Глава 8 РАСЧЕТ С ГЕНЕРАЛАМИ

Не меньшую опасность для московского руководства представляли противники, оказавшиеся после Гражданской войны за границей в эмиграции. Лидеры проигравших политических партий и руководители белого движения не желали мириться со своим поражением и всеми доступными средствами собирались продолжать борьбу, это Ленин и его соратники прекрасно осознавали, тем более, что сами пришли к власти из эмиграции. По данным Лиги Наций, всего Россию после революции покинуло. около 1 млн 160 тыс. беженцев, и около четверти из них являлись бойцами белых армий. И хотя наиболее крупным из этих вооруженных формирований были части генерала Врангеля (около 40 тыс чел.), наибольшую и первоочередную опасность для Москвы представляли не они, а белые отряды, укрывшиеся в Северном Китае.

Восточный исход

Всего в Китай (главным образом в Маньчжурию, Синьцзян и Шанхай) в 1919–1920 годах бежало около 70 тыс. человек, из них в составе вооруженных отрядов командующего отдельной Семиреченской армии генерал-майора Бориса Анненкова, атамана Оренбургского казачьего войска полковника Александра Дутова, командующего Дальневосточной (белой) армии Григория Семенова[234], командующего Горно-Алтайскими войскам и Александра Кайгородова[235], барона Романа Унгерна[236]и других — не более 10 тыс человек[237]. В отличие от своих коллег, оказавшихся в Европе, белогвардейцы на Дальнем Востоке чувствовали себя на новой территории хозяевами. Советско-китайская граница почти не охранялась. Немногочисленное местное население было настроено отрицательно по отношению к совете кой власти. А китайские власти были слабы и старались избегать конфликтов с прекрасно вооруженными и обученными воинскими подразделениями.

Свой специфичный нрав белогвардейцы продемонстрировали еще зимой 1919 года, когда под ударами Красной Армии части Колчака отступали по территории современного Казахстана в сторону Китая. Тогда в войсковых частях начался стремительный рост числа дезертирств, офицерский состав, потеряв веру в успех дела, в значительной своей части был озабочен вопросами своего будущего устройства. В связи с этим не только среди солдат, но и в офицерской среде участились случаи казнокрадства, мародерства и преступлений на бытовой почве. Особенно быстро разложение шло в тех частях и подразделениях, которые и в период воинских успехов проявляли себя с самой худшей стороны. В отдельных дивизиях почти все офицеры пристрастились к наркотикам. Ярким примером попыток борьбы белогвардейского командования с этим явлением стал «Приказ по партизанской дивизии атамана Анненкова», подписанный им 12 мая 1919 года. В документе, в частности, говорилось:

«Большевики, желая подорвать авторитет командного состава нашей армии, подсылают своих агентов с большим запасом наркотических средств, продаваемых офицерам. В армии, по отзывам всех начальников, действительно замечается ослабление служебных качеств офицерского состава благодаря кокаину, опиуму и другим ядам. Большевики делают свое дело. Приказываю всем командирам частей установить самое строгое наблюдение за подчиненными и о каждом случае доносить мне».

Однако дисциплина продолжала стремительно падать. В ноябре 1919 года он объявил о введении смертной казни для военнослужащих, уличенных в казнокрадстве, грабежах и других преступлениях.

Ситуацию усугубляло то, что в дивизию Бориса Анненкова входили подразделения, сформированные на территории китайской провинции Синьцзян из китайцев и уйгур. Солдаты этих частей, вставшие под ружье исключительно в целях грабежа и наживы, отличались особой жестокостью в обращении с мирным населением. На последнем этапе войны, в условиях общего падения дисциплины, грабеж стал их основным занятием[238].

Не лучше обстояло дело и в подразделениях других атаманов. Фактически из прославленных казачьих частей эти подразделения стремительно деградировали в банды убийц, мародеров и насильников.

Оказавшиеся в Китае казачьи атаманы помнили и о своем главном политическом противнике — советской власти. Их противостояние началось осенью 1918 года, когда Москва фактически объявила об отмене многочисленных привилегий казакам, дарованным Российскими императорами. Фактически при царях казаки имели особый статус и считали себя «государевыми людьми». Поэтому когда полупрезрительно, а когда снисходительно, но все-таки свысока смотрели на крестьян. Последние же часто завидовали лучшему, чем у них самих, социальному и экономическому положению казаков, не обращая внимания на факт тяжести военных обязанностей казачества. А большевикам услуги казачьих частей в качестве элитных воинских подразделений не требовались. Большинство казачьих частей Октябрьскую революцию встретили равнодушно и до лета 1918 года сохраняли политический нейтралитет. Зато потом приняли активное участие в Гражданской войне, сражаясь по обе стороны баррикад[239].

Казачьи отряды, оказавшиеся в эмиграции на территории Китая, активно участвовали в рейдах на территорию Советского государства.

Атаман А.И. Дутов

Для большинства казаков такие налеты были одним из способов выживания на чужбине.

В 1923 году в Китае начал действовать военный отдел Харбинского монархического центра. Он не только занимался организацией сбора военной и политической информации для Японии, но и регулярно отправлял на территорию Советского Союза белогвардейские отряды и готовил вооруженное восстание в Приморье. Мятежом должен был руководить специально созданный так называемый «Таежный штаб». Чекистам удалось своевременно его ликвидировать[240].

Так что Дальний Восток в двадцатые годы прошлого века тоже требовал повышенного внимания со стороны чекистов.

Охота на атамана Дутова

Александр Ильич Дулов родился в 1879 году. В 1889 году он поступил в Неплюевский кадетский корпус в Оренбурге, по окончании которого продолжил военное образование в Николаевском кавалерийском училище.

Офицерскую службу Дутов начал в 5-м саперном батальоне, а в 1904 году поступил в Николаевскую военную академию, которую закончил по первому разряду. После окончания академии Дутов перевелся в Оренбургское казачье войско и получил должность преподавателя в Оренбургском казачьем училище. Одновременно, являясь действительным членом Оренбургской ученой комиссии, он занимался собиранием и изучением документов, связанных с пребыванием в Оренбурге А.С. Пушкина. В 1912 году Дутов был произведен в чин войскового старшины (подполковника). В годы Первой мировой войны он командовал 1-м Оренбургским казачьим полком, был ранен, дважды контужен и на время лишился зрения и слуха. Что же касается политических взглядов Дутова, то их он изложил в интервью Сибирскому телеграфному агентству следующим образом:

«Я люблю Россию, в частности свой Оренбургский край, в этом вся моя платформа. К автономии областей отношусь положительно, и сам я большой областник. Партийной борьбы не признавал и не признаю. Если бы большевики и анархисты нашли действительный путь спасения и возрождения России, я был бы в их рядах. Мне дорога Россия и патриоты, какой бы партии они ни принадлежали, меня поймут, как и я их. Но должен сказать прямо: «Я сторонник порядка, дисциплины, твердой власти, а в такое время, как теперь, когда на карту ставится существование целого огромного государства, я не остановлюсь и перед расстрелами. Эти расстрелы не месть, а лишь крайнее средство воздействия, и тут для меня все равны, большевики и не большевики, солдаты и офицеры, свои и чужие…»[241].

В октябре 1917 года, незадолго до захвата власти в Петрограде большевиками, войсковой круг Оренбургского казачьего войска образовал оренбургское войсковое правительство и вручил атаманскую булаву Дутову, осенью выбранному председателем общероссийского «Совета союза казачьих войск». После этого поддерживающий Временное правительство Дутов решил одним ударом покончить с Советами, где большинство имели коммунисты. Он потребовал от большевиков немедленно покинуть Оренбург, но получил следующий ответ:

«1. Будут расстреляны все офицеры, юнкера и белогвардейцы, арестованные Революционным Комитетом, независимо от степени их личной вины.

2. За каждого убитого красноармейца или другого представителя Советской власти будет расстреляно десять представителей оренбургской буржуазии…

4. Все станицы, которые добровольно не сдадут в течение трех дней со дня опубликования настоящего ответа все имеющееся у них оружие, будут подвергнуты артиллерийском обстрелу.

Оренбургский военно-революционный штаб»[242].

Получив такой ответ, Дутов в ночь с 6 на 7 ноября отдал приказ арестовать «за призывы к восстанию против Временного правительства» шестерых наиболее видных большевиков Оренбурга, в том числе и председателя Совета рабочих и солдатских депутатов А. Коростелева. Затем, подавив силой выступления против созданного им «Комитета спасения», Дутов стал командующим Оренбургским военным округом. Однако удержать власть в Южноуралье Дутову не удалось. Уже в январе 1918 года красногвардейские отряды нанесли частям Дутова тяжелое поражение, после чего тот был вынужден отступить в Верхнеуральск, где впоследствии присоединился к Колчаку, которого признал Верховным правителем России.

В дальнейшем на протяжении всей Гражданской войны Дутов последовательно и упорно боролся против советской власти. К лету 1919 года его армия, в которую были мобилизованы мужчины возрастом от 18 до 55 лет, насчитывала 42 конных, 4 пеших полка, 16 артиллерийских батарей и представляла мощную военную силу, спаянную железной дисциплиной. Так что нельзя согласиться с председателем РВС Л. Троцким, позднее утверждавшим, что «Дутов выступал как атаман полуразбойничьей конной шайки».

Но Красная Армия в конце концов взяла верх над своими противниками и нанесла им сокрушительное поражение. Не избежал этой участи и Дутов. В начале 1920 года, после крушения правительства Колчака, его отряды были окончательно разбиты, а их остатки включены в Отдельную Семиреченскую армию под командованием атамана Б. Анненкова. Вместе с Анненковым Дутов в середине марта 1920 года перешел китайскую границу, но после кровавого инцидента у перевала Сельке дутовцы отделились от анненковцев и расположились сначала в городе Чугучаке и его окрестностях, а в конце апреля перебрались в крепость Суйдун под городом Кульджа.

Оказавшись в эмиграции, Дутов не сложил оружие, а продол жал совершать набеги на советскую территорию, засылать туда свою агентуру. Так, в июне 1920 года он поддержал антибольшевистские выступления гарнизона города Верного (ныне Алма-Ата). В ноябре того же года он организовал восстание 1-го батальона 5-го пограничного полка, дислоцированного на границе с Синьцзяном. Все началось 5 ноября, когда пограничники под началом командира батальона бывшего царского офицера Д. Кирьянова, входившего в подпольную антисоветскую организацию, возглавляемую агентом Дутова Демченко, захватили власть в городе Нарыне. Арестовав и расстреляв всех местных руководителей-коммунистов, восставшие открыли границу с Китаем и провозгласили лозунги: «Долой коммунистов!», «Народная власть», «Свобода торговли». Из Нарына восставшие двинулись на Пишпек и Токмак. Но 16 ноября повстанцы были разбиты посланным на их усмирение полком Особого назначения ВЧК, после чего те из них, кто остался в живых, 19 ноября бежали в Синьцзян.

В том же 1920 году Дутовым была создана подпольная офицерская организация в Верном во главе с Александровым. В нее также входили бывшие офицеры Воронов, Покровский, Сергейчук, Кувшинов и казачий полковник Бойко Все они сумели устроиться на работу в областной военкомат. К сентябрю 1920 года подпольщики организовали большое число антисоветских боевых групп в Верном и ряде казачьих станиц области. Так, в Верном действовало около 50 участников заговора, проникших на важные военные объекты (полевой и общий телеграф, радиостанцию, облревком и некоторые воинские части), в Б. Алма-Атинской станице боевая группа насчитывала 80 хорошо вооруженных бойцов, в Талгаре — 250, в Надеждинской — 200, в Тюргене — 80, в Джаланаше — 50. Заговорщики разработали план сосредоточения вооруженных групп и продвижения их к Верному, и согласовали его с Дутовым, отряд которого должен был в назначенный срок перейти китайскую границу и соединиться с ними на советской территории. Далее восставшие собирались захватить крепость в Верном, разоружить воинские части, разгромить областную ЧК и Особый отдел. Однако заговор был своевременно раскрыт благодаря тому, что сотрудники ЧК получили данные о подозрительных тайных собраниях в домах казаков станицы Надеждинской Романа Шустова и Антона Есютина. За ними было установлено круглосуточное наблюдение, и в результате к концу сентября чекистам удалось полностью раскрыть и ликвидировать заговор.

В начале 1921 года Дутов предпринял попытки объединить все находившиеся в Северном Китае белогвардейские отряды. Кроме того, он установил контакты с генералом Врангелем, среднеазиатскими басмачами, представителями иностранных (в частности, английской) разведок. Так, еще в октябре 1920 года он направил следующее письмо командиру ферганских басмачей Иргашу:

«Еще летом 1918 г. от Вас прибыл ко мне в Оренбург человек с поручением от Вас — связаться и действовать вместе. Я послал с ним Вам письмо, подарки: серебряную шашку и бархатный халат в знак нашей дружбы и боевой работы вместе. Но, очевидно, человек этот до Вас не дошел. Ваше предложение — работать вместе — мною было доложено Войсковому правительству Оренбургского казачьего войска, и оно постановлением своим зачислило Вас в оренбургские казаки и пожаловало Вас чином есаула. В 1919 г. летом ко мне прибыл генерал Зайцев, который передал Ваш поклон мне. Я, пользуясь тем, что из Омска от адмирала Колчака едет миссия в Хиву и Бухару, послал с. ней Вам письмо, халат с есаульскими эполетами, погоны и серебряное оружие и мою фотографию, но эта миссия, по слухам, до Вас не доехала. В третий раз пытаюсь связаться с Вами. Ныне я нахожусь на границе Китая и Джаркента в г. Суйдун. Со мной отряд всего до 6000 человек. В силу обстоятельств оружие мое сдано Китайс. правительству, и теперь я жду только случая ударить на Джаркент. Для этого нужна связь с Вами и общность действий. Буду ждать Вашего любезного ответа. Шлю поклон Вам и Вашим храбрецам.

Атаман Дутов. 1 октября 1920 года.

№ 732, ставка Суйдун, Китай»[243].

Получив сведения о замыслах Дутова, в Москве принимают решение нейтрализовать атамана и поручают выполнение этой операции Реввоенсовету Туркестанского фронта. Тот, в свою очередь, возлагает данную задачу на Регистрационный (разведывательный) отдел штаба Туркестанского фронта. Непосредственно похищением Дутова занимался заведующий Джаркентским пунктом Региструпра РККА Василий Давыдов, который подчинялся начальнику Верненского отделения Региструпра Пятницкому. Позднее к операции подключились и чекисты. Полномочный представитель ВЧК в Туркестане Я. Петерс поставил перед местными чекистами — начальником Семиреченской областной ЧК Ф. Эйхмансом, начальником Джаркентской уездной ЧК Суворовым и его заместителем Крейвисом — задачу по оказанию сотрудникам военной разведки всемерной помощи в похищении атамана и выводе его на советскую территорию. О значении, которое придавалось этой операции, говорит тот факт, что Наркомфин выделил на ее проведение 20 тысяч рублей царскими золотыми десятками.

В ходе подготовки похищения Дутова в его окружение был внедрен сотрудник джаркентской милиции Касымхан Чанышев, потомок ханского рода и офицер (подругам данным, купец. — Прим. авт.), до революции возглавлявший местные органы правопорядка. Он имел родственников в Синьцзяне и мог появиться там, не вызвав подозрений. Прибыв в Кульджу, Чанышев установил контакт с другом детства полковником Аблайхановым, служившим у Дутова переводчиком, и через него добился встречи с атаманом. В ходе состоявшегося разговора Чанышев представился Дутову как недовольный советской властью и предложил свои услуги для работы на советской территории. Трудно понять, почему отличавшийся подозрительностью Дутов поверил Чанышеву. Но как бы то ни было, он дал ему задание вернуться в Джаркент и приступить к подготовке вооруженного восстания, посылая в Суйдун подробную информацию о положении дел. По ходу развития операции к ней были привлечены еще несколько агентов. Так, в качестве связного между Чанышевым и Дутовым выступал Махмуд Ходжамиаров, которого часто сопровождали Азыз Ашурбакиев, Кудек Баймысаков и Юсуп Кадыров, таким образом получившие возможность бывать в штаб-квартире Дутова.

Однако со временем Дутов начал подозревать Чанышева в двойной игре, и тот уже не мог свободно приезжать в Суйдун. Между тем в Джаркенте требовали немедленно похитить или ликвидировать атамана. В начале января 1921 года с Чанышева взяли расписку о том, что он в десятидневный срок обязан выполнить задание по ликвидации Дутова, а в противном случае будет расстрелян сам. После этого 6 января Чанышев в сопровождении двух человек отправляется в Суйдун. Но в это время произошло восстание Маньчжурского полка в Куре, в результате чего Суйдун находился под усиленной охраной, а, значит, проведение операции было невозможно. Вернувшегося ни с чем Чанышева 14 января вместе с помощниками арестовали и поместили в арестантский дом при джаркентской горЧК, где объявили о скором расстреле. Ошеломленный Чанышев умолял предоставить ему еще один шанс. В конце концов по решению РВС Туркестанского фронта такая попытка была ему дана, но при условии, что он оставит 10 заложников из числа родных, которые будут казнены, если задание не будет выполнено в течение недели.

В ночь с 31 января на 1 февраля Чанышев вновь отправляется в Суйдун. Согласно разработанному плану, Ашурбакиев и Кадыров должны были находиться с лошадьми у ворот крепости. Ходжамиаров с письмом от Чанышева должен был пройти к Дутову, а Баймысаков — убрать часового, стоявшего у дверей квартиры Дутова. Предполагалось, что, передавая письмо, Ходжамиаров ударом по голове оглушит Дутова, а затем вместе с Баймысаковым засунет в мешок и отнесет к ожидающим с лошадьми наготове Ашурбакиеву и Кадырову. Если же кто-нибудь из окружения Дутова заинтересовался бы содержанием мешка, то участникам операции следовало говорить, что они несут полученные воззвания к восстанию. Сам Чанышев должен был находиться недалеко от караульного помещения и в случае необходимости открыть огонь и задержать караульных.

6 февраля 1921 года задействованные в операции агенты прибыли в Суйдун. Первоначально все развивалось по плану. Войдя к Дутову, Ходжамиаров передал ему письмо Чанышева следующего содержания:

«Господин атаман, хватит нам ждать, пора начинать. Все сделал. Готовы. Ждем только первого выстрела, тогда и мы спать не будем.

Ваш Чанышев»[244].

Когда Дутов начал читать письмо, Ходжамиаров оглушил его и позвал Баймысакова, который к тому времени успел убрать часового.

Но тут в комнату неожиданно вошел адъютант Дутова, заметивший отсутствие у двери часового. Увидев, что Ходжамиаров и Баймысаков пытаются запихнуть находящегося без сознания Дутова в мешок, он попытался выхватить оружие, но был убит выстрелившим раньше Баймысаковым. В это время Ходжамиаров, видя, что похитить Дутова не удастся, выстрелом в упор убил атамана. Впрочем, существует и другая версия убийства Дутова, основанная на следующих воспоминаниях Ходжамиарова:

«Когда я зашел, Дутов сидел за столом и что-то читал. Я низко поклонился, подошел к столу и левой рукой подал ему записку. Он сухо поздоровался со мной и стал читать ее. Атаман не пригласил меня сесть, как делал раньше. Было видно, что он не в духе. Прочитав записку, он строго спросил:

— А где Чанышев?

— Он, — ответил я, — не смог приехать сам, ушиб сильно ногу и ожидает вашу милость у себя в доме.

— Это что еще за новости? — резко сказал атаман, и не успел я сообразить, что ответить, как он повернулся к сидевшему в противоположном углу за маленьким столиком адъютанту и крикнул: «Взять его». Тот бросился ко мне, а я выхватил револьвер и выстрелил сначала в Дутова, потом прямо в лоб подскочившему ко мне адъютанту. Падая, тот свалил подсвечник с горящей свечей прямо на атамана. Увидев, что атаман еще ворочается и стонет, я выстрелил в него второй раз и бросился в дверь»[245].

Услышав выстрелы, находящиеся в караульном помещении казаки поспешили на помощь Дутову, но были обстреляны Чанышевым.

В это время Ходжамиаров и Баймысаков выпрыгнули в окно и бросились к воротам крепости, где их с ждали с лошадьми Ашурбакиев и Кадыров. Задержать их никто не сумел, и вскоре все агенты, принимавшие участие в операции, оказались на советской территории. 7 февраля они уже были в Джаркенте, а 11 февраля из Ташкента в Москву на Лубянку и председателю Туркестанской комиссии ВЦИК и СНК, члену РВС Туркестанского фронта Г. Сокольникову ушла телеграмма следующего содержания:

«Телеграмма Шифром вх. ВЧК № 12/2—21 г.

Москва ВЧК копия Сокольникову

В дополнение посланной вам телеграммы сообщаю подробности: посланными через джаркентскую группу коммунистов шестого февраля убит генерал Дутов и его адъютант и два казака личной свиты атамана при следующих обстоятельствах. Руководивший операцией зашел квартиру Дутова, подал ему письмо и, воспользовавшись моментом, двумя выстрелами убил Дутова, третьим адъютанта. Двое оставшихся для прикрытия отступления убили двух казаков из личной охраны атамана, бросившихся на выстрелы в квартиру. Восьмого февраля после панихиды трупы убитых отправлены Кульджу. Наши сегодня благополучно вернулись в Джаркент. Ташкент, 11 февраля 1921 г. № 586. Уполномоченный представитель ВЧК Петерс»[246].

Копия этой телеграммы была направлена в ЦК РКП(б). Что касается участников операции по ликвидации Дутова, то позднее все они были награждены: Давыдов орденом Красного Знамени, а остальные — именными золотыми часами.

После ликвидации Дутова было решено полностью разгромить и остатки его отряда. Для этого 24 мая 1921 года по договоренности с китайским правительством части Красной Армии перешли границу и двинулись на лагерь дутовцев. Многие из них были взяты в плен и отправлены на советскую территорию. А над теми, кому удалось остаться в Синьцзяне, принял командование заместитель Дутова полковник Гербов. Правда, он тоже не задержался в Суйдуне и с частью отряда, оставив вместо себя в Кульдже начальника штаба полковника Паппенгута, перебрался в Туву (Народная республика Танну-Тува — признанное РСФСР независимое государство. — Прим. авт.) и вместе с командиром так называемого Оренбургского отряда генерал-лейтенантом А. Бакичем попытался организовать борьбу против советской власти. Но в декабре 1921 года части Красной Армии перешли границу и разгромили отряд Бакича, который бежал в Монголию, где был взят в плен и выдан советским представителям. В мае 1922 года он и 16 его сподвижников, в том числе генерал И. Смольнин-Терванда и полковник Токарев, предстали перед Сибирским отделом Военной коллегии Верховного революционного трибунала и по его решению были расстреляны.

Такая же участь постигла и других командиров наиболее активных отрядов. Так, в августе 1921 года в Монголии частями Красной Армии совместно с монгольскими советскими войсками был разбит отряд барона Унгерна, а сам он через некоторое время был выдан чекистам предавшими его монгольскими сподвижниками. 15 сентября 1921 года в Новониколаевске состоялось открытое судебное заседание Чрезвычайного революционного трибунала, который приговорил Унгерна к смертной казни. А в конце марта 1922 года в Горном Алтае был разгромлен отряд казачьего есаула Александра Кайгородова. При этом он сам 10 апреля был убит при попытке задержания отрядом ЧОНа.

Дело Дутова пытался продолжить полковник Павел Иванович Сидоров, подготовивший план вторжения в СССР. Но чекисты не дремали, и 16 августа 1922 года Сидоров был убит внедренным в его окружение агентом К. Мухамедовым.

Заканчивая разговор о ликвидации генерала Дутова и других командиров белых отрядов в Северном Китае и Монголии, следует отметить, что этим не только была стабилизирована обстановка у границы с Синьцзяном, но и было положено начало систематическим операциям советских спецслужб, направленным на физическое уничтожение руководителей белой эмиграции, представлявших видимую опасность для советского режима.

Погиб при задержании: Виктора Покровского

Среди тех, кого в Москве хотели «ликвидировать» в первую очередь, был бывший командующий Кавказской армией генерал-лейтенант Виктор Леонидович Покровский. В эмиграции он «прославился» неоднократными попытками организации десантов на территорию Советской России. Однако эта затея по разным причинам несколько раз терпела неудачу. А затем в ноябре 1922 года он попытался оказать вооруженное сопротивление болгарским полицейским, был тяжело ранен и через несколько часов умер в госпитале. Почти сразу же эмигранты поспешили обвинить в его смерти советских агентов, которые якобы его выследили и сообщили о его местонахождении в правоохранительные органы. Авторы этой версии скромно умалчивают, зачем болгарским полицейским потребовалось задерживать белогвардейского генерала и почему они применили оружие. Об этом чуть ниже, а пока краткое жизнеописание Виктора Покровского.

Он родился в 1882 году. В 1906 году окончил Одесский кадетский корпус, в 1909 году Павловское военное училище. В 1912–1913 годах учился в классе авиации Петербургского политехнического института, а в 1914 году окончил Севастопольскую авиашколу. В годы Первой мировой войны служил в авиации — командир эскадрильи, а с 1917 года — штабс-капитан и командир 12-го армейского авиационного отряда в Риге. В 1915 году, будучи летчиком 2-го Сибирского корпусного авиаотряда, прославился на всю Российскую империю, впервые на Восточном фронте сбив германский самолет тараном. После Октябрьской революции сформировал на Кубани 2-й Добровольческий отряд, во главе которого начал воевать с большевиками. После первоначальных успехов был вынужден оставить Екатеринодар 1 марта 1918 года. Назначен Кубанской радой командующим войсками Кубанской области и произведен в полковники, а затем в генерал-майоры. Командовал Кубанской армией, ушедшей в Ледовый поход, до ее соединения с Добровольческой армией в ауле Шенджий. В Добровольческой армии — командир конной бригады и дивизии. В ВСЮР — командир 1-го Кубанского казачьего корпуса в составе Кавказской армии генерала Врангеля. За взятие Камышина генералом Деникиным был произведен в генерал-лейтенанты. С ноября 1919 по февраль 1920 года — командующий Кавказской армией (после генерала Врангеля). В апреле 1920 года эмигрировал из Советской России.

Врангель так охарактеризовал в мемуарах Покровского:

«…я знал по работе его в Петербурге в офицерской организации, возглавляемой графом Паленом. В то время он состоял на службе в авиационных войсках в чине штабс-капитана. Незаурядного ума, выдающейся энергии, огромной силы воли и большого честолюбия, он в то же время был мало разборчив в средствах, склонен к авантюре»[247].

Хотя Виктор Покровский прославился не только своим честолюбием и авантюризмом, но и своими поступками. Снова процитируем Врангеля:

«На заседание Краевой рады прибыл, кроме генерала Покровского и полковника Шкуро, целый ряд офицеров из армии. Несмотря на присутствие в Екатеринодаре ставки, как прибывшие, так и проживающие в тылу офицеры вели себя непозволительно распущенно, пьянствовали, безобразничали и сорили деньгами. Особенно непозволительно вел себя полковник Шкуро. Он привел с собой в Екатеринодар дивизион своих партизан, носивший наименование «Волчий». В волчьих папахах, с волчьими хвостами на бунчуках, партизаны полковника Шкуро представляли собой не воинскую часть, а типичную вольницу Стеньки Разина. Сплошь и рядом ночью после попойки партизан Шкуро со своими «волками» носился по улицам города с песнями, гиком и выстрелами. Возвращаясь как-то вечером в гостиницу, на Красной улице увидел толпу народа. Из открытых окон особняка лился свет, на тротуаре под окнами играли трубачи и плясали казаки. Поодаль стояли, держа коней в поводу, несколько «волков». Ela мой вопрос, что это значит, я получил ответ, что «гуляет» полковник Шкуро. В войсковой гостинице, где мы стояли, сплошь и рядом происходил самый бесшабашный разгул. Чесов в 11–12 вечера являлась ватага подвыпивших офицеров, в общий зал вводились песенники местного гвардейского дивизиона и на глазах публики шел кутеж. Во главе стола сидели обыкновенно генерал Покровский, полковник Шкуро, другие офицеры. Одна из таких попоек под председательством генерала Покровского закончилась трагично. Офицер-конвоец застрелил офицера татарского дивизиона. Все эти безобразия производились на глазах главнокомандующего, о них знал весь город, в то же время ничего не делалось, чтобы прекратить этот разврат»[248].

Хотя Покровский прославился не только гулянками, но и исключительной жестокостью: он и сам был скор на бессудные казни «сочувствующих большевизму», и подчиненные ему военно-полевые суды в занятых местностях бу квально сооружали частоколы из виселиц. Войска, которыми он командовал, отличались массовыми грабежами населения, соперничая в этом плане с кубанскими частями генерала А.Г. Шкуро.

Выехав из Крыма в мае 1920 года, Покровский какое-то время жил в Париже, Берлине и Вене. Его деятельная натура никак не мирилась с вынужденным эмигрантским бездельем. Отличаясь предприимчивостью, доходившей зачастую до авантюризма, и отвагой, он хватался за все способы продолжения борьбы. Такую возможность давали незатухающие, но разрозненные и плохо организованные вспышки вооруженного сопротивления большевикам на Кубани, сведения о которых разными путями доходили до эмиграции. Вдобавок, его воинственные и честолюбивые замыслы подогревались сообщениями старых соратников о настроениях кубанских казаков в Сербии.

В 1922 году он поселился в Варне и начал подготовку десантной операции на Черноморском побережье Кубани. Он планировал организовать на территории Советской России вооруженных и политически подготовленных кадров для организации антибольшевистской пропаганды, диверсий и терактов. Предполагалось объединить разрозненные группы повстанцев и весной поднять на Северном Кавказе массовое повстанческое движение. Вопреки распространенному мнению, Покровский действовал самостоятельно и к помощи других лидеров белогвардейской эмиграции не прибегал. Правда, это не спасло его операцию от «провала». С момента начала подготовки десанта в Москве внимательно следили за всеми действиями Покровского. Одна из причин такой осведомленности большевиков — излишняя болтливость будущих участников операции. Слухи о готовящемся десанте быстро стали расползаться среди офицеров и казаков. Чтобы преподать урок членам организации, по приказу Покровского был убит атаман кубанской Варненской станицы генерал Муравьев, заподозренный в излишней болтливости. Другая серьезная проблема — отсутствие оружия и боеприпасов. Желающих воевать с большевиками, тем более если за это обещали еще и платить, было предостаточно, а вот оснащать их было нечем. Никто не хотел ссорится с болгарскими властями. В свою очередь София не хотела осложнять своих взаимоотношений с Москвой. Поэтому когда полиция узнала о планах Покровского, то нанесла упреждающий удар — многие члены организации были арестованы. А сам генерал с несколькими своими единомышленниками сумел скрыться из Варны.

Генерал В.Л. Покровский

Раскрытие диверсионной организации Виктора Покровского вызвало бурю негодования у тех элементов эмиграции, которые вели активную работу по возвращению казаков домой. Было очевидно, что использование возвращенческого движения в целях засылки агентов в Советскую Россию, их диверсии, теракты и развертывание повстанческого движения неминуемо вызовут жесткие меры большевистских властей, что затруднит возвращение казаков. Газета «Новая Россия», выпускавшаяся в Варне «Союзом возвращения на родину» и «Общеказачьим земледельческим союзом», обрушилась на белых вождей, «вознамерившихся помешать примирению казаков с большевиками». Особенно резкую статью опубликовал редактор газеты Алексей Агеев, обличая тех, кто своими действиями «вызывает Советскую власть на репрессии, а после кричит о красном терроре».

С журналистом тоже не все ясно. В 1919 году он служил адъютантом командующего Донской армией генерала В. И. Сидорина и в мае 1920 года выехал вместе с ним из Крыма за границу. В начале 1922 году он переехал из Чехословакии в Болгарию и вошел в руководство «Общеказачьего сельскохозяйственного союза». Летом он совершил поездку в Москву, где просил советское правительство как можно скорее прислать в Болгарию миссию Красного Креста с целью содействия казакам в возвращении домой. Большевики назначили его представителем Красного Креста в Болгарии, и в сентябре с соответствующими полномочиями он вернулся в Софию.

Хотя болгарское правительство не признало его полномочий, он развернул в газете «Новая Россия» и устных лекциях активную пропаганду за возвращение казаков домой. В ответ правые эмигрантские газеты — «Русское дело» и «Русь» — набросились на Агеева, именуя его не иначе как «агентом ЧК» и обвиняя в том, что он привез ценности из ограбленных в Советской России церквей для оплаты расходов на большевистскую пропаганду в Болгарии.

Покровский и его подчиненные, горя желанием отомстить хоть кому-то за провал своей затеи с десантом, именно Агеева выбрали в качестве жертвы.

3 ноября 1922 года в Софии люди Покровского устроили засаду у помещения «Общеказачьего земледельческого союза», где шло подготовительное заседание к съезду казаков, решивших вернуться в Советскую Россию. Около 2 часов дня, когда Агеев вышел на улицу и сел в фаэтон, черкес Бейчаров несколько раз выстрелил в него в упор.

Спустя пять дней Агеев умер от ран в Клементинской больнице.

Между тем Покровский 6 ноября 1922 года приехал в Кюстендил, маленький городок на границе с Королевством СХС. В тот же день к нему присоединился Бейчаров вместе с одним из соучастников теракта против Агеева. В квартале Градец они сняли две комнаты. Хотя нелегальный переход границы сразу избавил бы от опасности, Покровский решил отсидеться в этом захолустье, а затем действовать по обстоятельствам. Тем более что болгарская полиция сама не смогла бы его отыскать в этом городке. Ей помог некий доброжелатель, который написал анонимное письмо. В нем сообщалось, что 7 ноября 1922 года дневным поездом из Софии в Кюстендил поедет человек, который должен встретиться с убийцами Агеева, и подробно давались его приметы. Три полицейских агента на автомобиле обогнали поезд и расположились на привокзальной площади Кюстендила. Вся местная полиция уже была поставлена на ноги.

Когда пассажиры выходили из поезда, прибывшего в половине десятого вечера, агенты без особого труда узнали незнакомца. Предполагая наличие у него оружия, они проследовали за ним в тихий переулок, где и умело задержали. И тут же выбили из него признание, куда и к кому он направляется. Спустя полчаса полицейская рота окружила дом, где поселился Покровский с товарищами. Первым приближение полиции заметил находившийся во дворе черкесский полковник Кучук-Улагай. Успев криком предупредить своих об опасности, он рванулся к ближайшему лесу, где и скрылся, пользуясь сгустившейся темнотой.

Покровский, отстреливаясь, выскочил во двор, ранил загородившего ему дорогу агента полиции и тоже побежал в сторону леса. Но его темнота подвела: он наткнулся на засаду. Во время отчаянной схватки один из полицейских проткнул ему грудь штыком. Покровский с тяжелым ранением в области сердца был доставлен в городскую больницу, где и умер, не приходя в сознание, на рассвете 8 ноября 1922 года[249].

Несмотря на подробно изложенную, по «горячем следам», в болгарской прессе историю смерти Покровского, отдельные журналисты и «историки» продолжают утверждать, что его «ликвидировали» террористы или советские агенты.

Охота на барона Петра Врангеля

Во второй половине двадцатых годов прошлого века одним из главных объектов внимания ОГПУ среди белой эмиграции в Европе был, безусловно, создатель и первый руководитель Русского обше-воинского союза (РОВС) генерал-лейтенант Врангель.

Барон Петр Николаевич Врангель родился в 1878 году. Он окончил Ростовское реальное училище и Горный институт Императрицы Екатерины II в Санкт-Петербурге. На военную службу Врангель поступил 1 сентября 1901 года рядовым в Лейб-гвардии Конный полк. В 1902 году он выдержал испытание на корнета гвардии при Николаевском кавалерийском училище и был произведен в корнеты с зачислением в запас. Во время русско-японской войны Врангель добровольцем отправился на фронт. Проявив себя храбрым офицером, он в декабре 1904 года был произведен в сотники 2-го Верхнеудинского казачьего полка, а также награжден орденами Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость» и Св. Станислава с мечами и бантом. В 1910 году поручик Врангель окончил Николаевскую академию Генерального штаба, после чего продолжил службу в Лейб-гвардии Конном полку. С самого начала Первой мировой войны он находился на фронте, и закончил ее в чине генерал-майора, командуя сводным конным корпусом.

Не приняв советскую власть, Врангель в августе 1918 года прибыл в Добровольческую армию. В годы Гражданской войны он командовал сначала бригадой, потом дивизией и корпусом, затем Добровольческой и Кавказской армиями, а в марте 1920 года был избран главнокомандующим Вооруженных сил Юга России (ВСЮР). Получивший в ходе боев чин генерал-лейтенанта, Врангель показал себя талантливым военачальником. Он разбил части Красной Армии под Ставрополем, нанес им поражение на Северном Кавказе и во главе Кавказской армии занял Царицын. Но самой блестящей из его операций стала эвакуация из Крыма в октябре 1920 года 40-тысячной армии и 100 тысяч беженцев.

Понимая неизбежность поражения, Петр Врангель заранее начал решать задачу эвакуации из Крыма всех солдат, их семей, а также тех гражданских лиц, которые пожелают уехать. Так как своих кораблей не хватало, Врангель обратился за помощью к союзникам. Союзники согласились помочь, но потребовали оплатить свои услуги. Не располагая, как Колчак, царским золотым запасом, Врангель пообещал отдать в качестве платы русские суда после перевозки людей в Турцию. Для того чтобы скрыть приготовления, командованию Красной Армии была подброшена дезинформация о готовящейся десантной операции. В результате всех этих действий из Севастополя, Евпатории, Ялты, Судака и Керчи на 126 судах было эвакуировано 145 693 человека. При этом не было брошено ни одного раненого, ни одной женщины и ребенка. Поднявшись на борт крейсера «Генерал Корнилов» последним, Врангель оставил после себя только пустой причал Севастополя. Восхищенные французы послали ему телеграмму следующего содержания:

«Адмирал, офицеры и матросы французского флота низко склоняют головы перед генералом Врангелем, отдавая честь его доблести».

В Турции армия была размещена в лагерях в Галлиполи, Чаталджи и Лемносе. Несмотря на то что союзники, как уже говорилось, практически разоружили армию и оставили ее без обмундирования, Петр Врангель, с честью выведший свои войска из тяжелого положения, пользовался у солдат и офицеров непререкаемым авторитетом. Поредевшие в боях дивизии были сведены в полки, насчитывающие в общей сложности 80 тысяч отборных солдат и казаков. Разумеется, как командующий сильной и хорошо организованной армией, генерал Врангель с первых дней эмиграции вызывал в Москве законное опасение. Агенты советских спецслужб вели за ним постоянное наблюдение, а 15 октября 1921 года на генерала было совершено покушение, которое предполагалось представить как морскую катастрофу.

Но покушение не удалось, Петр Врангель остался жив и продолжал руководить армией, считая своей первоочередной задачей спасение ее от разложения. Дело в том, что вокруг армии крутились не только большевистские агенты, но и масса других людей, в частности, вербовщики французского Иностранного легиона, собравшие немалый урожай.

Затем появились католические монахи, обещая нуждавшимся и отчаявшимся утешение и покой в лоне единственно благодатной Церкви…

Спокойный и владевший собой Петр Врангель вспылил и заявил французам:

«Если французское правительство настаивает на том, чтобы уничтожить русскую армию, наилучшим выходом было бы высадить ее с оружием в руках на берегу Черного моря, чтобы она могла, по крайней мере, достойно погибнуть»[250].

Осознав, что от бывших союзников, и прежде всего французов, помощи ожидать не стоит, Петр Врангель стал решать задачу по обустройству ВСЮР самостоятельно. При этом он во всеуслышание заявил:

«Я ушел из Крыма с твердой надеждой, что мы не вынуждены будем протягивать руку за подаянием, а получим помощь от Франции как должное, за кровь, пролитую в войне, за нашу стойкость и верность общему делу спасения Европы. Правительство Франции, однако, приняло другое решение. Я не могу не считаться с этим и принимаю все меры, чтобы перевести наши войска в славянские земли, где они встретят братский прием»[251].

К концу 1921 года хлопоты Петра Врангеля об устройстве частей русской армии в Сербии и Болгарии увенчались успехом, и полки ушли из Галлиполи и с Лемноса. После этого Врангель, перебравшийся в сербский город Сремски Карловицы, поставил перед собой задачу — объединить вокруг армии все политические организации белой эмиграции. А так как со временем армия как вооруженная сила перестала существовать, то 1 сентября 1924 года Врангель издал приказ № 35, подтвержденный 1 декабря того же года, согласно которому армия преобразовывалась в Русский общевоинский союз (РОВС). Во временном положении о РОВС говорилось, что этот союз «образуется с целью объединить русских воинов, укрепить духовную связь между ними и сохранить их как носителей лучших традиций и заветов Российской Императорской армии». Первоначально РОВС состоял из четырех отделов, созданных по географическому признаку:

1-й отдел — Франция и Бельгия;

2-й отдел — Германия, Австрия, Венгрия, Латвия, Литва и Эстония;

3-й отдел — Болгария и Турция;

4-й отдел — Сербия, Греция и Румыния.

А поскольку позднее отделы РОВС были созданы практически во всех европейских странах, где проживали русские эмигранты, то в них вошли не только кадры ВС ЮР, но и других белых армий.

Впрочем, деятельность Врангеля не всегда встречала поддержку со стороны других лидеров белой эмиграции. Непрекращающиеся межпартийные противоречия и интриги вокруг армии, по мнению Врангеля действующие на нее разлагающе, даже вынудили его еще 8 сентября 1923 года издать приказ № 82, запрещающий армейским чинам вступать в какие-либо политические организации.

Что касается конкретных действий против советской власти, то Петр Врангель считал бесперспективной подпольную вооруженную борьбу на территории СССР и выступал противником всякой тайной деятельности, справедливо опасаясь провокаций со стороны ВЧК—ОГПУ. Поэтому, когда в марте 1924 года «местоблюститель престола» Великий князь Николай Николаевич назначил генерала Кутепова руководителем тайных операций против большевиков, Врангель распоряжением № 14 от 21 марта 1924 года освободил его от обязанностей своего помощника.

Однако в 1927 году, после скандального разоблачения «Треста» и провала работы Боевой организации Кутепова на территории СССР отношение Врангеля к тайной антисоветской деятельности изменилось. В письме своему другу генералу И. Барбовичу от 9 июня 1927 года он с горечью констатировал:

«Разгром ряда организаций в России и появившиеся на страницах зарубежной русской печати разоблачения известного провокатора Опперпута-Стауница-Касаткина вскрывают в полной мере весь крах трехлетней работы А.П. Кутепова. То, о чем я неоднократно говорил и Великому Князю, и самому Александру Павловичу, оказалось, к сожалению, правдой. А.П. попал всецело в руки советских Азефов, явившись невольным пособником излавливания именем Великого Князя внутри России врагов советской власти»[252].

После провала Кутепова Врангель, переехавший в сентябре 1926 года в Брюссель, стал для многих лидеров эмиграции, в том числе и для Великого князя Николая Николаевича, потенциальным руководителем нелегальной антисоветской организации. Не желая на этот раз вновь доверить эту работу Кутепову, которого в данном вопросе он считал некомпетентным, Врангель предпринял попытку создать свой центр для ведения подпольной деятельности против Советского Союза. В июле 1927 года по указанию Врангеля генерал П. Шатилов составил записку с изложением основных задач нелегальной работы в СССР, целью которой являлось свержение советской власти. Для достижения этой цели Шатилов предлагал следующее:

«1) Непрекращающиеся террористические акты в отношении виднейших вождей нынешнего правительства и его представителей на местах;

2) нащупывание активных контрреволюционных элементов и образование среди них национальных ячеек;

3) искание связей с постоянным составом Красной Армии;

4) установление ячеек в рабочей среде и связь с районами крестьянских восстаний;

5) создание более крупных контрреволюционных центров с филиалами на местах»[253].

В качестве прикрытия для такого центра Шатилов предлагал использовать редакцию какой-нибудь белоэмигрантской газеты, которая имела бы на территории Финляндии, Эстонии, Литвы и Румынии свои представительства. Через них в СССР можно было переправлять агитационные материалы, оружие, боеприпасы и т. д. На самой советской территории предполагалось создать конспиративные пункты связи от границы до конечных центров. В прилагаемой к записке схеме предусматривалась организация 5 приграничных ячеек, 9 головных и 15 промежуточных пунктов для связи с 6 крупными центрами Советского Союза. Общие расходы на первый год работы центра, по расчетам Шатилова, должны были составить 360 400 французских франков, или около 12 000 долларов.

Петр Врангель одобрил предложения Шатилова, и даже утвердил первый годовой бюджет будущего центра. Он составил около 600 тысяч французских франков, а в дальнейшем предполагалось покрывать расходы внутри СССР путем печатания советских рублей. Однако внезапная «болезнь» и смерть Врангеля расстроили эти планы.

Все началось с того, что в начале марта 1928 года денщик Петра Врангеля Яков Юдихин обратился к генералу с просьбой приютить на несколько дней в доме своего брата, тоже бывшего солдата, приехавшего к нему в гости. (Позднее выяснилось, что этот «брат», о котором Юдихин никогда раньше не говорил, был матросом советского торгового корабля, стоявшего в это время в Антверпене.) Врангель ответил на просьбу Юдихина согласием. Через несколько дней брат денщика уехал, и вслед за ним неожиданно пропал и сам Юдихин. А 18 марта Петр Врангель неожиданно заболел. Осмотревший генерала русский врач Вейнерт определил у него грипп, прописал лекарства, но болезнь не отступала. По воспоминаниям матери генерала, баронессы Марии Дмитриевны Врангель, это были «тридцать восемь суток сплошного мученичества! Его пожирала 40-градусная температура… Он метался, отдавал приказания, порывался встать. Призывал секретаря, делал распоряжения до мельчайших подробностей».

Ввиду ухудшения состояния Врангеля, его обследовали авторитетные бельгийские врачи и приехавший из Парижа профессор медицины И. Алексинский. Они поставили ему диагноз «интенсивный туберкулез». Все домашние были крайне удивлены этим диагнозом: ведь за всю свою жизнь генерал ни разу не болел туберкулезом, и более того, никаких намеков на эту болезнь у него не было. Между тем болезнь удивительно быстро прогрессировала. Петра Врангеля скрутило буквально за несколько дней, и 25 апреля 1928 года он умер. При вскрытии в его организме было обнаружено большое количество туберкулезных палочек явно внешнего происхождения. Такое могло случиться только в том случае, если ему в еду подбросили туберкулин. А по воспоминаниям дочери генерала Елены Петровны Мейендорф, их семья жила очень просто, и сделать это не составляло никакого труда.

Личность агента ОГПУ, отравившего Петра Врангеля туберкулином, пока не установлена. Но то, что его смерть была результатом хорошо спланированной спецоперации, в настоящее время не вызывает сомнений.

Вот что пишет об этом историк Дмитрий Волкогонов, долгое время работавший в самых закрытых советских архивах:

«Вечером (14 ноября 1992 года. — Прим. авт.) мне позвонил из Нью-Йорка Петр Петрович Врангель — сын известного белого генерала. Ему 82 года. Старик хотел «перед смертью узнать правду о кончине отца, крепкого, здорового 48-летнего человека». Я рассказал ему, что, как только Петр Николаевич Врангель оказался после печального исхода из России в Париже, ГПУ установило за ним слежку. Многие бедствующие белые офицеры быстро попадали в сети советских спецслужб. Недостатка в волонтерах у ГПУ не было. Некоторые пытались таким образом «заслужить» себе право вернуться на родину. Один из близких людей П.Н. Врангеля оказался сотрудником ГПУ и смог отравить генерала»[254].

Многие зарубежные и отечественные исследователи считают, что Врангель был убит из-за того, что чуть было не загубил карьеру агента ОГПУ в РОВС генерала Н. Скоблина. Их версия звучит так. Командир Корниловского полка генерал-майор Н.В. Скоблин был женат на знаменитой русской певице Надежде Плевицкой. В октябре 1926 года Плевицкая дала в Нью-Йорке серию концертов, на которые пригласила служащих советского посольства, а возмущенный этим фактом Врангель под давлением общественного мнения отдал 9 февраля 1927 года приказ об освобождении Скоблина от командования корниловцами, тем самым подписав себе смертный приговор.

Но при ближайшем рассмотрении эта версия не имеет под собой никаких оснований. Дело втом, что, пытаясь укрепить влияние Врангеля среди ветеранов белой армии, генерал Шатилов в том же 1927 году убедил его вернуть Скоблина в Корниловский полк. Более того, Скоблин и Плевицкая были завербованы ОГПУ лишь в январе 1931 года. Так что у чекистов не было никаких оснований убивать Врангеля для того, чтобы ничего не значащий для них в тот момент генерал Скоблин занял его место.

Причины убийства Петра Врангеля были гораздо глубже. Дело в том, что возвращение Врангеля к активной антисоветской деятельности было для ОГПУ неожиданным. Внедрить же в короткий срок в окружение генерала агентуру для освещения его тайной деятельности чекистам не удалось, поскольку Врангель полностью доверял лишь узкому кругу проверенных соратников. А так как в 1927 году активность белогвардейских боевиков, как на территории СССР, так и за границей резко усилилась, не на шутку встревоженное кремлевское руководство решило принять кардинальные меры.

Похищение Александра Кутепова

В 1925 году основатель и первый руководитель РОВС Петр Николаевич Врангель внезапно оставил свой пост и из Парижа уехал в сербский город Сремски Карловиы, где занялся литературной деятельностью — написал записки о гражданской войне на юге России («Воспоминания барона П.Г. Врангеля»). Его место занял великий князь Николай Николаевич. Основную роль в проведение тайных операций против Советской России играл не член династии Романовых, а начальник боевого отдела РОВС генерал Александр Павлович Кутепов. Ветеран русско-японской и герой Первой мировой войны, активный участник Белого движения, человек, пользовавшийся большим авторитетом среди белогвардейских офицеров.

Биография Александра Павловича Кутепова довольно необычна. Он родился 16 сентября 1882 года в Череповце в семье лесничего. После окончания шести классов классической гимназии в Архангельске Кутепов поступил в Петербургское пехотное юнкерское училище, из которого был выпущен в 1904 году в чине фельдфебеля. Когда разразилась русско-японская война, он попросился в действующую армию, где начал службу в полковой команде разведчиков и за отличия в боях был награжден орденом св. Владимира с мечами и бантом. После войны поручик Кутепов был переведен командиром учебной роты в Лейб-гвардии Преображенский полк. Во время Первой мировой войны он командовал ротой и батальоном преображен-цев, был трижды ранен, награжден орденом св. Георгия. В 1916 году за бои на реке Стоход получил Георгиевское оружие и чин полковника. После Февральской революции Кутепов стал командиром Преображенского полка, а когда фройт развалился и солдаты разбежались по домам, уехал на Дон и вступил в Добровольческую армию генерала Корнилова.

Во время первого кубанского похода Кутепов командовал третьей ротой 1-го офицерского полка, а после смерти полковника Неженцева был назначен командиром знаменитого Корниловского полка. В самом начале второго кубанского похода Кутепов принял 1-ю дивизию, а в январе 1919 года — 1-й армейский корпус. За победу над частями Красной Армии под Харьковом Кутепов был произведен в генерал-лейтенанты. В марте 1920 года, после ухода Деникина с поста Главнокомандующего Вооруженными силами Юга России, Кутепову предложили занять его место. Но он категорически отказался, предложив кандидатуру Врангеля.

Оказавшись в эмиграции, Кутепов не собирался прекращать борьбу с большевиками. Военный до мозга костей, он не видел иного пути, кроме вооруженного. Монархист по убеждению, Кутепов был против имущественной реституции после свержения большевиков, и стоял за передачу земли крестьянам. Вырабатывая свою программу, он сотрудничал с людьми разных политических взглядов и постепенно стал крупным лидером белой эмиграции. Поэтому не случайно, что именно ему в начале 1924 года Великий князь Николай Николаевич предложил возглавить подпольную борьбу против Советского Союза. Кутепов это предложение принял, и в его Боевую организацию, которую он создал еще в конце 1922 года, пришли многие бывшие офицеры Белой армии, не примирившиеся с поражением. Всего Боевая организация насчитывала чуть более 30 человек, главным образом молодых офицеров (в том числе и произведенных в Белой армии из юнкеров) и выпускников зарубежных русских кадетских корпусов. Однако официально руководство подпольной антисоветской деятельностью Кутепов принял 21 марта 1924 года, когда Врангель своим приказом освободил его от обязанностей помощника Главнокомандующего и начальника Галлиполийской группы в Болгарии.

Но, как уже говорилось, за действиями лидеров белогвардейского движения за рубежом внимательно наблюдало ОГПУ. А весной 1922 года для дестабилизации эмигрантских организаций начальником КРО ОГПУ А. Артузовым была разработана операция «Трест». В результате на территории СССР возникло глубоко законспирированное «Монархическое объединение Центральной России» (МОЦР) во главе с бывшим генерал-лейтенантом царской армии А. Зайончковским. Его ближайшими помощниками были генерал-лейтенант Н. Потапов, после революции перешедший на сторону большевиков и ставший членом коллегии Народного комиссариата по военным делам, и бывший действительный статский советник, агент ОГПУ, А. Якушев. В конце 1922 года Якушев, игравший роль члена Политсовета МОЦР, выехал во Францию, где произошла его первая встреча с лидерами некоторых белоэмигрантских движений. А в августе 1923 года он встречался в Париже с Великим князем Николаем Николаевичем и Кутеповым, на которой присутствовал и приехавший вместе с Якушевым Потапов. Во время этой встречи Якушев сумел убедить Николая Николаевича и Кутепова в реальности и силе МОЦР, хотя генерал Врангель настойчиво предупреждал Великого князя и своего помощника о возможной большевистской провокации.

Но Кутепов не внял предупреждениям Врангеля, и в сентябре 1923 года в СССР с его благословения отправились члены РОВС Мария Захарченко и Георгий Радкевич, снабженные документами на имя супругов Шульц. Их задачей была организация связи между МОЦР и генералом Кутеповым. Таким образом, операция «Трест» вступила в следующую фазу. Основными успехами «Треста» можно назвать зав-лечение на территорию СССР и арест 27 сентября 1925 года бывшего сотрудника английской разведки Сиднея Рейли и нелегальную поездку в декабре 1925-го — феврале 1926 года в СССР бывшего депутата 4-й Государственной думы Василия Шульгина, опубликовавшего по возвращении в Европу книгу «Три столицы», в которой он положительно охарактеризовал перемены, произошедшие в России с 1920 по 1925 год. Кроме того, постоянно убеждая Кутепова в бесперспективности вооруженной борьбы, члены МОЦР постепенно вносили разлад и уныние в ряды его Боевой организации.

Однако в апреле 1927 года Кутепова постигло жестокое разочарование. Агент ОГПУ Опперпут, участвующий в «Тресте», сообщил М. Захарченко о истинном назначении МОЦР и бежал с ней и Г. Радкевичем в Финляндию. Предание гласности подробностей «Треста» нанесло огромный ущерб авторитету Кутепова и его Боевой организации. Великий князь Николай Николаевич в 1927 году сообщал своим близким о своем глубоком разочаровании в Кутепове. А Врангель вновь начал убеждать его отказаться от попыток какой-либо тайной деятельности на территории СССР. Об этом он 21 июня 1927 года написал генералу И. Барбовичу:

«С А.П. Кутеповым я говорил совершенно откровенно, высказав ему мое мнение, что он преувеличил свои силы, взялся задело, к которому не подготовлен, и указал, что нравственный долг его после обнаружившегося краха его трехлетней работы от этого дела отойти. Однако едва ли он это сделает. Ведь это было бы открытое признание своей несостоятельности. Для того чтобы на это решиться, надо быть человеком исключительной честности и гражданского мужества»[255].

Как и предсказывал Врангель, отговорить Кутепова отойти от тайной антисоветской деятельности было невозможно. Разоблачение МОЦР, наоборот, подтолкнуло его к еще более рискованным и активным действиям. Более того, он поддержал идею Опперпута и Захарченко о создании «Союза национальных террористов» (СНТ), основной задачей которого должно было стать развязывание террора в СССР О замыслах лидеров СНТ можно судить по записке Опперпута, направленной Кутепову в мае 1927 года:

«После первых ударов по живым целям, центр тяжести должен быть перенесен на промышленность, транспорт, склады, порты и элеваторы, чтобы сорвать экспорт хлеба и тем подорвать базу советской валюты. Я полагаю, что для уничтожения южных портов на каждый из них нужно не более 5—10 человек, причем это необходимо сделать одновременно, ибо после первых же выступлений в этом направлении охрана их будет значительно усилена. Сейчас же вообще никакой вооруженной охраны их нет. После первых же выступлений необходимо широко опубликовать и разослать всем хлебным биржам и крупным хлебно-фуражным фирмам сообщение Союза национальных террористов, в котором они извещают, что все члены СНТ, находящиеся в России, не только будут сдавать советским ссыпным пунктам и элеваторам свой хлеб отравленным, но будут отравлять и хлеб, сдаваемый другими. Я не сомневаюсь, что даже частичное отравление 3–4 пароходов, груженных советским хлебом, независимо от того, где это будет сделано, удержит все солидные фирмы от покупки советского хлеба. Конечно, о каждом случае отравления немедленно, весьма широко, должна быть извещена пресса, чтобы не имели место случаи действительного отравления иностранцев. То же самое можно будет сделать с другими советскими экспортными съестными продуктами, например, с сибирским маслом. При введении своих людей в грузчики, портовые и таможенные служащие, это будет сделать не трудно. Этим был бы нанесен советам удар, почти равносильный блокаде… Помимо этого, уничтожение элеваторов не только сильно удорожит хлеб, но и ухудшит его качество. Я совершенно не сомневаюсь, что на это нетрудно будет получить в достаточном количестве технические средства, вплоть до хорошо вооруженных моторных лодок. Если бы таковые были получены, то можно было бы развить и некоторое пиратство для потопления советских пароходов… Ведь сейчас имеются моторные лодки, более быстроходные, чем миноносцы. При наличии моторного судна можно было бы устроить потопление долженствующего скоро возвращаться из Америки советского учебного парусника «Товарищ». При медленном его ходе настигнуть его в открытом океане и потопить так, чтобы и следов не осталось, не так уже было бы трудно. А на нем ведь исключительно комсомольцы и коммунисты. Эффект получился бы потрясающий. Потопление советских нефтеналивных судов могло бы повлечь к нарушению контрактов на поставку нефтепродуктов и колоссальные неустойки. Здесь мы найдем широкую поддержку от нефтяных компаний. Когда американские контрабандисты имеют свои подводные лодки и аэропланы, разве нам откажут в получении хороших моторных лодок, если мы докажем свое?

Надо немедленно начать отправку в Россию различными способами агитационной литературы с призывами к террору и к самоорганизации террористических ячеек, выступающих от имени СНТ. Я думаю, что применительно к советским сокращениям, организация могла бы сокращенно именоваться «Сент» или «Сенто», а члены — «сентоки» или «сентисты».

Необходимо, чтобы отправляемые террористы при выступлениях всегда бросали записки, что покушение или акт сделан такой-то группой СНТ, постоянно меняя нумерацию, чтобы создать иллюзию мощи СНТ и сбить с толку ГПУ…

Для уничтожения личного состава компартии придется главным образом применить культуру микробов эпидемических болезней (холера, оспа, тиф, чума, сибирская язва, сап и т. д.). Этот способ, правда, наиболее безопасен для террориста, и если удастся наладить отправку в Россию культур болезней, то один террорист сумеет вывести в расход сотни коммунистов… Организовать отправку культур микробов очень легко через дипломатов-контрабандистов. Очень многие дипломаты лимитрофных государств занимаются провозом в Москву контрабанды и возят ее сразу до 10 пудов (3–4 чемодана). За провоз берут от 150 до 300 долларов за чемодан… При некоторой осторожности через них можно будет отправлять газы и взрывчатые вещества. Только всем этим предметам нужно придавать товарный вид, то есть чтобы дипломаты и посредники не знали, что они в действительности везут. Помимо того, чемоданы должны быть с особо хорошими замками, чтобы дипломат из-за любопытства не полез бы туда…

Культуры бацилл отправлять лучше всего в упаковке от духов, одеколона, эссенции, ликеров и т. д. Газы под видом каких-либо лаков в жестяной или стальной упаковке. Взрывчатые вещества под видом красок, ванили, которая пересылается в жестяных коробках…

При выборе целей для таких терр. актов надо иметь в виду только те учреждения, где все без исключения служащие, а также посетители, являются коммунистами. Таковы: 1) Все областные комитеты ВКП(б), все губернские комитеты ВКП(б), все партийные школы, войска ГПУ и органы ГПУ… (далее следует список из 75 учреждений в Петрограде и Москве с их адресами. — Прим. авт.)»[256].

В «Союз» РОВСовских террористов, по воспоминаниям его активистов, входило около трех десятков боевиков. На самом деле их было гораздо больше, так как конспирация была поставлена великолепно, а ОГПУ не успело внедрить в СНТ свою агентуру. Но даже три десятка — это немало, учитывая, что это были люди, прошедшие жестокую войну, а затем специальную подготовку в эмиграции.

О планах Александра Павловича Кутепова красноречиво говорит цитата из донесения, подготовленного сотрудниками ИНО ОГПУ:

«…В 1927 году Кутепов перед террористическими актами Болмасова, Петерса (псевдоним одного из членов группы, пытавшейся в июне 1927 года взорвать здание общежития ОГПУ. — Прим. авт.), Сольского, Захарченко-Шульц (участник того же теракта. — Прим. авт.) и др. был в Финляндии. Он руководил фактически их выходом на территорию СССР и давал последние указания у самой границы. По возвращении в Париж Кутепов разработал сеть террористических актов в СССР и представил свой план на рассмотрение штаба, который принял этот план с некоторыми изменениями. Основное в плане было: а) убийство тов. Сталина; б) взрывы военных заводов; в) убийство руководителей ОГПУ в Москве; г) одновременное убийство командующих военными округами — на юге, востоке, севере и западе СССР.

План этот, принятый в 1927 году на совещании в Шуаньи (пригород Парижа, где находилась резиденция Великого Князя), остается в силе. Таким образом, точка зрения Кутепова на террористические выступления в СССР не изменилась. По имеющимся сведениям, Кутепов ведет «горячую» вербовку добровольных агентов, готовых выехать в СССР для террористической работы»[257].

Хотя отдельные отечественные историки и журналисты рисуют более мрачную картину. Предполагалось провести диверсии на объектах транспорта, складах, портах, элеваторах с целью срыва экспорта хлеба и подрыва рубля. Для этой же цели планировалось отправить хлеб на 3–4 пароходах с широким освещением происходящего в прессе. При помощи быстроходных моторных лодок намечалось потопить несколько советских нефтеналивных судов, а также учебный парусник «Товарищ». Для уничтожения партийных кадров было решено кроме взрывных устройств использовать бациллы холеры, оспы, чумы, сибирской язвы, которые должны были переправляться через границу при помощи дипломатической почты[258]. Нарисованные ими планы подтверждаются документами.

Такого рода диспозиции и планы имели практически все белоэмигрантские организации. И говорить о том, что эти планы остались только на бумаге, было бы грубой ошибкой. Вот лишь небольшая (и далеко неполная) хроника терактов против СССР, совершенных белоэмигрантскими боевиками в первой половине двадцатых годов прошлого века.

1923 год.

10 мая белоэмигранты Конради и Полунин убили генерального секретаря советской делегации на Лозаннской конференции, полпреда СССР в Италии В. Воровского.

1926 год.

5 февраля совершено покушение на советских дипкурьеров Теодора Нетте и Иоганна Махмасталя. Нетте был убит. Тяжело раненный Махмасталь убил покушавшихся — неких братьев Габриловичей.

9 июня в Париже эмигрантом-меньшевиком Мерабашвили был убит редактор советской газеты «Новая Грузия» Г. Вешапели.

26 сентября было совершено покушение на полномочного представителя ОГПУ в Ленинградском военном округе (ему подчинялись территориальные чекистские органы Северо-Запада РСФСР) Станислава Мессинга. Покушавшийся, некий Анатолий Труба, проник в кабинет Мессинга, несколько раз выстрелил в него из револьвера, но промахнулся.

Также в этом году была предпринята попытка покушения на руководителей Советской Украины Г. Петровского и В. Чубаря.

Немаловажным было и то обстоятельство, что Кутепова продолжала поддерживать английская разведка, из секретных фондов которой он в 1927 году получил 200 тысяч французских франков. Благодаря этому финансовому вливанию Купепов и его сторонники смогли организовать несколько террористических вылазок в СССР.

В «Союз» РОВСовских террористов, по воспоминаниям его активистов, входило около трех десятков боевиков. На самом деле их было гораздо больше, так как конспирация была поставлена великолепно, а ОГПУ не успело внедрить в СНТ свою агентуру. Но даже три десятка — это немало, учитывая, что это были люди, прошедшие жестокую войну, а затем специальную подготовку в эмиграции.

В 1926 году в структуре РОВСа появилось тщательно законспирированное подразделение — так называемая «внутренняя линия». Интересна история появления этого термина. Когда белогвардейские офицеры приходили в канцелярию РОВС, то их спрашивали, по какой линии они хотят работать: внешней или внутренней. Первая подразумевала относительно легальную работу — преподавателя, техника, инструктора и т. п., а вторая — секретную. Сотрудники «внутренней линии» занимались вопросами разведки и контрразведки. Также ее задачами были: подготовка государственного переворота в СССР и осуществление терактов в отношении не только руководителей Советского Союза, но и против сотрудников организаций, советских и партийных учреждений (т. н. «средний террор»).

Для достижения поставленных целей планировалось создать в СССР мощное антисоветское подполье. Предполагалось использовать советских граждан из числа «бывших» (дворяне, сотрудники государственных учреждений и офицеры Российской империи, полицейские и т. п.), офицеров Красной Армии (однокашников и однополчан членов РОВСа), а также родственников эмигрантов[259]. Тактика оказалась малоэффективной. К «бывшим» советские власти всегда относились подозрительно, часто справедливо подозревая их в нелояльности и тайной антисоветской деятельности. А после 1927 года их положение ухудшилось. Руководство органов госбезопасности предприняло ряд упреждающих мероприятий с целью нейтрализации потенциальной «пятой колоны». Да и к тем, кто поддерживал контакты с проживающими за границей родственниками, в Советском Союзе полного доверия не было. Поэтому репрессии в отношение «бывших» в конце двадцатых годов прошлого века объяснялись просто — советская власть пыталась нейтрализовать «пятую колонну». Мера оказалась эффективной. В 1937 году РОВС и другие белогвардейские организации знали о ситуации в СССР значительно меньше, чем в 1921 году[260]. Ну а чекисты записали в свой актив создание нескольких мифических антисоветских подпольных организаций, аналогичных «Тресту» и «Синдикату».

Несмотря на все принимаемые сотрудниками Лубянки меры белогвардейцам все же удалось осуществить серию терактов. Одна из причин — новая тактика Александра Павловича Кутепова.

Самой известной террористической акцией РОВС стал взрыв ленинградского Центрального партийного клуба на Мойке. 7 июня 1927 года трое диверсантов из РОВСа (бывший капитан белой армии Виктор Ларионов, двадцатилетний сын полковника царской армии Сергей Владимирович Соловьев и его одноклассник Дмитрий Мономахов) под видом коммунистов проникли в партклуб и во время лекции некого товарища Ширвиндта об американском неореализме кинули несколько гранат. Осколками было ранено двадцать шесть человек, из них четырнадцать — тяжело[261].

Один из участников акции Виктор Ларионов позднее вспоминал:

«Я одну-две секунды стою на пороге и осматриваю зал. Бородка тов. Ширвиндта а-ля Троцкий склонилась над бумагами… Столик президиума посреди комнаты. Вдоль стен — ряды лиц, слившихся в одно чудовище со многими глазами. На стене «Ильич» и прочие «великие». Я говорю моим друзьям одно слово: «можно» — и сжимаю тонкостенный баллон в руке. Секунду Дмитрий и Сергей возятся на полу над портфелями, спокойно и деловито снимая последние предохранители с гранат… Сергей размахивается и отскакивает за угол. Я кинул баллон в сторону буфета и общежития и побежал вниз по лестнице. На площадке мне ударило по ушам, по спине, по затылку звоном тысячи разбитых одним ударом стекол: это Дима метнул свою гранату.»[262].

Группа сумела благополучно вернуться в Финляндию.

Вот только не все ее члены дожили до старости. 6 июля 1928 года Георгий Радкевич и Дмитрий Мономахов пробрались в Москву и бросили бомбу в бюро пропусков ОГПУ. Дежуривший там сотрудник госбезопасности погиб. Оба террориста были обнаружены чекистами в Подольске (город в Московской области). При задержании Георгий Радкевич застрелился.

Другая атака террористов оказалась менее успешной. В ночь с 3 на 4 июня 1927 года трое членов РОВС Мария Владиславовна Захарченко-Шульце, Эдуард Оттович Стауниц (он же Александр Оттович Опперпут-Упелинц и Павел Иванович Селянини) и Вознесенский (оперативный псевдоним «Петерс») должны были взорвать здание общежития ОГПУ на Малой Лубянке в Москве. Как показывают архивные документы, выполнить эту задачу террористам было по силам. Один из них — Эдуард Оттович Стауниц хорошо знал особенность охраны общежития чекистов, вплотную примыкавшего к стене основного здания ОГПУ. С 1921 по 1927 год он сотрудничал с чекистами и принимал активное участие в операции «Трест». В случае взрыва «адской машинки» в этом месте значительных разрушений и жертв избежать бы вряд ли удалось.

Взрыв был предотвращен случайно. Один из жильцов особняка вышел на свежий воздух по малой нужде и обнаружил тлеющий бикфордов шнур. По крайней мере, так звучит официальная советская версия. Хотя возможно, о готовящейся акции в Москве знали заранее. Слишком оперативно начали преследовать террористов. Хотя настичь их сумели только в Смоленской области. Отходя к советскопольской границе, террористы убили шофера и захватили заложников. В операции по их поиску участвовали не только чекисты, но и военнослужащие Красной Армии, а также местные крестьяне.

Остальные попытки терактов были пресечены советскими пограничниками или сотрудниками госбезопасности.

Так, 15 августа 1927 года в районе Акссер четверо террористов в сопровождение двух финских граждан — проводников перешли государственную границу При себе каждый из боевиков имел по два револьвера и запас гранат. Согласно справке, подготовленной начальником Отдела контрразведки ОГПУ Салыня, задания у членов террористической группы:

«…были самого разнообразного характера, начиная от взрыва Волховстроя и кончая редакциями газет районных партийных изданий и комитетов. Экспертиза найденных у террористов бомб установила значительную разрушительную силу их, значительно превосходящую силу взрыва обычного типа бомб, то же самое в отношение ядов».

Нарушителей начали преследовать советские пограничники. Убив 20 августа 1927 года лесного объездчика Александра Александровича Ведешкина, группа разделилась.

22 августа 1927 года около села Шуя в Карелии были арестованы финский подданный «капитан армии Врангеля» (так в в документе. — Прим. авт.) Александр Борисович Балмасов и внук председателя Государственного Совета царской России кадет Александр Александрович Сольский. Позднее чекисты утверждали, что первый активно сотрудничал с финской разведкой.

Двое других боевиков тоже недолго оставались на свободе. Александр Александрович Шорин и Сергей Владимирович Соловьев погибли в перестрелке 24 августа 1927 года в районе села Печки (6 км от Петрозаводска). При попытке задержания трое пограничников было ранены.

Двое оставшихся в живых белогвардейцев проходили вместе с тремя коллегами по так называемому «делу пяти террористов-монархистов». Их подельников задержали в районе советско-латвийской границы в июле 1927 года. В ходе следствия выяснилось, что мичман Н.П. Строев и фельдфебель В.А. Самойлов:

«…ранее по поручению кутеповской монархической организации и иностранных разведок неоднократно переходили русско-латвийскую границу и при обратных переходах передавали сведенья о расположении частей Красной Армии, о состояние воздушного и морского флота, о местонахождении военных баз и об общем экономическом и политическом состояние СССР.

За собранные и переданные сведения шпионы получали денежный гонорар как от латразведки (латвийской разведки. — Прим. авт.) так равно и от Кутепова».

Далее в справке приводятся фамилии офицеров латвийской разведки и французской контрразведки, от которых задержанные получали задания.

«Поручения от латвийской и французской контрразведок были чисто военного характера, т. е. требовались сведения, освещающие деятельность ОСОАВИАХИМА, МОПРа, а также об организации, комплектовании и дислокации частей Красной Армии…

При последнем переходе границы СССР основным заданием указанных лиц (третьим был А. Э. Адеркас. — Прим. авт.) являлось: организация и производство внутри Союза террористических актов, направленных против работников партии и власти. Характер террористических актов являлся чисто индивидуальным, преследовавшим цель уничтожения отдельных видных работников как в Центре, так и на местах и организации подпольных военных ячеек (пятерок)»[263].

Были и другие случаи проникновения диверсантов РОВСа на территорию СССР.

Согласно официальному сообщению ПП ОГПУ, в Ленинградском военном округе 27 сентября 1927 года в СССР через финляндскую границу в районе Карелии вновь перешла «группа вооруженных монархистов», вступивших в перестрелку с советскими пограничниками. Одному боевику удалось уйти обратно в Финляндию, двое были убиты[264].

В мае — июне 1928 года члены «боевой группы Бубнов» безуспешно провели две недели в Москве, пытаясь организовать убийство главного редактора газеты «Правда» Николая Ивановича Бухарина[265].

В октябре 1929 года на территорию СССР проникла боевая группа А.А. Анисимова. При попытке ареста ее командир застрелился 10 октября 1928 года. В ноябре того же года в перестрелке погибли еще двое боевиков РОВСа — белогвардейские офицеры В.И. Волкова и С.Воинова. В декабре 1929 года при «выполнении боевого задания» погиб бывший глава Галлиполийского землячества в Праге, капитан 1-го Дроздовского полка П.М. Трофимов[266].

Александр Павлович Кутепов не ограничивался организацией террористических актов. Как и Петр Николаевич Врангель, он мечтал о военном походе на Советскую Россию. Весной 1927 года он планировал собрать для «весеннего похода» до 50 тысяч бойцов. В следующем году воинственные планы науськиваемой английской разведкой эмиграции усилились. Белогвардейцам поручалось создавать повстанческие организации, поднимать местные восстания, разлагать воинские части и в нужный момент спровоцировать войну. 17 июля 1928 года было подписано соглашение между РОВС и румынским Генеральным штабом. Бухарест принимал помощь эмигрантов в войне против СССР. Белогвардейцам разрешалось создать русские части. В рамках общего стратегического плана им предоставлялись отдельные боевые участки. Александр Павлович Кутепов брался сформировать стрелковый корпус, для чего румыны предоставляли ему вооружение, экипировку и снабжение.

Кроме выполнения заданий иностранных разведок, РОВС пытался создавать воинские части по своей инициативе, ради оживления организации. Предполагалось создать объединения по родам оружия с четкой структурой, командирами и соподчинением, постепенно приведя их в боевую готовность[267].

Временный размах белого террора вызвал серьезное, но, возможно, несколько преувеличенное беспокойство как на Лубянке, так и в Кремле. Дело в том, что число боевиков за все время существования Боевой организации Кутепова составило 32 человека. А после своего пребывания в Москве Бубнов составил для Кутепова доклад, в котором категорически утверждал, что организовать систематический тер рор в СССР невозможно и нецелесообразно. Но руководство ОГПУ, преувеличивая истинную силу белоэмигрантского террористического движения, получив разрешение Кремля, приняло решение нейтрализовать Кутепова, который к тому же после смерти Врангеля стал в апреле 1928 года председателем РОВС. А так как заманить на территорию СССР Кутепова не удалось, летом 1929 года было решено его похитить и вывезти в Москву.

Похищение Кутепова стало одним из первых серьезных заданий, порученных Спецгруппе при ИНО ОГПУ, руководителем которой был Я. Серебрянский. (Формально Спецгруппа была образована в 1930 году после заседания Политбюро ЦК ВКП(б), посвященного возможной войне,)

То, что похищение Кутепова было поручено Серебрянскому и его людям, было далеко не случайным. К 1930 году Серебрянский уже считался опытным разведчиком-нелегалом. В органах госбезопасности он начал работать еще в 1920 году во время похода Красной Армии в Персию. А в ИНО пришел в 1923 году и сразу же был направлен в Палестину в качестве заместителя нелегального резидента Я. Блюмкина. Через год, сменив Блюмкина на посту резидента, он смог проникнуть в боевое сионистское движение, а также завербовать большую группу эмигрантов — уроженцев России: А. Ананьева (он же Кауфман), Ю. Волкова, Р. Эске-Рачковского, Н. Захарова, А. Турыжникова и ряд других. Позднее именно они и составили костяк Спецгруппы. В 1925–1928 годах Серебря некий успешно работал в качестве нелегального резидента в Бельгии и во Франции, а в апреле 1929 года был назначен начальником 1-го отделения (нелегальная разведка) ИНО ОГПУ.

Кроме сотрудников группы Серебрянского для организации похищения Кутепова в Париж был направлен помощник начальника КРО ОГПУС. Пузицкий. По мнению В. Бурцева, в операции также участвовали советские дипломаты — генеральный консул в Париже Н. Кузьмин и сотрудник полпредства А. Фехнер, что представляется весьма сомнительным.

Утром в воскресенье 26 января 1930 года Кутепов в 10 часов 30 минут вышел из своей квартиры в доме № 26 по рю Русселе, сказав жене, что направляется на панихиду по генералу Каульбарсу в церковь «Союза галлиполийцев», а перед этим встретится с одним хорошо известным ему человеком. Но на панихиду генерал так и не пришел.

В 3 часа дня обеспокоенная семья Кутепова подняла тревогу и заявила об исчезновении генерала в полицию. Подозревая возможность похищения Кутепова, французские власти срочно известили пограничные пункты, порты и аэропорты. Но все оказалось напрасным. Больше Кутепова никто никогда не видел. Расследование, проведенное французской полицией, установило, что Кутепов был похищен около 11 часов на углу рю Удино и рю Русселе. По версии полиции, двое неизвестных в желтых пальто неожиданно схватили проходившего мимо генерала и втолкнули в стоявший рядом серо-зеленый автомобиль. На происходящее спокойно смотрел находившийся на углу полицейский, который затем сел в автомобиль рядом с водителем, после чего похитители уехали в сторону бульвара Инвалидов. Вслед за автомобилем поехало и находившееся рядом красное такси. Присутствие человека, одетого в полицейскую форму, дало повод случайному свидетелю Огюсту Стеймницу, уборщику католической клиники св. Иоанна, расположенной на рю Удино, считать произошедшее обычным полицейским арестом.

Но на самом деле все было несколько по-другому. На Кутепова чекистов вывел агент ОГПУ генерал Дьяконов, о котором стоит рассказать чуть подробнее. Участник русско-японской войны и выпускник 1905 года Николаевской академии Генерального штаба, генерал-майор Павел Павлович Дьяконов во время Первой мировой войны был помощником российского военного атташе в Лондоне и исполнял свои обязанности вплоть до мая 1920 года, когда русская военная миссия в Великобритании была закрыта. После этого оказавшийся не у дел генерал переехал на постоянное место жительство в Париж. Но будучи в эмиграции, Дьяконов никогда не высказывал враждебного отношения к новой власти к России, что, впрочем, и неудивительно, поскольку в вождях белого движения он разочаровался довольно быстро. Желая вернуться на родину, Дьяконов на встречах с советскими представителями неоднократно говорил о том, что хотел бы выехать в Советский Союз. Но все его просьбы оставались без ответа. В марте 1924 года Дьяконов в очередной раз пришел в советское полпредство в Париже и, обращаясь к дежурному коменданту, сказал, что хотел бы встретиться с полпредом по поводу известных ему данных о заговоре против СССР. Словоу «заговор» произвело магическое действие, и Дьяконова пригласили в отдельный кабинет, где он написал следующее письмо:

«Настоящим заявляю, что будучи в прошлом человеком, враждебно настроенным по отношению к Советской власти, в настоящее время я решительно изменил свое отношение к ней. Обязуюсь охранять, защищать и служить интересам Союза Советских Социалистических Республик и его правительства. П. Дьяконов, Париж, март 1924 г».[268].

Письмо Дьяконова попало к начальнику ИНО ОГПУ Трилиссеру, который принял наконец решение направить к генералу оперативного сотрудника разведки Д. Смирнова. Их встреча состоялась в мае 1924 года в Лондоне. Во время разговора Дьяконов заверил собеседника в своей преданности советской власти и написал следующее обязательство:

«Настоящим я заявляю, что будучи в прошлом человеком, враждебно настроенным по отношению к Советской власти, в настоящее время я решительно изменил свое отношение к ней. Желая доказать свою преданность Советскому правительству, я добровольно и сознательно беру на себя обязательство быть секретным осведомителем Советского правительства о деятельности правых (антисоветских) партий. Равным образом обязуюсь сообщать своевременно о всех прочих контрреволюционных группах, что мне станет известно о их деятельности.

Все директивы, мною получаемые в связи с моей осведомительской работой, обязуюсь исполнять точно и своевременно. О своей деятельности и получаемых мною заданиях обязуюсь хранить полное молчание.

Лондон, 26 мая 1924 г. Павел Павлович Дьяконов.

Впредь свои сообщения буду подписывать «Виноградов»[269].

Основным объектом деятельности Дьяконова как агента ОГПУ стал образованный в сентябре 1924 года РОВС. Кроме того, используя связи Дьяконова во французском Генштабе, ИНО ОГПУ довел до сведения французской разведки данные о профашистски настроенных русских генералах и офицерах. Но главным заданием Дьяконова следует считать участие в похищении Кутепова.

Именно с помощью Дьяконова Кутепову написали записку, в которой неизвестное лицо выразило желание встретиться с ним по денежному вопросу. Встреча была назначена на воскресенье. Те два человека в желтых пальто, что запихнули Кутепова в машину на самом деле были французскими коммунистами и агентами группы Серебрянского. Роль постового исполнил офицер французской полиции (также агент ОГПУ). А в красном такси находились непосредственные руководители операции на месте — Турыжников и Эеке-Рачковский. Посадив Кутепова в машину, чекисты проехали весь центр Парижа, после чего повернули к окраине. А когда заволновавшийся Кутепов спросил их: «Куда вы меня везете?», театрально ответили: «Можете говорить по-русски, генерал. Мы — сотрудники ОГПУ СССР».

После этого Кутепова усыпили хлороформом и в спящем состоянии доставили в Марсель. На борт советского судна «Спартак» генерала провели под видом сильно загулявшего члена экипажа, после чего корабль взял курс на Новороссийск. Но больное сердце генерала не выдержало последствий наркоза, и он умер от сердечного приступа в сотне миль от Новороссийска. (Существует и другая версия — Кутепов умер вечером 26 января и был тайно похоронен в саду дома, принадлежащего вышеуказанному французскому полицейскому.) Впрочем, несмотря на смерть Кутепова, организатор похищения главы РОВС Я. Серебрянский 30 марта 1930 года был награжден орденом Красного Знамени.

В Москве с самого начала категорически отрицали причастность своих спецслужб к похищению генерала Кутепова. Так, в газете «Известия» от 3 февраля 1930 года была напечатана заметка, в которой утверждалось, что Кутепов похитил деньги РОВС и бежал с ними в Южную Америку. И только в 1965 году было сделано неожиданное и, скорее всего, случайное признание. 22 сентября газета «Красная звезда» опубликовала заметку генерал-полковника авиации в запасе Н. Шиманова, в которой говорилось: «…комиссар государственной безопасности 2-го ранга (на самом деле 3-го ранга — Прим. авт.) Сергей Васильевич Пузицкий… участвовал не только в поимке бандита Савинкова и в разгроме контрреволюционной организации «Трест», но и блестяще провел операцию по аресту Кутепова и ряда других белогвардейских организаторов и вдохновителей иностранной интервенции и Гражданской войны».

Что же касается генерала Дьяконова, то после исчезновения Кутепова эмигрантская газета «Возрождение» назвала его «чекистским агентом» и прямым участником похищения главы РОВС. После этого Дьяконову пришлось потратить немало сил и времени, чтобы французский суд, рассмотрев материалы следствия по делу «Генерал Дьяконов против газеты «Возрождение»», признал обвинения необоснованными и заставил редакцию принести генералу извинения. Агент «Виноградов» продолжал работать на советскую разведку до оккупации Франции немецкими войсками, а в конце мая 1941 года при помощи советского полпредства в Париже вместе с дочерью выехал в СССР. Через месяц после начала Великой Отечественной войны его арестовали, но спустя четыре месяца благодаря заступничеству начальника 1-го (разведывательного) управления НКВД СССР П. Фитина выпустили на свободу. Умер П.П. Дьяконов 28 января 1943 года в Казахстане, куда он был эвакуирован.

Ликвидация Кутепова имела далеко идущие последствия. Во-первых, всем лидерам белой эмиграции было показано, что и за границей они не могут быть гарантированы от насильственной смерти от рук агентов ОГПУ, а полиция и спецслужбы стран пребывания не способны не только обеспечить им защиту, но и даже провести квалифицированное расследование. Во-вторых, РОВС, как претендующая на лидерство среди эмигрантов организация, стал гораздо менее влиятельным, поскольку сменивший Кутепова на посту председателя генерал Е. Миллер не пользовался большим авторитетом. И в-третьих, в результате непродуманной, начатой белыми эмигрантами под влиянием эмоций террористической кампании 1927–1928 годов значительные силы эмиграции, нацеленные на борьбу с большевизмом вооруженным путем, были уничтожены. Впрочем, иначе и быть не могло, так как государственные спецслужбы всегда были, да и должны быть неизмеримо сильнее каких бы то ни было террористов.

Из квартиры в Париже в камеру на Лубянке

В 1937 году в разгар сталинских чисток, уничтоживших всю оппозицию в СССР, советским руководством было принято решение окончательно разобраться с наиболее крупной белоэмигрантской организацией — РОВС. В Кремле посчитали, что в связи с усилением фашистской Германии и возможной войной с ней, было бы желательно взять РОВС под полный контроль. Эту задачу можно было считать решенной, если бы председателем РОВС стал давний агент ОГПУ — НКВД генерал Николай Скобли н. Но на пути Скобли на стоял генерал Евгений Миллер, возглавивший РОВС после похищения генерала Кутепова.

Профессиональный военный, Евгений Карлович Миллер родился 29 сентября 1867 года в Двинске. В 1884 году он окончил Николаевский кадетский корпус, а в 1886 году — Николаевское кавалерийское училище, после чего начал военную службу в лейб-гвардии Гусарском Его Величества полку. В 1892 году Миллер окончил гю первому разряду Николаевскую академию Генерального штаба, в 1898–1907 годах был военным атташе в Бельгии, Голландии и Италии, затем начальником своего родного Николаевского кавалерийского училища, а с началом Первой мировой войны возглавил штаб 5-й армии. В 1915 году Миллер был произведен в генерал-лейтенанты, а в январе 1917 года назначен командиром 26-го армейского корпуса. В августе того же года он был направлен в Италию представителем Ставки Верховного Главнокомандующего при итальянской Главной квартире.

Здесь его и застал Октябрь 1917 года. Миллер не признал новую власть и был заочно осужден судом революционного трибунала, после чего в январе 1919 года прибыл в оккупированный англичанами Архангельск, где был назначен военным губернатором Северной области и министром иностранных дел в правительстве Н. Чайковского. В августе 1919 года, после ухода англичан с Русского Севера, Миллер возглавил войска Северного правительства, отклонив предложение союзников эвакуировать армию вместе с ними. Но уже в феврале 1920 года его части были разбиты, а их остатки на ледоколе «Козьма Минин» и яхте «Ярославна» ушли в изгнание.

Оказавшись в эмиграции, Миллер продолжил антисоветскую деятельность. С июля 1920 году он был уполномоченным генерала Врангеля по военным и морским делам в Париже, а в апреле 1922 года назначен начальником его штаба. В июне 1923 года Миллер перешел в распоряжение Великого князя Николая Николаевича и отвечал за деньги, которые передал Великому князю Врангель. В РОВС Миллер вернулся в 1929 году, когда новый председатель Союза генерал Кутепов назначил его своим первым заместителем. А после исчезновения Кутепова 26 января 1930 года он стал очередным председателем РОВС.

Приняв дела, Миллер был вынужден констатировать, что похищение Кутепова нанесло РОВС сильный удар. От Боевой организации не осталось почти ничего, так как основная часть боевиков погибла в вылазках на территорию СССР, а оставшиеся были деморализованы разоблачением «Треста» и похищением Кутепова. Единственной действующей боевой единицей была группа боевиков в Чехословакии, которую возглавлял генерал-майор В. Харжевский, тесно сотрудничавший со 2-м отделом польского генштаба. Однако и там не все обстояло благополучно, из-за чего начальник русской секции 2-го отдела полковник Р. Врага несколько раз беседовал с Миллером, указывая на недостатки в работе Харжевского.

Понимая, что неудачи Кутепова были связаны с отсутствием у него опыта конспиративной работы, Миллер первым делом организовал при РОВС в октябре 1930 года небольшой контрразведывательный отдел. Его начальником стал генерал-майор К. Глобачев, в свое время окончивший Николаевскую академию Генерального штаба по второму разряду и в период Первой мировой войны занимавший посты начальника Охранного отделения в Варшаве и Петрограде. Что же касается тайной деятельности на территории СССР, то Миллер, продолжая генеральную линию Кутепова, перенес основные усилия на создание хорошо законспирированных подпольных ячеек, которые в нужный момент могли бы возглавить вооруженное восстание. Секретную (особую) работу против СССР по предложению Миллера возглавил генерал от кавалерии А.М. Драгомиров, официально занимающий должность генерала для поручений. Специальные курсы по подготовке агентов для заброски в СССР, на которых боевиков обучали стрельбе, изготовлению взрывчатых веществ и т. д., действовали в Париже, Софии и Праге.

В 1934 году при РОВС была создана организация «Белая идея», задачей которой была нелегальная заброска на территорию СССР террористических и разведывательных групп через Финляндию (ранее, в 1931 году, в СССР были заброшены бывшие офицеры Потто и Потехин, арестованные чекистами благодаря сведениям, полученным парижской резидентурой ИНО ОГПУ, и хорошей работе контрразведки). Руководил организацией капитан Ларионов, который лично отобрал первые 20 человек, прошедших спецподготовку для успешной работы в Советском Союзе. В том же году первые два боевика, Прилуцкий и Носанов, были заброшены в СССР. Однако под Ленинградом их обнаружили, и только чудом им удалось вырваться в Финляндию. Но еще двое, Дмитриев и Богданович, в том же году не вернулись из СССР, так как были обезврежены чекистами. Этим активная деятельность организации Ларионова, которого позднее сменил Носанов, и ограничилась, хотя, например, подполковник Николай Зуев до 1938 года четырежды побывал на советской территории и каждый раз благополучно возвращался обратно.

Впрочем, разведывательные возможности Миллера были действительно невелики. И прежде всего из-за ограниченных финансовых ресурсов. Дело в том, что основные денежные средства РОВС по совету брата Миллера Карла, бывшего торгового агента в Токио, были вложены в предприятия шведского спичечного короля Ивара Крейтера, считавшегося весьма солидным финансистом. Но на самом деле Крейгер оказался обыкновенным аферистом и строителем финансовых «пирамид», этаким Мавроди начала XX века. И в 1932 году его империя лопнула, а сам он 12 марта застрелился в спальне своей роскошной квартиры на улице Виктора-Эммануила Третьего в Париже. В результате РОВС оказался разоренным — его потери составили 7 миллионов франков.

Кроме того, спецслужбы европейских государств после разоблачения «Треста» и похищения Кутепова скептически относились к возможностям РОВС и всячески уклонялись ог контактов с ним. По этим причинам, как уже говорилось, Миллер был вынужден ограничиться только разведывательной деятельностью, да и то в незначительных размерах.

Другим важным обстоятельством было то, что Миллер в отличие от своих предшественников Врангеля и Кутепова был мало известен и не пользовался популярностью и авторитетом у белой эмиграции, а кроме того, у него не было ясной политической программы. Из-за этого в рядах РОВС со временем стали возникать склоки и противоречия.

Все это вместе взятое значительно ослабило Союз, но, несмотря на испытываемые трудности, он продолжал оставаться крупнейшей эмигрантской организацией, потенциально опасной для Москвы, особенно в случае военных конфликтов с западными странами. Поэтому РОВС и его председатель по-прежнему находились под пристальным вниманием советских спецслужб, которые настойчиво внедряли в его ряды свою агентуру. Одним из наиболее важных агентов был генерал-майор Николай Скоблин.

Николай Владимирович Скоблин родился 9 июня 1893 года в городе Нежине в семье отставного полковника. Выбрав военную карьеру, он в 1914 году окончил Чугуевское военное училище и был в чине прапорщика направлен на фронт в 126-й Рыльский пехотный полк. Воевал он отважно, и за храбрость и боевые заслуги был награжден орденом св. Георгия и золотым Георгиевским оружием. Летом 1917 года штабс-капитан Скоблин одним из первых вступил в 1-й Ударный (позднее Корниловский ударный) отряд 8-й армии, где командовал вторым батальоном, а когда началась Гражданская война, он встал на сторону белых.

«В Добровольческой армии с самого начала, — говорится о нем в «Биографическом справочнике высших чинов Добровольческой армии и Вооруженных Сил Юга России».

В конце 1917 г. — в Корниловском ударном полку под командой полковника Неженцева. Командир роты, командир батальона. В ноябре 1918 г. — полковник и командир Корниловского полка. В Русской армии генерала Врангеля начальник Корниловской дивизии; в ней же был произведен в генерал-майоры. В Галлиполийском лагере командир Корниловского полка, сформированного из остатков дивизии»[270].

Там же, в Галлиполи, в июне 1921 года Скоблин женился на известной русской певице Надежде Плевицкой, которая и в Европе пользовалась громадной популярностью среди русских эмигрантов. Вместе с сопровождавшим ее Скоблиным она давала концерты сначала в Болгарии, а потом в Прибалтике и Польше, а также в Берлине, Брюсселе, Праге, Париже и других городах Европы. В 1926 году Плевицкая совершила турне по Америке и в октябре дала в Нью-Йорке серию концертов, на которые пригласила служащих советских внешнеторговых учреждений. Это обстоятельство вызвало изумление и смущение в рядах эмиграции, а в газете «Новое Русское Слово» появилась статья под названием «Глупость или измена?». В ответ на нападки Плевицкая отвечала: «Я артистка и пою для всех. Я вне политики», что не могло понравиться лидерам эмиграции. В результате возмущенный случившимся Врангель под давлением общественного мнения отдал 9 февраля 1927 года приказ об освобождении генерала Скоблина от командования корниловцами. Впрочем, опала Скоблина была недолгой. И в том же 1927 году ближайший помощник Врангеля генерал Шатилов, пытаясь укрепить влияние председателя РОВС среди ветеранов Белой армии, убедил его вернуть Скоблина в Корниловский полк. Такова была ситуация, когда в начале сентябре 1930 года Скоблин встретился со своим бывшим подчиненным штабс-капитаном Ковальским.

Сын железнодорожника, Петр Григорьевич Ковальский в 1914 году поступил в Одесское военное училище. В мае 1915 года он был выпущен из училища в чине прапорщика, а уже в июне 1915 года был направлен на фронт.

Воевал Ковальский храбро, был трижды ранен, но всякий раз возвращался в строй. В октябре 1916 года он был уже штабс-капитаном и имел восемь боевых наград. После Февральской революции 26-лет-ний Ковальский вступил в 1-й Ударный отряд 8-й армии, где и познакомился со Скоблиным. В Гражданскую войну он воевал в рядах Добровольческой армии, а после поражения Белого движения оказался в Польше, где был интернирован. Освободившись из лагеря, он поселился в Лодзи, работал сначала ночным сторожем, а потом техником в строительной конторе. В 1921 году Ковальский пришел в советское полпредство в Варшаве и сказал, что хотел бы вернуться на родину.

Так он начал работать на советскую разведку под псевдонимом «Сильвестров».

В 1924 году Ковальский вернулся в СССР и поступил в распоряжение ИНО ГПУ Украины. А весной 1930 года он был передан в центральный аппарат ИНО ОГПУ и как агент «ЕЖ/10» направлен во Францию для вербовки генерала Скоблина. Основанием для такого решения послужило его старое знакомство со Скоблиным, о котором он писал:

«…Генерал Скоблин — познакомились в 1917 году при формировании Отдельного ударного отряда VIII армии. Скоблин был штабс-капитаном. Мы были большими приятелями. Почти год служили в одном полку — Отдельный ударный отряд, Корниловский ударный полк, Славянский ударный полк, Корниловский ударный полк. После ранения один раз гостил у него в Дебальцево, в другой раз кутили в Харькове в «Астраханке» в 1919 году…»[271]

Ковальский приехал в Париж 2 сентября и сразу же направился к Скоблину, который явно обрадовался встрече со старым знакомым. Он представил его Плевицкой, благосклонно принявшей друга мужа, что дало Ковальскому возможность еще несколько раз бывать в их доме.

Итогом этих посещений стала вербовка Ковальским не только Скоблина, но и его жены. Что толкнуло Скоблина, в отличие от других эмигрантов не испытывающего нужды, на сотрудничество с советской разведкой, сказать трудно. Но как бы там ни было, он под диктовку Ковальского написал следующее заявление:

«ЦИК СССР

От Николая Владимировича Скоблина

Заявление

12 лет нахождения в активной борьбе против Советской власти показали мне печальную ошибочность моих убеждений.

Осознав эту крупную ошибку и раскаиваясь в своих проступках против трудящихся СССР, прошу о персональной амнистии и даровании мне гражданства СССР.

Одновременно с сим даю обещание не выступать как активно, так и пассивно против Советской власти и ее органов. Всецело способствовать строительству Советского Союза и о всех действиях, направленных к подрыву мощи Советского Союза, которые мне будут известны, сообщать соответствующим правительственным органам.

10 сентября 1930 г. Н. Скоблин»[272].

Данное заявление было переправлено в Москву, и начальник ИНО А. Артузов наложил на нем следующую резолюцию:

«Заведите на Скоблина агентурное личное и рабочее дело под псевдонимом «Фермер — ЕЖ/13».

21 января 1931 года в Берлине состоялась встреча Скоблина и Плевицкой с представителем Центра. На ней агентам было объявлено, что ЦИК СССР персонально амнистировал их. После этого Скоблин написал обязательство о сотрудничестве с советской разведкой:

«Подписка

Настоящим обязуюсь перед Рабоче-Крестьянской Красной Армией Союза Советских Социалистических Республик выполнять все распоряжения связанных со мной представителей разведки Красной Армии безотносительно территории. За невыполнение данного мною настоящего обязательства отвечаю по военным законам СССР.

21/131. Берлин. Б. генерал Николай Владимирович Скоблин»[273].

Точно такое же обязательство написала и Плевицкая.

Новые агенты были переданы на связь легальной парижской резидентуре ИНО ОГПУ. Что до Ковальского, то он 20 января 1931 года попал под подозрение немецкой полиции и был немедленно отправлен в СССР. В дальнейшем его передали в распоряжение ГПУ Украины, а затем и вовсе перевели на гражданскую работу. Сначала он работал в Одессе, потом в Челябинске, а затем устроился в Ворошиловграде старшим бухгалтером в тресту «Главхлеб». Там в 1937 году Ковальский был арестован и по обвинению в шпионаже расстрелян. Когда же в 1939 году сотрудники ИНО НКВД в связи с нехваткой опытных вербовщиков предприняли его поиски, то получили из УНКВД по Донецкой области следующую копию обвинительного заключения:

«Из дела-формуляра Ковальского видно, что Ковальский при использовании по линии Иностранного отдела имеет ряд фактов, подозрительных в проведении им разведывательной работы в пользу Польши.

В принадлежности к агентуре польской разведки Ковальский виновным себя не признал.

Ковальский Петр Георгиевич, согласно приказу наркома внутренних дел СССР — Генерального Комиссара Государственной Безопасности тов. Ежова — № 00495, осужден.

22 ноября 1937 года»[274].

Что же касается Скоблина, то он на протяжении семи лет активно работал на советскую разведку. Не вдаваясь в подробности его деятельности, сошлемся на статью «Конец РОВС», помещенную в 3 томе «Очерков истории российской внешней разведки», в которой, в частности, говорится:

«По оценке ИНО ОГПУ, через год после вербовки Скоблин «стал одним из лучших источников… довольно четко информировал нас о взаимоотношениях в руководящей верхушке РОВС, сообщал подробности о поездках Миллера в другие страны». Гастроли его жены давали возможность Скоблину осуществлять инспекторские проверки периферийных подразделений РОВС и обеспечивать советскую разведку оперативно значимой информацией. С помощью Скоблина были ликвидированы боевые кутеповские дружины, скомпрометирована идея генералов Шатилова и Туркула о создании в РОВС террористического ядра для использования его на территории СССР. В конечном счете Скоблин стал одним из ближайших помощников Миллера и его поверенным в делах центральной организации РОВС. Когда некоторые члены РОВС стали высказывать подозрения относительно сотрудничества Скоблина с советской разведкой, Миллер решительно выступил в его защиту»[275].

Другим важным агентом, освещавшим деятельность РОВС, был Сергей Николаевич Третьяков. Он родился 26 августа 1882 года в богатой и именитой московской купеческой семье. Его дед, Сергей Михайлович, был одно время московским городским головой, основал всемирно известную Третьяковскую галерею. Сам Сергей Николаевич был женат на Наталье Мамонтовой, представительнице богатейшего московского рода. Еще молодым, он после окончания Московского университета вошел в семейное торговое дело, на московской бирже занимал одно из первых мест, был основателем и первым председателем Всероссийского объединения льняных фабрикантов. В общественной жизни Москвы он также играл видную роль и одно время даже являлся гласным городской думы. Во время Первой мировой войны Третьяков занимал пост заместителя председателя московского Военно-промышленного комитета, а после Февральской революции примкнул к кадетам и занял пост председателя Высшего Экономического совещания в правительстве А. Керенского. Арестованный после Октябрьского переворота, Третьяков несколько месяцев провел в тюрьме. Выйдя на свободу весной 1918 года, он выехал сначала в Москву, затем в Харьков, а оттуда — в Париж. Но когда Сибирское правительство адмирала Колчака в конце 1919 года предложило ему занять пост министра торговли и промышленности, он немедленно выехал в Омск. Впрочем, на этой должности и последующих — заместителя председателя правительства и министра иностранных дел — он пробыл недолго, всего пять месяцев, и после поражения Колчака вернулся во Францию.

С этого момента для Третьякова началась тяжелая жизнь в эмиграции. Первое время он существовал довольно безбедно, но вскоре деньги кончились, и настала острая нужда. Пришлось отказаться от роскошной квартиры и поселиться в крохотном номере дешевой гостиницы в Бийянкуре, около Порт де Сен-Клу. Сам он устроился на работу в журнал «Иллюстрированная Россия», а его жена стала торговать парфюмерией. На почве разочарований и постоянных ссор с женой он запил и даже однажды попытался покончить жизнь самоубийством, приняв большую дозу веронала. От смерти Третьякова спасла его дочь, вовремя вызвавшая «скорую помощь». Именно в это время Третьяков встретился со своим старым знакомым, инженером Окороковым, когда-то работавшим в омском правительстве в министерстве торговли.

Окороков не скрывал своих контактов с большевиками, что подтолкнуло Третьякова к определенным размышлением. Закончились они тем, что в 1929 году он стал агентом ИНО ОГПУ.

Первоначально поступающая от Третьякова информация не представляла особого интереса. Но с 1933 года, когда перед ним поставили задачу по «разработке» 1-го отдела РОВС (Франция и Бельгия), все изменилось. Получив от советской разведки деньги, Третьяков снял в доме № 29 на рю де Колизе, где размещался штаб РОВС, три квартиры. Две из них располагались на третьем этаже, причем одна как раз над помещением штаба РОВС. В третьей квартире на четвертом этаже поселился он сам с семьей. После этого сотрудниками парижской резидентуры в штаб-квартире РОВС были установлены микрофоны, а аппаратура приема размещена в квартире Третьякова. И начиная с января 1934 года Третьяков регулярно вел записи всех разговоров руководителей РОВС. Когда же в конце 1934 года в связи с финансовыми трудностями председатель РОВС генерал Миллер стал подыскивать для штаба более дешевое помещение, Третьяков предложил ему одну из своих квартир на третьем этаже. Цена показалась Миллеру подходящей, и в декабре 1934 года штаб РОВС переехал на третий этаж. Благодаря этому операция «Информация наших дней» (так в ИНО ОГПУ проходили поступающие от Третьякова данные) благополучно продолжалась до 1940 года.

Сведения, получаемые благодаря Третьякову, были исключительно важными. Благодаря ему были выявлены каналы заброски боевиков РОВС на территорию СССР и их имена, установлен факт сотрудничества генерала Миллера с французскими и японскими спецслужбами и многое другое. В качестве примера можно привести следующее спецсообщение ИНО руководству НКВД, составленное на основе донесений Третьякова:

«ИНО Главного управления государственной безопасности получены сведения, что руководитель террористической работой РОВС в Румынии полк. Жолондовский заявляет, что НКВД… совершенно разгромил всю английскую разведку, ведущуюся из Румынии, и всю румынскую линию Жолондовского. По словам Жолондовского, нарушены все организации всех разведок. На Жолондовского произвело впечатление опубликование в советской печати настоящих фамилий двух расстрелянных террористов в Харькове… Жолондовский заявляет, что сейчас со стороны Румынии невозможна работа террористического характера, но в то же время он считает необходимым, чтобы РОВС снова провел террористический акт по какой-либо другой линии против т. Жданова или т. Постышева. Ген. Абрамов… и капитан Фосс… считают, что Жолондовский всех обманывал. Он тратил получаемые от РОВС 5 тыс франков на свои личные нужды, ведя неприличный образ жизни, и на взятки Мурузову (один из руководителей румынских спецслужб). По словам Абрамова и Фосса, все посылки людей в СССР Жолондовским производились на английские деньги, а счет представляли ген. Миллеру…»[276]

Но, как уже говорилось, в 1937 году в Москве посчитали, что РОВС следует взять под полный контроль, поставив во главе его своего агента. Для этого было решено похитить генерала Миллера, после чего на пост председателя мог претендовать его ближайший соратник генерал Скоблин. За председателем РОВС было установлено постоянное наблюдение, которое поручили нелегальной резидентуре Я. Сереб-рянского. Одним из агентов Серебрянского, следившим за Миллером, была Мирей Аббиа («Авиаторша»), о которой уже говорилось выше. По указанию Серебрянского «Авиаторша» сняла квартиру рядом с квартирой Миллера, откуда вела наблюдение за председателем РОВС. Позднее она даже проникла в квартиру Миллера, украла некоторые документы, а также установила микрофон, который позволял прослушивать разговоры генерала.

Однако, поскольку резидентура Серебрянского в это время готовила похищение сына Троцкого Льва Седова, операцию по изъятию Миллера было решено поручить другим людям. Поэтому в начале сентября 1937 года для организации похищения Миллера, проходившего в НКВД под псевдонимом «Дед», в Париж прибыл заместитель начальника ИНО ГУ ГБ НКВД Сергей Шпигельглаз. На месте ему помогали прибывший из Испании резидент ИНО в Мадриде Александр Орлов (Фельдбин, псевдоним «Швед») и резидент ИНО во Париже Станислав Глинский («Петр»), работавший во Франции под фамилией Смирнов. В похищении Миллера также участвовали Георгий Косенко (во Франции Кислов, псевдоним «Фин»), Михаил Григорьев («Александр») и Вениамин Гражуль (во Франции Белецкий). Весь план похищения построили на Скоблине, который должен был заманить Миллера на конспиративную квартиру.

22 сентября 1937 года в 11 часов утра Миллер вышел из штаб-квартиры РОВС, оставив у начальника канцелярии генерала П. Кусонского конверт, который попросил вскрыть в том случае, если он не вернется. После этого он встретился со Скоблиным, который отвез его на квартиру, где Миллера, дескать, ожидали немецкие офицеры, пожелавшие поговорить с ним. Но там Миллера встретили не немецкие офицеры, а Георгий Косенко и Вениамин Гражуль. Они вкололи Миллеру большую дозу наркотика, после чего поместили в деревянный ящик и на грузовике «Форд-23КВ» советского полпредства перевезли в Гавр.

Там ящик, опечатанный дипломатической печатью, погрузили на пароход «Мария Ульянова», находившийся в порту под разгрузкой партии бараньих шкур. Не дожидаясь окончания разгрузки, пароход немедленно отплыл из Гавра и взял курс на Ленинград. Через неделю, 29 сентября, Миллер был доставлен в Москву и помещен во внутреннюю тюрьму НКВД как заключенный № 110.

Но еще вечером 22 сентября генерал П. Кусонский и заместитель председателя РОВС адмирал М. Кедров, обеспокоенные долгим отсутствием Миллера, вскрыли оставленный им конверт и прочитали записку следующего содержания:

«У меня сегодня в 12.30 час. дня рандеву с генералом Скоблиным на углу рю Жасмен и рю Раффе, и он должен везти меня на свидание с немецким офицером, военным агентом в прибалтийских странах — полковником Штроманом, и с г. Вернером, состоящим здесь при посольстве. Оба хорошо говорят по-русски. Свидание устроено по инициативе Скоблина. Может быть, это ловушка, на всякий случай оставляю эту записку.

Генерал Миллер. 22 сентября 1937 г»,[277].

Генерал Скоблин, за которым немедленно послали, сначала отрицал факт встречи с Миллером в этот день, а когда Кедров предложил ему пройти в полицейский участок для дачи показаний, воспользовался моментом и бежал. Исчезновение генерала Миллера вызвало бурную реакцию французских властей. Советскому полпреду во Франции Сурицу был заявлен решительный протест. Французская сторона с первых часов происшествия проницательно утверждала, что генерал был похищен и привезен на борт советского судна, а специальный комиссар Гавра ?Иавино точно определил время и обстоятельства погрузки Миллера на «Марию Ульянову». Однако французы не хотели портить отношения с СССР, и поэтому Шавино был снят с должности. Его преемник, комиссар Андре, очевидно, еще меньше уважал правительство Народного фронта, так как не только подтвердил заявление Шавино, но и назвал организатора похищения — консула Кислова. Под этим именем, как уже было сказано, работал во Франции Косенко.

Прозвучала даже угроза направить французский эсминец на перехват этого судна в море. Однако полпред СССР во Франции Суриц решительно отверг обвинения и предупредил, что французы понесут ответственность, если их военный корабль остановит в международных водах мирное советское судно и французские военные учинят на нем обыск. В любом случае, утверждал Суриц, генерала Миллера они там не найдут. И французы не решились осуществить свою угрозу. В итоге «Мария Ульянова» спокойно проделала весь путь из Гаврского порта в Ленинград.

Все это время советская сторона продолжала категорически отрицать свою причастность к похищению Миллера. Более того, был даже распушен слух, что Скоблин являлся агентом гестапо. Для этого в «Правде» от 30 сентября 1937 года было напечатано следующее заявление ТАСС:

«Все отчетливее выясняются связи Скоблина с гитлеровским гестапо и звериная злоба и ненависть, которую питал Скоблин к Советскому Союзу. Ряд газет приводят заявление директора одного из парижских банков, который сообщил, что… Скоблин располагал крупными средствами и часто менял в банке иностранную валюту. Из заявления банкира вытекает, что источником средств Скоблина являлась гитлеровская Германия».

Однако следствие, проведенное французской полицией, доказало причастность к похищению генерала Миллера Скоблина и его жены Надежды Плевицкой. 24 сентября Плевицкая была арестована по подозрению в соучастии в похищении генерала Миллера и шпионаже в пользу СССР Суд над ней состоялся в декабре 1938 года, а 14 числа того же месяца был вынесен приговор: 20 лет каторжных работ и 10 лет запрещения проживать во Франции. (Кстати, Скоблина также судили, только заочно. 26 июля 1939 года он был признан виновным в похищении Миллера и приговорен к пожизненной каторге.) Весной 1939 года Плевицкая была отправлена в Центральную тюрьму города Ренн. Вскоре она тяжело заболела и 5 октября 1940 года умерла. Думается, здесь будет уместно привести рассказ председателя Народно-трудового союза в 1930–1960 годах Виктора Байдалакова, в котором он, говоря о некоем сотруднике гестапо Дедио, вспоминал:

«Он (Дедио. — Прим. авт.) во время войны арестовал в Париже С.Н. Третьякова, в квартиру которого шли провода микрофонов из квартиры ниже, в которой помещался штаб управления РОВСа. В квартиру Третьякова и скрылся 22 сентября 1937 года генерал Скоблин, когда генерал Кусонский и адмирал Кедров предложили ему вместе с ними поехать в полицейский комиссариат, чтобы заявить об исчезновении генерала Е.К. Миллера. Допрашивал он и сидевшую в тюрьме Надежду Плевицкую, принесшую перед смертью полную повинную — вместе с генералом Скоблиным долгие годы они состояли на службе большевиков»[278].

Скоблин сумел избежать ареста, но его побег поставил крест на замыслах Москвы сделать своего агента председателем РОВС. С этой точки зрения подключение Скоблина к похищению Миллера следует расценивать как непростительную ошибку, приведшую к непоправимым последствиям. Важнейший агент НКВД в РОВС был вынужден долгое время скрываться на конспиративной квартире советской разведки, пока в конце концов его на самолете, арендованном при помощи Орлова, переправили в Испанию. Журналист Л. Млечин при этом утверждает, что непосредственно переброской Скоблина занимался сотрудник ИНО НКВД «Андрей». В Испании следы агента «ЕЖ/ 13» теряются. По официальной версии, он погиб в октябре 1937 года в Барселоне во время бомбежки аэродрома. Сохранилось лишь письмо Скоблина, в котором он просит оказать помощь его жене:

«11. XI.37. Дорогой товарищ Стах! (возможно, резидент ИНО НКВД в Париже Станислав Глинский. — Прим. авт.)

Пользуясь случаем, посылаю Вам письмо и прошу принять, хотя и запоздалое, но самое сердечное поздравление с юбилейным праздником 20-летия нашего Советского Союза. Сердце мое сейчас наполнено особенной гордостью, ибо в настоящий момент я весь, в целом, принадлежу Советскому Союзу, и нет у меня той раздвоенности, которая была до 22 сентября искусственно создана. Сейчас я имею полную свободу говорить всем о моем Великом Вожде Товарище Сталине и о моей Родине — Советском Союзе. Недавно мне здесь пришлось пересматривать старые журналы и познакомиться с № 1 журнала «Большевик» этого года. С большим интересом прочитал его весь, а статья «Большевики на Северном полюсе» произвела на меня большое впечатление.

В конце этой статьи приводятся слова Героя Советского Союза Водопьянова, когда ему перед полетом на полюс задали вопрос: «Как ты полетишь на полюс, и как ты там будешь садиться? А вдруг сломаешь — пешком-то далеко идти?» «Если поломаю, — сказал Водопьянов, — пешком не пойду, потому что у меня за спиной сила, мощь. Товарищ Сталин не бросит человека!» Эта спокойно сказанная фраза, но с непреклонной верой, подействовала и на меня. Сейчас я тверд, силен и спокоен, и тоже верю, что Товарищ Сталин не бросит человека. Одно только меня опечалило, это 7 ноября, когда вся наша многомиллионная страна праздновала этот день, а я не мог дать почувствовать «Васеньке» (семейное прозвище Надежды Васильевны Плевицкой. — Прим. авт.) о великом празднике. Не успел оглянуться, как снова прошло 2 недели со дня Вашего отъезда. Ничего нового в моей личной жизни не произошло. От безделья и скуки изучаю испанский язык, но полная неосведомленность о моем «Васеньке» не дает мне целиком отдаться этому делу. Как Вы полагаете, не следует ли Георгий Николаевичу теперь повидаться со мной и проработать некоторые меры, касающиеся непосредственно «Васеньки»? Я бы мог дать ряд советов чисто психологического характера, которые имели бы огромное моральное значение, учитывая почти двух месячное пребывание в заключении и необходимость ободрить, а главное — успокоить. Крепко жму Вашу руку. С искренним приветом Ваш (подпись)»[279].

Но, скорее всего, Скоблин до Испании не долетел. Свидетельством тому может служить следующая шифровка из Москвы во Францию:

«Париж Шведу Яше 28.09.1937 лично

Ваш план принимается. Хозяин просит сделать все возможное, чтобы прошло чисто. Операция не должна иметь следов. У жены должна сохраниться уверенность, что тринадцатый жив и находится дома.

Алексей»[280].

Здесь стоит напомнить, что псевдонимом «Швед» пользовался А. Орлов, «Яша» — Я. Серебрянский, «Алексей» — начальник ИНО НКВД А. Слуцкий. А если вспомнить, что непосредственно в Испанию Скоблина переправлял «Андрей», каковым псевдонимом пользовался другой мастер тайных операций — П. Судоплатов, то уместно предположить, что агента «ЕЖ/13», ставшего для НКВД обузой, просто выбросили из самолета во время полета.

За проведенную операцию по похищению Миллера («Деда»), а также за проводившуюся параллельно операцию по ликвидации перебежчика Рейсса («Раймонда») ее участники согласно указу ЦИК СССР от 13 ноября 1937 года были награждены орденами «за самоотверженное и успешное выполнение специальных заданий Правительства СССР».

Похищение Миллера вызвало немало шума и нанесло РОВС оглушительный удар, от которого он так и не смог оправиться. Новый председатель генерал-лейтенант Ф.Ф. Абрамов, занявший этот пост после исчезновения Миллера и сменивший его 22 марта 1938 года генерал-лейтенант А.П. Архангельский (1938–1957 годы) не смогли восстановить авторитет Союза, и он окончательно превратился в отжившую свой век организацию.

Как уже говорилось выше, с точки зрения советского руководства генерал Миллер был значимой фигурой белого движения на Западе, потенциально ориентированной на союз с Германией. Возможно, что так оно и было, особенно если учесть развал РОВС после его похищения. Однако личность самого Миллера на момент его похищения вызывает лишь недоумение. Оставшиеся в архивах документы рисуют образ уже не способного к активным действиям человека, безнадежно старого и, возможно, даже ослабевшего умом. Читатель сам может об этом судить по его письмам из тюрьмы, приведенным в приложении.

Так, 29 сентября 1937 года он во время первого допроса пишет письма в Париж жене и генералу Кусонскому, из которых следует, что пленник Лубянки рассчитывает выйти на свободу. Но вскоре его надежды исчезают, и 4 ноября 1937 года Миллер обращается с заявлением к начальнику тюрьмы, прося по крайней мере послать жене краткое уведомление о том, что он жив. Затем он трижды, 28 декабря 1937 года, 30 марта и 16 апреля 1938 года, пишет записки Н. Ежову, посетившему его в камере 27 декабря, но и эти послания остаются без ответа. Тогда 27 августа 1938 года он пишет Ежову очередное письмо, в котором звучат доселе скрываемые гнев и горечь. После этого реальный жизненный след генерала Миллера обрывается — он превращается в тень, в узника камеры № ПО, упоминаемого в документах НКВД под именем Иванова Петра Васильевича.

Генерал Е.М. Миллер

Решение о расстреле генерала Миллера было принято в мае 1939 года. И совершенно очевидно, что решение это принималось в экстренном порядке. Архивы НКВД не дают ответа на вопрос, почему именно 11 мая 1939 года судьба секретного узника была решена окончательно и бесповоротно. Но догадаться о причине этой поспешности нетрудно. До того времени пост наркома иностранных дел СССР занимал М. Литвинов, который являлся сторонником политического сближения СССР с Англией и Францией и был уверен, что для прочного мира необходим антигитлеровский альянс с этими странами. Учитывая такую политику, НКВД мог предполагать, что старый генерал, похищенный в Париже, может еще понадобиться в качестве той или иной разменной карты при игре с европейскими партнерами. Однако 4 мая 1939 года Литвинов был снят со своей должности, а его место занял В. Молотов.

В результате внешнеполитический курс СССР изменился на 180 градусов. Новый нарком иностранных дел решительно пошел на сближение с Гитлером, и в этом раскладе карт секретному узнику Лубянки уже не было места.

К этому времени наркомом внутренних дел вместо ликвидированного по приказу Сталина Н. Ежова был назначен Л. Берия. Он и подписал первый документ, относящийся к завершению трагической истории генерала Миллера. Очевидно, что указания на этот счет Берия мог получить только от Молотова либо от самого Сталина. После этого он вызвал к себе председателя Военной Коллегии Верховного суда Ульриха, и в его присутствии дежурный секретарь составил две бумаги, первую из которых, написанную на бланке «Народного Комиссара Внутренних Дел СССР», без номера, но с датой 11 мая 1939 года, подписал сам Берия:

«Только лично.

Начальнику внутренней тюрьмы ГУГБ НКВД СССР тов. Миронову

ПРЕДПИСАНИЕ

Предлагаю выдать арестованного Иванова Петра Васильевича, содержащегося под № 110? коменданту НКВД СССР тов. Блохину.

Народный Комиссар Внутренних Дел СССР Л. Берия».

Внизу, видимо, рукою Миронова сделана приписка: «Арестованного Иванова под № 110 выдал коменданту НКВД.

Нач. Внутр. тюрьмы Миронов. 11.V.39».

Наискосок листа идет еще одна надпись, красным карандашом: «Одного осужденного принял. Блохин. 11.V.39»[281].

Второй документ, составленный дежурным секретарем, гласит: «Предлагается немедленно привести в исполнение приговор Военной Коллегии Верховного суда СССР над Ивановым Петром Васильевичем, осужденным к расстрелу по закону от 1 декабря 1934 года.

Председатель В. К. В. Ульрих» Сбоку документа, тем же Мироновым приписано:

«Выданную личность Иванов под № 110 подтверждаю.

Нач. Вн. тюрьмы Миронов. 11/V 39 г».[282]. Эта приписка сделана, скорее всего, по особому требованию «сверху», чтобы удостовериться в уничтожении именно ТОГО «Иванова».

Сохранился и третий документ, написанный в тот же, роковой для секретного узника день:

«АКТ

Приговор в отношении сего Иванова, осужденного Военной Коллегией Верхсуда СССР приведен в исполнение в 23 часа 5 минут и 23 часа 30 минут сожжен в крематории в присутствии:

Комендант НКВД Блохин (подпись) Н-к внутр. тюрьмы ГУГБ НКВД Миронов (подпись) 11 /V 39 г/»[283]

Так как этот документ подписан только двумя лицами, то можно утверждать, что один из них и произвел расстрел Миллера. Никого третьего при завершении этого секретного дела не было. Можно предположить, что даже комендант НКВД Блохин, непосредственный участник расстрела, не знал, кем именно был этот сожженный в московском крематории «Иванов».

Но сомнений в том, что Петр Васильевич Иванов и есть Евгений Карлович Миллер, быть не может. Все три документа были подколоты к той же стопке бумаг, что и письма самого генерала. На тонкой папке с этими документами осталась пометка: «Материал передавал 5/3 49 г. т. Абакумову (подпись)». Свидетельством является и совпадающий номер камеры (110), и тот факт, что расстрел «Иванова» был произведен по сценарию, который НКВД применял лишь в отношении особо секретных осужденных — тайно, обычно ночью (время расстрела на документа 23 часа 5 мин.) их привозили в крематорий, убивали в подвале, примыкающем к печи, и почти сразу сжигали.

Похищением генерала Миллера закончилась борьба советских спецслужб с наиболее антисоветски настроенными лидерами Белого движения, оказавшимися в эмиграции после Гражданской войны и не пожелавшими сложить оружие. Что касается РОВС, то, как уже было сказано, он перестал играть лидирующую роль в белой эмиграции, уступив место Национальному союзу нового поколения (НСНП — будущий НТС — Народно-Трудовой союз), объединившему в своих рядах молодежь 1920-х годов, вышедшую из военных училищ Белой армии и подросших детей эмигрантов первой волны.