ФИЛЬТРАЦИЯ, РЕПАТРИАЦИЯ, ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ И РЕАБИЛИТАЦИЯ

ФИЛЬТРАЦИЯ, РЕПАТРИАЦИЯ, ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ И РЕАБИЛИТАЦИЯ

Лейпцигское соглашение от 23 мая 1945 года стало дополнением к Ялтинскому. Именно в Лейпциге был определен механизм репатриации. Дополнение предусматривало создание одиннадцати контрольно-пропускных пунктов в Германии и двух в Австрии. Специально для репатриантов были предназначены 920 лагерей. Во все лагеря получили доступ представители Советской репатриационной комиссии (СРК) …

Незадолго до этого, 11 мая 1945 года, И. Сталиным был подписан еще один документ. Ознакомимся с ним:

«Командующим войсками 1-го, 2-го Белорусских, 1, 2, 3, 4-го Украинских фронтов

Тов. Берия, тов. Меркулову, тов. Абакумову, тов. Голикову, тов. Хрулёву, тов. Голубеву

В целях организованного приема и содержания освобожденных союзными войсками на территории Западной Германии бывших советских военнопленных и советских граждан, а также передачи освобожденных Красной Армией бывших военнопленных и граждан союзных нам стран, Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

Военным советам сформировать в тыловых районах лагеря для размещения и содержания бывших военнопленных и репатриируемых советских граждан на 10 000 человек каждый лагерь. Всего сформировать: во 2-м Белорусском фронте — 15, 1-м Белорусском фронте — 30, в 1 -м Украинском фронте — 30, в 4-м Украинском фронте — 5, во 2-м Украинском фронте — 10 лагерей.

Размещение лагерей частично можно допускать и на территории Польши.

Проверку в формируемых лагерях бывших советских военнопленных и освобожденных граждан возложить: бывших военнослужащих — на органы контрразведки “СМЕРШ”; гражданских лиц — на проверочные комиссии представителей НКВД, НКГБ и “СМЕРШ”, под председательством представителя НКВД. Срок проверки не более 1—2 месяцев.

Передачу освобожденных Красной Армией бывших военнопленных и граждан союзных нам стран представителям союзного командования производить распоряжением военных советов и уполномоченного СНК СССР…»

Как уже говорилось выше, постановление ГКО СССР № 1069 ее, регламенитирующее проверку и фильтрацию освобожденных из плена и вышедших из окружения «бывших военнослужащих Красной армии», стало самым первым документом такого рода в годы Великой Отечественной войны. «С этого момента все они направлялись в специальные лагеря НКВД. Обнесенные двумя рядами колючей проволоки, трехметровым забором, эти лагеря представляли собой военные тюрьмы строгого режима, — подчеркивал А. Яковлев в книжке “По мощам и елей”. — Заключенным запрещались выход из зоны, общение друг с другом, переписка и свидания с кем бы то ни было. На запросы семей о судьбе этих людей руководство НКВД отвечало, что сведений нет.

Характерно, что специальные лагеря находились в ведении Управления НКВД СССР по делам военнопленных и интернированных. Иными словами, партийно-государственное руководство СССР относилось к вышедшим из плена или окружения советским военнослужащим как к пленным солдатам, воевавшим против Советского Союза.

Наименование “бывший военнослужащий Красной армии” не только унижало человеческое достоинство бойцов и командиров, совсем недавно воевавших за Родину, но и лишало их положенных по воинской службе прав и преимуществ. Их семьи официально лишались государственного пособия, зачастую — единственного средства к существованию.

Обитатели спецлагерей — “спецконтингент” — в обязательном порядке привлекались к тяжелому принудительному труду в шахтах, на рудниках, в металлургической промышленности, на стройках, лесозаготовках. Зачастую ослабевший от непосильной работы и плохой пищи “спецконтингент” для выполнения нормы вынужден был оставаться в шахте или на руднике на вторую, а то и третью смену. За невыполнение нормы переводили на сниженное питание, а это грозило почти неминуемой смертью.

Вскоре обитателей спецлагерей полностью уравняли в правах с заключенными — в конце 1943 года специальные лагеря были переданы в ведение ГУЛАГа.

В зависимости от положения на фронтах менялись названия лагерей, где осуществлялись проверка и фильтрация “бывших военнослужащих Красной армии”. Кроме специальных лагерей, появились проверочно-фильтрационные лагеря, специальные запасные воинские части. Но обитатели всех этих мест по-прежнему привлекались к тяжелому, поистине каторжному труду. (…)

Спустя два месяца после окончания Отечественной войны, 18 августа 1945 года было издано постановление ГКО СССР № 9871с, регламентировавшее новые отношения властей с бывшими советскими военнопленными и гражданскими репатриантами.

Теперь они должны были проходить проверку и фильтрацию в составе “рабочих батальонов” наркомата обороны, опять-таки с обязательным привлечением к тяжелому труду. Одновременно было принято решение о высылке на спецпоселение сроком на 6 лет всех захваченных немцами в ходе боевых действий, переданных союзниками и выявленных в процессе фильтрации “власовцев”, а также советских граждан, служивших в немецких вооруженных силах и полиции, общим числом до 145 тысяч человек.

Большевистское руководство СССР не видело никакой разницы между “власовцами” и ничем не запятнавшими себя бывшими военнопленными. Тех и других направляли на работы на Крайний Север, в Восточную Сибирь, Казахстан, в отдаленные и гибельные места.

Через “рабочие батальоны” прошли в общей сложности около полутора миллионов человек, из них до 660 тысяч — бывшие военнопленные. Остальные были гражданскими репатриантами из числа военнообязанных…»

Безусловно, отношение к своим бойцам и командирам, вернувшимся из плена или вышедшим из окружения, нередко носило несправедливый, или, в обычном представлении, предвзятый характер. Но и этому есть объяснение. Спецслужбы Третьего рейха, да и тот же абвер (военная разведка вермахта), как правило, на скорую руку вербовали всех тех советских военнослужащих, кто им подходил, чтобы после скорейшей подготовки забросить их в тылы Красной армии с различными шпионскими заданиями.

Вот как об этом воспоминал В. Шелленберг: «В лагерях для военнопленных отбирались тысячи русских, которых после обучения забрасывали на парашютах в глубь русской территории. Их основной задачей, наряду с передачей текущей информации, было политическое разложение населения и диверсии. Другие группы предназначались для борьбы с партизанами, для чего их забрасывали в качестве наших агентов к русским партизанам. Чтобы поскорее добиться успеха, мы начали набирать добровольцев из числа русских военнопленных прямо в прифронтовой полосе».

А сколько было трусов, дезертиров, паникеров? С каждым приходилось разобраться в отдельности, в установленные сроки. Но как это сделать, когда обстановка на фронтах быстро менялась, когда получить какую-либо информацию на того же бойца было просто невозможно. Уже не существовало многих частей, уже не было в живых многих товарищей и командиров. Оставались только оперативные мероприятия…

Поэтому мнение А. Яковлева представляется не самым объективным.

Возьмем тех же власовцев. В Уголовном кодексе России есть статья 275, которая называется «Государственная измена».

В комментарии к данной статье четко написано: «1. Государственная измена в общем понимании — это нарушение гражданином РФ верности своему государству путем участия в совместной с внешними силами враждебной деятельности против собственной страны. Изменник — предатель своего государства, пособник или подручный иностранных недружественных сил.

Юридически государственная измена означает нарушение гражданином РФ конституционных и других законадательно установленных обязанностей, вытекающих из российского гражданства, и выражается в нарушении уголовно-правового запрета путем оказания помощи иностранному государству, иностранной организации или их представителям в проведении враждебной деятельности в ущерб внешней безопасности РФ».

Есть в нашем Уголовном кодексе и статья «Наемничество» (359). В примечании к ней черным по белому указывается: «Наемником признается лицо, действующее с целью получения материального вознаграждения и не являющееся гражданином государства, участвующего в вооруженном конфликте или военных действиях, не проживающее постоянно на его территории, а также не являющееся лицом, направленным для исполнения официальных обязанностей». Да только судим мы прошлое всегда почему-то по меркам настоящего.

«Начиная с 1944 года из освобожденных из плена или вышедших из окружения офицеров Красной армии начали формировать “штурмовые батальоны”, где независимо от воинского звания их использовали в качестве рядовых, — продолжает рассказ А. Яковлев. — Дабы искупить свою вину кровью — под виной понималось нахождение в плену или в окружении, при полном отсутствии других компрометирующих данных, — офицеры должны были прослужить в “штурмовых батальонах” либо до первого ранения, либо до награждения орденом или медалью. “Штурмовые батальоны” использовались в самых тяжелых ситуациях, когда остаться в живых было практически невозможно. Иными словами, бывших военнопленных из числа офицерского состава гнали на убой. Через “штурмовые батальоны” прошло в общей сложности более 25 тысяч офицеров».

Здесь тоже А. Яковлев банально перебарщивает. Офицеры, освобожденные из плена или вышедшие из окружения, действительно направлялись в штрафные части, но только тогда, когда военный трибунал осуждал их за тяжкие воинские преступления — с лишением воинского звания (убийство, дезертирство, хищение военного имущества, злостные нарушения воинской дисциплины т.д.), с отсрочкой исполнения приговора до окончания военных действий.

«Причины, по которым военнослужащие от рядового до полковника оказывались штрафниками, судя по архивным документам, были самыми различными, — пишет Ю.В. Рубцов. — Командир танкового взвода 204-го танкового полка 102-й отдельной танковой дивизии лейтенант П.Д. Матвиенко в районе Вязьмы в октябре 1941 г. попал в окружение. Будучи ранен в ногу, отстал от части. До момента прихода Красной армии в сентябре 1943 г. скрывался, проживая в своей семье на Полтавщине.

Младший лейтенант Д.Ф. Трифонов из 717-го гаубичного артиллерийского полка при отходе из-под Киева в сентябре 1941 г. был схвачен гитлеровцами и помещен в лагерь для военнопленных. Когда администрация разрешила лицам украинской национальности покинуть лагерь, воспользовался этой возможностью и добрался до места жительства своей жены, где и жил до момента освобождения Полтавской области от вражеской оккупации…

Старший лейтенант И.А. Джокло, воюя в составе 156-й стрелковой дивизии, в августе 1942 г. попал в окружение, а затем в плен. После побега как гражданское лицо проживал на оккупированной территории на Кубани. Направленный немцами на работу в Германию, по дороге бежал и скрывался до прихода войск Красной армии…

Заместитель командира стрелкового батальона из состава 71-й стрелковой дивизии старший лейтенант М.Д. Павлюченко при выходе части из окружения весной 1944 г. от управления батальоном самоустранился. К своим выходил самостоятельно во главе группы красноармейцев, чем, по мнению командования, “грубо нарушил приказ № 227 и дискредитировал звание офицера Красной армии”».

Срок же пребывания в штрафной части не мог превышать срока, определенного в приговоре военного трибунала, на основании которого военнослужащий туда направлялся. Всех погибших в бою штрафников посмертно реабилитировали, а судимость автоматически снималась. Их семьям назначалась пенсия в размере оклада денежного содержания по должности, занимаемой до направления в штрафную часть. Также штрафники освобождались, получив ранение, независимо от срока пребывания в штрафной части, и за боевое отличие. Освобождались штрафники и по отбытии назначенного срока.

Цитирую А. Яковлева далее: «По мере продвижения линии фронта на запад резко увеличился поток возвращающихся в СССР бывших военнопленных и гражданских репатриантов. В августе 1944 года было принято постановление ГКО об организации сети проверочно-фильтрационных пунктов, расположенных в пограничной зоне. Через них должны были идти гражданские репатрианты: бывших военнопленных направляли в специальные проверочно-фильтрационные лагеря и специальные запасные воинские части. Туда же попадали и гражданские репатрианты призывных возрастов.

В статистической отчетности НКВД указывалось, что не вызывающие подозрений репатрианты непризывных возрастов направлялись к месту жительства, а лица призывных возрастов и “бывшие военнослужащие Красной армии” направлялись в военкоматы. Судьба же тех, кто вызывал подозрение, была ясна — их арестовывали или брали на оперативный учет, что означало неминуемый арест и осуждение».

К лету 1945 года на территории СССР действовало 43 спецлагеря и 26 проверочно-фильтрационных лагерей. На территории Германии и других стран Восточной Европы имелось еще 74 проверочно-фильтрационных лагеря и 22 сборно-пересылочных пункта. На 1 октября 1944 года через спецлагеря пршло 354 592 бывших военнослужащих Красной армии и вышедших из окружения и освобожденных из плена (в том числе офицеров— 50 441).

Из этого количества было проверено и передано в Красную армию 249 416 человек, в том числе: в воинские части — 231 034 (в том числе офицеров — 27 042); на формирование штурмовых батальонов — 18 382 (в том числе офицеров — 16 163); в промышленность — 30 749 (в том числе офицеров — 29); на формирование конвойных войск и охраны спецлагерей — 5924.

Органы «СМЕРШ» арестовали — 11 556 человек, из них агентов разведки и контрразведки противника — 2083 (в том числе офицеров — 1284). Убыли в госпитали, в лазареты и умерли — 5347 человек.

Находились в спецлагерях НКВД СССР на проверке 51 601 (в том числе офицеров — 5657).

В октябре 1944 года из числа оставшихся в лагерях офицеров сформировали четыре штурмовых батальона по 920 человек. Только на десяти СПП (сборно-пересылочных) пунктах Управлением Контрразведки «СМЕРШ» 3-го Украинского фронта было проверено с 1.02.45 года по 4.05.45 год 58 686 человек (16 456 — бывшие солдаты и офицеры Красной армии, а 12 160 человек — советские граждане призывного возраста, угнанные в Германию). Из них лишь 376 человек не смогли пройти через сито «СМЕРШа».

За 1944—1945 годы были осуждены свыше 98 тысяч репатриантов.

В ноябре 1944 года НКО принял постановление, в котором указал, чтобы освобожденные военнопленные и советские граждане призывного возраста вплоть до конца войны направлялись непосредственно в запасные воинские части, минуя спецлагеря. По сведениям А.А. Щабаева, «в их числе оказалось и более 83 тысяч офицеров. Из них после проверки 56 160 человек было уволено из армии, более 10 тысяч направлены в войска, 1567 лишены офицерских званий и разжалованы в рядовые, 15 241 переведены в рядовой и сержантский состав». 

Фильтрацией в «СМЕРШе» занимался 2-й отдел контрразведки. Первичная проверка бывших военнослужащих Красной армии была одной из тех задач, которую решали три отделения 2 отделов управлений КР «СМЕРШ» фронтов. На армейских сборно-пересылочных и фронтовых проверочно-фильтрационных пунктах (ПФЛ) эта проверка проводилась путем личного досмотра и письменных объяснений об обстоятельствах пребывания в плену. Только затем проводился допрос, в ходе и после которого оперативники контрразведки выявляли противоречия в ответах и организовывали агентурное изучение подозреваемых. На каждого проверяемого заводилось дело с протоколами допроса и заключением по результатам фильтрации. На подозреваемого заводилось дело-формуляр с приобщением материалов оперативного характера. Фильтрация завершалась во фронтовом ПФЛ, где соответствующая работа продолжалась в течение двух месяцев (соответственно, в СПП и ПФЛ — пять — десять дней). В ПФЛ работа велась в оперативном и следственном направлениях с учетом проведенной фильтрации на СПП и ПФП.

Следует отметить, что по масштабам и размаху, силам и средствам оперативно-розыскная и следственная работа по фильтрации военнопленных вражеских армий, бывших советских военнопленных, а также репатриантов из числа советских граждан не имела аналогов в истории спеслужб мира. Не потому ли случались перегибы?

«Об организации репатриационной комиссии было официально объявлено 24 октября 1944 года, то есть через неделю после того, как Идеи на совещании в Москве пообещал Молотову лично проследить за возвращением всех потенциальных репатриантов на родину, — рассказывает Н. Толстой. — Главой комиссии был назначен генерал-полковник Филипп Голиков. Это назначение представляется весьма любопытным. Ведь с точки зрения советских руководителей, все советские солдаты, попавшие в плен, заслуживали сурового наказания — ибо в плен их могла привести либо трусость, либо нерадивость. Но тогда — не странно ли, что руководство репатриационными операциями Сталин поручил одному из самых трусливых и несостоятельных советских генералов? Более того, Голиков был из тех военачальников, на ком лежала главная вина за неподготовленность СССР к войне — за неукомплектованность армии, вследствие чего в первую очередь и попадало в 1941 году в плен большинство советских солдат. Будучи с июля 1940 года начальником Разведывательного управления генерального штаба, он совершил на этом посту множество непростительных ошибок. Позже, во время обороны Сталинграда, Хрущев подал рапорт о том, что Голиков панически боится немцев, и Голикова с поста сняли.

Под стать начальнику был заместитель Голикова по репатриационной комиссии — генерал К.Д. Голубев: настоящий гигант, но, по словам генерала Дина, “его умственные способности никак не соответствовали размерам его тела”.

Впрочем, роль Голикова и Голубева в реальной работе комиссии оказалась ничтожной, они являлись всего лишь представительными манекенами. Настоящую же работу выполняли Главное управление контрразведки (ГУКР) — за границей, и НКГБ — внутри страны».

Ни Голиков, ни Голубев, конечно же, не были ни идеальными людьми, ни выдающимися военачальниками. Тем не менее стоило бы Н. Толстому все же более подробно изучить биографии этих людей, прежде чем выставлять их трусами и дураками, да еще со слов Хрущева (эдакого «авторитетного полководца») и генерала Дина, не менее «авторитетного», потому что был из того же мира, где нас ненавидели и продолжают ненавидеть…

Филиппа Ивановича Голикова назначили на эту должность, потому что в самом начале Великой Отечественной войны он возглавлял советскую военную миссию в Англии и США, где вел переговоры о военных поставках для Советского Союза. С тех пор прошло не очень много времени. Контакты остались, и в новом назначении был определенный смысл. А между этими назначениями он командовал армиями и фронтами до апреля 1943 года, когда являлся начальником Главного управления кадров. Может, Голиков и боялся немцев, как сообщал Н.С. Хрущев, однако к ним не перебежал и в плен не попал.

Константин Дмитриевич Голубев действительно был у Голикова сначала заместителем, а потом и 1-м заместителем после тяжелого ранения, полученного в боях под Витебском в мае 1944 года. Генерал-лейтенант Голубев командовал тогда войсками 43-й армии. За свою службу этот военачальник, прошедший не одну войну, начиная с Первой мировой — офицером, прошел все командные должности, в 1926 году окончил Академию им. Фрунзе, а в 1938 году — Академию Генштаба. Он же командовал армией в оборонительных операциях на белостокском направлении, в Смоленском сражении. Выходил из окружения во главе небольшого отряда, а не один с походно-полевой женой, как Власов. Голубев умело руководил войсками армии при прорыве обороны противника и овладении городами Ярцево, Демидов и другими населенными пунктами.

Как происходила процедура регистрации, сбора советских граждан для их возвращения на родину и фильтрация, написано немало, особенно на Западе. Однако мне удалось найти воспоминания именно советских людей из числа военнопленных. Они писали «в стол», поэтому не верить им невозможно.

Юрий Владимирович Владимиров вспоминал: «Двое вооруженных часовых пропустили нас в городок, объяснив, где располагаются пункты регистрации, соответственно — для тех, кто имел военное звание не выше старшины, и для офицеров. После регистрации всем предоставлялось место для проживания в военном же городке, но офицерам — отдельно от рядовых.

Пришли в предназначенный для нас пункт регистрации и с удивлением узнали, что рядовых военнопленных будут регистрировать и содержать в дальнейшем месте с гражданскими лицами. Однако гражданских лиц мужского пола в возрасте от 18 до 60 лет, которых регистрировали и включали в одну и ту же компанию вместе с военнопленными, оказалось очень мало.

Итак, мы пришли на регистрационный пункт и получили там для заполнения соответствующий бланк, на котором написали основные сведения о себе: фамилию, имя, отчество; дату и место рождения, время призыва в армию; род и номер воинской части, в которой воевал; военное звание; дату, место и обстоятельства пленения; номер и место нахождения лагеря, где содержался; дату и место освобождения из плена; кем и каким образом освобожден и т.д. Затем в соседней комнате нам выдали талоны для ежедневного пищевого довольствия, а также обеда и ужина в столовой на территории военного городка.

Столовая была очень большой и практически неограниченно снабжалась мясом — в военном городке имелась бойня, куда красноармейцы ежедневно пригоняли из дворов местных крестьян коров, которых с ходу превращали в мясо. Поэтому после прохождения регистрации мы вдоволь поели очень вкусный мясной суп и гуляш с вермишелью. В этой же столовой мы получили хлеб и сахар на завтрак.

Мы поселились в отведенной нам большой комнате на втором этаже ближайшего к столовой трехэтажного дома. Там за большим столом уже пировали ранее поселившиеся обитатели…»

Иван Ксенофонтович Яковлев: «Нам, четырем холостякам, досталась удобная комната с койками и чистой постелью в квартире старой немки. В этом же городе, в центре, разместилась и наша репатриационная миссия из нескольких офицеров и взвода солдат. Сначала нас не беспокоили: зарегистрировали, выдали талоны на продукты, по которым можно было питаться в городских столовых или отовариваться в магазинах. Ждали, пока соберется большая часть репатриантов, зарегистрированных у американцев. Но не все из них спешили на сборный пункт. Иные пережидали, стремясь узнать возможные последствия возврата. Были такие, кто боялся возмездия за предательство, жестокость в лагерях военнопленных или службу у немцев. Наши представители требовали от союзников репатриации всех советских граждан. У тех такого желания не было, поэтому наши офицеры мотались по всей округе, собирая своих соотечественников.

Всех прибывающих регистрировали, бывших военнопленных зачисляли в роты, батальоны, назначая из них же командиров подразделений. Гражданское население размещали по группам, с учетом их прежнего места жительства. Военные занимались строевыми учениями, политзанятиями, несли караульную службу, патрулировали улицы, следя за порядком в городе. В остальное время репатрианты были свободны, занимались своими делами. (…)

Вся ответственность за порядок и сохранность имущества немцев возлагалась на советскую миссию. Так был создан сборный пункт. Немцам ничего не оставалось, как выполнить требование союзников, разместить всех репатриантов в домах горожан и обеспечить им человеческое проживание. Была организована русская комендатура, коей подчинялись немецкие городские власти.

Таким образом, в западной части Германии, в городе Гревен, временно был образован оазис советской земли. Наша комендатура понимала политическое значение этого “оазиса”, поэтому создавала не только приличные условия проживания советских граждан, но и следила за дисциплиной и порядком в городе. Основная задача миссии состояла в том, чтобы как можно больше вернуть на родину советских людей и не дать союзникам возможности оставить их на Западе. К репатриантам относились доброжелательно. (…)

Проверка началась уже в этом сборном пункте. Занимался этим капитан особого отдела миссии, представитель “СМЕРШа”. Он при регистрации вызывал каждого в кабинет, заполнял анкету, заставлял подробно написать о пленении, концлагерях, работе в них и о своих товарищах, которые могли подтвердить эти данные. Хорошо, что у меня в маленьком блокнотике были отмечены даты и места проживания в концлагерях, а также фамилии и адреса моих товарищей по несчастью. Короче — на каждого репатрианта заводилось специальное дело, которое сопровождало его до самого места жительства, пополняясь новыми данными. Мы тогда думали, что проверка нас на этом закончится, но сильно ошибались. Более тщательной она была на родине, отправки куда мы с нетерпением ожидали».

«Лагерь посещали и эмиссары других стран. Приглашали в Канаду и в Австралию, обещая свободную и благоустроенную жизнь, показывали и раздавали богато иллюстрированные рекламные буклеты, — пишет неизвестный автор из бывших военнопленных. — …В окрестностях городка Пархим был организован пересыльно-сортировочный пункт для приема “перемещенных лиц”, прибывающих из оккупированных союзниками частей Германии. Здесь нас довольно быстро рассортировали, снабдили временными проездными документами, продовольственными аттестатами и добраться своим ходом направили на Восток по указанным в документах направлениям. Тех же, кто нуждался в медицинской помощи, в том числе и меня, опять посадили в американские студебеккеры, но уже с советскими армейскими номерами, и в сопровождении офицера с погонами капитана медицинской службы повезли в военный госпиталь, предназначенный для бывших военнопленных… Госпиталь находился в маленьком, не пострадавшем от войны городке на Востоке Германии — Виттштоке, сначала — прямо в центре города напротив здания городской ратуши, занятого советской комендатурой. Затем его перевели на окраину городка в несколько двухэтажных коттеджей напротив городского кладбища. Питание и медицинское обслуживание были очень хорошими, а бытовые условия в коттеджах со всеми удобствами — просто отличными. Никаких ограничений по выходу за пределы госпиталя не было, и, пользуясь этим, я на своих костылях много ходил по городку».

Ю.В. Владимиров о фильтрации вспоминает так: «Скоро мы подошли к Виттихенау и остановились на широком лугу, где был создан временный военный городок, окруженный колючей проволокой, внутри которого имелось множество палаток. Нас встретила группа военных во главе с полковником, которому майор доложил, что привел из Дрездена колонну бывших советских пленных. Нас было около 4 тысяч человек… Перед тем как лечь спать, мы отправились строем под командой какого-то старшины на кухню, где получили по 200 граммов черного хлеба, горячее картофельное пюре с говядиной и полусладкий чай. 23 мая нас разбудили в 6 часов утра и отправили на физзарядку, затем на беседу с представителями Особого отдела, который объяснил нам порядок предстоящей проверки военнопленных. (…)

…Самым важным событием для всех нас было собеседование в Особом отделе, где наши данные тщательно записали, чтобы затем проверить их достоверность путем запросов в соответствующие органы. Таким образом, все репатрианты прошли предварительную фильтрацию, но она еще была не окончательной и закончилась лишь в первой декаде июня».

И.К. Яковлев: «Нас выгрузили из вагонов, построили в колонны и повели из Кенигсберга в небольшой городок Рыбниц, по сути — в пригород столицы пруссаков… нас разместили в домах одного из кварталов города. Конечно, здесь не было того комфорта и обслуживания, но жить было можно — работал водопровод и канализация, баня, пункты питания. Комнаты, в которых нас разместили, были обшарпаны, но чистые, убранные, уставленные разнообразной спальной мебелью от мягких диванов до жестких кушеток.

Первым делом нам устроили хорошую баню с душем и парилкой, чтобы, как шутили, отмыть всю немецкую нечисть, затем покормили в столовой сытным обедом. Нас предупредили, что передвигаться в черте города можно свободно, предупредив своего командира об отлучке и намечаемом местонахождении.

Отлучка за пределы города запрещается и расценивается как самоволка. Не рекомендуется пока писать письма родным. В общем, наш город походил на своеобразную воинскую часть особого режима, что и было подтверждено названием нашей части — “Проверочно-фильтрационный пункт НКВД СССР, лагерь № 208, г. Рыбниц”.

Здесь содержались и проверялись (фильтровались) репатрианты с Западной Германии, вывезенные от союзников. Судя по номеру, таких лагерей было много. Но, по воле случая или по чьему-то умыслу, сюда, где решались дальнейшие судьбы репатриантов, попал и я. К подобной проверке мы были готовы, считали ее необходимой и неизбежной, так как знали, что среди нашего брата — военнопленных — скрывались предатели, немецкие прислужники, власовцы и добровольцы национальных батальонов, пожелавших тихомолком вернуться на Родину, так как немецкий рай им тоже осточертел, а тяга к родной земле была велика. В этом лагере и отсеивали таких возвращенцев, поэтому и порядок был установлен особый: охрана осуществлялась войсками НКВД. (…)

Ранее приехавшие проходили “чистилище” у следователей, коих здесь было много, возвращались радостные, показывали удостоверения, что такой-то по прибытии из западной Германии, от союзников, с такого-то по такой день, содержался в лагере № 208, проверочно-фильтрационном пункте НКВД СССР, и следует к избранному пункту местожительства. Таких счастливцев группировали в партии, выдавали на дорогу продукты, деньги, литер (документ) на проезд, отправляли в Союз. Другие приходили понурые. Их тоже группировали в особые команды и уже под охраной отправляли в Россию, как говорили, отбывать срок наказания в советских лагерях за совершенные ими мелкие проступки против Советской власти. Была и третья категория людей: выявленные изменники и предатели, над которыми требовалось дополнительное доследование. Их уже в Союз отправляли как арестантов.

Мы еще не знали, с какими требованиями следователи подходили к своим подследственным. Говорили, что к простым солдатам они относились снисходительно, а командный состав, начиная с отдельного, допрашивали дотошно, с учетом его поведения при пленении и действий его подчиненных, требовали достоверных доказательств».

Из рассказа неизвестного автора: «В фильтрационный лагерь, в котором я уже побывал по прибытии в Торунь из Берлина, мы — группа выписанных после излечения, отправились пешком через город в сопровождении старшей медсестры. Разместились в бывших немецких казармах и стали ожидать вызова в “Спецотдел” на беседу к оперуполномоченному “СМЕРШа”.

Лагерь был переполнен. В нем находились не только бывшие военнопленные, но и очень много “цивильных”, вывезенных в Германию. Было множество женщин и молодых, часто очень симпатичных, девушек. Многие были очень доступны, естественно, завязались многочисленные скоротечные романы, и разговоры в бараках крутились в основном вокруг романтических приключений».

О судьбах некоторых военнопленных, воспоминания которых я цитировал в этой книге, говорят следующие факты.

Иван Алексеевич Шаров после плена, летом 1945 года благополучно прошел фильтрацию, был призван в армию и к осени того же года служил регулировщиком в Будапеште. 1 ноября того же года его демобилизовали, 28 ноября он приехал в Москву, а 13 декабря получил паспорт.

Юрий Владимирович Владимиров также прошел фильтрацию после плена, из которого освободился в мае 45-го. Затем с сентября работал на шахте в Донбассе. В октябре того же года получил военный билет, а потом и удостоверение личности, заменяющее паспорт.

В 1946 году Юрий Владимирович был зачислен в число студентов технологического факультета Института стали имени И.В. Сталина.

Иван Ксенофонтович Яковлев после успешно пройденной фильтрации был призван в армию и проходил службу в отдельном мостостроительном батальоне. После выхода Указа Президиума Верховного Совета СССР от 25.09.45 года, как учитель по образованию, был досрочно демобилизован и вернулся на родину.

Петр Николаевич Кучинский, капитан РОА, опознавший Власова в колонне, с 13 мая 1945 года проходил спецпроверку при КР «СМЕРШ» 2-го Украинского фронта. 19 июня Указом Президиума Верховного Совета СССР «за успешное выполнение особого задания командования на фронте» награжден орденом Отечественной войны 1-й степени.

2 сентября направлен для прохождения дальнейшей службы в 28-й запасной стрелковый полк 12-й стрелковой дивизии в лагерь Алкино. 27 декабря отправлен в Москву в ГУКР «СМЕРШа». До весны 1946 года находился в 7-м отделении Подольского ПФЛ № 7, после чего был выслан в Тульскую область.

Александр Печерский, организовавший самое успешное восстание нацистских узников во время Второй мировой войны, после соединения партизанских отрядов с Красной армией прошел проверку и был направлен в штрафной батальон, который формировался в Подмосковье. В штрафбате Печерский был тяжело ранен, но выжил. Дошел до Германии. После войны жил в Ростове, работал администратором в Театре музыкальной комедии.

* * *

С 20 апреля по 9 мая 1945 года только 2-м Белорусским фронтом было освобождено военнопленных и гражданских лиц: бывших военнослужащих РККА — 26 480, граждан СССР — 8 628, военнопленных союзных и других стран — 45 292.

30 ноября 1945 года в своем донесении Уполномоченный СНК СССР по делам репатриации генерал-полковник Голиков докладывал начальнику Генерального штаба Красной армии о ходе репатриации граждан СССР и других государств:

«1. Установлено, что, по неполным данным, врагом было захвачено и уведено всего 6 810 547 (из них: граждан, населен. 4 794 087, военнопленных 2 016 460 (только выявленные и учтенные).

2. Из этого числа выявлено и взято на учет 5 575 592 (из них: граждан, населен. — 3 559 132, военнопленных — 2 016 460).

3. Из числа выявленных уже репатриировано 5 289 630 (из них: граждан, населен. — 3 474 608, военнопленных —1 815 022).

В том числе:

а) определены на место — 5 060 572 (из них: граждан, населен. — 3 319 624, военнопленных — 1 740 948),

б) находятся в зоне бывших фронтов — 229 058 (из них: граждан, населен. — 154 984, военнопленных — 74 074).

4. Подлежит репатриации из числа выявленных и учтенных из иностранных государств — 258 962 (из них: граждан, населен. — 84 524, военнопленных — 201 438).

5. Остается невыясненных из числа уведенных в фашистскую неволю, которых можно считать в основном погибшими — 1 234 955 (из них: граждан, населен. — 1 234 955, военнопленных — неизвестно)…»

Окончательные итоги проверки советских граждан и военнопленных были подведены в официальных документах на 1 марта 1946 года. К этому времени было репатриировано 4 199 488 советских граждан (2 660 013 гражданских и 1 539 475 военнопленных), из них 1 846 802 поступило из зон действия советских войск за границей и 2 352 686 принято от англичан и американцев и прибыло из других стран.

В том числе:

было направлено к месту жительства: 2 146 126 (80,68%) гражданских лиц и 281 780 (18,31%) военнопленных;

было призвано в армию: 141 962 (5,34%) гражданских лиц и 659 190 (42,82%) военнопленных;

было зачислено в рабочие батальоны: 263 647 (9,91%) гражданских лиц и 344 448 (22,37%) военнопленных;

было передано в распоряжение НКВД: 46 740 (1,76%) гражданских лиц и 226 127 (14,69%) военнопленных;

находилось на сборно-пересыльных пунктах и использовалось на работах при советских воинских частях и учреждениях за границей 61 538 (2,31%) гражданских лиц и 27 930 (1,81%) военнопленных.

Согласно инструкциям, которые получили начальники проверочных органов, из числа репатриантов аресту и суду подлежали:

во-первых, руководящий и командный состав органов полиции, «народной стражи», «народной милиции», Русской освободительной армии, национальных легионов и т.п.;

во-вторых, рядовые полицаи и рядовые члены вышеперечисленных организаций, принимавшие участие в карательных экспедициях или проявлявшие активность при исполнении обязанностей;

в-третьих, бывшие военнослужащие Красной армии, добровольно перешедшие на сторону противника;

в-четвертых, бургомистры, крупные фашистские чиновники, сотрудники гестапо и других немецких карательных органов;

в-пятых, сельские старосты, являвшиеся активными пособниками оккупантов.

«Какой же была дальнейшая судьба этих попавших в руки НКВД “борцов за свободу”? — задает вопрос и тут же отвечает историк И. Пыхалов в своей книге “Великая оболганная война”. — Большинству из них было объявлено, что они заслуживают самого сурового наказания, но в связи с победой над Германией Советское правительство проявило к ним снисхождение, освободив от уголовной ответственности за измену Родине и ограничилось отправкой на спецпоселение сроком на 6 лет.

Такое проявление гуманизма явилось для пособников фашистов полной неожиданностью. Вот характерный эпизод. 6 ноября 1944 года в Мурманск прибыли два английских корабля, на борту которых находилось 9907 бывших советских военнослужащих, сражавшихся в рядах немецкой армии против англо-американских войск и взятых ими в плен. По статье 193 тогдашнего Уголовного кодекса РСФСР за переход военнослужащих на сторону противника в военное время предусматривалось только одно наказание — смертная казнь с конфискацией имущества. Поэтому многие ожидали, что их расстреляют сразу же на мурманской пристани. Больше года эти люди проходили проверку в спецлагере НКВД, а затем были направлены на 6-летнее спецпоселение. В 1952 г. большинство из них было освобождено, причем в их анкетах не значилось никакой судимости, а время работы на спецпоселении было зачтено в трудовой стаж.

Всего в 1946—1947 гг. на спецпоселение поступило 148 079 власовцев и других пособников оккупантов. На 1 января 1953 года на спецпоселении оставалось 56 746 власовцев, 93 446 были освобождены в 1951—1952 гг. по отбытии срока.

Что же касается пособников оккупантов, запятнавших себя конкретными преступлениями, то они были направлены в лагеря ГУЛАГа.

Пару слов следует сказать и о бывших советских военнопленных, зачисленных в рабочие батальоны. Многие недобросовестные исследователи и публицисты включают их в разряд репрессированных. Между тем это совершенно не так.

В 1945 году после увольнения в запас красноармейцев тех возрастов, на которые распространялся приказ о демобилизации, были отпущены по домам и военнопленные рядового и сержантского состава соответствующих возрастов. Вполне естественно и справедливо, что остальных военнопленных, сверстники которых продолжали служить в армии, следовало восстановить на военной службе. Однако война уже кончилась, и теперь стране были нужны рабочие, а не солдаты. Поэтому в соответствии с постановлением ГКО от 18 августа 1945 г. часть из них была зачислена в рабочие батальоны.

По директиве Генерального штаба вооруженных сил СССР от 12 июля 1946 г. эти батальоны, являвшиеся аналогом современных стройбатов, были расформированы, а их личный состав получил статус “переведенные в постоянные кадры промышленности”. По Постановлению Совета Министров СССР от 30 сентября 1946 г. на них было полностью распространено действующее законодательство о труде, а также все права и льготы, которыми пользовались рабочие и служащие соответствующих предприятий и строек. Они сохраняли статус полноправных граждан СССР, но без права покинуть установленное государством место работы.

В 1946—1948 гг. из Красной армии были демобилизованы военнослужащие ряда возрастов. Соответственно, их ровесники, ранее зачисленные в рабочие батальоны, получили разрешение вернуться в места, где они жили до войны».

По данным Генерального штаба Российской Федерации, из плена вернулся 1 миллион 836 тысяч человек. 180 тысяч военнопленных эмигрировали. В лагеря же, как пособники немцев, были направлены всего 234 тысячи, то есть каждый тринадцатый.

Н. Толстой в своей книге приводит данные бывшего офицера НКВД, который, по его словам, имел доступ к досье этой организации. Его цифры он называет более точными: «Всего из ранее оккупированных районов в 1943—47 годах было репатриировано около пяти с половиной миллионов русских. Из них:

20% — расстреляны или осуждены на 25 лет лагерей (что по сути дела равносильно смертному приговору);

15—20% — осуждены на 5—10 лет лагерей;

10% — высланы в отдаленные районы Сибири не менее, чем на шесть лет;

15% — посланы на принудительные работы в Донбасс, Кузбасс и другие районы, разрушенные немцами. Вернуться домой им разрешалось лишь по истечении срока работ;

15—20% — разрешили вернуться в родные места, но им редко удавалось найти работу.

Эти весьма приблизительные данные не дают при сложении 100%: вероятно, недостающие 15—25% — это люди, скрывшиеся уже в СССР, умершие в дороге или бежавшие».

Не следует забывать и о том, что заведенные органами НКВД-НКГБ на каждого репатрианта досье использовались для их дальнейшей «разработки» и поисков компрометирующего материала. Особый интерес представляли те репатрианты, кто выполнял обязанности по бытовому обслуживанию военнопленных и «остарбайтеров» — их именовали «связанными с немецкими разведывательными и карательными органами». Тех, кто был освобожден из неволи союзными войсками или был вывезен в капиталистические государства, брали на учет как «агентуру западных разведорганов».

Досье, заведенные на бывших военнопленных и гражданских репатриантов, были широко использованы после 21 февраля 1948 года, когда был принят пакет документов, регламентирующих создание особых лагерей и особых тюрем, ужесточавших репрессии в отношении ранее осужденных троцкистов, правых, меньшевиков, эсэров, националистов, шпионов и диверсантов.

Была названа и новая категория государственных преступников — «лица, представляющие опасность по своим антисоветским связям и вражеской деятельности». Эта формула имела прямое отношение к бывшим военнопленным и гражданским репатриантам.

…Михаил Михалков в Москву летел в одном самолете с пленными немецкими генералами, среди которых находился и Краснов…

Только в конце 1945 года его брат Сергей Владимирович Михалков получил неожиданное известие из Лефортовской тюрьмы: «Я здесь…»

Вспоминает Сергей Владимирович: «…он любил Отечество, Родину, как и все мы, Михалковы. И когда я в военной прокуратуре услыхал эту формулировку — “измена родине”, — не поверил, нет, нисколько. Я пошел на прием к заместителю министра внутренних дел генералу Чернышеву. Со своим письмом и с письмами тех, кто писал о младшем брате в военные годы в мой адрес.

Меня встретил неторопливый, уравновешенный человек… Он сказал:

— Что я могу сделать? Даже если вы и правы… Ваш брат в руках “СМЕРШа”. Я же к этой организации не имею никакого отношения.

Я было приуныл. Но генерал добавил:

— Обещаю вам одно: проверить данные, которые касаются его партизанского прошлого на территории Латвии.

Через некоторое время меня пригласили к Чернышеву, и я услыхал:

— Подтвердилось: ваш брат действительно организовал партизанскую группу, которая действовала в тылу у немцев. Теперь я советую вам поговорить с Берией…

Проснулся в то утро под первые аккорды гимна, приободрился и спустя время набрал номер, который помню и доныне. Голос секретаря:

— Сейчас соединю…

— Товарищ Лаврентий Павлович…

Излагаю суть дела. Ответ короток. В голосе с грузинским акцентом — властность и категоричность:

— Ваш брат — плохой человек. Но если вы сомневаетесь… ладно, я пришлю полковника, чтобы он все перепроверил…

Могу, конечно, написать, что я испытал, дожидаясь… Но не стану. Многим и многим пришлось в то время куда как тяжелей и безысходней…

Наконец меня вызвали телефонным звонком все туда же, к генералу Чернышеву. Там, в кабинете, находился и тот самый полковник из “СМЕРШа”. Он спросил меня едва ли не с ходу:

— Почему ваш брат сразу не застрелился?

Для знающих поясню: сдаваться в плен советский воин не имел права, в крайнем случае он должен был кончить жизнь самоубийством… Я ответил:

— Он не сдавался в плен, если опираться на свидетельства очевидцев. Он попал в плен вместе с тысячами других солдат и офицеров, которые оказались в безвыходном положении. И не собирался засиживаться в плену — бежал из калининградского концлагеря. Подтверждение — в письмах.

— Настоящие патриоты стреляются! — сухо отозвался полковник…

То есть получалось: брат твой — враг твой, ибо не настоящий патриот… Впрочем, если ты горой стоишь за своего брата-непатриота, то, выходит, сам-то ты кто?

— Однако если пишут совсем незнакомые люди и рассказывают, как мой брат партизанил и как он под видом немца добывал важные разведданные… — не отступал я.

— Это все еще надо доказать! — был ответ. — Проверить-перепроверить! Займемся!

Разговор, что называется, не получался… Михаилу “влепили” пять лет. Из них целых три года он отсидел в одиночке, в лефортовской камере.

Чего же от него требовали? Подписать предъявленные обвинения в измене Родине. Таскали на допросы, пытались поймать, запутать… и опять: “Подпиши!”

— Нет! Не подпишу!

— Ах так! Иди в одиночку! Вызову через год! Шел, куда сказали. Через год:

— Подпишешь?

— Что Родину не люблю и предал ее? — Да.

— Не подпишу! (…)

Я сдался не сразу, нет, пошел “в бой” за Мишу к председателю Военной коллегии генералу Чепцову:

— За что ему дали пять лет? Он же не совершил никаких преступлений против Родины!

Ответ:

— Он надевал на себя форму офицера СС. Он не должен был этого делать.

Идиоты! Но я опять пытался убеждать:

— Так ведь он убил этого офицера! И эта форма служила ему камуфляжем! Он же руководил партизанской группой!

— Сергей Владимирович, — мягко, сердечно так, по-отечески произнес генерал. — Ему дали не “целых” пять лет, а “только” пять лет. В наше время это не срок, дорогой поэт, в наше время за измену Родине дают двадцать — двадцать пять лет, а то… и высшую меру.

Слава богу, после Лефортова Михаила отправили не в края не столь отдаленные, а в лагерь под Рязанью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.