиции России, Пруссии и Великобритании против наполеоновской Франции и её сателлитов 1806–1807 гг. появились первые ростки партизанской борьбы, которая способствовала добыванию разведывательных сведений. Слово партизан происходит от французского partisan — ‘лицо, входящее в состав отряда, партии, parti’.

«Партизан 1710 (-сан 1704, -зон 1713) и партизант 1706 (-тез- 1704) в значении ‘наездник, действующий вне рядов регулярной армии’», — читаем в Словаре русского языка XVIII века[622]. «В тот день взят в полон шведский капитан, именуемый Дидрих, который у них славный был партизант и многие нашим шкоды чинил», — сообщается в «Журнале, или Поденной записке, блаженныя и вечнодостойныя памяти государя императора Петра Великаго с 1698 года, даже до заключения Нейштатскаго мира»[623].

Партизанская борьба представляла собой самостоятельные действия выделенных армией отрядов, прервавших с нею связь, хотя бы временно, и наносивших ущерб противнику преимущественно в тылу. До конца XVII в. у армий противоборствующих сторон в сущности не было тыла, а следовательно, и не было подходящей цели для партизанских действий. Только в начале XVIII в., когда снабжение армий продовольствием и фуражом велось из складов, следовавших за войсками на расстоянии 100–150 км., т. е. в пяти переходах, выработалась так называемая магазинная система, то с ней приобретали важность средства сообщения, и возник в зародыше способ партизанской войны[624].

Во время Отечественной войны 1812 г. и заграничного похода 1813–1814 гг. партизанская война получила широкий размах, какого до сих пор не было. И тому были свои причины. Так, из-за удаления Великой армии Наполеона от своей базы ее тыл сделался уязвимым. Подполковник Ахтырского гусарского полка Д. В. Давыдов, находясь со своим полком в авангарде и участвуя в коротких стычках с французами, обратил внимание на непрочность коммуникаций Великой армии. 21 августа он обратился к командующему 2-й Западной армии генералу П. И. Багратиону с просьбой разрешить ему предпринять ряд партизанских набегов для уничтожения продовольственных транспортов, атак на тыл и фланги и организации народной войны. Давыдов просил «для опыта» всего лишь 50 гусар и 80 казаков[625]. Идея Давыдова впоследствии была поддержана главнокомандующим всей русской армии М. И. Кутузовым.

Неотъемлемой частью партизанской войны, организуемой отдельными воинскими отрядами, была войсковая разведка. Тогда недостатка в желающих принять участие в партизанской войне не было. В своих воспоминаниях начальник Главного штаба 1-й армии генерал А. П. Ермолов писал: «Вскоре по оставлении Москвы докладывал я князю Кутузову, что артиллерии капитан [А. С.]Фигнер предлагал доставить сведения о состоянии французской армии в Москве и буде есть какие чрезвычайные приготовления в войсках; князь дал полное соизволение… Князь Кутузов был весьма доволен первыми успехами партизанских его действий, нашел полезным умножить число партизан, и вторым после Фигнера назначен гвардейской конной артиллерии капитан [А. Н.] Сеславин, и после него вскоре гвардии полковник князь [Н. Д.] Кудашев»[626].

Густая цепь партизан окружала Наполеона и пресекала пути к Москве. Скрываясь в лесах, постоянно переходя с места на место, они пользовались местностью и быстротой движения для внезапных нападений. Они выслеживали неприятельские команды и обозы. Партизаны стали грозой для противника и были неуязвимы. Французские запасы, артиллерийские парки, почта, курьеры, пленные — все попадало в руки партизан[627]. Они ежедневно захватывали пленных, непрерывно наблюдали за передвижением французских войск на дорогах. Отбитое оружие раздавалось крестьянам, которых партизаны воодушевляли, поддерживали в народной войне. «Жители, — по свидетельству А. П. Ермолова, — ободренные беспрерывно являвшимися партиями, служили им вернейшими провожатыми, доставляли обстоятельные известия, наконец, сами взяли оружие и большими толпами присоединялись к партизанам. Во второй период войны войсковая разведка была усилена действиями разных по величине конных отрядов, посылаемых на фланги и в тыл Великой армии. Это обстоятельство во многих случаях обеспечило командованию своевременное получение необходимых данных о противнике»[628].

В 1812 г. вышел в двух частях «Военный словарь, заключающий наименования или термины, в Российском сухопутном войске употребляемые, с показанием рода науки, к которому принадлежат, из какого языка взяты, как могут быть переведены на российской, какое оных употребление и к чему служат» генерал-майора С. А. Тучкова[629]. Этот словарь рассматривается как первый опыт военной энциклопедии в России.

В «Предуведомлении» автор объясняет, что побудило его взяться за перо: «Большая часть офицеров, служащих в разных отделениях войска, не знают тех наименований, которые не входят в состав того рода службы, в котором они находятся. Как, например, многие кавалерийские офицеры не знают терминов инженерных и артиллерийских; некоторым же из служащих в сих корпусах кавалерийские термины неизвестны. Да и нет для них в том необходимой надобности, поелику не все могут достигнуть достоинства генерала… напротив того, всякий генерал необходимо знать должен, ибо без оных будет он только носить одно имя генерала… Вот что заставило меня взять на себя труд сочинить сию книгу, в которой все военные термины по возможности кратко истолкованы… Я поместил в сей книге не одни только ныне в Российской службе употребляемые названия, но и прежде существовавшие, каковые счел я необходимыми для читающих историю и описания прежних военных действий, прибавя к оным некоторые употреблявшиеся в древних греческих и римских войсках.

Все науки и искусства путешествовали и путешествуют из одного края света в другой, и потому не должно удивляться, что в Российской военной службе находятся названия греческие, латинские, французские, немецкие итальянские, персидские, турецкие, татарские и при том знатная часть природных российских.

Я почти все оные перевел на российский язык; но не полагаю необходимой надобности в том, чтоб все непременно так оные называли, как некоторые, и наипаче любители российского слова сего желают; поелику не вижу в оном другой пользы, кроме той, что всякая вещь, названная на природном языке, скорее остается в памяти и воображением яснее постигается…

Весьма похвально стараться о чистоте природного языка; но по несчастию российский от самой глубокой древности потерпел в сем великое сотрясение, и сие <с>толь далеко в древность простирается, что некоторые иностранные слова от давнего их употребления начали почитаться за природные… Возьмем времена Владимира, просветившего Россию христианским учением, принятым от греков, что последовало в исходе Х века: все доказывает, что в сие время язык греческий был в великом употреблении в России, и что нарочитое количество слов оного введено в наш, так что мужеские и женские имена с тех пор остались у нас греческие с частью римских и еврейских. Потом в XIII столетии татары, поработя Россию, наполнили язык наш множеством своих слов, остатки которых и по сие время в оном видны. Наконец, со времени царствования императора Петра I вместе с введением многих наук и художеств вошло в язык наш еще больше латинских, немецких и французских слов. Но сие несчастие (если только можно назвать несчастием) было и есть общее всем древним и новым народам…

Можно сказать, что одни россияне, и то недавно, начали больше всех других народов стараться об истреблении чужестранных слов из своего языка. Переводя оные иногда буквально, а иногда единозначительно, успели изъяснить многие термины весьма удачно и вразумительно, что конечно делает честь писателям нашим.

В заключении сего моего рассуждения не можно умолчать и о том, что многие названия, известные прежде в России на природном языке, еще до введения иностранных терминов, ныне оставлены и заменены чужими, как, например, пушка есть старинное российское слово, и служащий при ней назывался прежде пушкарь, а ныне называют его канонер, от французского слова canon, пушка, не взирая на то, что пушка осталась По-прежнему пушкой и что следовало бы, во избежание столь противного для всех языков смешения, называть уже и пушку не пушкой а canon — канон. Прежние подкопы названы ныне минами, а подкопщики минерами, и множество других с давних времен существовавших в российском языке природных слов без всякой причины переменены иностранными»[630].

С. А. Тучков предлагает разведывательный термин рекогносирование, употребленный за 40 лет до этого А. В. Суворовым. ‘Терм<ин> такт<ический>, слово французское. Обознание, или обозрение местоположения земли, крепости или неприятельской армии. Рекогносирования бывают двоякие: малые, чтоб не быть примечену от неприятеля, и большие, или сильные, то есть, подъезжая для осмотра неприятельской крепости или войска с многочисленным прикрытием, могущим на случай дать отпор неприятелю’»[631].

Однако в русском языке закрепляется написание рекогносцировка, которое даётся в «Военном энциклопедическом лексиконе» 1847 г.[632]. Этот «Лексикон» явился второй русской военной энциклопедией после «Военного словаря» С. А. Тучкова.

«Рекогносцировка Reconnaissance, Recognofcirung, обозрение. Рекогносцировать значит собирать достоверные сведения о каком-либо предмете, или предпринимать тщательные разыскания на счет его. Поэтому рекогносцировки бывают весьма различны. Военные рекогносцировки имеют предметом или осмотр местоположения, или получение сведений о расположении, силе, намерении неприятеля, или, наконец, то и другое вместе; слово же рекогносцировка, означает или действие, посредством которого сии сведения получаются, или отряд войск, которому оно получено. Рекогносцировкою управляет то сам начальник войска, то назначенные для сего офицеры, под прикрытием достаточного количества войск. Если предметом рекогносцировки есть осмотр и начертание местности и расположения на ней неприятеля, то должно употреблять на оную офицеров Генерального штаба, или инженерных; на менее важные рекогносцировки, предпринимаемые для узнания местонахождения неприятеля, или сил его, можно послать расторопных офицеров всех родов войск… Известия, получаемые от местных жителей и лазутчиков, редко удовлетворительны, и большею частию могут относиться только к событиям в тылу неприятельской армии, или к наружной жизни ее войск в лагере. Конечно, эти известия много способствуют нам для узнавания разных, весьма важных для нас обстоятельств, наприм<ер>, время прибытия и силы получаемых неприятелем подкреплений, расположение его войск, господствующий между ними дух, их надежды, опасения и т. д. Но весьма редко удается узнать этими средствами, что именно неприятель намерен предпринимать и куда направит он главные свои удары. Для сего нужно принять меры более действительные и которые, в возможной скорости, могли бы доставить нам достоверные сведения о расположении или направлении неприятельских войск, о разделении их, сосредоточивании на одном и уменьшении на другом пункте поприща военных действий, словом, обо всем том, что может служить нам к выводу заключения на счет операционного плана нашего противника. Надежнейшим к этому средством почитают рекогносцировки.

Они разделяются на тайные, открытые и усиленные. Начнем с последних. Усиленные (форсированные) рекогносцировки имеют целью добывать нужные сведения о неприятеле открытою силою. Для сего назначается достаточное количество войск одного или нескольких родов оружия, смотря по местоположению, значительности неприятельских сил и другим обстоятельствам. Войска эти должны неожиданно напасть на неприятельские передовые посты, оттеснить их к главному корпусу и тем дать возможность лицу или лицам, производящим рекогносцировку, приблизиться к самой позиции неприятеля, для дальнейших наблюдений. Нередко для сей же цели завязывают более или менее серьезное дело, чтобы принудить противника развернуть и выказать свои силы и этим по возможности узнать его намерения… Так, например, можно удостовериться этим способом: удобопроходимы ли пути, ведущие к неприятельской позиции, или преграждены укреплениями и естественными препятствиями; из каких войск составляются преимущественно его аванпосты: из конницы ли или пехоты; первое обнаружило бы намерение неприятеля отступить; второе держаться; не произошли какие-либо важные перемены в расположении противника; где стоят его главные силы; где значительнейшие массы конницы и артиллерии и т. д. Во время действия наших войск, производитель рекогносцировки пристально наблюдает с выгоднейшего для сего места за всеми движениями неприятеля. Он замечает, по какому направлению отсылаются адъютанты и ординарцы; скоро ли они возвращаются; прибывают ли к угрожаемым пунктам офицеры Генерального штаба или других родов войск; не являются ли там генералы и сам полководец; бьют ли сбор и где именно сбор; видна ли пыль; поднимаются ли сигнальные ракеты; упорно ли защищает неприятель атакуемые пункты, или отступает он без особой надобности; одним словом: рекогносцирующее лицо самым внимательным образом следит за начатием, ходом и окончанием дела и за всеми явлениями в продолжение его. Из этого следует само собою, что офицер, которому поручена рекогносцировка, должен быть человек весьма опытный, рассудительный, одаренный верным военным взглядом и умеющий различать важные и маловажные явления с неприятельской стороны. Принятие им личного участия в бою было бы дело ошибочное; но он должен указать начальникам войск, по какому направлению начать и продолжать атаку, когда прекратить ее и каким образом в ней действовать… На открытые, простые рекогносцировки, во время которых не предполагается напасть на неприятеля, назначается только такое число войск, которое необходимо для обеспечения лиц, производящих обозрение. И если нужно для завязывания перестрелки, или фланкировки с неприятельскою передовою цепью, с целью оттеснить ее на каком-либо удобном для осмотра пункте. Образ действия в подобных случаях должен быть еще более осторожен и появление отряда неожиданно»[633].

Не обошел вниманием автор статьи в Лексиконе и способ тайного наблюдения за противником. Он пишет:

«Тайные рекогносцировки суть ничто иное как патрули, сопровождающие офицера Генерального штаба или других войск, для осмотра одного пункта или предмета в кругу расположения неприятеля. В прежние времена, когда аванпостная служба еще не была доведена до нынешнего совершенства и следовательно скрытое приближение к неприятельской армии было несравненно удобнее нежели теперь, производились рекогносцировки несколькими офицерами без значительного прикрытия или же целым авангардом и частью армии, которая проникала до самой боевой линии противника. Так как армии располагались тогда в палатках и в боевом порядке, занимаясь более симметриею его вида, чем правилами благоразумной тактики, то не трудно было узнать и силу, и состав войск»[634].

Есть еще род рекогносцировок, производимых небольшими, самостоятельными отрядами в значительном расстоянии от главных армий. Они относятся к действиям партизанов»[635].

Автор умышленно или неосознанно принижает роль лазутчиков в добывании разведывательных сведений, которые, действительно, не всегда бывают удовлетворительными. Вместе с тем, весьма сомнительно, что усиленные (форсированные) рекогносцировки позволят выявить, «что именно неприятель намерен предпринимать и куда направит он главные свои удары», а не приведут к крупномасштабным боевым действиям.

«Военный словарь» С. А. Тучкова 1818 г. содержит определение лазутчика, синонимом которого, по его мнению, является термин «шпион — ‘слово французское, лазутчик. Шпионы суть по большой части люди, жертвующие собою за деньги и редко из любви к отечеству. Они стараются под чужим видом и именем пройти в неприятельский стан, крепость, город или, приехав в чужое государство, разведать о всем, что происходит, подкупать изменников и обращать все в пользу того, кем посланы. По правам военным, естьли шпион будет пойман, то без всякого суда должен быть предан смертной казни»[636].

12 декабря 1815 г. после победоносного окончания Отечественной войны (1 января 1816 г. Александр I издал Манифест «О благополучном окончании войны с французами») и в связи с переходом армии к штатам мирного времени система центрального военного управления еще раз подверглась преобразованиям, что выразилось в учреждении нового высшего органа военного управления — «Главного штаба Его Императорского Величества», в состав которого и вошло Военное министерство. «Сбор статистических и военных сведений об иностранных государствах» по новой организации вменялся в обязанность 1-го отделения квартирмейстерской части Главного штаба Е.И.В.

В дальнейшем, в 1846–1847 гг., в разведывательной лексике закрепится словосочетание военно-статистические сведения. Сбор военно-статистических сведений об иностранных государствах являлся целью военной статистики, которая, по мнению профессора Императорской военной академии, будущего военного министра Д. А. Милютина, представляла собой «исследование в данный момент сил и средств государств в военном отношении»[637]. Как следовало из его работы «Первые опыты военной статистики», изданной в России в 1847 г., военная статистика должна была подразделяться на следующие отделы:

«1) Обозрение целого государства в военном отношении, т. е. рассмотрение общих основных сил его или так называемых элементов (территория, народ, государственное устройство) с военной точки зрения и в той степени, сколько может она влиять на военную силу целого государства.

2) Исследование вооруженных сил сухопутных и морских, равно как и всех способов к устроению их, снабжению, содержанию и приготовлению к военному времени.

Главные вопросы — сколько и каких именно войск в мирное время, мобилизация войск и средств и сосредоточение.

3) Частное исследование стратегического положения государства по театрам войны против той или иной державы с различными более вероятными целями и обстоятельствами.

Театры определяются на основании существующих политических комбинаций в связи с естественными рубежами»[638].

Военная статистика, понимаемая таким образом Д. А. Милютиным, включала в себя «особый отдел военных знаний» — военную географию. Подобная точка зрения была принята далеко не всеми, а статья в «Военной энциклопедии», издававшейся И. Д. Сытиным в 1911–1915 гг., была названа «География военная (статистика военная)», из чего следовало, что оба термина рассматриваются как синонимы[639].

Как бы то ни было, независимо от названия — «военная география» или «военная статистика» — в этой области знания определялся круг задач по добыванию разведывательных сведений. Но как уже отмечалось, был принят термин «военно-статистические сведения», ставший синонимом разведывательных сведений, добываемых в интересах военного ведомства. В 1903–1905 гг. разведывательное ведомство Главного штаба называлось 1-й отдел (т. е. военно-статистический), тогда как само слово разведка отсутствовало в названиях разведывательных органов.

27 июня 1827 г. Свита Его Императорского Величества по квартирмейстерской части была переименована в Генеральный штаб[640]. На новый орган возлагалась задача направления за границу офицеров Генерального штаба и других ведомств для военно-статистического изучения иностранных государств, а также составление инструкций для сотрудников российских миссий по добыванию сведений в интересах Военного министерства. Переименование квартирмейстерской части Свиты Е.И.В. в Генеральный штаб сопровождалось, как отмечалось в одном из документов, констатацией того факта, что собирание «военных и статистических сведений об иностранных государствах имелось в виду с давнего времени, кои одно из главнейших занятий Генерального штаба»[641].

Для сбора разведывательных сведений осуществлялись командировки за границу офицеров Генерального штаба и других ведомств в составе различных экспедиций и порознь «для военно-ученых изысканий и открытий». Так, в 1830 г. за границу были командированы шесть офицеров и один сотрудник Министерства иностранных дел:

— в Грецию — Генерального штаба полковник А. А. Скалон[642]. «Главный предмет командировки состоял в определении сухой границы Греции и Турции. По возвращении в 1836 году представлена им карта Греции»;

— в Алжир — полковник А. И. Филосов. «Доставлены сведения об экспедиции французов в Северную Африку и, вообще, о состоянии Алжира»;

— в Сербию — Гвардейского Генерального штаба полковник П. Е. Коцебу и штабс-капитан Эссен и Генерального штаба подполковник А. Г. Розельон-Сашальский [Розалион-Сошальский]. «Целью сей поездки, было определение черты возвращенных Сербии турецким правительством отторгнутых округов. По возвращении представлена карта, астрономические наблюдения и описание Сербии в военно-статистическом отношении, которое по заключающимся в нем сведениям печатать не разрешено»;

— в Китай — Генерального штаба подполковник М. В. Ладыженский. «Офицер сей сделал обозрения в окрестностях Пекина и некоторой части границ наших с Китайским государством. Замечания его по сему последнему предмету сообщены были Министерству иностранных дел и г. вице-канцлер отмечал, что при тогдашних обстоятельствах все проекты к перемене границ наших с Китаем должны быть отложены. Сверх сего Генерального штаба подполковник Ладыженский представил по возвращении (в 1832 г.) весьма занимательную записку о Забайкальском крае, о политическом состоянии Китайской империи, с приложением исторического обзора происшествий относительно падения двух царствовавших до того времени династий».

— к восточным берегам Каспийского моря — Министерства иностранных дел коллежский асессор Карелин, начальником экспедиции. «Обозрена часть сих берегов от залива Мертвого Култуна с северу; заложено Ново-Александровское укрепление и составлен атлас осмотренному пространству»[643].

Невзирая на достигнутые частные успехи в собирании военно-статистической информации с опорой на собственные силы, основной расчет в военном ведомстве на получение в мирное время разведывательных сведений военного и военно-политического характера в мирное время По-прежнему делался на сотрудников дипломатических представительств МИДа за рубежом[644].

Как отмечалось в «Отчете о занятиях Генерального штаба по военно-ученой части с января месяца 1828 года по 1 июля 1837 года», «с 1828 года на предмет сей [ «собрание военных и статистических сведений об иностранных государствах»] по существу своему столь важный, обращено особенное внимание, и начало постоянному собиранию сведений положено в том же году разосланием при циркулярном предписании Министерства иностранных дел во все посольства составленной в Генеральном штабе Инструкции. Ею определены в точности, какого рода и в какой подробности нужны военные сведения для Военного министерства»[645].

В Инструкции о сборе военно-статистических сведений сотрудниками дипломатических миссий, разработанной в 1827 г., генерал от инфантерии Ф. Ф. Довре, причисленный Свите Е. И. В. по квартирмейстерской части, признавал невозможным требовать от чиновников МИДа «удовлетворительного решения вопросов, задаваемых этой программой». В связи с этим он предлагал причислять к посольствам офицеров корпуса Генерального штаба, либо «офицеров со специальными познаниями»[646].

В 30–60-е годы XIX столетия применительно к лицам, собиравшим военно-статистические сведения, используются уже известные разведывательные термины агент и корреспондент. И если первое существительное без определения и в сочетании с прилагательным военный — военный агент — относится к офицерам, прикомандированным к представительствам Российской империи, то второе существительное в различных сочетаниях с этим словом — военный корреспондент, корреспондент Военного министерства, член-корреспондент Военного министерства — относится как к офицерам, так и к «дипломатическим чиновникам» за рубежом. Причем, один и тот же офицер может называться как агентом, так и военным корреспондентом.

В «Учреждении Военного министерства» 1836 г. было указано, что «Генеральному штабу [департаменту Генерального штаба] постановлено в обязанность собирать верные и подробные сведения о военных силах и способах иностранных государств. Для достижения этой цели состоят при некоторых посольствах наших в чужих краях корреспонденты Военного министерства»[647]

Согласно «Отчету о занятиях Генерального штаба по военно-ученой части с января месяца 1828 года по 1 июля 1837 года», в период с 1830 г. по 1838 г. Генеральным штабом было командировано за границу всего 19 человек, за исключением коллежского асессора Карелина, все были офицеры. Из 18 офицеров двое были прикомандированы адъютантами к руководителям российских миссий: штабс-капитан Б. Г. Глинка — к послу в Париже генерал-адъютанту графу П. П. Палену; капитан И. Ф. Бларамберг — к посланнику в Тегеране генерал-майору графу И. О. Симоничу. А полковник А. С. Дюгамель после выполнения поставленной задачи был назначен на дипломатическую должность в Египет (генеральным консулом)[648].

После краткосрочного пребывания при посольстве в Париже князя A. M. Голицына (январь 1833 — октябрь 1834) и Ю. В. Сливицкого (сентябрь 1833 — январь 1835), обязанности по сбору сведений о французской армии стал исполнять Б. Г. Глинка[649], состоявший в должности сначала адъютанта посла генерал_адъютанта графа фон дер П. П. Палена 1-го, «с исполнением обязанностей военного агента в Париже» (с 25 апреля 1835 г.), а с 1 ноября 1842 г. был назначен «состоять при после в Париже для особых поручений»[650]. Б. Г. Глинка был снабжен специальной инструкцией от военного министра А. И. Чернышева, в которой ему предписывалось особое внимание обратить на технические изобретения военного характера и выходящие во Франции печатные издания по военной тематике.

После донесения «относительно рекрутских наборов и резервов во французской армии» Глинка получил 2 мая 1840 г. «Высочайшее благоволение» за свою работу, «которая во всех отношениях не оставляет ничего желать и доказывает добросовестное и просвещенное внимание, которое направлено на эту важную часть военного устройства во Франции»[651].

В конце 1849 г. новым корреспондентом Военного министерства в Париже стал полковник Э. Г. Стакельберг: «Государь император, по случаю кончины статского советника Шписа, высочайше повелеть соизволил: должность корреспондента Военного министерства в Париже, возложить на состоящего при миссии нашей в сем городе гвардии полковника графа Стакельберга, с прибавкою к получаемому им окладу производившихся г<осподину> Шпису из экономического капитала Военного министерства 689 руб. 13 коп. серебром в год»[652]. Э. Г. Стакельберг, состоя с 4 октября 1846 г. «в бессрочном отпуску за границей для излечения болезни», «за составление записки о настоящем положении Алжирии» был «всемилостивейше пожалован» 9 февраля 1848 г. «бриллиантовым перстнем с вензелевым Е. В. именем», а через два дня (11 февраля) зачислен на действительную службу с состоянием по Гвардейской конной артиллерии «и при миссии нашей в Париже». Во время революции 1848 г. он остался в Париже и представил военному министру ряд донесений о ходе революционных событий.

20 декабря 1843 г. военный министр А. И. Чернышев писал на имя министра иностранных дел К. В. Нессельроде: «Одна из обязанностей вверенного мне министерства состоит в собирании по возможности верных сведений о военных силах и способах иностранных государств. Сведения эти доставляются, как Вашему сиятельству из прежней моей переписки известно, корреспондентами военного министерства в чужих краях. О некоторых государствах оные весьма удовлетворительны. Но об Австрийской империи нет вовсе полных и верных сведений»[653]. «Заботясь об успешном исполнении всех обязанностей, на вверенном мне министерстве лежащих, — отмечал военный министр, — и зная, сколь важно в военном отношении иметь верные сведения о силах и способах иностранных государств, я обращаюсь к Вашему сиятельству с покорнейшею просьбою почтить меня уведомлением Вашим, нельзя ли будет поручить доставление сведений об Австрии старшему секретарю посольства нашего в Вене камергеру Озерову, по примеру того, как исполнял это предместник его г. Кудрявский, к сему имею честь присовокупить, что Ваше сиятельство крайне меня бы одолжили, если бы изволили также поручить одному из чиновников миссий наших в Лондоне и Константинополе доставление подобных сведений об Англии и Турции».

8 мая 1852 г. А. И. Чернышев, обеспокоенный недостатком разведывательной информации накануне Крымской войны, в очередной раз обращается за содействием в Министерство иностранных дел. «Государь император, желая, чтобы Военное министерство имело всегда, сколь возможно, полные и верные сведения о военных силах иностранных государств, своевременное получение коих необходимо для соображений министерства, — пишет Чернышев руководителю Департамента внутренних сношений МИДа Л. Г. Сенявину, — высочайше повелеть соизволил: возобновить с Министерством иностранных дел сношение о поручении посольствам нашим в тех государствах, где нет особых военных корреспондентов, доставлять повременные, в определенные сроки, сведения о состоянии военных сил государств по краткой и удобоисполнимой программе… Корреспондентам же Военного министерства предписано доставлять нижеследующие сведения:

Корреспонденту в Берлине — кроме Пруссии, о войсках и военном положении Северной Германии, а именно: о Ганновере, Ольденбурге, Мекленбурге, Гамбурге, Бремене, Любеке и Брауншвейге.

Корреспонденту в Стокгольме — кроме Швеции, о Дании.

Корреспонденту в Константинополе — кроме Турции, о Египте.

Корреспонденту в Париже — кроме Франции, об Испании, Швейцарии, Бельгии, Нидерландах и Англии.

Что же касается до военных сил Австрии, то желательно, чтобы впредь до назначения в Вену военного корреспондента посольство наше продолжало доставлять полные и удовлетворительные сведения, какие оно доселе доставляло. Назначив оному тот же срок — 1 января и 1 июля»[654].

Под военными корреспондентами понимались офицеры, прикомандированные к российским дипломатическим представительствам. Таким образом, корреспондентам Военного министерства предписывалось собирать разведывательные сведения не только о «войсках и военном положении» стран пребывания, но и сопредельных государств.

Невзирая на достигнутые в целом положительные результаты деятельности по добыванию разведывательной информации корреспондентами Военного министерства, — как сотрудниками министерства иностранных дел за рубежом, так и прикомандированными к российским миссиям офицерами, — военное руководство Российской империи недооценивало важность использования последней категории этих лиц. Подобная недооценка ошибочно объяснялась наличием большого массива «открытой», общедоступной информации. Так, военный министр, в прошлом блестящий разведчик, светлейший князь А. И. Чернышев писал накануне Крымской (Восточной) войны 1853–1856 гг.: «При столь обильных источниках, корреспонденты Министерства могут только служить вспомогательным средством для доставления дополнительных или более подробных сведений»[655].

Однако в это время закрепляется формирование первых компонентов зарубежных сил и средств военно-морской разведки (первые их зачатки появились в XVIII в.). К их числу следует отнести офицеров, командируемых за границу для изучения опыта иностранных флотов, волонтеров, поступавших на морскую службу в иностранных государствах, или проходивших стажировку на иностранных судах, морских офицеров, проводивших гидрографические работы на вероятных театрах морских действий и, наконец, морских офицеров и инженерно-технических специалистов, направляемых за границу для размещения заказов Морского министерства по строительству военных судов и наблюдения за его ходом, а также закупок в интересах российского флота различных судовых механизмов. Считалось, что перед русскими морскими офицерами, направляемыми за границу для наблюдения за постройкой военных кораблей, не ставилось препятствий в ознакомлении с новейшими достижениями в судостроении и сопутствовавших ему областях.

Так, М. Н. Станюкович (адмирал с 1856 г.) в 1803–1810 гг. волонтером стажировался в английском флоте. В эти же годы (1803–1808 гг.) стажировку на английских военных судах проходил мичман А. П. Авинов (адмирал с 1852 г.). В 1819–1822 гг. на шлюпе «Открытие» под командой капитан-лейтенанта М.Н. Васильева он совершил кругосветное плавание, в ходе которого, командуя мореходным ботом, произвел опись североамериканского побережья. В 1848 г. стажировку во Франции на корабле «Ингерманланд» проходил <В.А.> Римский-Корсаков, что позволило ему получить чин лейтенанта французского флота — редкое по тем временам явление. В 1852–1855 гг. командуя паровой шхуной «Восток», капитан-лейтенант Римский-Корсаков перешел из Портсмута в Тихий океан, где проводил гидрографические работы.

Мичман М. Д. Тебеньков с 1829 г. по 1831 г. провел опись залива Нортон-Саунд и Архипелага Александра. С 1845 г. по 1850 г. Тебеньков, главный правитель Русской Америки, организовал ряд экспедиций по описанию побережья Аляски, в некоторых — участвовал лично. В 1852 г. Тебеньков составил «Атлас северо-западных берегов Америки» и «Гидрографические примечания к атласу»[656].

Зарубежную агентурную разведку в интересах Морского ведомства, как и в интересах Военного министерства, По-прежнему вело Министерство иностранных дел. Разведывательные сведения и материалы, чаще в необработанном виде, поступали в морское ведомство и в Главный морской штаб из Министерства иностранных дел.

Так, 16 января 1854 г., за месяц до объявления Россией войны Англии и Франции в ответ на ввод последними кораблей своих флотов в Черное море, генерал-адмирал и управляющий Морским министерством великий князь Константин Николаевич писал начальнику Департамента внутренних сношений МИДа, где была сосредоточена переписка по секретным (по разведывательным) вопросам: «Вашему превосходительству известно, как важно и необходимо при нынешних обстоятельствах для Морского министерства иметь постоянно новейшие сведения о движении английских и французских судов и эскадр, с тем чтобы сведения сии доставлялись и в случае разрыва, когда оные будут особенно нужны. Посему я прошу Вас принять на себя труд сообразить, каким способом ныне же устроить своевременное доставление оных»[657]. Через два дня начальник департамента, тайный советник и сенатор Л. Г. Сенявин доложил великому князю, что российским представителям в Лондоне и Париже поручено на случай их отъезда задействовать для получения необходимой информации консулов и других доверенных лиц. Такая же задача была возложена на российские миссии в Стокгольме, Копенгагене, Гааге, Брюсселе, Лиссабоне, Неаполе и Афинах.

В декабре 1854 г. к российскому посланнику в Бельгии М. И. Хрептовичу явился грек Спиридон Атаназ, приехавший из Парижа, и предложил свои услуги по добыванию сведений о военно-морском флоте Франции, в первую очередь — военно-технического характера. Посетитель сообщил, что будучи инженером-кораблестроителем, он послан правительством Греции во Францию для совершенствования своих профессиональных знаний и получил доступ в военно-морские учреждения и на верфи. В подтверждение своих слов грек передал Хрептовичу чертежи нескольких боевых кораблей, строившихся на французских верфях, а также новой корабельной артиллерии французского и английского производства. В качестве вознаграждения Атаназ попросил Хрептовича выплачивать ему ежемесячно «350 франков, из которых 200 франков он будет расходовать на свое содержание, а 150 — на оплату нужных ему людей»[658]. Предложение было принято, и в Россию стала поступать разведывательная информация по указанным вопросам. Через него были получены также сведения о кораблях, которые французы предполагали направить в Балтийское море.

Атаназ являлся агентом Хрептовича, сотрудничая с последним на негласной, тайной основе. Оценивая информацию, поступавшую от Атаназа, великий князь Константин Николаевич писал в МИД: «Я нахожу: 1) что полученные ныне от г. Атаназа сведения в высшей степени важны и полезны и доказывают в нем совершенное знание морского дела и умение извлекать те именно данные, которые могут быть нам нужны; 2) что Морское министерство никогда еще не получало сведений столь полезных кроме случаев, когда сами морские офицеры наши имели случай собирать оные на местах, и что сообщения г. Атаназа нельзя даже сравнить с теми сведениями, которые граф Хрептович получал через других агентов своих; 3) что предложением г. Атаназа необходимо воспользоваться и не щадить издержек и что плата, требуемая им, весьма умеренна и 4) что дело это необходимо вести в совершенной тайне, дабы не потерять агента столь полезного»[659]. С. Атаназ плодотворно сотрудничал с русской разведкой вплоть до июля 1856 г. Всего за свои труды он получил 11 тыс. франков, из которых шесть тысяч, по его словам, составляли его собственные расходы.

Великий князь Константин Николаевич в марте 1856 г. писал в МИД о необходимости щедро вознаградить грека: «Я полагаю, что в заключении мира нам уже не будет предстоять надобность в услугах грека Атаназа, но что я полагал бы справедливым щедро вознаградить его за доставленные нам сведения, которые были действительно весьма полезны»[660]. Великий князь заблуждался, предлагая отказаться от услуг грека: ведь этим нарушалось основное требование к разведке — обеспечение непрерывного поступления информации. Надобность в услугах такого рода будет существовать всегда, но не всегда будет в наличии подобный источник информации. Для того чтобы обеспечить устойчивое поступление разведывательных сведений во время войны, необходимо иметь сеть агентов еще в мирное время.

«Словарь церковно-славянского и русского языка»[661] 1847 года фиксирует новое слово в разведывательном лексиконе: «разведка ‘действие разведывающего и разведавшего’»’[662]. В Словаре приводится и глагол «разведывать ‘стараться узнать неизвестное; доспрашиваться, доискиваться’»[663].

В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля 1862 г. закреплено появление еще двух производных от глагола разведывать: «разведка ‘действие по гл.’ и разведчик (разведчица) ‘разведывающий что-либо, посланный на разведку; лазутчик, соглядатай, сыщик’»[664].

Поражение России в Крымской войне 1853–1856 гг. наряду с другими причинами выявило несостоятельность и системы сбора военной, военно-политической и военно-технической информации за рубежом, опиравшейся в основном на сотрудников Министерства иностранных дел. Поэтому в Российской империи не была своевременно вскрыта подготовка Великобритании, Франции, Турции и Сардинского королевства к войне против России, неизвестны планы использования и состояние их вооруженных сил. Хотя накануне войны в военное ведомство поступали донесения из МИДа о происходящем перевооружении иностранных армий, добывались образцы современного оружия и даже заказывались за границей единичные средства для ведения вооруженной борьбы, но этого было недостаточно для осознания и оценки высшим командованием реальной угрозы и для принятия адекватных мер. В результате армия и флот оказались не готовыми к войне и столкнулись на поле боя и в море с новыми для них и чрезвычайно эффективными по тем временам и паровыми броненосцами и нарезным оружием.

В новых условиях в России встал вопрос о качественных преобразованиях в разведке. Нарастала объективная потребность в создании собственно военной зарубежной разведки, которая могла бы и в мирное и в военное время непрерывно отслеживать все (включая и тайные) стороны военно-политической, военно-экономической и военно-технической деятельности вероятных противников.

Министерство иностранных дел, которое до сего времени являлось основным институтом Русского государства в деле зарубежной разведки, уже не могло удовлетворять в достаточной мере растущие потребности военно-политического и военного руководства в полной и достоверной разведывательной информации по вопросам, затрагивавшим национальную безопасность и военные интересы России.

Для такой разведки государство и вооруженные силы нуждались в профессиональных военных разведчиках, специальных разведывательных центральных и периферийных органах, постоянных зарубежных силах. Преобразования в военной разведке стали осуществляться раньше, чем в армии и флоте в целом, и были начаты с возобновления ее зарубежных сил.

«По восстановлению ныне мирных сношений наших с государствами Западной Европы оказывается полезным и даже необходимым иметь в главных пунктах, каковы Париж и Лондон, военных агентов, подобно как при посольствах наших в Берлине и Вене, — сообщалось в «Докладе по Департаменту Главного штаба генерал-квартирмейстера генерал_адъютанта барона В. К. Ливена» от 3 мая 1856 г. на имя назначенного на пост военного министра генерала от артиллерии Н. О. Сухозанета. — Это нужно не только для того, дабы следить за всеми значительными передвижениями и военными приготовлениями Англии и Франции, но в особенности для того, чтобы Военное министерство своевременно получало верные сведения об усовершенствованиях, появляющихся в сих государствах по военной части. Сверх того, необходимо иметь, как то уже было до последней войны, военного агента в Константинополе для того, чтобы знать достоверным образом, в каком положении находится турецкая армия и какие ведутся в оной усовершенствования и проблемы…

Имею честь представить следующих офицеров Генерального штаба, по военному образованию их и по знанию иностранных языков совершенно способных к исполнению означенного поручения с успехом и пользой для службы, а именно: полковника <Ф. Ф.> Торнау — в Константинополь, флигель-адъютанта подполковника <М. Я.> Ростовцева — в Лондон, флигель-адъютанта капитана <Н. <П.> Игнатьева — в Париж, и сверх того генерал-майора <И. В.> Вуича вместо Свиты Е.И.В. генерал-майора графа <Э. Г.> Стакельберга, получающего другое назначение»[665].

Однако в последний момент была произведена корректировка списка офицеров, назначаемых военными агентами в столицы ведущих на мировой арене государств: «Государь император соизволил на назначение военными агентами: в Вену — полковника фон Торнау, Константинополь — артиллерии капитана <В. А.> Франкини, в Лондон — флигель-адъютанта Игнатьева, и в Париж — флигель-адъютанта <П. П.> Альбединского»[666].

Одновременно генерал-майору графу Стакельбергу, назначенному полномочным представителем России в Турин, являвшимся в 1720–1861 гг. столицей Сардинского королевства, было поручено «продолжать добывать и направлять в Военное министерство сведения, аналогичные тем, которые он добывал, находясь в Вене, но уже о пьемонтской армии и, по возможности, о французской, независимо от донесений Альбединского»[667]. До своего назначения в Турин Стакельберг состоял член-корреспондентом Военного министерства при Российской миссии в Вене.

Позже, в том же году, генерал-адъютант граф <Н. В.> Адлерберг 3-й был направлен состоять при Императорской русской миссии в Берлине.

В своей деятельности военные агенты должны были руководствоваться «высочайше утвержденным» 10 июня 1856 г. «Проектом общих статей Инструкции агентам, посылаемым за границу»[668]. Инструкция адресуется пока еще агентам, хотя в готовившихся в то же время документах используется словосочетание военный агент.

«Проект» явился первой в России подробной инструкцией для военных агентов. В ней излагался круг вопросов, подлежавших освещению военными представителями за рубежом от русской армии и военно-морского флота, а также принципы их разведывательной деятельности.

Согласно «Проекту общих статей инструкции агентам, посылаемым за границу», каждому агенту вменялось в обязанность «приобретать наивозможно точные и положительные сведения о нижеследующих предметах:

1. О числе, составе, устройстве и расположении как сухопутных, так и морских сил.

2. О способах правительства к пополнению и умножению вооруженных сил своих и к снабжению войск и флота оружием и другими военными потребностями.

3. О различных передвижениях войск как приведенных уже в исполнение, так и предполагаемых, стараясь по мере возможности проникнуть в истинную цель сих передвижений.

4. О нынешнем состоянии крепостей, предпринимаемых новых фортификационных работах для укрепления берегов и других пунктов.

5. Об опытах правительства над изобретениями и усовершенствованиями оружия и других военных потребностей, имеющих влияние на военное искусство.

6. О лагерных сборах войск и о маневрах.

7. О духе войск и образе мыслей офицеров и высших чинов.

8. О состоянии различных частей военного управления, как то: артиллерийского, инженерного… провиантского со всеми их отраслями.

9. О всех замечательных преобразованиях в войсках и изменениях в воинских уставах, вооружении и обмундировании.

10. О новейших сочинениях, касающихся до военных наук, а также о картах, планах, вновь издаваемых, в особенности тех местностей, о которых сведения могут быть нам полезны.

11. О состоянии военно-учебных заведений в отношении устройства их, методы преподавания наук и господствующий дух в этих заведениях.

12. Об устройстве генерального штаба и о степени познаний офицеров, оный составляющих.

13. О способах к передвижению войск по железным дорогам, с возможными подробностями о числе войск и времени окончания ими передвижения между данными пунктами.

14. Об улучшениях военной администрации вообще для скорейшего исполнения письменных дел и сокращения времени в передаче приказаний».

Военным агентам предписывалось соблюдать строгие требования конспирации или, как указывалось в документе, «все означенные сведения собирать с самою строгою осторожностью и осмотрительностью и тщательно избегать всего, что бы могло навлечь на агента малейшее подозрение местного правительства».

Для обеспечения взаимодействия военных агентов с русскими дипломатическими представителями на местах в «Проекте» содержались требования, чтобы «собранные сведения, в особенности кои могут быть в связи с политическими отношениями, прежде отправления их к военному министру, предварительно докладывать начальнику миссии и, в случае экстренно необходимых расходов, испрашивать от него пособия». Агентам Военного министерства предписывалось собирать сведения и в интересах Морского ведомства, хотя и не в полном объеме.

Развитию зарубежных сил военной разведки способствовало то, что с 60-х годов XIX в. офицеры (военные и военно-морские агенты), состоявшие при дипломатических миссиях, были признаны официально международным сообществом. Они были включены в состав дипломатического корпуса и на них распространялись иммунитет и все привилегии, предоставлявшиеся лицам, имевшим дипломатический статус.

Постоянный характер нахождения за границей военных агентов, как руководителей военных агентств (т. е. представительств), был также отмечен в записке генерала Н. О. Сухозанета: «Государь император высочайше повелеть соизволил учредить в Неаполе военное агентство, по примеру тому, как таковые учреждены в Берлине, Вене, Париже и Лондоне»[669].

В эту эпоху военные представители, посланные к иностранным правительствам, фигурируют под самыми различными наименованиями: в Пруссии — Militarsachver-standiger (военный эксперт, специалист), в последующем в Пруссии и Австрии — Militarbevollmachtigter (военный уполномоченный), в некоторых странах — военный секретарь посольства[670].

23 февраля 1833 г. во Франции издается приказ по военному ведомству, согласно которому «офицеры Генерального штаба могут быть предоставлены в распоряжение министра иностранных дел, чтобы быть прикрепленными к посольству и использованными для дипломатических поручений»[671]. По-французски атташе — буквально ‘прикрепленный’, откуда слово вошло в русский язык.

После Франции понятие ‘прикрепленный’ применительно к постоянным военным представителям при посольствах и миссиях переходит в испанский (в 1846 г.) и итальянский (в 1870 г.) языки: agregado militar, addetto militare соответственно[672]. С 1857 г. постоянные военные представители Великобритании за рубежом стали называться военными атташе.

Институт военно-морских (морских) агентов был создан одновременно с институтом военных агентов. Первоначально, как и в случае с военными агентами, сам термин военно-морской агент появляется не сразу, устойчивое применение этого слова начинается с 1888 г. А пока в официальных документах употребляется агент Морского министерства, позже — морской агент. Первоначально инструкции агентам Морского министерства были стандартны и индивидуальны в том смысле, что были обращены к конкретному лицу с указанием страны назначения. Эти краткие инструкции определяли ограниченный круг задач лишь в общих чертах — сбор сведений об усовершенствованиях по морской части. Складывалось впечатление, что в Морском министерстве не знали об «Инструкции агентам, направляемым за границу» 1856 г., разработанной в Военном министерстве, или не хотели знать[673]. Согласно Военной энциклопедии (1911 г. издания), военно-морским агентом назывался ‘прикомандированный к посольству в иностранном государстве морской офицер, назначаемый для доставления как морскому ведомству своей страны, так и посольству, сведений о вооруженных морских силах и средствах иностранных государств’[674].

Первым агентом Морского министерства при российских посольствах в Лондоне и Париже был назначен вице-адмирал Е. В. Путятин[675]. 20 марта 1856 г., спустя два дня после подписания Парижского договора, генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич писал министру иностранных дел графу К. В. Нессельроде: «Я признаю совершенно необходимым иметь при посольстве нашем в Лондоне способного, весьма образованного и весьма опытного морского офицера для доставления Морскому министерству подробных сведений о всех новейших улучшениях по морской части, подобно тому, как находится в Стокгольме контр-адмирал <Б. А.> Глазенап. Желая назначить в эту должность в Лондоне вице-адмирала Путятина, я прошу ваше сиятельство, предварительно доклада мною об этом государю императору, уведомить меня, не изволите ли вы предвидеть к тому какого-либо препятствия»[676]. 17 апреля Константин Николаевич, проинформировав Нессельроде о полученном «высочайшем соизволении», просил министра, когда он сочтет своевременным, войти по данному вопросу в сношения с правительствами Англии и Франции. В этом же письме он еще раз остановился на задачах, которые предстоит решать Е. В. Путятину: «Следить… за всеми усовершенствованиями по морской части и неотлагательно сообщать Морскому министерству по сему предмету сведения, которые могут быть нам полезны, нисколько не касаясь собственно политических»[677]. В письме от 8 июня 1856 г. директор Инспекторского департамента Морского министерства контр-адмирал Н. К. Краббе сообщил Путятину, что жалование ему определено в 4 фунта стерлингов в сутки (1460 в год), а также предусмотрена выплата подъемных в размере 2000 червонцев. Наряду с этим было дано право дважды в год представлять счета на приобретение «карт, планов, книг, рукописей, моделей, на платеж разным агентам и т. п.»[678].

Назначение Е. В. Путятина было утверждено высочайшим повелением от 4 июля 1856 г., в том же документе было зафиксировано его жалование и подъемные. Правда, не было указано, из каких средств надлежит выплачивать «издержки». Предполагалось деньги на расходы компенсировать агенту Морского министерства «задним» числом, что в январе 1857 г. при представлении первого финансового отчета на сумму 284 фунта стерлингов 7 шиллингов и 4 пенса уже привело к трудностям. Статьи расходов были следующие: «за чертежи», «за копировку контрактов», «за телеграммы», «за три книги», «за пересылку писем и бумаг» и «за канцелярские расходы» на сумму 263 фунтов стерлингов и 10 шиллингов.

Назначение профессиональных военных на официальные должности при российских зарубежных представительствах дало свои результаты уже в первые месяцы. Первым заданием, которое получил в 1856 г. «корреспондент Военного министерства при русском посольстве» в Париже полковник Петр Павлович Альбединский[679], было добыть сведения об опытах над ружьями и пулями, а также по возможности «осторожно получить эти предметы секретным образом». Содействие ему в этом, как инструктировали в Военном министерстве, мог оказать военный агент Пруссии в Париже майор Трескау, уже предоставлявший услуги русской разведке.

С помощью этого прусского военного агента и одного французского офицера, имевшего доступ к секретным сведениям, П. П. Альбединскому удалось получить очень ценные сведения. В начале декабря 1856 г. он направил военному министру секретные данные о численности, составе, устройстве и расположении сухопутных сил Франции с приложением карты их дислокации. Кроме того, сообщил подробные сведения об опытах над новыми ружьями и пулями в Венсенне.

Донесения Альбединского были настолько неординарны, что военный министр тут же доложил императору Александру II. Информация об испытании новых ружей и пуль к ним была рассмотрена в Оружейном комитете. Комитет, исходя из сведений Альбединского, наметил важнейшие направления развития стрелкового оружия: замену гладкоствольных ружей нарезными и облегчение патронов и пуль для ружей.

По материалам французской тайной полиции, «сношения Альбединского со светским обществом привели его в контакт с высшими офицерами, которых он сумел ловко расспрашивать об организации армии и о проходивших изменениях в огнестрельном оружии». В марте 1857 г. Альбединский привлек к сотрудничеству с разведкой офицера — ординарца императора, и получил от него многочисленные ценные документы. Указанный ординарец передал Альбединскому «чертеж и описание нарезного орудия калибра 12, недавно прошедшего испытания, а также описания устройств производившихся тогда в Меце ударных трубок для гаубицы»[680]. В 1857 г. он был отозван из Парижа после конфиденциальной просьбы Наполеона III, подозревавшего красавца П. П. Альбединского в связи с императрицей Евгенией[681].

Появление института военных агентов не отменило, однако, практику направления офицеров в зарубежные командировки для изучения иностранных армий. В первую очередь в зарубежные командировки с разведывательными целями направлялись лучшие выпускники Николаевский академии Генерального штаба и офицеры, причисляемые к Генеральному штабу, которые являлись выпускниками этой Академии. Так, в 1858 г. штабс-капитан М. И. Драгомиров (выпускник Академии 1856 г.) был командирован за границу для изучения состояния военного дела. Во время итало-французской войны Драгомиров состоял при штабе Сардинской армии. По возвращении на родину он издал труд об этой войне, в котором подчеркивал решающее значение нравственного фактора, выдвинул требование учить и воспитывать, а не муштровать солдат. В 1866 г. полковник Драгомиров был командирован в качестве военного агента в прусскую армию и во время австро-прусской войны состоял при Главной квартире прусской армии[682].

7 мая 1860 г. в такую командировку был направлен профессор кафедры военной статистики Николаевской академии Генерального штаба полковник Н. Н. Обручев, будущий руководитель военной разведки и начальник Главного штаба. Цель командировки состояла «в непосредственном ознакомлении с разнообразными явлениями — территориальными, этнографическими и военными, — что может считаться почти единственным и самым надежным средством к приобретению Вами более верного практического взгляда, как на самые эти явления, так и на отношение их к предмету Ваших академических занятий — военной статистики России»[683].

Большую часть времени Обручев провел во Франции. Здесь он ознакомился с системой обучения французских войск в связи с внедрением новой тактики ведения боевых действий.

В конце ноября 1860 г. Обручев получил разрешение посетить Англию в целях ознакомления с ее армией. Одним из итогов зарубежной поездки Обручева явились «Заметки о снаряжении пехоты 5 первостепенных европейских армий: русской, французской, английской, австрийской и прусской». Констатировав тот факт, что обмундирование русского пехотинца не отличалось особым удобством, Обручев предлагал улучшить экипировку русского воина: облегчить вес переносимого солдатом груза; уменьшить нагрузку на голову и на грудь (заменить каски и ранцы на широких ремнях, сдавливавших грудь); ввести легкое, удобное обмундирование[684]. 26 сентября 1862 г. Обручев вернулся в Петербург.

В середине XIX в. сохраняется практика назначения боевых офицеров руководителями миссий в иностранные державы. Так, 14 июля 1864 г. генерал-майор Николай Павлович Игнатьев[685], бывший военный агент в Лондоне (7 июня 1856 — 16 октября 1857) назначается чрезвычайным посланником и полномочным министром в Турцию.

Подобные назначения предопределяли основную направленность деятельности миссий — сбор военной и военно-политической информации, что предполагало использование как гласных, так и негласных (с привлечением агентуры) методов работы.