Глава 16. Потери

Я включил микрофон.

— Бригадир, готов к включению электропитания.

— Подаю электропитание, — раздался по радио ответ начальника бригады обслуживания БПЛА.

Где-то там, на стояночной площадке, старший бригады обслуживания летательного аппарата открыл боковую панель и подключил к «Хищнику» агрегат аэродромного питания. Затем щелкнул рубильником, замыкая цепь.

Я досчитал до десяти, прежде чем дисплей ожил. Вначале на экране были одни помехи, затем появились стояночная площадка и телеметрическая информация. Перед нами простирался Аденский залив. Вода была насыщенного темно-синего цвета, словно сапфир; в плавно набегающих полуметровых волнах искрились отблески утреннего солнца. Деревья акации и чахлый кустарник заслоняли глинистый берег от взора.

Как только «Хищник» пробудился к жизни, техники отошли на безопасное расстояние. Главный компьютер, первичный модуль системы управления БПЛА, начал посылать «Хищнику» тест-сигналы, а тот приступил к проверке бортовых систем. Внутри летательного аппарата циркулировал электрический ток, активируя различные внутренние компоненты.

— Электропитание включено.

Мы с моим оператором Ханом пробежались по пунктам карты контрольных проверок. Хан был молодым летчиком, у которого как раз заканчивалась первая командировка на службе в ВВС. Свой позывной он получил в честь Хана Соло, персонажа фильма «Звездные войны». Но не из-за разухабистого характера, как у киногероя — просто обыграли собственное имя летчика. Как только он появился в эскадрилье, других вариантов не было.

Это был один из первых моих вылетов в качестве командира эскадрильи. После нескольких недель ознакомления с делами и тушения межведомственных пожаров я наконец сел за пульт управления. В кабине я был всего лишь одним из пилотов, и следовало беспокоиться только о самолете и задании. Мне хотелось летать как можно чаще, так как бокс был единственным местом, в котором я мог отдохнуть от бремени командной службы.

Проведя предполетную проверку, мы с Ханом убедились, что летательный аппарат технически исправен и готов к запуску двигателя. Одни элементы бортового оборудования должны быть включены, другие — отключены. Запуск двигателя с неправильной настройкой конфигурации элементов может привести к его остановке или выходу из строя приборов обнаружения.

Удовлетворенный результатом, я включил радиопередатчик.

— Бригадир, готов к запуску двигателя.

— Вас понял.

Техник подошел к контрольной панели на боковине летательного аппарата, нажал пару кнопок и стал ждать. Пропеллер сделал сначала один оборот, потом второй, отчего аппарат затрясся, и начал раскручиваться. Чихнув пару раз, двигатель заработал. Я подстроил положение рычага регулятора воздушного винта, чтобы добиться оптимального для прогрева масла числа оборотов в минуту.

Хан включил микрофон.

— Бригадир, прошу разрешения активировать гондолу.

Некоторое время мы ждали, пока отзовется начальник бригады обслуживания:

— Угрозы для глаз нет, разрешаю подачу питания на шар.

Существовала теоретическая возможность того, что высокомощный лазер в прицельной гондоле мог самопроизвольно включиться при ее активации. Я лично никогда о таких случаях не слышал, но если бы такое произошло, лазер выжег бы глаза всем в непосредственной близости. Пока Хан проводил калибровку гондолы целеобнаружения, техники держались от нее на безопасном расстоянии.

Проверка работы двигателя — самый длительный этап предполетной подготовки. Мы не могли вырулить на рулежку, пока двигатель не прогреется. Когда «Хищник» с бортовым номером 193 зажужжал на стояночной площадке, я внутренне напрягся. «Гэбби», как эту птичку прозвали в ремонтно-обслуживающей бригаде, была проблемным ребенком. У авиатехников, как и у пилотов, есть традиция давать своим летательным аппаратам прозвища. Наши командиры обслуживающих бригад присваивали «Хищникам» имена важных для них женщин. Я как-то поинтересовался, почему «Гэбби». Оказалось, что название аппарата было производным от условного технического обозначения GAB (ground abort), означающего запрет на взлет из-за неисправности. «Гэбби» явно не любила летать. Мне больше нравилось пилотировать «Одри». Самолет был назван в честь великой актрисы Одри Хепберн и отличался таким же, как у нее, изяществом в движении.

Большинство проблем у нас возникало из-за того, что «Хищник» не имел защиты от неблагоприятных атмосферных воздействий. Самолеты целый день находятся в небе, а при завершении полета, снижаясь, попадают во влажный воздух. Содержащаяся в воздухе влага конденсируется на переохлажденных приборах БПЛА. После приземления техники дозаправляют летательные аппараты топливом и спустя пару часов снова отправляют в полет. Когда беспилотник поднимается на большую высоту, вода, скопившаяся в приборном отсеке, замерзает, так как на высоте в 6 тысяч километров забортная температура может достигать минус 35–40 градусов. Экипаж в кабине начинает получать ложные предупреждения об утечке топлива или масла. Пилот возвращает летательный аппарат на базу — и выясняется, что нарост льда привел к раскалибровке соответствующего датчика.

Мы старались разъяснить экипажам природу этой проблемы, но безрезультатно. В конечном итоге в такой ситуации приходилось сажать аппарат, заново проводить калибровку проблемного прибора, после чего снова поднимать беспилотник в воздух.

Это приводило к потере драгоценного времени. С другой стороны, выбора у нас не было. Экипажи летательных аппаратов находятся в сложном положении, поскольку могут потерять самолет, если проигнорируют какое-либо предупреждение электроники.

Я проверил показания контрольно-измерительных приборов и на этом завершил выполнение карты контрольных проверок. Потом загрузил план полета, протестировал органы управления БПЛА и приготовился к выруливанию на взлетно-посадочную полосу. Проверка работоспособности органов управления — наиболее важная часть предполетной подготовки. Если они не работают, беспилотник просто не полетит.

— Бригадир, берегите руки-ноги, — скомандовал я. — Убрать «башмаки» и приготовиться к рулению.

Техники вытащили из-под колес шасси тормозные колодки и сняли с ракет предохранительные штифты. Один техник стоял перед гондолой целеобнаружения, держа руку на аварийном выключателе. В случае возникновения нештатной ситуации он обесточил бы летательный аппарат.

Мы с Ханом убрали руки с рычагов управления, чтобы ненароком не привести в движение руль или закрылки. Не хотелось испортить день какому-нибудь механику, проломив ему череп рулем высоты. Пока техники суетились вокруг беспилотника, прицельная гондола находилась в неподвижном положении, уставившись на страхующего техника. Сенсор ИК-камеры в шаре настолько чувствителен, что мы могли видеть даже тепловой узор вен, пульсирующих у него в руках.

— Хороший шар, — заметил я.

— Один из лучших, которые у нас есть, — ответил Хан.

Техники отступили от летательного аппарата.

— Сэр, штифты и колодки убраны, руление разрешаю, — сообщил по радио начальник бригады обслуживания.

Штифты удерживали ракеты в небоевом положении. Колодки блокировали колеса самолета, не позволяя ему самопроизвольно катиться.

— Спасибо, Бригадир, — сказал я и отпустил тормоза.

Покачиваясь из стороны в сторону, летательный аппарат двинулся к ВПП. Управление было чрезвычайно чувствительным, поэтому БПЛА постоянно рыскал по рулежной дорожке, сходя с курса от малейшего ветерка или какой-либо неровности на земле. Чтобы заставить «Хищника» двигаться прямо, приходилось буквально бороться с ним.

— Вышка, это Бонг Семь-Ноль, к взлету готов, — радировал я.

Мне ответил голос с сильным франко-арабским акцентом:

— Бонг Семь-Ноль, остановитесь.

На диспетчерской вышке хотели, чтобы я на некоторое время задержался на занимаемой позиции.

— Обзор слева, — скомандовал я.

Хан направил прицельную гондолу на начало ВПП Ноль-Девять. Примерно в трех километрах позади нее виднелся авиалайнер «DC-9», выравнивавший свое положение относительно курса взлетной полосы и готовившийся к конечному заходу на посадку.

— Как я понимаю, авиалайнеры тут имеют приоритет.

— Особенно этот, — ответил Хан. — Это ежедневный одиннадцатичасовой рейс Эфиопских авиалиний с грузом ката на борту.

Я недоуменно поднял брови.

— В здешних краях кат — единственное развлечение, — пояснил Хан. — И единственный легальный способ импортировать его в страну — ввозить на этом самолете.

Кат — это лиственное растение, обладающее наркотическими свойствами. При его разжевывании он вызывает опьяняющий эффект, подобный тому, какой возникает при употреблении многих опиатов. Побочными эффектами являются коричневый налет на зубах и общая заторможенность. Только прибытие этого самолета вносит какое-то оживление. Зато лишь кат помогал джибутийцам переносить послеобеденный зной.

Приземлившись, авиалайнер свернул на рулежную дорожку на другой стороне аэродрома.

— Бонг Семь-Ноль, ветра нет, даю разрешение на взлет.

— Это Бонг, вас понял, — ответил я и толкнул от себя рычаг управления двигателем.

Маленький самолет понесся по взлетно-посадочной полосе. Мы отмахали по ВПП добрых полтора километра, прежде чем колеса беспилотника оторвались от земли. Я даже хотел было отменить взлет, решив, что возникла какая-то неполадка. В Криче для взлета нам хватало и половины этого расстояния, причем на большей высоте над уровнем моря. Наконец «Хищник» стал набирать высоту. Единственным индикатором этого для нас стало внезапное исчезновение вибрации изображения на дисплее. Цифры на альтиметре медленно ползли вверх, мы пересекли береговую линию.

Влажность воздуха негативно сказывалась на подъемной силе самолета. Жара представляла проблему, но влажность (до и после дневных гроз) и вовсе создавала условия, в которых «Хищники» никогда не летали. Их разработали в Сан-Диего, тестировали в Лас-Вегасе, а впоследствии забросили в Ирак и Афганистан. Все эти места имеют одну общую характеристику: в них сухой климат. Строго говоря, в Ираке и Афганистане влажность воздуха при определенных погодных условиях тоже может немного повышаться, но не до такой степени, как в Джибути.

Хан проверил лазер, чтобы убедиться, что он функционирует нормально, а затем мы направились к морю. Второй экипаж, находившийся на авиабазе Кэннон, сообщил в чате о готовности взять на себя управление беспилотником. Хан развернул гондолу, чтобы осмотреть БПЛА и убедиться, что стойки шасси убраны в фюзеляж.

Затем гондола вновь повернулась вокруг своей оси и застыла в прямом положении. Внизу проплыл ржавый остов старого корабля. Вдали на горизонте виднелся какой-то бугор, судя по всему, холм.

— Тот холм в Сомали, — пояснил Хан. — Мы где-то в 15 километрах от него. База располагается к югу от города Джибути. Джибути — единственный глубоководный порт в этой части Африки. Через него проходит вся наша гуманитарная помощь для жителей внутренних частей региона.

Границы джибутийской столицы охватывают территорию небольшого узкого полуострова к северу от основной части города. На западе расположен порт с большими доками и портовыми кранами. Восточную часть Джибути занимают пляжи, отели и посольства. Хан направил камеру гондолы на Аденский залив. Мы проделали путь над водой.

С подачи президента Обамы мы перенаправили наши усилия с поисков Осамы бен Ладена на Йемен, где скрывалась наша новая цель — Анвар аль-Авлаки.

Задача найти его была возложена на «Хищников».

Анвар аль-Авлаки родился в Лас-Крусес, штат Нью-Мексико, в 1971 году. Он проживал в Соединенных Штатах до семи лет, пока его семья не перебралась в Йемен. В 1991 году он вернулся в США и поступил в университет Колорадо, затем продолжил учебу в университете Сан-Диего, где получил степень магистра в области образования, а позднее в университете Джорджа Вашингтона работал над докторской диссертацией на тему развития кадрового потенциала.

Он позиционировал себя как человека умеренных взглядов, давал интервью на Национальном общественном радио, более того, присутствовал на одном из званых ужинов в Пентагоне, организованных вскоре после терактов 11 сентября. Тем не менее он попал в поле зрения ФБР после того, как агентам стало известно о его контактах с тремя угонщиками самолетов.

Аль-Авлаки покинул Соединенные Штаты в 2002 году — перебрался в Лондон, где начал читать проповеди, в которых обличал США за организацию войны против ислама. Еще через два года он переехал из Лондона в Йемен, где занимался преподавательской деятельностью, а также проповедовал в мечетях на юге страны. В 2006 году аль-Авлаки был арестован по подозрению в похищении с целью выкупа и в соучастии в подготовке членами «Аль-Каиды» кражи американского военного атташе, после чего был отправлен в тюрьму на восемнадцать месяцев. Его выпустили на свободу в 2007 году после вмешательства родовой общины. К тому времени пламенные проповеди аль-Авлаки на английском языке уже завладели умами террористов в Соединенных Штатах и Британии.

В ноябре 2009 года военный врач-психиатр майор Нидал Малик Хасан открыл огонь по своим сослуживцам на военной базе Форт-Худ, застрелив 13 человек. Как потом выяснилось, он переписывался с аль-Авлаки по электронной почте. После массового убийства аль-Авлаки вознес Хасану хвалу.

«Нидал Хасан — герой, — писал он в своем популярном блоге. — Это человек высокой морали, который не мог вынести противоречие: быть мусульманином и одновременно служить в армии, которая воюет против его единоверцев».

Спецслужбы установили наблюдение за каналами связи аль-Авлаки, выявив растущую роль этого духовного лидера в структуре «Аль-Каиды» на Аравийском полуострове. На Рождество 2009 года двадцатитрехлетний нигериец по имени Умар Фарук Абдулмуталлаб пронес под одеждой бомбу на борт пассажирского самолета, направлявшегося в Детройт, намереваясь его взорвать.

Его вдохновителем был аль-Авлаки.

На допросе Абдулмуталлаб сообщил, что в организации несостоявшегося теракта ему помогал аль-Авлаки. В глазах американского руководства родившийся в США проповедник был не просто искусным пропагандистом. Он был террористом.

Объединенная оперативная группа начала вычислять его агентурную сеть по всему Йемену. В связи с этим нам пришлось задействовать все беспилотники, какие только мы могли поставить в строй.

Ремонтно-эксплуатационному отделу эскадрильи отводилась наиважнейшая роль в решении этой трудной задачи. Парк беспилотников нашей эскадрильи составляла техника, пришедшая из Ирака и Афганистана. Вся она была старой и изношенной. Мы получили в пользование «чушек», которые, кажется, вообще не умели нормально летать, и «королев ангара» — неисправные самолеты, починить которые у техников с других баз так и не дошли руки. Собственно говоря, обиды на другие эскадрильи за это я не держал. Я бы поступил точно так же, если бы получил приказ передать кому-то один из своих летательных аппаратов.

После того как разведывательная операция началась, ремонтно-эксплуатационному отделу приходилось работать буквально двадцать четыре часа в сутки, чтобы поддерживать летательные аппараты в форме. Мои экипажи тоже старались поднимать каждый беспилотник в воздух как можно быстрее. Мы не получали благодарностей за боевые успехи в операции, однако без моих авиатехников и летных экипажей эти БПЛА никогда бы не смогли подняться в небо Йемена. Самую эффектную часть работы я уже выполнял. Теперь все мои усилия было направлены на обеспечение выполнения закулисной части задания, чтобы пилоты могли выполнять свою работу.

Операция превратилась в однообразную рутину. После месяца в Джибути мои внутренние часы полностью расстроились.

Я сидел в столовой перед подносом с нетронутой едой. Судя по содержимому моих тарелок, это был обед. Когда возникали какие-либо дела, требующие скорейшего решения, я, как и прочие служащие эскадрильи, работал. А такие дела были всегда. Придерживаться установленного графика работы было невозможно.

И вот когда я сидел за столом, наслаждаясь не столько пищей, сколько тишиной, мимо меня прошел Зигги. Он направлялся обратно в расположение эскадрильи, неся в руках пакет с едой на вынос.

— Сэр, — поприветствовал он меня у двери.

Зигги, имевший чин лейтенанта, недавно окончил курсы подготовки пилотов. На своем первом месте службы он проявил себя очень толковым специалистом, несмотря на недостаток опыта.

— Как проходит подготовка к запуску? — поинтересовался я.

Позднее на этот вечер у него был назначен вылет.

— Все по графику, — ответил он. — Вот, запасаемся едой, перед тем как столовая закроется.

Я кивнул.

— Ночка обещает быть напряженной.

— В каком смысле? — спросил я.

— Бонг возвращается на базу из-за неисправности двигателя, — сказал Зигги.

Я вытаращил на него глаза.

— Ты не шутишь? — воскликнул я.

Зигги пожал плечами.

— Аппарат находится очень далеко, — сказал он. — Экипаж сообщает о тех же проблемах, которые мы наблюдали последние несколько дней. Ничего существенного.

— Тем не менее они прерывают полет и возвращаются на базу… — заметил я.

— Им кажется, что дело серьезнее, — ответил Зигги.

Несколько предыдущих ночей летательный аппарат выдавал немного нестабильные показания оборотов двигателя и давления масла. Впрочем, они не выходили за границы допустимых значений и никаких проблем не вызывали. Экипаж списывал плавание показаний на турбулентность и попытку двигателя ее компенсировать. И все-таки с двигателем было что-то не так.

Я посмотрел на часы. Мой рабочий день в качестве члена экипажа, как и предписано нормативами ВВС, был ограничен 12 часами. В запасе оставалось еще несколько часов, поэтому я решил сам посадить летательный аппарат.

— Ладно, — сказал я. — Ты занимайся своим запуском, а я возвращу Бонга.

На обратном пути в эскадрилью я размышлял о том, каким нападкам подвергнусь со стороны Оперативной группы после еще одного досрочного возвращения беспилотника с задания. Я надеялся, что группа обслуживания найдет-таки причину неполадки. В последний раз техники полностью перебрали двигатель, но никаких дефектов так и не обнаружили. Зигги отправился в бокс с надписью «Сталевары»[1]. Я занял место в том, который был помечен как «Пираты»[2].

Хвост, руководивший бригадой передового эшелона, был родом из Питтсбурга и выбрал эти названия. Имена наших СНУ были введены в «Скайнет», компьютерную программу, которую мы использовали для отслеживания местоположения беспилотников и составления графиков их полетов. Программу назвали «Скайнет» по аналогии с программой из фильмов про «Терминатора». Когда она впервые была запущена, я как раз находился в Оперативном центре авиакрыла (ОЦА) и имел удовольствие оповестить своих сослуживцев: «Скайнет активирована». Шутка никогда мне не надоедала. Каждая СНУ работала в определенном диапазоне частот. Но мне нравилось название «Сталевары», поскольку я был болельщиком этой команды, а мы были «Пиратами». Но я оставил эти названия в силе. К тому же мне не хотелось возиться с перенастройкой «Скайнет».

Она могла нанести ответный удар.

Настройка компьютера на прием картинки с летательного аппарата заняла каких-то пару минут. Мы направили ресивер в сторону моря и стали ждать. Среди статического шума проглянуло зернистое изображение. Ресивер распознал сигнал и скорректировал свое положение таким образом, чтобы быть сориентированным строго на беспилотник. Картинка мгновенно стала четкой.

— Какого черта они делают на курсе? — удивился мой оператор.

Экипаж 3-й эскадрильи специальных операций вел БПЛА по стандартному маршруту возвращения. Но с неисправностью двигателя они должны были направиться к базе напрямую. Стандартный маршрут возвращения занимал на тридцать минут больше времени, чем перелет по прямой, так как первый был проложен с учетом ограничений воздушного пространства. Мы начали процедуру подхвата самолета и уже готовились взять управление на себя, когда оператор взглянул на показания высотомера.

— Сэр, аппарат снижается, — сообщил он.

В обычной ситуации во время вышеуказанной процедуры летательный аппарат самостоятельно удерживает высоту, но этот повел себя иначе. Я кинул взгляд на индикаторы работы двигателя. Некоторые значения были в красной зоне.

Красный цвет не сулил ничего хорошего.

Как только двигатель заглох, число оборотов в минуту упало до нуля. Самолет находился от базы на расстоянии порядка восьмидесяти километров. Я провел мысленный подсчет. Преодолеть такое расстояние в режиме планирования у «Хищника» не было ни единого шанса.

— Мы только что потеряли аппарат, — сказал я.

Борт 228 планировал к северу от побережья Джибути еще несколько минут. Мы ничего не могли сделать, чтобы сохранить БПЛА. Приземлиться можно было только на скалистое побережье. Единственным вариантом была посадка самолета на воду в надежде, что его успеют спасти до того, как он пойдет на дно. Теоретически «Хищник» обладал некоторой плавучестью. Он мог бы держаться на воде благодаря воздуху в топливных баках. С другой стороны, из-за негерметичности летательного аппарата в его корпус проникнет много воды. Итог был непредсказуем, учитывая, что ранее еще никто не пробовал сажать «Хищника» на воду.

Самолет сохранял идеально горизонтальное положение, когда коснулся водной поверхности. Небольшой летательный аппарат перескочил через две волны, после чего третья окатила его носовую часть. Несколько минут мы наблюдали за тем, как беспилотник покачивался на волнах, а затем передатчики отключились из-за замыкания.

Я вышел на частоту радиосвязи технической команды.

— Бригадир, это Пираты, — радировал я.

— Слушаю, сэр.

— Два-Два-Восемь потерян.

На некоторое время в радиоэфире воцарилась тишина. Подозреваю, парни на стояночной площадке в этот момент высказывали свои эмоции в выражениях, которые мне лучше было бы не слышать.

— Вас понял, сэр, — отозвался он наконец.

Я отправил своего оператора найти офицера ВВС, отвечающего за обеспечение техники безопасности на базе. Он должен был инициировать официальное расследование происшествия Авиационной следственной комиссией. На базе я был единственным аттестованным членом комиссии, однако профессиональная этика не позволяла мне участвовать в расследовании инцидента, так как к нему была причастна моя эскадрилья. Поэтому я просто собрал у техников и операторов все отчетные документы, необходимые для работы следственной комиссии, и стал ждать.

Поисково-спасательный вертолет был немедленно выслан на место аварии «Хищника» в заливе. Летчики больше часа пытались высмотреть плавающий серый объект в темной воде. После того как они наконец обнаружили полузатопленный летательный аппарат, к нему были спущены плот и команда спасателей. Однако БПЛА под номером 228 больше ждать не мог. Экипажу вертолета осталось только беспомощно наблюдать за тем, как беспилотник скрылся в морской пучине, едва до него доплыли спасатели.

Я покинул СНУ и направился прямо в свой кабинет. С двенадцати часов мой рабочий день растянулся до почти тридцати шести, так как мне пришлось отвечать на вопросы из главного управления, Оперативной группы и посольства. Это была наша первая потеря, и все штабы в регионе вдруг захотели получить информацию об аварии.

Майор из Оперативной группы был особенно настойчив. Каждый раз, когда я клал трубку, он снова звонил, чтобы узнать что-нибудь еще. Я понимал, что на него давит начальство, однако исчерпывающих ответов я ему дать не мог. В какой-то момент мое терпение лопнуло.

— Майор, — взорвался я. — Это не ваш самолет. Мне плевать, какая информация вам нужна и кто ее запрашивает. Я передам вам ее, как только у меня будет время, и не секундой раньше. А сейчас мне надо поговорить со своим начальством.

Сказав это, я бросил трубку.

Примерно через неделю Центр ВВС по обеспечению техники безопасности назначил официальным председателем Авиационной следственной комиссии одного из пилотов «A-10». Он позвонил мне, чтобы скоординировать со мной свои действия.

— Белка, — сказал он. — Это председатель следственной комиссии.

— Рад с вами познакомиться, — ответил я. Звонивший был мне незнаком. — Я собрал для вас все необходимые материалы.

— Отлично, — ответил он. — Отправьте их в Крич. Я буду руководить комиссией оттуда.

— Хорошо, пошлю сегодня же.

В трубке я услышал шум автомобильного двигателя.

— Вы сейчас за рулем?

— Да, все еще в пути, — ответил он. — Доберусь туда через пару дней и сразу займусь этим делом. Вы можете подтвердить, что не достали обломки?

— Да, обломков нет.

— Очень плохо, — ответил он. — Дело может сильно усложниться, раз придется опираться только на показания регистраторов.

Регистраторы данных в СНУ работали подобно «черным ящикам» в самолетах. У нас было два параметрических самописца — один в Криче, другой — в Джибути, — которые зафиксировали параметры работы двигателя в момент его отказа. По этим данным мы могли точно определить, какой конкретно узел вышел из строя.

— А сюда вы когда прибудете, парни?

— Вообще-то мы не собираемся к вам лететь, — ответил он.

Я недовольно поморщился.

— А стоило бы, наверное, — заметил я. — Вы сможете получить лучшее представление о нашей технике и условиях, в которых мы работаем, если увидите все своими глазами.

— Вероятно, вы правы, но, думаю, мы и в Криче прекрасно справимся.

Когда я положил трубку, то сделал мысленную пометку — внимательно следить за ходом расследования. У меня было плохое предчувствие насчет всей этой истории, и, как вскоре выяснилось, неспроста.

Допросы начальника моей технической бригады следователь использовал для обвинений младших офицеров в непрофессионализме, и это меня раздражало. Я понимал, что этот случай станет для меня серьезной проверкой. Я хотел доказать, что несмотря на произошедшую аварию, технический персонал из Холломана знал свое дело, как мы и заявляли.

Когда во время одной из телеконференций с участием наших авиатехников шло обсуждение неполадок двигателя, установленного на Борт 228, Бригадир услышал, как представитель завода-изготовителя самолета сказал председателю комиссии: «С нашими двигателями все в порядке. Это вина механиков».

Следователь поспешил сделать вывод, что причиной происшествия стала наша ошибка.

— Поймите, ваши парни где-то напортачили, — сказал он мне, когда я обсуждал с ним аварию позднее.

У меня было такое чувство, что из нас пытаются сделать «козлов отпущения».

Когда спустя несколько дней зазвонил телефон, я уже заранее знал, что новости будут плохими. Звонок разбудил меня примерно за два часа до того, как я должен был встать, чтобы заступить на дежурство.

— Полковник Маккерли слушает, — произнес я в трубку, пытаясь продрать заспанные глаза. Я все еще не адаптировался к местному времени, хотя пробыл в Джибути уже почти месяц.

— Сэр, — сказал Зигги. — Мы только что потеряли еще один аппарат.

Я аж застонал. Быстро надел форму и поспешил в наш летный комплекс, пешком отмахав полтора километра.

— Что произошло? — спросил я, зайдя в оперативную палатку.

— Мы сели, но я не смог остановить самолет, — объяснил Зигги. — Он проломил ограждение возле береговой линии.

— Понятно.

Зигги сидел за столом и глядел на членов других экипажей, которые собирали отчетную документацию.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Нет, — сказал я. — Ты пока посиди в стороне. И лучше ни к чему не прикасайся.

Мне не нужны были обвинения в фальсификации отчетных документов напортачившим экипажем. Убедившись, что у оперативного отдела все под контролем, я вышел из палатки и поймал первого попавшегося мне техника.

— Старший на месте происшествия?

— Да, сэр.

— Хорошо, мне нужен транспорт.

В считаные секунды я подкатил к краю взлетно-посадочной полосы. Начальник аэродрома, лейтенант ВМС, отчаянно жестикулируя, орал на группу моих подчиненных. Среди них был Джон.

Позади техников в земляной борозде, тянувшейся метров на двадцать за поваленным забором, лежал «Хищник». Летательный аппарат проскочил между двух прочных столбов, которые, как ножом, срезали ему крылья. На месте происшествия стоял вилочный погрузчик, прибывший, чтобы погрузить разбитый беспилотник на грузовую платформу.

Когда я подошел ближе, лейтенант осыпал ругательствами Джона.

— Доложите ситуацию, — обратился я к Джону, игнорируя лейтенанта.

Джон переключил внимание на меня. Лейтенант побагровел.

— Сэр, мы как раз готовимся к подъему летательного аппарата.

— Очень хорошо, — ответил я. — Но дайте-ка я сначала осмотрю место происшествия.

Я повернулся к лейтенанту:

— Пойдемте со мной.

Это не было приглашением. Это был приказ. Я отвел лейтенанта к его автомобилю, где нас не могли услышать.

— По-моему, вы ведете себя немного грубовато с моими парнями.

— Сэр, — ответил он. — Аэродром закрыли на час. Одному из авиалайнеров пришлось уйти на другой аэродром. Вы не представляете, как сильно на меня давят, чтобы я поскорее навел тут порядок.

У него хватило наглости отчитать старшего сержанта в грубой форме и при этом беззастенчиво лебезить передо мной. Выглядело это жалко.

— Знаете, — сказал я, — пару месяцев назад у нас тут была аварийная посадка на брюхо.

У одного из наших летательных аппаратов заклинила стойка шасси в колесной нише. Экипаж посадил «Хищника», пустив того в скольжение по ВПП прямо на брюхе.

— Да, сэр.

— Тогда этим парням потребовалось всего двадцать минут, чтобы очистить полосу.

— Я ничего об этом не знаю, сэр.

— Разве вас тут не было? — спросил я.

— Нет, сэр, — ответил лейтенант. — Я как раз находился в отпуске.

— А-а, — протянул я. — Понятно. Вы их только задерживаете. Почему бы вам просто не подождать тут, пока специалисты выполнят свою работу?

С этим я повернулся и зашагал обратно к Джону, не дав лейтенанту возможности ответить. Я начал набрасывать схему аварии. Обычно этим занимались члены следственной комиссии, но время не позволяло им прибыть на место и осмотреть обломки. Я чертил схему в качестве жеста доброй воли, так как нам надо было поскорей очистить взлетно-посадочную полосу. Я обратил внимание, что армейцы, среди которых был один из моих сотрудников службы безопасности, сформировали за линией ограды заградительный периметр. Со стороны летательного аппарата прямо в лицо моему подчиненному дул легкий ветер.

— Эй, Джон, — окликнул я.

— Да, сэр.

— Пусть охранник отойдет назад. Не хочу, чтобы он дышал карбоновой пылью.

— Да, сэр.

Джон велел военнослужащему встать от самолета с наветренной стороны. Углеродный материал, из которого выполнен фюзеляж «Хищника», обладает высокой канцерогенностью при распаде на отдельные волокна. У меня не было причины думать, что сейчас, когда после аварии прошло уже довольно много времени, существовала реальная опасность здоровью. Тем не менее лишний раз рисковать не хотелось.

Закончив наброску схемы аварии, я разрешил Джону и техникам поднять летательный аппарат. Лейтенант сидел в своей машине, кипя от злости, однако никаких действий не предпринимал. Наша ремонтно-эксплуатационная группа очистила ВПП через пятнадцать минут после моего прибытия на место происшествия. Я был нужен парням только для того, чтобы помочь избавиться от дурацкого препятствия в виде лейтенанта.

Прежде чем покинуть место аварии, я отозвал Джона в сторонку и сказал ему, что возвращаюсь в лагерь поглядеть, как идет работа по сбору документов.

Джон скосил глаза на лейтенанта:

— А с ним что?

— Он должен оставить вас в покое, — сказал я. — А если не оставит, вызовите меня. Я приведу его в чувство и на этот раз уже не буду с ним церемониться.

— Хорошо, сэр.

На обратном пути в летный комплекс я оценивал свои первые недели на командном посту. На данный момент надо мной висели два параллельных расследования Авиационной следственной комиссии; кроме того, предстояло выбить новый летательный аппарат взамен потерянных. Также надо было позаботиться о наличии запчастей, чтобы оставшиеся в строю «Хищники» могли летать и дальше. Служба стала все больше напоминать штабную, нежели командную.

Мне опять приходилось заниматься «тушением пожаров».