Теоретики

Теоретики

Когда в середине 90-х я писал статью «По следам Тухачевского» и назвал его «абстрактным маршалом», то сделал это не по оценке его неизвестных тогда мне трудов, а по оценке результатов его службы — по составу и количеству заказываемого им для Красной Армии вооружения. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что в данном определении я не оригинален. Оказывается, характеристику «абстрактный полководец» М. Тухачевскому дал еще в середине 20-х его противник — маршал Польши Ю. Пилсудский, который в 1920 году нанес Тухачевскому позорнейшее и очень тяжелое для нашей страны поражение.

Но дело не в этом. На примере Тухачевского можно оценить, кем были до войны военные теоретики Красной Армии, кем были военные ученые, как они представляли себе свою роль в обороне страны и как они подготовили Красную Армию к войне.

В 1923 году стратег Тухачевский прочел лекции на тему советско-польской войны в академии РККА и издал эти лекции в том же году отдельной брошюрой под названием «Поход на Вислу», а Пилсудский в 1924 году написал свой развернутый комментарий к этой работе, который назвал просто «1920 год».

Напомню. Началась советско-польская война с того, что в апреле 1920 года Пилсудский, лично командуя Южным польским фронтом, атаковал на Украине две армии (12-ю и 14-ю) советского Юго-Западного фронта под командованием Егорова и Сталина и взял Киев. В 12-й и 14-й армиях в то время было по 4–5 дивизий (в августе в 12-й армии было всего 3 дивизии). Против 12-й и 14-й армий Пилсудский в то время имел три польские армии (6-я, 2-я и 3-я) и две петлюровские. Однако в конце мая 1-я Конная подошла к польскому фронту и без проблем прорвала его южнее Киева, вышла в тыл противника и взяла Житомир. За считаные дни непрерывными победами она навела на поляков такой страх, что никакое полководческое искусство Пилсудского не помогало.

Польский Южный фронт под личным командованием Пилсудского побежал на запад, гонимый Буденным и теми самыми 12-й и 14-й армиями, которые Пилсудский якобы вдребезги «разбил» накануне. Он пишет:

«Сильнее всего, однако, сказывались эти события не на самом фронте, а вне его — на тылах. Паника вспыхивала в местностях, расположенных даже на расстоянии сотен километров от фронта, а иногда даже в высших штабах, и переходила все глубже и глубже в тыл. Стала давать трещины даже работа государственных органов: в ней можно было заметить какой-то неуверенный, колеблющийся пульс. Вместе с необоснованными обвинениями наступали моменты непреодолимой тревоги с нервными потрясениями. Я наблюдал это постоянно вокруг себя. Новое оружие борьбы, каким оказалась для наших не подготовленных к этому войск конница Буденного, становилось какой-то легендарной, непобедимой силой».

Пара слов о численности этой, по словам Пилсудского, «легендарной силы». По штатам в советской стрелковой дивизии было три бригады по три полка — всего около 60 тыс. человек. А в кавалерийской дивизии три бригады по два кавалерийских полка — всего около 8 тыс. человек.

В результате Пилсудский принимает решение: «Именно ввиду постоянного обнажения правого фланга войск, расположенных к северу от Припяти, все отступающим Южным фронтом я согласился на добровольное, без давления неприятеля, отступление всего Северного фронта примерно до линии немецких окопов» (оставшихся с Первой мировой войны. — Ю. М.). Обратите на это внимание: Тухачевский еще даже не начал наступать своим Западным фронтом на польский Северный фронт, а Пилсудский уже согласовал тому отступление на 250 км на запад, с оставлением почти всей Белоруссии. И этого добился советский Юго-Западный фронт, и главным образом 1-я Конная армия Буденного!

4 июля Тухачевский начал наступление на польский Северный фронт, а Пилсудский на юге все еще пытался справиться с Буденным. Был срочно создан польский кавалерийский корпус, и к операции против 1-й Конной (напомню, численно она была меньше одной стрелковой дивизии) были привлечены две польские общевойсковые армии: 2-я и 6-я.

В конце июля Пилсудский атакует Буденного этими силами. «К сожалению, — пишет он, — начало боя было так невыразительно, что хотя конница Буденного, сильно потрепанная двойной атакой, была вынуждена к отступлению, сражение не представлялось мне таким, чтобы я мог рассчитывать на его быстрые и решительные результаты».

Но все же «мы впервые за столь продолжительное время имели наполовину разбитую конницу Буденного не на тылах, как это всегда до сих пор бывало, а перед своим фронтом». Пилсудский не упоминает, что это всего лишь на две недели и ценой своего кавалерийского корпуса, который 1-я Конная не упустила случая в том бою вырубить.

Как видим, польские войска под личным руководством Пилсудского терпели поражение за поражением, и тем не менее Пилсудский пишет, что он всегда одерживал только победы. Но это генеральское хвастовство все же стоит Пилсудскому простить, поскольку он тут неоригинален: похоже, во всех армиях мира это единственное, чему учат в военных училищах основательно. В остальном работа Пилсудского очень выгодно выделяется на фоне других мемуаров как критическим разбором собственных решений, так и осмыслением очень многих военных проблем, которые у других генералов даже не упоминаются. Скажем, о способе отступления: надо ли сразу отходить к основному рубежу или задерживать противника на промежуточных рубежах. О моральном состоянии войск при бое в городе и в чистом поле и многое другое. Книга маленькая, написана (или переведена?) плохим языком, но очень интересная.

В связи с этим уместно вспомнить еще об одном советском военном теоретике, которого все энциклопедии и историки считают выдающимся, правда, без упоминания, кому, когда и в чем труды этого теоретика помогли. Речь идет о В. К. Триандафиллове, который написал предисловие к книге Пилсудского. В предисловии этот теоретик грудью встал на защиту другого теоретика — Тухачевского и маленькую, но очень ценную работу боевого польского маршала, недавно победившего в войне с СССР, через губу назвал и не исторической, и не научной. Что под словом «научный» понимал этот «ученый», известно одному ему, поскольку сам он и маленькую книгу Пилсудского оказался неспособен понять.

К примеру. Пилсудский чуть ли не посмеялся над потугами Тухачевского вызвать пожар пролетарской революции в Польше (Тухачевский специальную главу в брошюре этому посвятил — «Революция извне»), но несколько раз написал, что боялся образования «внутреннего фронта». Триандафиллов тут же ухватился за это, дескать, Пилсудский скрывает, что пролетарское восстание в Польше вот-вот должно было бы разгореться. Значит, и книга «не историческая». А Пилсудский несколько раз поясняет, что под внутренним фронтом он имел в виду не восстание «трудящихся», а нечто другое: «Тухачевский хочет сравнить свое наступление на Варшаву с наступлением немцев на Париж. И там, несомненно, должен был образоваться внутренний фронт — фронт несопротивляющегося разума и мудрствования трусов и слабых… — И далее в другом месте: — …над всей Варшавой висел призрак мудрствующего бессилия и умничающей трусости. Ярким доказательством этого была высланная с мольбой о мире делегация».

Причем Триандафиллов нагло подтасовывает факты в предисловии и не страшится, что читатели сами разберутся с текстом, т. е. он сам не понимал, что прочел в этой книге. Вот вам два корифея советской военной науки.

Обидно стало Триандафиллову, что Пилсудский написал о Тухачевском в фельетонном стиле. А что Пилсудскому было делать? О Буденном — да, он написал очень уважительно, но это же Тухачевский!

Надо понять, откуда взялся фельетонный стиль. Вообще-то Пилсудский старается, где может, сказать похвальное слово Тухачевскому — кому охота считаться победителем над идиотом? Но, похвалив Тухачевского, скажем, за энергию, Пилсудский ниже разбирает пример, в котором Тухачевский называет «Смоленскими воротами» (польский военный термин — промежуток между Днепром и Западной Двиной в районе Смоленска) местность в 200 км к западу от реального нахождения этих «ворот». Тут и не захочешь, а получится фельетон.

Пилсудский дал Тухачевскому два определения: «доктринер» и «абстрактный полководец». Давайте я на примерах, не разобранных Пилсудским, покажу, что он имел в виду.

Доктрина — это комплекс идей. Доктринер — человек, который им слепо следует, не обращая внимания на то, что реально происходит в жизни.

Тухачевский пишет, что его войска несли в Польшу «революцию извне», и она вот-вот должна была вспыхнуть, трудящиеся Польши вот-вот должны были выступить против польской буржуазии, как и обещала основополагающая доктрина Маркса.

Но революция не только не вспыхнула, но и тыл Польши был гораздо прочнее, чем тыл СССР. Пилсудский пишет, что в своем тылу они вообще не охраняли ни железнодорожные, ни телеграфные станции, чем страшно удивляли представителей Антанты, не боялись никаких эксцессов. Почему?

Такой провал доктрины Маркса заставляет искать какое-то объяснение. Тухачевский пользуется официальным ленинским объяснением, что, дескать, в Польше произошла вспышка патриотизма. Помилуйте, но ведь у пролетариата, как утверждают те же классики, нет Родины. Да и потом, основа армии Польши, как и Красной Армии, это крестьяне. Откуда у них было взяться особой любви к своим панам и ненависти к русским, которых они, недавние граждане Российской империи, в глаза не видели? Ведь русские Польшу не заселяли и не колонизировали. А если в ходе маневров и появлялся где русский полк, то крестьяне были ему рады — появлялась возможность выгодно продать продукты своего труда. Почему имперский патриотизм был менее присущ польскому рабочему и крестьянину, чем узкоместнический? Ведь каменщик Рокоссовский даже годы себе прибавил, чтобы его в 1914 году приняли добровольцем в русскую императорскую армию.

Более того, Красная Армия несла в Польшу декрет о земле — то, что привлекало на сторону большевиков русских крестьян. Но и это в Польше не сработало! Почему?

Пилсудский, разбирая главу из Тухачевского «Революция извне», также говорит о патриотизме, извечном гнете двуглавого русского урода над белым польским красавцем-орлом и т. д. и т. п. Согласен, для интеллигенции, как тема поболтать, это имело значение. Но ведь Пилсудский пишет, что именно эта интеллигенция была его внутренним фронтом, это ведь она носитель «трусливой мудрости и мудрствующего бессилия». И он, отдадим ему должное, сам социалист и поклонник Маркса, называет и истинную причину стойкости Польши, но одним предложением, поскольку касается причины, которую принято называть деликатной, а надо бы называть вонючей. Вот Пилсудский ее и называет, и сторонится одновременно.

Тут ведь вот в чем разница Польши и России. У России была черта оседлости, и подавляющая масса крестьян евреев в жизни не видела. У русского крестьянина, как и у польского, были три инстанции, которые сосали из него деньги и которые крестьянин не любил и за уничтожение которых мог и подраться. Это помещик, сдиравший деньги за аренду своей земли. В России этот помещик всегда был русским, в худшем случае управляющий — немец. Это уездный начальник, взимающий налоги. Но и он всегда был русским, так как Россия никогда налоги на откуп не отдавала. И третья инстанция — кабак, который тоже содержал свой русский кулак-мироед. То есть русский крестьянин, если и находился под гнетом, то этот гнет осуществляли люди одной с ним национальности. И евреи для него были просто инородцами. Царица — немка, Троцкий — еврей, велика ли разница?

Иное дело в Польше. Польские паны уже несколько сот лет имели обычай или продавать, или сдавать имения в аренду евреям. То есть арендные платежи взыскивал с крестьянина еврей. До вхождения в Россию в Польше сбор налогов отдавался на откуп и опять-таки евреям. И, наконец, в каждом польском кабаке за стойкой сидел еврей. Угнетали польского крестьянина люди совершенно другой национальности, и эта национальность полякам была хорошо знакома. Это было польской спецификой, но начни об этом говорить, и тебя обзовут антисемитом. Поэтому-то, думаю, Пилсудский и отделывается одной фразой: «…я отлично видел, что громадное, подавляющее большинство населения относилось с глубоким недоверием, а зачастую и с явным недоброжелательством к Советам и их господству, усматривая в них — справедливо или несправедливо, это также для стратегии безразлично — господство невыносимого террора, получившего название «еврейского». Поэтому-то я в течение войны никогда не боялся, что буду иметь в своем тылу какое-либо восстание».

С Пилсудским все понятно, но ведь Тухачевскому никто не мешал обвинить польскую буржуазию в антисемитизме, однако он, цепляясь за любимую Марксову доктрину, и через три года ничего не понял и продолжал талдычить: «Сильное пролетарское движение и не менее грозное движение батраков ставили польскую буржуазию в очень тяжелое положение… Революция извне была возможна».

Теперь по поводу способа командования Тухачевского. Пилсудский пишет о брошюре Тухачевского: «…эта необычайная абстрактность труда дает нам образ человека, который, как я уже говорил, перемалывает только свои собственные мысли, свои душевные переживания, отказываясь или не умея командовать войсками в их повседневных действиях, а между тем последние не только не всегда соответствуют мыслям и намерениям командующего, но неоднократно противоречат им и притом под давлением неприятельских войск.

Я не хочу этим сказать, что г-н Тухачевский именно так командовал, я не хочу в полной мере пользоваться даваемым мне таким образом преимуществом, но все же не могу не поддаться впечатлению, что весьма много явлений в операциях 1920 года объясняется не чем иным, как большой склонностью г-на Тухачевского командовать войсками именно таким абстрактным способом».

Абстрактно — это, значит, без образного представления того, о чем говоришь или о чем думаешь.

Тут ведь надо вспомнить, что Тухачевский имел опыт в несколько месяцев командования взводом на германском фронте и потом он сдался в плен. После возвращения из плена в уже Советскую Россию он сумел понравиться Троцкому и сразу же стал командовать армиями и фронтами, обычно находясь за сотни километров от реальных войск и боев (боями в Белоруссии он командовал из Смоленска, боями под Варшавой — из Минска). Для него реальные бои, реальные войска не несли никакой образной ассоциации, это были всего лишь стрелки и тактические значки на карте. Он говорил слова из военной терминологии, не представляя реально, что эти слова описывают. В конце книги Пилсудский об этом высказался определенно, правда, не забыв похвалить и себя: «Я всегда ненавидел бессилие, старающееся разукрасить себя пустыми звуками слов без содержания! Г-н Тухачевский избрал другой путь: любит слова, не вкладывая в них содержание».

Давайте мы попробуем вложить содержание в слова Тухачевского.

Прежде всего отметим момент, который всегда ускользает из-за своей как будто очевидности. Задача армии в войне — не движение, не наступление, не занятие городов и рубежей, а уничтожение противника.

Тухачевский, что хорошо видно из его работы, этого абсолютно не понимал. Для него занятие какой-то местности — это уже победа. Он и операцию свою считает «блестящей», потому что до Вислы дошел. В его брошюре нет такого понятия — «уничтожить противника». Он его не употребляет, не ставит в задачу войскам. Только движение войск, а если в ходе движения был бой, то доклад в Москву, что он «уничтожил, разгромил, распылил» очередные дивизии противника. Так ему, глядя на карту, это представлялось.

Тут ведь как… Вот были в истории три великих полководца: Наполеон, Фридрих II и Тухачевский. Наполеон изобрел атаку в колоннах, Фридрих II изобрел косую атаку, пришло время и Тухачевскому удивить военный и научный мир. И он изобрел «таранный удар пехотными массами».

Тухачевский поясняет слушателям военной академии, что это такое:

«Польские войска кордонно растягивались по всей занимаемой ими линии более или менее равномерно. Каждая дивизия их старалась выделить резерв, и армии, в свою очередь, делали то же самое. Таким образом, равномерно расположенные войска по фронту более или менее равномерно эшелонировались и в глубину. Эта кажущаяся устойчивость польского расположения несла в самом существе своем и опасное положение, а именно то, что никакими усилиями польское командование не могло бы сосредоточить на любом направлении главные массы войск. Наше наступление непременно сталкивалось бы лишь с незначительной частью польской армии и после этого последовательно встречало бы контратаки резервов.

Эти ошибки польского расположения были нами учтены, и при организации наступления расчеты строились на том, чтобы сильным ударом превосходящих наших войск сразу же уничтожилась бы передовая польская линия. Для того чтобы получить наибольший успех в наикратчайшее время, начальникам дивизий было предложено вводить свои войска в дело сразу, не оставляя никаких резервов. Наши войсковые массы давили и в полном смысле слова упраздняли в районе удара части передовой польской линии. После этого последовательные контрудары резервов уже становились не страшны, и резервы последовательно подвергались участи своей передовой линии».

Давайте осознаем эту новинку. В прорыве фронта нет ничего нового, без этого не обойтись. Но дальше вместо банальных окружений Тухачевский предлагал двигать войска массой. Противник же должен был бросать под эту таранную массу свои слабые резервы, а масса бы их давила. И так бы давила, давила, давила, пока не наступила бы победа. При этом, как видите, не имело смысла особенно выбирать операционное направление и краткий путь к цели. Чем более длинным путем будет двигаться таранная масса, тем больше противник бросит под нее слабые резервы и тем больше потери понесет. Какая тонкая мысль! Какой гениальный замысел!

Но и на солнце бывают пятна, и в этом изобретении Тухачевского было одно маленькое, но непременное условие — нужно было где-то отыскать такого противника, который бы согласился бросать слабые резервы под таранную массу… Тухачевского. Сам польских кровей, Тухачевский решил, что таким противником как раз и являются поляки.

В принципе такой таранный удар можно было нанести и вдоль северного края Припятских болот, как и предлагал Главком. Но тогда, надо думать, было бы непонятно, чей гениальный замысел привел к победе, — Главкома или Тухачевского, — да и в случае окружения поляков было бы непонятно, за счет чего их победили — за счет окружения или за счет таранной пехотной массы? И 14 мая 1920 года в своем первом наступлении Тухачевский наносит свой таранный удар в самом северном углу своего фронта — как можно дальше от места, указанного Главкомом.

Надо сказать, что в то время 1-я Конная Буденного только шла к Юго-Западному фронту, и у Пилсудского имелась возможность помочь земляку в осуществлении «заветной мечты» и доставить ему желанную «радость». Он снял со своего Южного фронта две дивизии и перебросил их на Северный фронт, и 2 июня, как сетует Тухачевский, «решительный удар поляков на поставском направлении решил участь операции. Части 15-й армии были здесь прорваны, и вся армия была вынуждена к поспешному отступлению». Красной Армии эксперимент Тухачевского обошелся дорого. Когда поляки, не сумев окружить таран пехотных масс, перестали за ним гнаться и таран подсчитал, во что ему обошлось эдакое наступление, то оказалось, по данным Сергеева, в 18-й стрелковой дивизии 4-й армии из 5 тыс. штыков осталось 2 тыс., а в 53-й дивизии таранной армии Корка и Кука из 3157 штыков осталось 1500.

Однако для любимца Троцкого никаких оргвыводов не последовало, и уже 4 июля он снова начинает операцию в том же месте и практически так же, все с той же 15-й армией в качестве центра тарана пехотных масс. Но Буденный уже вовсю орудовал в тылу Пилсудского, помочь Северному фронту маршал ничем не мог, и поэтому после кратковременного боя при прорыве обороны таран пехотных масс им. Тухачевского легко двинулся вперед. Поскольку поляки опять не поняли Тухачевского, и вместо того, чтобы бросать ему под таран слабые резервы, они просто начали отступать на заранее подготовленную новую линию обороны (на старые немецкие позиции, шедшие по линии Пинск — Барановичи — восточнее Вильнюса). У тарана возникла проблема — если он и дальше будет двигаться в таком же направлении, то упрется в литовскую границу, поэтому Тухачевский развернул его на юг для «прижатия остальных ее (польской армии. — Ю. М.) сил к Пинским болотам». Поляки опять ничего не поняли и вместо того, чтобы сбежаться к Пинским болотам и ждать, когда их там прижмет таран пехотных масс, они ушли из этой местности и заняли старые немецкие позиции.

Надо сказать, что тараном служила 15-я армия с примыкающими к ее флангам 3-й (левый) и 4-й (правый фланг) армиями. Но собственно таран — это 15-я армия, для чего ее особо укомплектовали и вооружили. Кроме этого, ей назначили узкую полосу наступления, в связи с чем она шла в два эшелона, т. е. очень медленно. Кроме того, Тухачевский ввел для тарана и тактическую новинку: по ходу марша дивизии первого эшелона менялись с дивизиями второго эшелона, отчего 15-я армия передвигалась еще медленнее и, разумеется, неспособна была догнать отступающие польские войска. Мало этого, остальные армии Западного фронта, более слабые, но не таранные, передвигались значительно быстрее 15-й и как бы тащили этот таран за собой. То есть для остальных войск Западного фронта этот таран пехотных масс был чем-то вроде чемодана без ручки.

Когда выяснилось, что у Пинских болот поляки не ждут Тухачевского, он снова развернул таран на запад. Дойдя до старых немецких позиций, занятых поляками, таран забуксовал и три дня доказывал свою бесполезность. Но Бог не без милости, и Тухачевский не без счастья. Матка боска поляков подвела.

Но я хочу прерваться, чтобы обратить внимание на то, что имеется в виду под абстрактностью Тухачевского как полководца. Ведь и в майской, и в июньской операциях, планируя разгром противника, он имел в виду не войска данных конкретных поляков, которых только и надо было громить, а какого-то абстрактного, существующего только в его мыслях врага, который будет бросать ему под таран слабые резервы и ожидать Тухачевского у Пинских болот.

Командующий Северным фронтом поляков генерал Шептыцкий совершил ошибку, считая Тухачевского умным человеком, так как, судя по всему, все время боялся, что Тухачевский прорвет ему правый фланг (у Полесья) и окружит Северный фронт. Поскольку ничем другим нельзя объяснить то, что он на правом фланге держал основные свои силы, а на левом оставил только слабые заслоны. Надо думать, что ему и в голову не пришло, что Тухачевский и не собирается никого окружать, а ждет, когда же это Шептыцкий начнет бросать ему под таран свои слабые резервы. И наша 4-я армия более подвижная, чем упершийся в оборону поляков таран, нашла на левом фланге поляков слабину и прорвалась: взяла Вильнюс и нависла над тылами поляков, обороняющих старые немецкие позиции. Для поляков это была катастрофа — они побежали. Западный фронт двинулся за ними в Польшу. Конечно, надо было бы уничтожать польские армии в преследовании, но разве с тараном на привязи разгонишься? Тем не менее польские армии чуть не панически бежали по направлению к Варшаве, и наши следовали за ними с приличной скоростью — почти 20 км в сутки.

В Варшаве уже от наступления Буденного началась паника, как видите, почетное имя «легендарная» 1-й Конной дал Пилсудский. А тут еще побежал и Северный фронт. Поляки не верили, что смогут устоять, не верили в свою армию, да и армия перестала верить в себя. Это сделанные с горечью признания Пилсудского. Если бы в это время Тухачевский заболел тифом, оказался под арестом или заснул летаргическим сном, то Западный фронт был бы обречен на победу. Двигаясь в «естественном направлении», т. е. за отступающими поляками, он единым кулаком ударил бы по Варшаве (1-я и 4-я польские армии, составлявшие Северный фронт, бежали в Варшаву, чтобы укрыться за Вислой) и на плечах отступающего противника взял бы по меньшей мере Прагу (пригород Варшавы на восточном берегу Вислы). Поляки и так уже посылали делегации с просьбами о перемирии, а тут бы подписали мир на любых условиях.

Но Тухачевский был здоров, свободен, деятелен, и ему, стратегу, брать города так просто, как какой-то Чапаев, не пристало. И он свой фронт, который до этого шел со сжатыми в кулак армиями, хотя это и не требовалось, перед Варшавой делит на 5 отрядов с самостоятельными задачами и пускает эти отряды в расходящихся направлениях. Мозырскую группу (57-я дивизия, сводные отряды и прибывшая с Юго-Западного фронта 56-я дивизия) он посылает брать бывшую русскую крепость Ивангород (Демблин) примерно в 80 км к югу от Варшавы, 16-ю армию направляет на Варшаву, 3-ю армию — на бывшую русскую крепость Новогеоргиевск (Модлин), примерно в 30 км севернее Варшавы, а 15-ю и 4-ю армии — далеко на северо-запад. Три последние армии должны были найти в нижнем течении Вислы переправы, перебраться на западный берег и там, завернув на восток, начать штурмовать Варшаву с запада, которая тоже была русской крепостью и в связи с этим наиболее хорошо была защищена именно с запада.

Даже враг такого не придумал бы уже по двум обстоятельствам. Сидя в Минске, Тухачевский имел связь с войсками от случая к случаю. Как при такой связи распускать войска в разные стороны, лишая их локтевого взаимодействия, возможности помочь друг другу, возможности предупреждать друг друга? Как утверждает сам Тухачевский, он узнал о наступлении поляков, начавшемся 16 августа, только 18-го, когда его 16-я армия уже была разбита. (При этом, как сообщают участники этих событий, Тухачевский вообще бросил командовать фронтом, забился в личный вагон и сутки оттуда не выходил и ни с кем не общался.)

Второе. Висла до Варшавы течет почти прямо на север, а от Варшавы практически на запад. Усылая основную массу войск форсировать Вислу на север от Варшавы, Тухачевский оголял тылы этих войск для удара по ним польских армий, оставшихся на восточном берегу Вислы в районе Варшавы. То есть он оставлял в своем тылу неуничтоженной крупнейшую группировку вражеских войск (как оказалось — 3/4 всех польских сил).

Но прежде чем рассказать о развязке, давайте взглянем на дело в принципе. Тухачевский, имея в своем распоряжении огромную массу войск, прошел до Вислы, не предприняв и попытки уничтожить противостоящие ему польские армии. Он их загнал к Варшаве, повторив поход Наполеона к Москве в 1812 году, правда, с некоторыми особенностями. Барклай де Толли и Кутузов специально уводили русскую армию от боя с Наполеоном, увлекая его в глубь России, а Тухачевский поляков к Варшаве вытеснил. С другой стороны, тоже есть нюанс — Тухачевский все же Наполеоном не был.

Поэтому приехавшему 2 августа в Варшаву на роль Кутузова маршалу Пилсудскому оказалось еще тяжелее, чем Кутузову. Кутузов мог предсказать поступки даже хитрого, но умного Наполеона. Предсказать поступки теоретика Тухачевского никто не мог, в чем Пилсудский и признается, и почему свои сражения с Тухачевским называет «комедией ошибок». И это спасло часть войск Западного фронта: если бы Пилсудский знал, какое идиотское решение принял 8 августа Тухачевский, то никто бы из состава Западного фронта не спасся.

Пилсудский в Варшаве попал в тяжелейшее положение — там была полная паника. Из наличных у него 20 дивизий 10,5 сидело в Варшаве, и их нельзя было тронуть. Если начать выводить хоть одну, то население решит, что армия бросает Варшаву, как уже бросила Брест, Вильнюс, Белосток и т. д. Побежало бы в Познань население Варшавы, а вслед за ним и оставшиеся дивизии. Нужна была хоть маленькая победа под Варшавой, чтобы под ее прикрытием начинать задействовать дивизии, забившиеся в Варшаву.

И Пилсудский, тоже 8 августа, принимает решение и отводит к югу от Варшавы 4 дивизии 4-й армии, не успевшие проскочить в столицу. Добавляет к ним еще одну дивизию, дает несколько дней на приведение этих войск в порядок и принимает личное командование этой группировкой. Полагая, что Тухачевский, как умный человек, ведет весь фронт к Варшаве, он собрался ударить во фланг фронта Тухачевского, как он считал, по его слабой Мозырской группе. А добившись успеха, под флагом этого успеха… начать вводить в бой дивизии из Варшавы.

Итак, 16 августа ударная группа поляков наносит удар в северном направлении, но вместо Мозырской группы попадает в открытые фланг и тыл дивизий 16-й армии красных. В два дня войска Пилсудского «распыляют» эти три дивизии Тухачевского, а остальные дивизии этой армии бегут на восток. («Большая часть этих остатков была выловлена местным населением, устроившим настоящую охоту за ними», — пишет Пилсудский). Далее. На севере находилась 3-я армия фронта Тухачевского, но из-за неорганизованности самих поляков ей удалось быстро отойти и спастись. Однако этим она освободила фронт для удара глубоко в тылы 15-й и 4-й армий советского Западного фронта, и поляки ударили по ним, быстро выйдя на границу с Восточной Пруссией и полностью отрезав эти армии от России. Из Варшавы хлынули массы польских войск, преследуя и добивая бегущие на восток части Красной Армии. 15-я и 4-я армии тоже сделали попытки пробиться на восток, но не сумели. Часть дивизий 15-й была разбита, а две, вместе с 4-й армией, перешли границу с восточной Пруссией и сдались немцам. Практически через три дня после польского удара Западный фронт перестал существовать.

Потеря такого количества войск, да еще и ввиду начала наступления Врангеля, поставила правительство большевиков в безвыходное положение — они отдали Польше огромные территории Польши и Белоруссии.

И вот Тухачевский, этот абстрактный болтун с задатками, бесценными для жандарма, становится теоретиком и светочем военной мысли СССР предвоенной поры. Действительно, полководец С. М. Буденный учится в военной академии, а бездарная посредственность Тухачевский в ней лекции читает. Учит, как надо проводить «блестящие» операции.

Пилсудский пишет:

«Правда, к нам приближалась конница Буденного. О ее движении я имел относительно довольно точные и верные сведения. Она совершала большой поход откуда-то из-под Ростова-на-Дону в составе четырех дивизий, причем все данные относительно их численного состава казались мне сильно преувеличенными. Как мною уже отмечалось, я в то время пренебрегал этим новым противником.

Как известно, военное значение конницы даже до 1914 года в понятиях многих падало все ниже. Ей предназначалась вспомогательная роль, как, например, разведке или охранению флангов, и никогда не предполагалось поручать ей самостоятельные, решающие задачи. Вместе с развитием силы огня в период огромных боевых запасов в Европе роль конницы попросту упала до нуля. Лошадей передали в артиллерию, кавалеристов поспешно переучили в пехотинцев. Поэтому-то мне казалось просто невозможным, чтобы мало-мальски хорошо вооруженная пехота, с приданными ей пулеметами и артиллерией, не смогла бы справиться с конницей при помощи своего огня. Впрочем, у меня имелось и личное воспоминание, когда в 1916 году моя бригада легионеров, ставшая почти изолированной на фронте, уже прорванном вокруг меня, была атакована многочисленной русской конницей на полях под Костюхновкой и Волчецком. Почти без артиллерии, ибо стреляла всего одна лишь батарея, ружейный и пулеметный огонь пехоты в каких-нибудь десять минут попросту смел атаковавшую конницу, пытавшуюся помешать нашему спокойному отходу».

Давайте разберем эти мысли Пилсудского, поскольку заложенная в них ошибка была широко распространена вплоть до Второй мировой, когда даже немцы расформировали к 1939 году свои кавалерийские дивизии и бросились их вновь создавать уже в 1945 году, но не успели. Пилсудский прав: конница Первой мировой себя изжила, но конница Буденного была совершенно иными войсками, пока неведомыми военному миру и военной науке. Конница Буденного — это предтеча механизированных войск, это предтеча танковых корпусов Гудериана, и отцы этого нового направления — большевик С. М. Буденный и анархист Н. И. Махно. Недаром единственным советским военачальником, которого вспомнил начальник Генштаба сухопутных войск Германии Ф. Гальдер 22 июня 1941 года, был С. М. Буденный.

Что представилось Пилсудскому при сообщении о коннице? Люди на лошадях с саблями и пиками — анахронизм. Как многим после него танковые войска представлялись и представляются только в виде танков. Но Буденный в кавалерии, а Гудериан в танковых войсках поняли, что лошадь и мотор — это всего лишь способ переброски массированного огня с того места боя, где противник силен, в то место боя, где он слаб и его лучше уничтожить. То есть лошадь и мотор дают возможность бить сильного противника по частям.

Не саблями и пиками уничтожали противника кавалеристы 1-й Конной армии, а массированным ружейно-пулеметным и артиллерийским огнем, а шашками рубили уже поверженного и бегущего противника, когда тот уже бросил свои пулеметы и способен был отстреливаться только на бегу, а потому — неточно.

Первые кавалерийские полки Красной Армии были аналогичны кавалерии Первой мировой. На штатную численность около 1 тыс. человек имелось два пулемета на вьюках. Чтобы вести из них огонь, нужно было снять с лошадей части пулеметов, собрать и только после этого стрелять, причем только с места, с земли. Но батька Махно изобрел пулеметные тачанки, а Буденный немедленно этим изобретением воспользовался, и, начиная с 1-й Конной, в кавалерийском полку РККА стало вместо двух вьючных пулеметов 20 пулеметных тачанок, с которых по противнику открывался огонь в считаные секунды. Теперь уже никакие легионеры Пилсудского голову не могли поднять под сплошным пулеметным огнем тачанок, пока на них летела с шашками наголо кавалерийская лава. В мае 1920 года Пилсудский этого не понимал, понял ли потом — не знаю, поскольку того, что я написал выше, он не пишет.

Как видим, советско-польская война явила миру не только маразм троцкистского марксизма и импотенцию наукообразной тухачевщины. Она явила миру пионеров в военном деле, открывателей нового способа борьбы, резко изменившего характер войны в ХХ веке.

И эти открыватели, повторяю, были простые русские люди из народа — С. М. Буденный и Н. И. Махно. Оба нашли способ, как малыми силами решать крупные стратегические задачи войны. Оба поняли, что век контактного способа борьбы солдата с солдатом уходит в прошлое, что главным становится уничтожение противника с расстояния — огнем. Оба поняли, что для победы огонь нужно сосредоточивать в нужном месте поля боя или в нужном месте театра войны как можно быстрее, иначе противник тоже перебросит в это место свои огневые средства. Оба первыми поставили пулеметы на колеса для этой цели.

Мне могут сказать, что первыми все же поставили на гусеницы пулемет и пушку англичане, создавшие танк. Да, причем они поставили их с той же задачей, с которой Махно и Буденный поставили пулеметы на тачанки — подавить огневые средства противника в момент, когда своя пехота поднялась в атаку. Но англичане сделали это с узкой целью: танк должен был подавить уцелевшие пулеметы противника при прорыве его укрепленной позиции. Танк у англичан не маневрировал на поле боя и тем более по театру боевых действий, не переносил огонь с одного участка на другой. До этого додумались уже немцы в 30-х, изучив опыт Буденного.

А Буденный и Махно ставили пулеметы на тачанки с этой целью даже раньше немцев, они первооткрыватели, они военные гении прошлого века, а возможно, и нынешнего. Они открыли главный принцип боя, являющийся основным до сих пор.

Немного о тачанке: почему она, почему не просто телега или повозка? Тачанка — изобретение немецких колонистов юга России, которые поставляли основную массу бойцов в карательные отряды немцев, оккупировавших Украину в 1918 году. Махно громил за это их колонии, и тачанок у него было достаточно даже трофейных. Но не это главное.

Станковой пулемет русской армии «максим», обеспечивавший основную огневую мощь войскам, имел на лафете колесики только для перекатки его по полю боя. В походе пулемет требовалось разбирать на три части, и его так несли или везли на повозках, а перед боем собирали. Связано это с тем, что при тряске от езды расшатывались оси пулемета, и он начисто терял точность стрельбы.

А тачанка была 4-местным рессорным экипажем с очень мягким ходом. Махно понял эту особенность, поставил на нее пулемет в собранном виде, впряг к двум коренным лошадям еще двух пристяжных, посадил к двум пулеметчикам и кучеру еще 2–3 пехотинцев и получил очень подвижную и мощную по огню боевую группу, способную совершать в обычном режиме переходы в 60–70 км в сутки вместо 30–35 расчетных даже для кавалерии той поры (пехота и смешанные с ней рода войск имели расчетную суточную скорость в наступательном марше 20–25 км).

Махно и Буденный не были теоретиками, не были абстрактными полководцами, свое дело они представляли образно и конкретно, поэтому открывшуюся возможность идеи подвижных масс войск и сосредоточения огня не упустили.

Буденному еще как-то повезло, о нем еще немного помнят, хотя любая историческая шавка считает своим долгом говорить о нем через губу. И никто не признает его открытия, никто не заносит честь этого открытия в актив России. Еще хуже положение с Махно. Спасибо еще, в энциклопедии «Гражданская война и военная интервенция в СССР» упомянуто в статье «Махновщина», что численность войск под командованием Н. И. Махно достигала 35 тыс. человек и «части махновцев, состоящие из конницы и пехоты, посаженной на тачанки с пулеметами, обладали большой подвижностью (переходы совершались до 100 км в сутки)».

И ведь посмотрите, что произошло. Два русских военных гения были втоптаны в грязь кабинетной «наукой», «теоретиками» немедленно после окончания Гражданской войны. С Махно понятно, тут сработали политические мотивы. Но ведь Буденный был превращен в этакого «Ваньку», храброго рубаку, но ничего не смыслящего в «военной науке» и тем более в «стратегии». Это Буденный, армия которого гнала на запад сразу два польских фронта? Стратегия — это тактика театра войны, а 1-я Конная Буденного определяла положение на всем театре советско-польской войны сразу. Буденный в 1920 году решал реальную стратегическую задачу, а не болтал о стратегии. И тем не менее сразу после войны на поверхность «военной науки» всплыли не Буденный и реальные полководцы, а какие-то бездари, присвоившие себе титулы «теоретиков».

Вот смотрите. В 20-х годах в мире были миллионы военных профессионалов — офицеров и генералов. А открытие новых методов войны сделали Буденный и Махно. Причем если Буденный был хотя бы унтер-офицером, кавалером 4 Георгиевских крестов (больше просто не давали) и 4 Георгиевских медалей, т. е. по крайней мере военным, то Махно до того, как начал партизанить, к военному делу вообще не имел отношения.

Крестьянин-анархист за теракт был приговорен царским правительством к повешению, но из-за юности «помилован» вечной каторгой и 9 лет до Февральского переворота провел в Бутырке в кандалах. Вернулся на Родину (ныне Запорожская область) и стал председателем Гуляйпольского совета, одновременно пахал и сеял как член анархической крестьянской коммуны. С оккупацией Украины немцами — партизан. С наступлением войск Деникина его отряд получил статус бригады Красной Армии, и он отступал с ней до Умани. Оттуда нанес удар, который стал примером для Буденного в советско-польской войне.

В то время войска Деникина уже взяли Орел и подходили к Туле. 26 сентября бригада Махно ночной атакой прорвала фронт и к вечеру уже была в 100 км в тылах Деникина. Походный порядок Махно строил следующим образом. В конном авангарде, идущем примерно в 40 км впереди основных сил, он сам (12 раз за войну ранен, дважды — тяжело). Далее — обоз, за ним пехота на тачанках, замыкает колонны кавалерия. На вооружении его войск находилось до 50 орудий и 500 пулеметов. Войдя в тылы деникинцев, он, разгромив гарнизоны, в полторы недели освободил от них Кривой Рог, Никополь, Гуляйполе; ставка Деникина в Таганроге едва отбилась. К концу октября Махно освободил Екатеринославскую область и Екатеринослав, взял главную артиллерийскую базу белых. В войсках Деникина началась паника, в бой против Махно были посланы 3-й Кубанский конный корпус генерал-лейтенанта Шкуро и Чеченская конная дивизия генерал-майора Слащева, но с большими потерями откатились обратно. Из-за этого в Белой армии был сделан еще незаслуженный комплимент немцам — был пущен слух, что Махно — это переодетый полковник немецкого Генштаба Клейст. Кстати, после войны Слащев был амнистирован большевиками и преподавал в Москве, на Высших военных курсах «Выстрел», а Махно работал сапожником в Париже и умер от ран и туберкулеза, едва начав писать воспоминания о Гражданской войне.

Полезный вывод

В любой науке, финансируемой государством, главенствующие позиции очень быстро занимают алчущие денег и славы бездари, после чего они душат все талантливое и действительно полезное. Перед войной в советской военной науке главенствующие позиции заняли теоретики, способные болтать на военные темы, но не способные воевать. Это нам полезно знать?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.