ЭПИЛОГ
ЭПИЛОГ
«Все войны когда-нибудь прекращаются, но ни одна не кончается».
(Франц Кафка)
«Bewahre uns der Himmel vor dem Verstehen. Es nimmt unserem Zorn die Kraft, unserem Ha? die W?rde, unserer Rache die Lust und noch unserer Erinnerang die Seligkeit».
(Artur Schnitzler) [23]
«Победа союзников в 1945 г. была не победой над Германием, а победой в войне за Германию».
(Герхард Шредер, бундесканцлер ФРГ)
«Die Leute, die unsere Geschichte zuschaufeln wollten, haben sich als ihre Ausgraber erwiesen».
(Hans-Magnus Enzensberger)[24]
Роберт Конквест в книге о коллективизации в СССР — «Жатва скорби» — писал, что рассматриваемые события оплачены страшной ценой, по двадцать человеческих жизней, притом не за слово, а за каждую букву в его книге. Если развить эту необычную метафору по отношению к Второй мировой войне, то за каждым знаком в этой книге — больше шестидесяти погибших в войну людей.
Что касается Германии (эта книга, собственно, о ней), то из этого огромного количества погибших на Восточном фронте погибло или пропало без вести 2,7 миллиона немецких солдат — каждый второй погибший на войне немецкий солдат. До марта 1942 г. война на Восточном фронте поглотила треть немецкой армии на Востоке: число раненых, убитых, пропавших без вести и пленных достигло 1 миллиона. До конца марта 1945 г. эта цифра выросла до 6 172 373 немецких солдат{836}. 8,7 миллиона немецких солдат побывало после войны в плену.
Перед лицом столь значительных жертв весьма затруднено обращение к наиболее щекотливой проблеме — к оценке эффективности немецкой военной организации во Вторую мировую войну. Дело в том, что в общественном мнении (по крайней мере, в России и в Германии) по-прежнему преобладает справедливое убеждение в преступном характере войны, а по отношению к преступлению неприменимы какие-либо дифференцирующие и аналитические суждения… Один из принципов историзма гласит, что история — это процесс. Этот принцип весьма продуктивен с точки зрения актуальных выводов: понять процесс — не значит согласиться с ним или поверить, что благодаря ему мир стал лучше. Но это помогает объяснить наш мир. Более того, если есть интересный предмет исследования, то рано или поздно по поводу этого предмета обязательно будут иметь место какие-либо суждения. Поэтому прибегать к искусственным ограничениям в этой области не следует, поскольку ограничения в итоге принесут еще больше вреда.
Недавнее прошлое часто оказывалось благодатной почвой для примитивных мифов, влияние которых лишь усиливалось, если их достоверность не ставилась под сомнение учеными. Последние, впрочем, также могут увлечься и представить картину скорее желанную, а не действительную. Специалист по истории Великой Французской революции Ричард Кобб писал: «Историк должен быть бесконечно любознательным и пытливым, постоянно пытаться раскрыть чужие тайны, преодолеть границы класса, национальности, поколения, эпохи и пола. Его главная цель — оживить мертвых. И, как американский «похоронных дел мастер», он может позволить себе несколько профессиональных ухищрений: здесь чуть-чуть помады, там мазок карандашом, немного ваты за щеку — все, чтобы результат выглядел убедительно»{837}. В конечном счете верховным судьей в суждениях историков является время, которое и выносит приговор; но он также не может быть окончательным, а меняется в зависимости от многих обстоятельств.
Так, суждения историков и общественное мнение в отношении оценки эффективности вермахта после 1945 г., конечно, изменялось и прошло следующие фазы: в первый период после войны на эффективность немецкой армии внимания не обращали и занимались, в основном, проблемой степени причастности вермахта к преступлениям Гитлера. Многие генералы вермахта (Гудериан, Манштейн, Гальдер, Кессельринг, Блюментритт) обратились в мемуарах к проблеме собственной реабилитации. Их целью было доказать, что они не были нацистами, не совершали никаких преступлений, но служили своей родине как хорошие солдаты. Очень характерный заголовок у мемуаров Манштейна: «Утерянные победы». Не только Манштейн, но и другие генералы указывали, что Гитлер, имея некоторые стратегические способности, даже талант, — не был настоящим солдатом, не оканчивал военной академии и являлся невеждой в военной науке. Если бы он постоянно не вмешивался в руководство армией, если бы не остановил войска перед Дюнкерком, то можно было избежать многих ошибок. К такому подходу можно относиться по-разному: в некоторые моменты развития истории Второй мировой войны он представляется адекватным, в другие — нет.
В 60-е гг. вышло множество мемуаров немецких генералов и исторических штудий (не в Германии, а в других западных странах), но их тон изменился: теперь вопрос о том, был ли вермахт послушным орудием в руках Гитлера, отошел на второй план. На первый план вышли его «грандиозные» воинские достижения. Вследствие этого нового поветрия многие немецкие генералы стали популярны на Западе, особенно Роммель. Он стал своего рода «рыцарем без страха и упрека», его представляли даже убежденным противником нацизма, что — исходя уже из современного состояния исторического знания — является некоторой натяжкой. Этот период был особенно важен для укрепления образа вермахта как первой современной армии мира, заслуги которой неоспоримы, особенно в организации мобильной войны. Кроме того, в этот период появляются детальные исследования по отдельным походам вермахта; в этих работах подчеркиваются заслуги вермахта в разработке современной боевой тактики. Особенно примечательны в этом отношении работы Лиддела Гарта по истории Второй мировой войны (1971 г.) и Ситона по истории Великой Отечественной войны.
Третий этап в развитии историографии начинается со стратегической сенсации арабо-израильской войны 1973 г. — с этого момента специалисты по военной истории переместили свой интерес на проблемы разведки и информированности о потенциале противника. Большинство историков пришло к выводу о несостоятельности немецкой военной разведки во Вторую мировую войну и о полной неосведомленности военного руководства о потенциале противника{838}. Этот последний фактор в самом деле имел большое значение в момент начала Гитлером войны на Восточном фронте.
В конце 70-х годов ситуация вновь переменилась в связи с военным поражением США во Вьетнаме: американские военные стали искать модель организации армии, которая смогла бы быть более эффективной, и вновь вспомнили вермахт. На этой волне вышли книги Тревора Дьюпиуса «Гении войны» (1978 г.) и Мартина ван Крефельда «Сражающаяся держава» (1982 г.); в них превозносились достижения вермахта. Немецкие военные и бывшие солдаты вермахта могли праздновать свою полную реабилитацию. Некоторые немецкие генералы (например, Фридрих Меллентин и Вильгельм Бальк) были приглашены в Пентагон, чтобы поделиться опытом борьбы на Восточном фронте.
Вследствие такого поворота дела, многие специальные вопросы развития структур вермахта получили более детальное освещение. К этим вопросам относится профессионализм руководства вермахта, система организации личного состава, военные игры, знаменитая система «поручений тактических задач» (Auftragstaktik). Много работ вышло по вопросам строительства вермахта и в целом немецкой армии с самого начала. После наполеоновской армии, о которой было написано больше книг, чем об армиях, ее победивших, вермахт является армией, которая, несмотря на свое поражение, вызывала со временем все растущее уважение со стороны своих прежних врагов. Немецкие историки, однако, в этой кампании превознесения вермахта участия не принимали — это были преимущественно американцы{839}. Если американцы или англичане восхищались тем, как успешно вермахт одно время вел войну, несмотря на то что полной мобилизации ресурсов еще не было достигнуто, то для немецких историков в 80-е гг. удивительно узкая материальная база, на основании которой Германия решилась на войну за мировое господство, стала поводом для критики вермахта, а не для восхищения им. Наиболее известным из этих историков был Вильгельм Дайст{840}. В Германии при бундесвере существует беспрецедентное для всех других армий мира учреждение — «военно-историческое ведомство», которое имеет своей целью, прежде всего, перевоспитание армии в демократическом духе. Во имя исполнения этой задачи «военно-историческое ведомство» ни на какие метания западной историографии в отношении оценок вермахта твердо, по-военному, не откликается. Это следует рассматривать как один из аспектов впечатляющего немецкого покаяния после Второй мировой войны.
Что касается нашей страны, то ее историография и общественное мнение долго находились в тисках идеологических подходов к оценке вермахта, а ныне они находятся в переходном состоянии, характеризующемся потоком разного достоинства публикаций на тему вермахта и полярными позициями в оценке каких угодно проблем из этой области. Это переходное состояние и полярность подходов, кажется, должны продлиться Довольно долго, ибо, помимо причин идеологического свойства, для нашего общественного мнения большое значение имеет и то, что раны, нанесенные нашей стране Великой Отечественной войной, еще долго не заживут (если это вообще произойдет). Поэтому достижение какой-то общеприемлемой дистанции к предмету разговора в обозримом будущем просто невозможно. Несмотря на это, автор выражает надежду, что его попытка набрать таковую дистанцию по отношению к истории немецких вооруженных сил во Вторую мировую войну будет воспринята читателем с пониманием сложности и неоднозначности оценки проблем, с ней связанных. Оценивая функции историка, английский ученый Джон Тош отмечал, что противостояние морально или социально мотивированным ложным истолкованиям истории — важнейшая задача науки. В этой роли историка можно уподобить окулисту, удаляющему катаракту. С тем, правда, различием, что если пациент радуется исправлению своего зрения, то общество может быть глубоко привязано к неверному взгляду на историю, и этот «историк-окулист» может оказаться объектом критики или недовольства{841}.
Особенно тяжело набрать дистанцию по отношению к вопросу о моральной вине — проблема моральной вины и моральной (не политической — она ясна) ответственности за войну — это большая и, кажется, неразрешимая проблема; она состоит в определении границы между «нормальными» или «неизбежными» издержками большой войны и преступлениями Гитлера. В принципе, задачу можно решить, если не идеологизировать прошлое, но трезво, конкретно и здраво оценить его. Так, по единодушному мнению историков, впервые международный суд по рассмотрению военных преступлений собрался в немецком городе Брейзахе в 1474 г., когда 27 судей Священной Римской империи предъявили Петеру ван Хагенбаку обвинение в «попрании законов Божеских и человеческих», выразившихся в том, что он позволил своим войскам насиловать, грабить и убивать. Ван Хагенбак был признан виновным, приговорен к смерти и казнен. Законы войны зародились задолго до этого суда, в их основе лежали два фундаментальных принципа — принцип необходимости и принцип гуманности. В соответствии с первым, позволительно делать все, что необходимо для достижения победы над врагом. Согласно второму, действия, причиняющие страдания без необходимости, запрещены{842}.
Нюрнбергский трибунал чересчур криминализировал войну; при такой постановке вопроса довольно сложно установить, где, собственно, граница между военным долгом солдат вермахта и с какого момента они должны были проявить неповиновение. Получается, что Гитлер, начиная войну, никакого преступления не совершил — он его совершил, проиграв войну. Вообще, если война — это преступление, то о каких нарушениях законов войны можно говорить? Если эти законы есть, — а они есть, — значит война — это законное и обычное в истории дело. К законам войны относится Женевская конвенция о военнопленных, которая, впрочем, была ратифицирована не всеми государствами. Воздушная война, которую союзники вели против немецкого гражданского населения, противоречила Гаагским соглашениям о правилах войны. Эти варварские бомбежки немецких городов также являлись нарушением правил войны, и непонятно, почему эти преступления никаким международным санкциям не подлежали. В первые годы Второй мировой войны, до того, как участие в боевых действиях приняли США, президент Франклин Д. Рузвельт осуждал бомбардировочные рейды Люфтваффе, ссылаясь на положения Второй Гаагской конвенции 1899 г. о запрете «штурма или обстрела из любых видов оружия городов, деревень, населенных пунктов или зданий, не являющихся узлами обороны». Впоследствии, когда эти методы стали применять союзники, президент хранил молчание. На Нюрнбергском процессе Герингу было предъявлено обвинение в бомбардировках, повлекших за собой разрушение Варшавы, Роттердама и Ковентри. Геринг отвел эти обвинения, заявив, что Варшава — крупный железнодорожный узел — с точки зрения военной целесообразности была подвергнута бомбардировке правомерно; в Ковентри находились оружейные предприятия, а уничтожение Роттердама произошло по ошибке, вызванной нарушением связи с сухопутными частями{843}. За Нюрнбергским процессом над главными нацистскими преступниками последовало 12 других процессов — над второстепенными преступниками и при американской режиссуре. Параллельно и в СССР проходили процессы над военными преступниками. Два наиболее значительных из них — это Минский и Киевский (в начале 1946 г.). Минский процесс завершился 14 смертными приговорами. Эти суды были организованы сталинской юстицией как показательные и весьма сомнительно, что они соблюли необходимую дистанцию по отношению к осужденным, а также объективно рассмотрели все обстоятельства…
Так, в 1996 г. некий обер-ефрейтор вермахта, осужденный на Киевском процессе 1946 г., был реабилитирован одним из судом Российской Федерации{844}.
В принципе, в войну разные военачальники в разных армиях по-разному относились к грабежам, насилию и мародерству своих солдат — иногда со всей строгостью, так как эти эксцессы нарушали дисциплину и снижали боеспособность войск, иногда попустительствовали им, если дисциплине ничего не грозило. Последнее имело место не из-за злодейства командиров, а потому что война сама по себе убийство. Фрейд писал, что во время войны снимается обычный запрет на убийство человека человеком, что создает психологическую ситуацию тревоги и исключительности. После войны, когда этот запрет восстанавливается, преступления, совершенные во время войны, втихомолку и с общего согласия амнистируются: все хотят быстрее забыть этот ужас и скорее вернуться к нормальной жизни. Таким образом, массовые расстрелы солдатами вермахта заложников в партизанскую войну, бомбардировки жилых районов, резня военнопленных в пылу сражения, затопления пассажирских судов в подводной войне — это преступления такого рода, которые после войны все стремятся забыть, ибо нелепо наказывать людей, которых послали убивать, за убийство… После окончания Второй мировой войны победители, забыв эту мудрость, совершили крупную ошибку. Они представили дело таким образом, что в военных преступлениях виноваты только побежденные — ныне отчетливо видно, что это не так, поскольку во время войны преступления совершали все. Помимо шока и отвращения при рассмотрении тех или иных военных трагедий, объективный историк испытывает и шок узнавания, поскольку война со всех сторон — сама по себе преступление. Недаром говорится, что «всякая история — это переговоры между известным и неизвестным»{845}.
Вскоре после окончания Второй мировой войны последовательный и твердый противник нацизма Карл Ясперс опубликовал книгу «Вопрос о германской ответственности» (М., 1999). В этой книге Ясперс различал четыре категории виновности — уголовную, политическую, моральную и метафизическую.
Уголовная ответственность состоит в объективно доказанных действиях, нарушавших недвусмысленные законы. Инстанцией является суд, который с соблюдением формальностей точно устанавливает состав преступления и применяет соответствующие законы. Эта категория виновности позволяет избежать возложения ответственности на всех немцев: убийства совершали не все немцы как народ, а конкретные люди, которые и должны быть наказаны. Если будут наказаны конкретные люди, бремя ответственности не будет тяготеть над всеми. Кроме того, возложение ответственности на всех ведет к размыванию вины: если ответственны все, значит, никто не ответственен…
Политическая виновность, по Ясперсу, состоит в действиях государственных мужей и в принадлежности к гражданам определенного государства, в силу чего каждый человек должен расплачиваться за последствия действий этого государства, под властью которого он находится и благодаря укладу которого существует. Ответственность за последствия деятельности этого государства несут все без исключения граждане, ибо каждый из них разделяет ответственность за то, как ими правят. Даже в том случае, если кто-то из них не одобрял действий государства и, может быть, даже безуспешно старался не допустить этих действий, он все равно должен отвечать за последствия поступков своих лидеров.
Моральная виновность заключается в ответственности за действия, которые человек совершил; это касается и политических, и военных действий. Нельзя просто сказать — «приказ есть приказ». Любой поступок должен быть морально оценен.
Метафизическая ответственность, в понимании Ясперса, базируется на «солидарности между людьми как таковыми, которая делает каждого ответственным за всякое зло, за всякую несправедливость в мире, особенно за преступления, совершаемые в его присутствии или с его ведома. Если я не сделаю, что смогу, чтобы не допустить их, я тоже виновен. Если я не рискую своей жизнью, чтобы предотвратить убийства других, но при этом присутствую, я чувствую себя виновным, и никакие юридические, политические или моральные объяснения тут не подходят. То, что я продолжаю жить, когда такое случилось, ложится на меня неизгладимой виной». Метафизическая ответственность в трактовке Ясперса отличается от вины моральной тем, что распространяется не только на совершенное, но и на не совершенное человеком{846}.
Встает вопрос, а как вообще отделить преступление от исполнения воинского долга, от выполнения приказа? Это почти неразрешимое противоречие — его можно разрешить только путем постепенного и настойчивого распространения убеждения, что послушание, дисциплина — это важные элементы военной организации, но и они должны иметь свои границы, ориентированные на моральные нормы и моральный инстинкт. Эту мысль точно выразил один прусский генерал в наставлении молодому штабному офицеру: «Господин офицер, Вы для того и назначены прусским королем в Генштаб, чтобы научиться тому, чтобы чувствовать, когда не нужно исполнять приказ»{847}. В вермахте же преобладали офицеры, морально почти полностью индифферентные. Вместе с тем не следует терять историческую перспективу и забывать, что Гитлер после 1933 г. с сенсационной легкостью смог унифицировать самое мощное в Европе рабочее движение, профсоюзы, государственную бюрократию, демократические партии (в Германии была довольно значительная демократическая традиция), церковь, но армия ему доставила массу хлопот. Как справедливо указывал известный английский знаток истории вермахта Тревор-Роупер: «Принудительными отставками и новыми назначениями Гитлер долгое время добивался только частичного успеха»{848}. Генералы, однако, не в состоянии были устоять перед действительно сенсационными и действительно яркими военными победами — самыми значительными в современной военной истории, учитывая соотношение наличных сил и ресурсов.
Во взаимоотношениях вермахта и нацистского государства в 1933–1945 гг. часто происходили серьезные перемены, которые видны были в различных сферах — во внешней политике, во внутренней политике, в политике вооружений, которые были особенно важны для вермахта. Еще важнее для вермахта было отношение к Гитлеру, растущее влияние которого совершенно отстранило военную элиту от принятия главных решений, — она стала послушным инструментом в руках диктатора. Там же, где появлялась какая-либо оппозиция диктатуре, она исходила в основном от старшего поколения офицеров, но оппозиция эта была скорее тактического плана, но не принципиального — большинство офицеров было благодарно Гитлеру за то, что он вернул армии ее место в обществе. Разность подходов стала ясна значительно позже: если военное руководство в стремлении к ревизии Версальских установлений исходило из долгосрочных планов восстановления армии, то гитлеровская политика ремилитаризации исходила из конкретного стремления к завоеванию «жизненного пространства» на Востоке. Конфликта, однако, от различия установок не произошло.
Один из активистов Сопротивления, Гельмут фон Мольтке, уже в 1942 г. назвал войну на Восточном фронте «гигантским преступлением»{849}. Следовательно, и вермахт — это собрание преступников? Как институт государства, вермахт виноват в преступлениях нацистского режима и несет ответственность за эти преступления, но вопрос в другом — насколько должны нести ответственность солдаты вермахта? На этот вопрос вряд ли может быть дан определенный ответ, поскольку при такой постановке вопроса все становится слишком большим, слишком огромным для определенности и ясности: пространство, время, число действующих лиц и жертв. Только в 1941 г. на Восточном фронте у вермахта было 12 армий и 3 армейские группы, которыми руководило несколько тысяч офицеров. Среди них также были разные люди — такие, как участники Сопротивления Хенинг фон Тресков или Рудольф фон Герсдорфф, прекрасно представлявшие себе последствия расовой войны нацистов. Были и такие, как фельдмаршал Рейхенау, активно поддерживавший нацистов. Хотя нацистской верхушке довольно быстро удалось склонить вермахт на свою сторону, процесс нацистской унификации армии не был доведен до конца; для многих вермахт был возможностью «внутренней эмиграции». Гитлер это прекрасно осознавал и рассматривал войну с СССР как воспитательный процесс, в ходе которого должна была произойти желанная радикализация офицеров и солдат. Война имеет свою внутреннюю логику развития, от воздействия которой не многим удалось ускользнуть: лишь настоящие патриоты и герои (а героизма нельзя требовать от всех), такие, например, как участники группы Сопротивления «Белая роза» — смогли выразить свое отношение к происходящему. Остальные вынуждены были следовать требованиям воинской дисциплины, а также таким важным на войне понятиям как товарищество, взаимопомощь, патриотизм. Но, прежде всего, всем правила страшная война — даже в высшей степени идеологизированное советско-германское противостояние было в конечном счете просто войной. Фронт представлял собой ту ось, вокруг которой вращалась вся солдатская жизнь: по уши в грязи, на грани истощения физических и духовных сил солдаты с обеих сторон фронта переживали войну как непрерывную цепь лишений, жестокости, смертей. Это поведение солдат само по себе было вынужденным и не представляло собой нарушения «правил войны» или международного права. События в войну развивались столь драматически и напряженно, что в их круговорот был вовлечен и вермахт, солдаты и офицеры которого постоянно стояли перед выбором между долгом и моральными соображениями, между родиной и справедливостью по отношению к другим народам. На деле многие ценности одинаковы: важны и справедливость, и свобода, и равенство, но мы не можем иметь все сразу, поскольку справедливость не всегда совместима с милосердием, христианские добродетели несовместимы с доблестями древних римлян. Привести мир в гармоническое единство и согласие очень тяжело и в нормальных условиях, а в войну это сделать чрезвычайно трудно, скорее всего, просто невозможно. Должно быть ясно только одно — никакие идеалы не стоят человеческой жизни, по крайней мере, жизни другого человека.
Абстрагируясь от агрессивных планов Гитлера, следует признать грандиозность его завоеваний и военных успехов — бесспорно, они значительнее наполеоновских. Но немцы, обладая лучшей армией в мире и в Первую и во Вторую мировые войны, все же обе эти войны проиграли. Понять причины этих поражений, пользуясь категориями исключительно военными, нельзя по той причине, что в XX в. как раз в оперативном, тактическом отношении немецкая армия была на 20–25 лет впереди своих соперников. Дело в том, что обе мировые войны были соревнованием не столько искусства командиров или храбрости и выучки солдат, как это было во времена Наполеона или раньше, но огромными битвами ресурсов (людских, сырьевых, промышленных), и тот, у кого их было больше, имел значительное преимущество. С этим утверждением можно, конечно, поспорить, но в качестве одной из причин поражения Германия оно может быть принято.
Фигурально выражаясь, и в Первую и во Вторую мировые войны Германия была слишком сильна для того, чтобы вписаться в европейское равновесие сил, и слишком слаба для того, чтобы покорить весь мир. Если в Первую мировую войну Германия практически одна противостояла всему остальному миру (слабые Австро-Венгрия, Болгария и Турция не могут считаться полноценными союзниками), то это произошло вследствие стечения обстоятельств, и никакой спецификой германский империализм — по сравнению с российским, французским или английским — не обладал. Во Вторую мировую войну положение было иным — для антигитлеровской коалиции война носила справедливый, освободительный характер, а германская сторона была ответственна за начавшееся кровопролитие, и с ее стороны война была агрессивной, несправедливой. Эта агрессивность не соответствовала ни размерам страны, ни ее ресурсам, ни здравому смыслу. «Великая Германия» (Gro?deutschland) на деле — это всего лишь среднее по размерам и ресурсам европейское государство. В этом отношении весьма характерен следующий анекдот нацистских времен: неграмотная немецкая крестьянка в доме у сельского учителя увидела глобус и спросила, что это. Учитель ей объяснил. Она попросила ей показать, где находится Россия. Он показал. Женщина воскликнула: «О, это великая страна (gro?es Land). Те же чувства вызвали у нее США, Канада, Китай. Потом женщина попросила показать на глобусе Gro?deutschland. Взглянув на едва различимое пятнышко в центре Европы, она спросила: «А у Гитлера есть глобус?»
Немецкий генерал Ганс Фриснер в своих мемуарах отмечал, что германской армии не удалось победить не потому, что она воевала не с полным напряжением сил. Победа была утрачена потому, что политическое руководство оказалось не в состоянии правильно оценить последствия, к которым должна была привести страну война. Он писал: «Нашими “победами” являлись преимущественно кровь и страдания, которые пришлось принести в жертву порочной политике. Принцип примата политики оказался обязательным для немецкого военного руководства — потому не только военное, но и политическое руководство несет ответственность за использование вооруженных сил и за военную стратегию»{850}.
Бисмарк писал: «Тщеславие — это своего рода закладная, стоимость которой следует вычесть из совокупных способностей человека и его практической пользы»{851}. Такого рода закладной, кроме тщеславия, может быть честолюбие, самомнение, глупость, чувство мести, фанатизм, жестокость. Эти свойства при желании можно приписать не только людям, но и нациям в целом. В процессе развития истории человечество должно было постоянно балансировать между этими пороками и разумом, между эгоистическими интересами и интересами других. Это балансирование, собственно, и составляет суть политики, и оно совершенно необходимо»для создания стабильного государства и устойчивого общества. Такому балансу (между собственными интересами и интересами других) в политической сфере учил Никколо Макиавелли, в экономической сфере (между собственной выгодой и выгодой других) — Адам Смит, в этике — Иммануил Кант, указывавший на необходимость морального императива{852}. Многие политики прошлого (в том числе и немецкие — Бисмарк, к примеру) явили миру примеры искусного балансирования на грани согласия с реальностью и фантазиями — то ли идеологического свойства, то ли политического, то ли какого-то другого. В этом отношении Гитлер, взорвавший европейское измерение политики, не был государственным деятелем, ощущавшим ответственность и необходимость баланса, он представлял себя мессией. Попав под гипноз политического гения Гитлера, немецкий народ должен был пройти до конца — уже с самого начала, не говоря уже о середине пути, возврата не было…
Удивительно другое, — то, что глобальные претензии маленькой европейской страны в своей реализации зашли так далеко; это, бесспорно, свидетельствует о громадной энергии, предприимчивости и динамичности немецкого народа. Впрочем, эти качества немцев дали о себе знать и в наше время — наряду с США и Японией (гораздо большими по масштабам и населению государствами), Германия является одной из наиболее развитых в промышленном и социально-экономическом отношении стран мира с высокими жизненными стандартами. Немцы смогли создать общество, в котором уютно и безопасно жить, их страна является желанным объектом для эмиграции. Иными словами, необыкновенно мощная творческая энергия этого народа, готовность к самопожертвованию, дисциплина, высокий уровень культурного развития, чувство иерархии и исполнительность немцев, направленные в свое время Гитлером по ложному пути, на невыполнимые цели, были полностью реализованы в нормальном человеческом измерении. Немцы, которые в первой половине XX в. — хотя и неудачно — стали динамичным началом истории в самом широком смысле слова, к концу XX в. в благоприятных для них условиях добились впечатляющей общественной и государственной стабильности и смогли создать демократическую политическую культуру.
Так сложилось, что именно самая динамичная европейская нация противостояла Советскому Союзу в войне, которую нам удалось выиграть, только полностью игнорируя основополагающее для любого европейского общества отношение к ценности человеческой жизни. Со своей стороны, Гитлер так до конца и не смог обратиться к тотальной войне, которую вел Советский Союз. Напротив — вопрос о том, было бы лучше, если бы нацизм победил, хотя и звучит кощунственно, но он правомерен. На него следует ответить, что обе доктрины — и расовая и классовая — нелепы и одинаково вредоносны, поскольку жизнь не может быть втиснута в рамки чего-то одномерного, измышленного человеком. Человеку недоступно объять смысл и цель бытия, поскольку человек конечен. Следует, однако, признать, что в реализации своей доктрины, — как бы нелепа она ни была, — нацисты (и немцы) выказали больше динамики, изобретательности, творческой энергии и дисциплины, чем большевики (и советский народ) в реализации своей доктрины. Если немцы от своего поражения в конечном счете выиграли, то Советский Союз, несмотря на победу, погряз в трясине имперской политики и маразматически идеологизированной общественно-политической жизни. Иными словами, немцы смогли извлечь для себя больше пользы из поражения, чем наша страна — из победы. Прискорбно, но это так…
С другой стороны, один тоталитарный режим, — как и всякая утопия, исторически реакционный, — получил возможность собственной легитимации за счет другой тоталитарной системы, столь же (а может быть, более[25]) утопичной и реакционной. В процессе этого противостояния низость и подлость этих режимов отошла на второй план, осталась одна борьба, противостояние, которое воспринималось как подвиг духа, поскольку война с советской стороны, безусловно, была справедливой. Это трагическое и драматическое состояние гениально описал ветеран войны Давид Самойлов в стихотворении 1957 г.
Если вычеркнуть войну,
Что останется? Не густо:
Небогатое искусство
Бередить свою вину.
Что еще? Самообман,
Позже ставший формой страха.
Мудрость, что своя рубаха
Ближе к телу. И туман…
Нет, не вычеркнуть войну,
Ведь она для поколенья —
Что-то вроде искупленья
За себя и за страну.
Ведь из наших сорока
Было лишь четыре года,
Где бесстрашная свобода
Нам, как смерть, была сладка.
Список сокращений
Абвер — Abwehr — Армейская разведка и контрразведка.
БДМ — BDM (Bund der deutschen M?del) — Союз немецких девушек.
БК — BK (Bekenntniskirch) — Исповедальная церковь.
Ваффен-СС (Waffen-SS) — СС оружия.
ВХВ — WHW (Winterhilfswerk) — Зимняя помощь (организация).
Гестапа — Gestapa (Geheimes Staatpolizeiamt) — Ведомство тайной государственной полиции (в Пруссии).
Гестапо — Gestapo (Geheimes Staatspolizei) — Тайная государственная полиция (общегерманская).
ГЮ — HJ (Hitler-Jugend) — Гитлерюгенд.
ДАФ — DAF (Deutsche Arbeiterfront) — Немецкий рабочий фронт.
ДК — DC (Deutsche Christen) — Немецкие христиане (прона- цистская протестантская церковь).
ДФВ — DFW (Deutsche Frauen werk) — Немецкий женский труд (организация).
КДК — KfDK (Kampfbund f?r deutsche Kultur) — Союз борьбы за немецкую культуру (под эгидой А. Розенберга).
КДФ — KdF (Kraft durch Freude) — «Сила через радость» (подразделение ДАФ).
КВГ — KWG (Kaiser-Wilhelm-Gesellschaft) — Общество кайзера Вильгельма, немецкая академия наук в 1911–1945 гг.
КХД — KHD (Der Kriegshilfsdiens) — Вспомогательной военной службы (подразделение РАД).
НАПОЛА — NAPOLA (Nationalpolitische Lehranstalten) — Национальнополитическое учебное заведение.
НСБО — NSBO (Nationalsozialistische Betriebszelleorganisation) — Националсоциалистические производственные ячейки.
НСВ — NSV (Volkswohlfahrt) -Национал-социалистичекое народное благосостояние (организация).
НСДАП — NSDAP (Nationalsozialistische deutsche Arbeiterpartei) — Национал-социалистическая немецкая рабочая партия.
НСДФВ — NSDFW (Nationalsozialistische Deutsche Frauenwerk) — Национал-социалистический немецкий союз женского труда (подразделение НСФ).
НСДШБ — NSDStB (Nationalsozialistische Deutsche Studentenbund) — Национал-социалистический студенческий союз.
НСКК — NSKK (Nationalsozialistische Kraftwagenkorps) — Национал-социалистический союз автомобилистов.
НСЛБ — NSLB (Nationalsozialistische Lehrerbund) — Национал- социалистический союз учителей.
НСРБ — NSRB (Nationalsozialistische Rechtswahrerbund) — Национал-социалистический союз поборников права.
НСФ — NSF (Nationalsozialistische Frauenschaft) — Национал- социалистические женщины (организация).
НСФО — NSFO (Nationalsozialistische Frauenorganisation) — Национал-социалистическая женская организация.
ОКВ — OKW (Oberste Kommando der Wehrmacht) — Верховное командование вермахта (личный штаб Гитлера).
ОКЛ — OKL (Oberste Kommando der Luftwaffe) — Верховное командование военно-воздушными силами.
ОКМ — ОКМ (Oberste Kommando der Marine) — Верховное командование военно-морским флотом.
ОКХ — ОКН (Oberste Kommando des Heeres) — Верховное командование сухопутными вооруженными силами (Генштаб).
ОТ — (Organisation Todt) — «Организация Тодта»
ПО — PO (Politische Organisation) — Политическая организация (в отличие от СА, собственно политическое руководство НСДАП).
РАД — RAD (Reichsarbeitsdienst) — Имперская трудовая служба (организация).
РАФ — RAF (Royal Air Force) — Британские военно-воздушные силы.
РКФДФ — RKFDV (Reichskommissariat f?r die Festigung des deutschen Volkstums) — Имперский комиссариат по укреплению немецкой народности.
РМВЕФ — RMWEV (Reichsministerium f?r Wissenschaft, Erziehung und Volksbildung) — имперское министерство науки, воспитания и народного образования.
РНШ — RNSt. (Reichsn?hrstand) — Имперское продовольственное сословие (организация).
РСХА — RSHA (Reichssicherheitshauptamt) — Главное управление имперской безопасности.
РУСХА — RuSkA (Rasse und Siedlungshauptamt SS) — Расовое и переселенческое главное ведомство СС.
CA — SA (Sturmabteilungen) — Штурмовые подразделения.
СД — SD (Sicherheitsdienst) — Служба безопасности.
СС-ТФ — SS-TV (SS-Totenkopfverb?nde) — Подразделения «Мертвая голова» (охрана концлагерей).
СС-ФТ — SS-VT (SS-Verf?gungstruppe) — Отряды для поручений в СС.
СС — SS (Sch?tz Staffelei) — Защитные отряды.
ФБ — V?lkischer Beobachter — газета, печатный орган НСДАП.
ФОМИ — Vomi (Volksdeutsche Mittelstelle) — Посреднические бюро фольксдойч.
ЮМ — JM (Jungm?del) — Юнгмедель, девичье подразделение ГЮ.
ЮФ — JV (Jungvolk) — Юнгфольк, мальчиковое подразделение ГЮ.