ГИБЕЛЬ П.С. НАХИМОВА

ГИБЕЛЬ П.С. НАХИМОВА

Ровно два месяца после этого проигранного ими сражения 6 июня союзники не предпринимали ни штурмов, ни общей бомбардировки Севастополя. Продолжая каждодневный обстрел города и укреплений, они сосредоточили все свое внимание на осадных работах. Траншеи неприятеля медленно, но упорно продвигались к бастионам.

В начале августа они уже отстояли от Малахова кургана на 120 м, от Второго бастиона — на 100 м. Одновременно все траншеи соединялись друг с другом, образуя обширнейшую сеть. Союзники возводили и новые батареи. Всего за два месяца появились 34 дополнительные батареи со 100 орудиями, большинство из которых было направлено против Корабельной стороны.

Специальные батареи по склонам Сапун-горы строились для обстрела Севастопольской бухты и городских мостов. Эти батареи предназначались, прежде всего, для борьбы с русскими пароходами в Севастопольской бухте, которые наносили им огромный урон во время штурмов.

Войска севастопольского гарнизона не оставались безучастными к этим работам. Они вели постоянный орудийный и оружейный огонь, который очень замедлял приготовления союзников, наносил им большие потери. Продолжались и вылазки. В то же время продолжалось совершенствование линии обороны, началось укрепление и внутренней обороны за основными бастионами, на улицах появились баррикады. Была осуществлена постройка беспрецедентного в истории военно-инженерного искусства моста через Большую Севастопольскую бухту длиной около 1 км.

Всех, попадавших в Севастополь летом 1855 г., поражало спокойствие его защитников, их готовность до конца бороться с врагом. «Тут везде кипела покойная, разумная деятельность без суеты и малейшего страха. Команды следовали в порядке по разным направлениям, офицеры проезжали и проходили свободно по улицам, как в мирное время, на бульваре были даже дамы с зонтиками в руках против загара от солнечных лучей. Между тем тут же падали и разрывались бомбы, гранаты, ракеты; на перекрестках некоторых улиц стояли часовые, объясняющие, какое нужно принять направление, чтобы менее подвергаться выстрелам неприятельских стрелков. Но все это представлялось явлениями совершенно обыкновенными. Казалось, что все люди, живущие в Севастополе, полагают, что жить под постоянным огнем мортир, пушек и ружей составляет нормальное положение человеческой породы. И все вновь прибывшие невольно, естественно, подчинялись такому настроению. Удивительный дух, чудный народ!»

Особую роль в осадной жизни осажденного города играл Нахимов. Очевидиц вспоминал: «Каждый из храбрых защитников, после жаркого дела, осведомлялся прежде всего, жив ли Нахимов, и многие из нижних чинов не забывали своего отца-начальника даже и в предсмертных муках. Так, во время штурма 6 июня один из рядовых пехотного графа Дибича-Забалканского полка лежал на земле близ Малахова кургана. “Ваше благородие! А ваше благородие!” — кричал он офицеру, скакавшему в город. Офицер не остановился. “Постойте, ваше благородие! — кричал тот же раненый в предсмертных муках, — я не помощи хочу просить, а важное дело есть!” Офицер возвратился к раненому, к которому в то же время подошел моряк. “Скажите, ваше благородие, адмирал Нахимов не убит?” — “Нет”. — “Ну, слава Богу! Я могу теперь умереть спокойно”. Эго были последние слова умиравшего».

Однако в эти два месяца для защитников Севастополя уже не было сомнений, что рано или поздно город придется оставить. И все знали, что вице-адмирал П.С. Нахимов не переживет падения города. Он словно намеренно появлялся в самых опасных местах, стоял на вышках бастионов в черном мундире с блестящими эполетами, привлекая внимание стрелков противника. Для того, чтобы посмотреть на батареи союзников, Нахимов ходил не по траншеям, а по площадкам, со всех сторон простреливаемым противником

«Нам отсюда уходить нельзя, — говорил Нахимов. — Я уже выбрал себе могилу, моя могила уже готова-с! Я лягу подле моего начальника Михаила Петровича Лазарева, а Корнилов и Истомин уже там лежат, они свой долг исполнили, надо и нам его исполнить!»

Узнав о том, что по приказу главнокомандующего Крымской армией князя М.Д. Горчакова строится мост для перехода с Южной на Северную сторону города, он воскликнул: «Видали вы подлость? Готовят мост через бухту! Ни живым, ни мертвым отсюда я не выйду!»

Нахимов говорил, что даже если Севастополь будет сдан, он со своими матросами продержится на Малаховом кургане еще целый месяц, пока их всех не перебьют.

С самого утра 28 июня 1855 г. Нахимов вместе с адъютантом Колтовским верхом поехал на 3-й бастион, так как адмирал слышал, что по нему открыли сильный огонь с английской стороны. Прибыв на бастион, он сел около блиндажа начальника бастиона вице-адмирала Панфилова, завязав разговор с окружившими его офицерами. Вдруг раздался крик сигнальщика; «Бомба!» Все бросились в блиндаж. Остался лишь Нахимов, не сошедший со скамьи. Разорвавшаяся бомба осыпала осколками, землей и камнями место, где только что стояли офицеры.

Заехав на Четвертый бастион, Нахимов вместе с Колтовским приехал на Корниловский бастион Малахова кургана Нахимов обратился к матросам и солдатам бастиона: «Здорово, наши молодцы! Ну, друзья, я смотрел вашу батарею, она теперь далеко не та, какой была прежде, она теперь хорошо укреплена! Ну, так неприятель не должен и думать, что здесь можно каким бы то ни было способом вторично прорваться. Смотрите же, друзья, докажите французу, что вы такие же молодцы, какими я вас знаю, а за новые работы и за то, что вы хорошо деретесь, — спасибо!»

Капитан 1-го ранга Керн и Колтовский предложили адмиралу зайти в бастионную церковь, где шла служба по случаю дня апостолов Петра и Павла Нахимов отказался, хотя то были его именины.

Дойдя до банкета, адмирал поднялся наверх и, взяв у сигнальщика подзорную трубу, стал смотреть в сторону французов. Керн и Колтовский стали уговаривать Нахимова нагнуться пониже или зайти замешки. Но Нахимов не отвечал и продолжал смотреть в сторону противника, а затем сказал: «Не всякая пуля в лоб-с!» Стоя совершенно открыто и резко выделяясь от свиты черным цветом своего сюртука и золотыми эполетами, он стал целью для французских стрелков. Одна пуля ударила в земляной мешок, лежавший перед адмиралом. Он и тут остался на месте, спокойно промолвив: «Они целят довольно хорошо!» Почти одновременно с этим вторая пуля ударила его в лоб, над левым глазом. Нахимов упал на руки сопровождавших его и тотчас же был отнесен на перевязочный пункт Малахова кургана. Когда ему спрыснули лоб и грудь водой, он очнулся, что-то проговорил, но что именно — разобрать было трудно. Перевязав рану, Нахимова перенесли на солдатских носилках в Аполлонову балку, а отсюда повезли в шлюпке на Северную сторону. Всю дорогу он глядел и что-то шептал, а в госпитальном бараке потерял сознание. На следующий день раненому стало немного лучше. Нахимов шевелился, рукой дотрагивался до повязки на голове. Ему в этом препятствовали. «Эх, Боже мой, что за вздор!» — прошептал он. Это были единственные слова, разобранные окружающими.

Присутствовавший в момент смерти Нахимова современник вспоминал: «Войдя в комнату, где лежал адмирал, я нашел у него докторов, тех же, что оставил ночью, и прусского лейб-медика, приехавшего посмотреть на действие своего лекарства Усов и барон Крюднер снимали портрет; больной дышал и по временам открывал глаза; но около 11 часов дыхание сделалось вдруг сильнее; в комнате воцарилось молчание. Доктора подошли к кровати. “Вот наступает смерть”, — громко и внятно сказал Соколов-Последние минуты Павла Степановича оканчивались! Больной потянулся первый раз и дыхание сделалось реже… После нескольких вздохов он снова вытянулся и медленно вздохнул… Умирающий сделал еще конвульсивное движение, еще вздохнул три раза, и никто из присутствующих не заметил его последнего вздоха Но прошло несколько тяжких мгновений, все взялись за часы, и, когда Соколов громко проговорил: “Скончался”, — было 11 часов 7 минут… Герой Наварина, Синопа и Севастополя, этот рыцарь без страха и укоризны окончил свое славное поприще».

Покойного перевезли на Городскую сторону и внесли в дом, где он прожил столько лет. Над его гробом были опущены два адмиральских флага и один с флагманского корабля «Императрица Мария», на котором Нахимов находился во время Синопского сражения.

Еще при начале обороны Севастополя Нахимов и Корнилов просили похоронить их в склепе, где покоился прах М.П. Лазарева. В этом склепе было место для двух могил. В первой из них похоронили Корнилова, а во второй — Истомина. Однако моряки нашли возможность исполнить и волю Нахимова

Проститься с адмиралом пришел весь Севастополь. 1 июля гроб с телом Нахимова был вынесен из дома и под колокольный звон, барабанную дробь и орудийный салют внесен в собор Св. Владимира, где были уже похоронены адмиралы М.П. Лазарев, В.А. Корнилов и В.И. Истомин. В этот день противник не сделал ни одного выстрела. Рассказывали, что его некоторые корабли приспустили флаги и скрестили реи.

Вот как описывал похороны Нахимова крымский историк В.П. Дюличев: «От дома до самой церкви стояли в два ряда защитники Севастополя, взяв ружья в караул. Огромная толпа сопровождала прах героя. Никто не боялся ни вражеской картечи, ни артиллерийского обстрела. Да и не стреляли ни французы, ни англичане. Лазутчики безусловно доложили им, в чем дело. В те времена умели ценить отвагу и благородное рвение, хотя бы и со стороны противника

Грянула военная музыка полный поход, грянули прощальные салюты пушек, корабли приспустили флаги до середины мачт.

И вдруг кто-то заметил: флаги ползут и на кораблях противников! А другой, выхватив подзорную трубу из рук замешкавшегося матроса, увидел: офицеры-англичане, сбившись в кучу на палубе, сняли фуражки, склонили головы…»

Начальник севастопольского гарнизона почтил память павшего адмирала приказом:

«Провидению угодно было испытать нас новой тяжкой потерей: адмирал Нахимов, пораженный неприятельской пулей на Корниловском бастионе, сего числа скончался. Не мы одни будем оплакивать потерю доблестного сослуживца, витязя без страха и упрека; вся Россия вместе с нами прольет слезы искреннего сожаления о кончине героя Синопского.

Моряки Черноморского флота! Он был свидетелем всех ваших доблестей; он умел ценить ваше несравненное самоотвержение; он разделял с вами все опасности; руководил вас на пути славы и победы. Преждевременная смерть доблестного адмирала возлагает на нас обязанность дорогой ценой воздать неприятелю за понесенную нами потерю. Каждый воин, стоящий на оборонительной линии Севастополя, жаждет — я несомненно уверен — исполнить этот священный долг; каждый матрос удесятерит усилие для славы русского оружия!»

Знаменитый историк Т.Н. Грановский, узнав о гибели Нахимова, говорил: «Был же уголок в русском царстве, где собрались такие люди. Лег и он. Что же! Такая смерть хороша; он умер в пору. Перед концом своего поприща вызвать общее сочувствие к себе и заключить его такой смертью… Чего же желать более, да и чего бы еще дождался Нахимов? Его недоставало возле могил Корнилова и Истомина. Тяжела потеря таких людей, но страшнее всего, чтобы вместе с ними не погибло в русском флоте предание о нравах и духе таких моряков, каких умел собрать вокруг себя Лазарев».

Когда Севастополь был захвачен союзниками, крышки гробов адмиралов Нахимова, Корнилова и Истомина были проломлены мародерами, которые похитили золотые эполеты с их мундиров.

«28 июня — печальный день — убит П.С. Нахимов. Число геройских защитников Севастополя редело, да и не было таких влиятельных, как покойный Нахимов, а между тем Горчаков настойчиво торопил подготовить отступление от Севастополя; и потому рвение защитников Севастополя слабело», — писал один из участников обороны Севастополя.

Вступивший на престол в феврале 1855 г. император Александр II не верил в возможность избежать поражения в Крымской войне. Главную свою задачу он видел в том, чтоб как можно быстрее выйти из нее с наименьшими потерями. Царь был также и противником защиты Севастополя до последней капли крови. Правда, успешное отражение штурма города 6 июня несколько поколебало эти взгляды. Однако постоянные бомбардировки Севастополя в июне и июле, которые вели к огромным и трудновосполнимым потерям гарнизона, вновь укрепили царя в прежнем мнении.

Тем не менее в начале своего царствования Александр II не мог совершить крутой поворот, резко изменить курс своего отца на продолжение войны до конца, до победы. Да и в общественном мнении России подобные настроения продолжали господствовать — в России не привыкли к поражениям. Поэтому император считал необходимым все-таки сделать попытку переломить положение в Крыму. Эта попытка станет либо успешной, либо можно будет сказать, что попытались сделать все возможное в человеческих силах — после этого оставление Севастополя будет уже вполне оправдано. Примерно такие мысли читались между строк писем Александра II к главнокомандующему М.Д. Горчакову в Крым.

Так созревала идея сражения, которую должна была дать полевая армия союзникам. Многие надеялись, что в результате его враг будет сброшен в море, а Севастополь — спасен. Однако главнокомандующий Горчаков совершенно не верил в успех такого сражения. Но противодействовать мнению императора он, разумеется, не смел и лишь затягивал начало столкновения. Решение о сражении было принято на военном совете в конце июля. Согласно плану боя предполагалось атаковать в районе Черной речки неприятеля, силы которого превосходили русских в полтора раза.

4 августа 1855 г. началось наступление русских войск. Однако, поскольку русскому командованию не удалось обеспечить скрытности подготовки к сражению, союзники были готовы к отражению нападения. Солдаты проявили беспримерный героизм, атакуя Федюхины высоты. Но управление войсками было на самом низком уровне. Атаки велись несогласованно, силы вводились в бой частями, резервы запаздывали. Сражение окончилось поражением русских. Потери составили свыше 8 тысяч человек (у союзников — около 2 тысяч).

Именно об этом сражении Л.Н. Толстым была сложена сатирическая песня, строки из которой до сих пор остаются чрезвычайно актуальными:

Как четвертого числа

Нас нелегкая несла

Горы занимать…

Собирались на советы

Все большие эполеты…

Чисто было на бумаге,

Да забыли про овраги,

Как по ним ходить…

* * *

На следующий день после поражения русских войск на Черной речке, 5 августа 1855 г., подошло время 5-й бомбардировки города. В этот день «при совершенно чистом небе солнца не было видно от дыма, пыли, земли, осколков…» За первые трое суток было выпущено 150 тысяч снарядов. 5-я бомбардировка продолжалась пять дней, но и после этого обстрел продолжался каждый день почти с той же интенсивностью. Ежедневные потери севастопольцев стали превышать 1 тысячу человек. Разрушения приняли особенно значительные масштабы. Почти все дома на Южной стороне города были разбиты.

Учитывая результаты бомбардировки и своих осадных работ, союзники на военном совете 22 августа решили назначить общий штурм города на 27 августа. За три дня до этого должна была начаться очередная, 6-я бомбардировка.

24 августа обычный обстрел Севастополя перерос в общую бомбардировку. 800 орудий били с самого близкого расстояния. Им отвечали 600 орудий осажденных, которые по-прежнему имели гораздо меньший боезапас. В течение трех дней по городу было выпущено свыше 130 тысяч снарядов. В отличие от предыдущих бомбардировок разрушения теперь были абсолютными. Было разбито около сотни русских орудий, с минуты на минуту всюду ждали взрывов пороховых погребов. Ежедневные потери доходили до 2–3 тысяч человек. Особенно пострадали Малахов курган и Второй бастион. Брустверы здесь во многих местах осыпались, завалив передние рвы, амбразуры обвалились. На Малаховом кургане целыми осталось всего 8 пушек, обращенных в сторону неприятеля. Почти вся прислуга была перебита.

К полудню 27 августа стрельба прекратилась. Ровно в 12 часов до 60 тысяч французов, англичан, турок, итальянцев двинулись в наступление. Перед атакой солдаты союзников были сосредоточены в ближайших к бастионам траншеях. Под русским огнем им предстояло пробежать очень небольшое расстояние. Но защитники были готовы дать отпор. Услышав сигнал тревоги, на позиции стали подтягиваться русские резервы. Вместе с кадровыми частями в бой бросились все нестроевые чины — саперы, мастеровые, кашевары, писаря. Всюду завязались ожесточенные схватки.

Французам удалось вытеснить русских из Второго бастиона, но подошедшие Севский и Кременчугский полки выбили их оттуда. Через час французы вновь, несмотря на огромные потери, подошли ко Второму бастиону. У его рва закипел ожесточенный рукопашный бой. И вновь противник отошел.

Одновременно происходил штурм Малахова кургана. Атакующих здесь отделяло от русских позиций всего 25 м, которые были преодолены за минуту. Наступавшая здесь дивизия генерала М. Мак-Магона овладела передней частью укреплений.

* * * 

Биография

Мак-Магон Мари Эдм Морис Патрис (13.06.1808–17.10.1893)

Мак-Магон происходил из старинного ирландского рода, переселившегося во Францию. После окончания курса в иезуитском коллеже и в военной Сен-Сирской школе Мак-Магон поступил офицером в гусарский полк, в составе которого участвовал в экспедиции в Алжир.

В 1831 г. Мак-Магон состоял адъютантом генерала Ашера и во время войны в Бельгии отличился при осаде Антверпена, откуда вновь возвратился в Алжир. Участвуя в ходе его завоевания в различных экспедициях против арабов, Мак-Магон постепенно дослужился до звания дивизионного генерала.

Восточная война 1853–1856 гг. застала Мак-Магона в должности начальника 1-й пехотной дивизии, которая приняла участие во взятии Малахова кургана, за что сам Мак-Магон был удостоен звания сенатора.

Вернувшись в Африку в 1857 г., Мак-Магон принял участие в большом походе против кабилов, после окончания которого был назначен начальником всех вооруженных сил Франции в Алжире. Незадолго до начала войны с Австрией Мак-Магон был назначен командующим войсками 2-го армейского корпуса. В сражении при Мадженте нанесением своевременного удара по правому флангу австрийских войск он спас императора Наполеона III от опасности плена и фактически явился автором этой победы, принесшей Мак-Магону звание маршала и герцога Маджентского. В завершающем сражении при Сольферино Мак-Магон также сыграл видную роль, командуя центром французских войск.

В 1864 г. он был назначен генерал-губернатором Алжира. Оставаясь на этом посту до 1870 г., Мак-Магон, исполняя приказы свыше, действовал в духе клерикализма и милитаризма. Он ничего не сделал для борьбы с голодом, сильно опустошившим Алжир, и это привело к опасному восстанию арабов. Но поскольку приближение войны с Пруссией заставило Наполеона III отозвать Мак-Магона из Алжира, вся ответственность за разразившееся восстание легла на его преемника.

В начале войны с Пруссией Мак-Магон был назначен командующим армейским корпусом, сосредоточенным в Эльзасе. Проиграв сражение под Вейсенбургом и Вертом и потеряв там половину своего корпуса, Мак-Магон 1 сентября отступил в Шалонский лагерь. Здесь он сдал остаток своего корпуса генералу Дюкро, а затем Вимпфену и принял в командование 120-тысячную Шалонскую армию.

Целью вновь сформированной армии была деблокада Меца и соединение с армией Базена для дальнейших совместных действий. Несмотря на то что Мак-Магон сознавал всю опасность сосредоточения главных сил у Седана, у него не хватило решимости отстоять свое мнение перед Наполеоном III.

31 августа у Седана Мак-Магон встретил передовые части противника, а на следующий день началось сражение, окончившееся пленением всей армии вместе с императором. В самом начале сражения Мак-Магон был ранен и взят в плен. Маг-Магон был отправлен в Германию, но уже в марте 1871г. вернулся в Париж, где был поставлен во главе Версальской армии, подавившей Парижскую коммуну.

После провозглашения Третьей республики и реорганизации французской армии Мак-Магону было вверено командование войсками Парижа, Версаля и Лиона. Во время президентства А. Тьера роль Мак-Магона изменилась. Если до этого он был только солдатом, то теперь ему пришлось стать политиком, поскольку три монархические партии, ненавидевшие друг друга, начали искать преемника Тьеру.

24 мая 1873 г. Мак-Магон был избран президентом республики. Это вызвало реакцию против всех мероприятии Тьера и стеснение политических свобод. Под покровительством Мак-Магона стали вестись переговоры о восстановлении монархии, неудавшиеся лишь из-за раздоров самих монархистов. В ноябре 1873 г. полномочия президента были продлены на пять лет. Несмотря на враждебное отношение Мак-Магона к республиканской конституции, она была принята Национальным собранием. Все попытки президента создать в палате большинство из монархистов и особой группы, «мак-магонистов» закончились неудачей большинство палаты по-прежнему оставалось республиканским.

В январе 1879 г. Мак-Магон ушел в отставку и стал жить в своем замке близ Монтаржи, ведя жизнь частного человека и оставаясь лишь сенатором.

Дивизии Мак-Магона не удалось сразу закрепиться на Малаховом кургане. Русские бросились в контратаку. На кургане более часа шло ожесточенное сражение. К французам подходили все новые резервы, которые постепенно теснили русских к тыловой части укрепления. Вот как описывал позже действия защитников кургана сам Мак-Магон: «С секунды на секунду смерть уменьшает эту героическую группу; они падают один за другим и исчезают под пулями, которые бьют их в упор, — но ни один из них не оставляет своего места».

Спустя час на Малахов курган подошли свежие подкрепления французов и русских. Бой разгорелся с новой силой. Контратаку возглавил генерал Хрулев. Однако Малахов курган был оборудован как редут, т.е. имел укрепления со всех сторон, поэтому французы теперь успешно обороняли его. Единственный узкий проход, по которому русские могли проникнуть на курган, был полностью завален трупами защитников и осаждавших. Генерал Хрулев был ранен и оставил поле боя. Его сменили генералы Юферов и Воейков, погибшие через несколько минут. Принявший командование генерал Лысенко вскоре также был тяжело ранен. Лишь после гибели почти всех защитников кургана французам удалось овладеть им. На кургане взвился французский флаг.

Но русские контратаки на курган не прекращались. Одновременно Тотлебен вел подкоп под курган, чтобы взорвать его, однако для завершения работ не хватило времени.

Попытка неприятеля прорваться с Малахова кургана в глубь Корабельной стороны была отбита.

Третий бастион («Большой Редан») штурмовали англичане. Им также вначале удалось прорваться на укрепления, но после контратаки также пришлось отступить. Ров перед бастионом был в несколько рядов заполнен трупами штурмующих. Вторая и последующие атаки англичан были вновь отбиты.

Французы и сардинцы атаковали и укрепления Городской стороны. В ряде мест им удалось захватить некоторые укрепления, но после кровавых схваток они были всюду выбиты и отступили.

На Малаховом кургане до конца сражалась отряд из 30 человек во главе с поручиком М.П. Юнием. В самом начале штурма они были окружены и засели в полуразрушенной башне Малахова кургана, начав оттуда обстрел врага. Их огонь наносил большой урон французам и Мак-Магон решил, что в башне находятся большие силы. Он не решился штурмовать ее и приказал обложить горючим материалом и поджечь. Однако затем отменил приказ, опасаясь взрыва пороховых погребов. Выстроив пленных впереди себя, французы двинулись в наступление на башню.

В ответ оттуда вновь раздались выстрелы. Противоборство продолжалось до вечера 27 августа. Только после того как у защитников башни кончились боеприпасы, а большинство их было ранено, они вышли из укрепления. «Французы, видя кучку всего человек около 30, не верили, чтобы такое ничтожное число людей могло держаться так долго против массы неприятеля, наводнившего Корниловский бастион; поэтому с угрозами требовали, чтобы выходили остальные. Но так как никто более не появлялся, то они бросились вовнутрь башни. Обежав ее и убедясь, что более никого там нет, они обратились к пленным храбрецам с выражениями удивления к их мужеству…»

Всего в ходе штурма 27 августа стороны потеряли по 10 тысяч убитых и раненых.

Союзное командование до конца не было уверено в прочности своего успеха на Малаховом кургане. Согласно легенде, Пелисье послал было к Мак-Магону приказ эвакуировать оттуда его солдат, но Мак-Магон сказал: «Я тут нахожусь — я тут останусь».

К вечеру 27 августа, несмотря на острую нехватку боеприпасов и большие разрушения, севастопольцы были готовы отбить у противника Малахов курган. Однако М.Д. Горчаков принял решение оставить Южную сторону, так как дальнейшее нахождение в ней севастопольского гарнизона означало колоссальные ежедневные потери. При том темпе огня, который вел противник последние дни и недели, он мог без всякого штурма и открытой атаки свести численность гарнизона к нулю в течение 15–20 суток.

Вечером 27 августа 1855 г. русские войска организованно перешли по мосту через бухту на Северную сторону Севастополя, где заняли подготовленные мощные укрепления.

Все укрепления Южной стороны и мосты после отхода войск были взорваны. 28–31 августа затопили последние остававшиеся в бухте корабли.

Вот как очевидец описывал Севастополь в те дни: «Горит необъятным пламенем многострадальный Севастополь. Зарево пожарища кроваво-красным светом отражается в тихой воде бухты и производит впечатление, как будто вода, земля и небо объяты общим огнем. Частые взрывы пороховых погребов на бастионах и батареях заставляют вздрагивать, как будто от ужаса, каменистую почву родного теперь всей России города, а оглушительный треск пороховых взрывов возвещает миру, что борьба не окончена, а возобновится вновь».

Союзники до конца войны так и не смогли использовать Севастопольский порт, поскольку он обстреливался русскими батареями Северной стороны Севастополя, а вход в него преграждали мачты затопленных кораблей. Войска союзников были обескровлены. Ни о каких дальнейших действиях, реализации далеко идущих планов захвата Крыма, Кавказа, юга России речь больше не шла. Пелисье тогда говорил, что «охотнее выйдет в отставку, чем втянется в маневренную войну». Общие потери союзников при осаде Севастополя составили 71 тысячу человек. Потери русских войск — около 102 тысяч человек.

Падение же Севастополя предопределило исход войны. И император Александр II начал с сентября 1855 г. переговоры о мире.

Лишь победоносные действия на Кавказе как-то уравновешивали общую картину. Назначенный в конце 1854 г. наместником и главнокомандующим на Кавказе генерал Н.Н. Муравьев это понимал, и решил положить свою лепту на общие весы.

* * * 

Биография

Муравьев-Карский Николай Николаевич

(1794–1866)

Николай Муравьев был в 17 лет выпущен по квартирмейстерской части прапорщиком ровно за год до Отечественной войны 1812 г. Молодой офицер с началом войны уходит из императорской свиты в армию Барклая де Толли. В ее рядах дерется с неприятелем под Бородино, Тарутином, Вязьмою, на Березине, а потом и под Люценом, Бауценом, Дрезденом, Кульмом, Лейпцигом, Парижем…

Ар и после войны 1812 г. Николай Муравьев вместе со своим старшим братом Александром был организатором ряда преддекабристских кружков «Юношеское братство», «Священная артель». Однако позже, поддерживая тесные дружеские связи со многими будущими декабристами, он в их организациях не состоял.

После Заграничных походов 1813–1814 гг. Н.Н. Муравьев служил на Кавказе, прежде под началом генерала главнокомандующего на Кавказе А.П. Ермолова, затем — И. Ф. Паскевича. В эти годы он побывал в Персии для исследования юго-восточного побережья Каспийского моря, затем в Хиве, Бухаре, куда ездил по приказу главнокомандующего для установления добрососедских отношений.

За боевые отличия Муравьев получил чин генерал-майора и Кавказскую резервную гренадерскую бригаду в период войны с Турцией 18281829 гг. Во главе этой бригады совершил во время этой войны поход на Каре и участвовал в его взятии. Наградой Муравьеву стал его первый орден Св. Георгия 4-й степени.

В кампании 1829 г. бригада Муравьева отличилась во время похода и взятия крепости Ахалцых, возведенной на левом берегу реки Поцхо, на высокой скале. Муравьев участвовал в переговорах с командованием гарнизона этой крепости, после которых крепость сдалась. За Ахалцых Муравьев стал кавалером ордена Св. Георгия уже 3-й степени.

Прошло много лет. В судьбе и карьере Муравьева были взлеты и падения: он, обидевшись на Николая I, уходил в отставку, затем когда становился необходим его вновь призывали послужить державе. Так в 1832–1833 гг. он совершил поездку в Египет и Турцию. Значительную роль Муравьев сыграл в заключении Ункяр-Искелесийского договора между Россией и Османской империей.

Накануне Крымской войны Н.Н. Муравьев служил в Варшаве в должности командира гренадерского корпуса. В конце 1854 г. он получил назначение командующим русскими войсками в Финляндии. В конце ноября генерал-от-инфантерии Н.Н. Муравьев по пути к новому месту службы находился в Петербурге. Там он был вызван императором в Зимний дворец.

Николай в это время искал кандидата на должность кавказского наместника, поскольку престарелый князь М.С. Воронцов уже давно просился в отставку. Однако любой из известных генералов или аристократов, которые обычно ставились на должность «проконсула» Кавказа, согласились бы на этот пост лишь при условии увеличения численности кавказской армии. Все понимали, что для решающих успехов на Кавказском театре военных действий. Отдельного кавказского корпуса сил было явно недостаточно. Незнатный Муравьев, хотя дважды робко попросил у царя подкреплений, однако согласился ехать на Кавказ, получив категорический отказ в них. Для Муравьева новое назначение было чрезвычайно лестно.

В конце 1854 г. Муравьев получил чин генерал-адъютанта и был назначен наместником Кавказа и командиром отдельного Кавказского корпуса. На этой должности он пребывал до 1856 г., когда вышел в отставку. До конца жизни он оставался членом Государственного совета.

Став наместником Кавказа, Н.Н. Муравьев был настроен на решительные действия. Он прекрасно понимал, что главной целью русских войск в Закавказье в 1855 г. должен стать Каре — завладев которым, можно уже думать и о дальнейших успехах, вплоть до похода на Стамбул!

Каре возводился с помощью лучших английских инженеров. Всю зиму 1854–1855 гг. турки при помощи англичан спешно продолжали совершенствовать оборонительную систему крепости. Крепость считалась неприступной — в том числе и потому, что Соганлугские горы, разделяющие Каре и Эрзерум, здесь образовывали весьма круто смотрящую в небо гору Карадаг, на вершине которой был возведен сильный редут, который и соединили весьма защищенным лагерем с крепостью. Каменный вал окружал предместье, сам же город защищали высокие стены с воротами и башнями. Со стороны Эрзерума близ города протекала река Каре. На хребте горы — цитадель, ощетинившаяся орудиями и спускающаяся к кромке города отнюдь не одним ярусом стен.

С тех пор как Муравьев был под стенами крепости в последний раз, она значительно усилилась. Англичане постоянно инспектировали артиллерию и стрелковые войска турок. Среди командиров в Карее было много поляков и венгров, а венгры Кмети и Кольман являлись генералами турецкой армии.

Опираясь на Каре и Эрзерум, турецкое командование, подталкиваемое союзниками, намеревалась в кампанию 1855 г. переломить ход боевых действий на Кавказе и попытаться вытеснить русских из Грузии. Несмотря на победы Кавказского корпуса в 1854 г., положение русских войск вызывало тревогу. Особенно сложной являлась проблема снабжения их всем необходимым. После появления союзного флота в Черном море русский флот уже не мог выполнять функции этого снабжения. Мелкие русские крепости по восточному черноморскому побережью были в большинстве своем эвакуированы из-за ударов союзников с моря. Военно-Грузинская дорога была еще очень несовершенна и, кроме того, находилась под постоянными ударами горцев. Путь через Дагестан и Баку также подвергался нападениям горцев и являлся тяжелым и длинным.

Тем не менее, прибыв в Тифлис в марте 1855 г., Н.Н. Муравьев в начале июня начал поход на Каре. В его распоряжении было около 21,5 тыс. пехотинцев, 3 тыс. кавалеристов и небольшие отряды грузинских и армянских ополченцев. Противник имел решительное превосходство в живой силе. О штурме думать пока не приходилось — не было даже надлежащей артиллерии. Муравьев предпринял осаду. Он блокировал крепость со всех сторон так прочно, что вскоре ее защитники уже весьма ощутимо почувствовали тяжелую руку русского наместника Каре был полностью обложен к концу июля.

Окружность, подлежащая блокаде, составляла 50 верст. Условия горной местности делали невозможной абсолютную блокаду, и иногда в крепость прорывались отряды с продовольствием. Однако сколько-нибудь существенного общения осажденных с внешним миром русские не допускали. Все отряды, выходившие из Карса для добычи продовольствия, успешно громились. В крепости начался голод, который усугубила неожиданно ранняя и холодная для этой местности осень: 28 августа в горах выпал снег. Зная о бедственном положении гарнизона, турецкое командование отправило ему на помощь большой отряд из Эрзерума, однако он был разгромлен 31 августа высланным Муравьевым войском.

Голод в Карее усиливался, что вело к падению дисциплины в гарнизоне. Однако командование крепости во главе с Вассиф-пашой и английским полковником У.-Ф. Вильямсом принимало решительные меры против попыток дезертирства: расстрелы следовали за расстрелами. Надежда не покидала защитников Карса: турецкий главнокомандующий генералиссимус Омер-паша во главе 30 тысяч десанта, прибывшего в Батум, собирался идти на выручку своим подчиненным. 12-тысячный корпус Вели-паши, недавно разбитый русскими, был усилен в Эрзеруме новобранцами и грозил появиться в тылу у гяуров. И наконец до осажденных 11 сентября 1855 г. дошло радостное известие: пал Севастополь.

Об этом узнал и Муравьев — и 17 сентября четыре колонны русских войск пошли на приступ. Были взяты передовые укрепления, но для штурма главного укрепления Карса — Вели-Табии не хватило свежих резервов. Муравьев приказал отступать.

Неудача приступа не сказалась на боевом духе осаждавших. Современник так описывал посещение Муравьевым полевого госпиталя, где находились раненые при штурме:

«Ни стона, ни вопля не было ниоткуда слышно; на приветствия же главнокомандующего в каждой палате страдальцы отзывались бодро и с жаром выражали надежды свои на скорое выздоровление, дабы снова идти на приступ Карса и отомстить туркам за павших товарищей и случившуюся неудачу. При посещении полков в их лагерях выбегали из палаток, среди здоровых, с подвязанными руками легко раненные офицеры и нижние чины, которые не хотели отставать от своих частей и поступать в госпитали. “Турку, — говорили солдаты, — нельзя с одного раза разбить”».

Вновь началась осада. Муравьев решил больше не повторять штурма, а усилить блокаду, стягивая кольцо вокруг крепости все туже и туже. По инициативе молодого графа М.Т. Лорис-Меликова, в будущем — известнейшего военного и государственного деятеля России, был создан отряд из грузин, армян, азербайджанцев, курдов, который громил обозы с продовольствием, пытавшиеся пробраться в Каре Помощь осажденным не подходила, запасы продовольствия кончились, и нормой становилось массовое дезертирство турок Гарнизон терял до 150 человек в сутки — помимо убегавших.

12 ноября по предложению Вильямса начались переговоры о сдаче крепости. На следующий день сам Вильяме встретился с Муравьевым 16 ноября 1855 г. Каре был сдан. Как писал в своих записках полковник А.М. Дондуков-Корсаков, «корпус Кавказский платил союзной армии Карсом за взятие Севастополя».

Над цитаделью взвился русский флаг. Была пленена еще недавно грозная 30-тысячная Анатолийская армия. Вернее то, что от нее осталось. Были взяты 130 орудий, знамена, богатейшие военные склады. Согласно условиям сдачи, все «иностранные выходцы», т.е. служившие в турецкой армии венгры, поляки и прочие, были отпущены. Именно они первыми сообщили в Эрзерум о падении Карса. Известие тотчас же было передано в Стамбул, а оттуда по телеграфу — в европейские столицы. Поэтому в Петербурге из западных газет узнали о взятии Карса русскими войсками раньше, чем получили донесение от Муравьева

Попытки турок в конце 1855 г. отбить Каре потерпели поражение. Действия армии Муравьева заставили войска Омер-паши, действовавшие в Абхазии, Аджарии, Мингрелии, спешно отплыть в Трабзон (Трапезунд). Однако оттуда им не удалось даже продвинуться к Эрзеруму из-за сложности перехода, не говоря уже о намерении подойти к району Карса.

Наградой Муравьеву за Карскую операцию стал Георгий 2-й степени и почетное добавление к фамилии «Карский». Покорению кавказской твердыни посвятил свои стихи «На взятие Карса» поэт И.С. Никитин, а композитор М.П. Мусоргский сочинил марш «Взятие Карса»…

Мирные переговоры, начавшиеся вскоре после падения Карса, остановили подготовку смелого похода, планируемого Н.Н. Муравьевым-Карским, — через Анатолию на Стамбул. Как знать — удайся он, и многое было бы по-другому. Но история — как и жизнь — не любит сослагательного наклонения: похода не получилось, война закончилась для России безрадостно…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.