Раздел 3. ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПРЕСЕЧЕНИЕ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНО-ПОДРЫВНЫХ АКЦИЙ СОВЕТСКИХ И ИНОСТРАННЫХ СПЕЦСЛУЖБ

Раздел 3.

ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПРЕСЕЧЕНИЕ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНО-ПОДРЫВНЫХ АКЦИЙ СОВЕТСКИХ И ИНОСТРАННЫХ СПЕЦСЛУЖБ

Согласно вышеупомянутого «Временного положения», первичная задача контрразведки традиционно заключалась в «обнаружении и обследовании неприятельских шпионов». «Конечная цель военного контроля, — гласила «Инструкция начальникам военно-контрольных отделений», — есть привлечение к судебной ответственности уличенных в военном шпионаже лиц… или прекращение вредной деятельности названных лиц административными мерами»{251}. Безусловно, такое явление как военный шпионаж — «собирание всякого рода сведений о вооруженных силах и об укрепленных пунктах государства, а также собирание имеющих военное значение географических, топографических и статистических данных о стране… с целью передачи их иностранной державе»{252} — на территории белой Сибири имело место.

К собиранию «всякого рода сведений» регулярно прибегал как противник (Советская Россия), так и многочисленные союзники. Белые контрразведчики, случалось, выявляли и даже пресекали деятельность агентуры советской и иностранных спецслужб, но вот что касалось привлечения к судебной или административной ответственности, то здесь дело обстояло хуже.

Говоря о приоритетах в деятельности колчаковской контрразведки, следует иметь в виду, что спецслужбы главного противника — Советской России — находились в стадии формирования и становления. 5 ноября 1918 г. был создан центральный орган военной разведки — Регистрационное управление (Региструпр) Полевого штаба Революционного военного совета Республики (РВСР). Испытывавшему недостаток финансовых средств, квалифицированных кадров Региструпру не сразу удалось создать агентурные сети в белогвардейском тылу и наладить сбор нужной командованию Красной армии информации.

Органы ВЧК в 1918 г. еще не располагали специализированными разведывательными структурами, их основные усилия направлялись на «борьбу с контрреволюцией» внутри страны и подавление очагов антисоветских выступлений. Основной задачей созданного 19 декабря 1918 г. Особого отдела ВЧК являлась борьба со шпионажем и контрреволюцией в учреждениях и частях Красной армии. С февраля 1919 г. на него возлагалась задача по организации и руководству «работой агентуры за границей, в оккупированных иностранными державами и занятых белогвардейцами областях»{253}.

Советские спецслужбы иногда взаимодействовали с Сибирским бюро РКП(б) при проведении разведывательно-диверсионных акций.

На территории Сибири противоборство между советской разведкой и колчаковской контрразведкой велось с переменным успехом.

Зафронтовая разведка 5-й красной армии смогла внедрить агентуру в разведорган белогвардейской Западной армии и таким образом проводить дезинформацию противника. Началу этой операции способствовало появление в особом отделе 5-й армии видных эсеров Кондакова и Семенова. На допросе они заявили, что состоят в сибирской подпольной организации, добивающейся свержения интервентов и Верховного правителя. По заданию руководства партии они внедрились в колчаковскую разведку и включились в совместную с большевиками борьбу.

После тщательной проверки красные представили Кондакову возможность встретиться с резидентом белогвардейцев Григорьевым, который дал ему задание вернуться с отчетом в разведотдел Западной армии, возглавляемый полковником М.М. Шоховым. Последний по неизвестным причинам не стал тщательно проверять полученные от агента сведения, а сразу доверил ему группу диверсантов для переброски в тыл красных. Естественно, все они работали под наблюдением советского особого отдела. Позже их под различными предлогами подвергали «изъятию». Всего было обезврежено более 130 диверсантов.

Параллельно Кондаков, продолжая контакты с Григорьевым, снабжал его разведывательными донесениями, содержавшими дезинформацию. По признанию арестованного в Красноярске полковника М.М. Шохова, при борьбе за Златоуст командование Западной армии не допускало мысли о том, что их дезинформирует красноармейская разведка. О том, что чекисты в течение нескольких месяцев вели с ним игру, начальник разведки узнал лишь после ареста. Вот что показал он на допросе: «Была налажена, как мне казалось, надежная работа. Вся работа велась через Кондакова. От него вначале пришел ко мне Перепелкин, его информация перекрывалась нашими данными, затем ко мне в разведотдел нелегально поступали разведсводки через переходивших линию фронта моих агентов Смирнова («Богданов»), Кутасова и многих других… Все поступавшее к нам после перепроверки докладывалось командованию… За это я им щедро платил… Выдавал по 50 тысяч рублей и с новыми заданиями направлял в расположение ваших частей… Посылалась мною одна женщина с заданием поступить в штаб 5-й армии, помнится, что такие же задания имели землемер Пименов, еще один учитель, кажется, по фамилии Иванов… Потом в зафронтовую полосу посылал еще двух поляков, четырех женщин, одного артиллериста…» Полковник признал, что такое могло случиться только от неопытности его подчиненных, и заявил, что «никто из нас не был как следует знаком с искусством разведки, все мы были направлены в нее со штабной работы»{254}. К словам Шохова следует добавить, что провал случился из-за отсутствия взаимодействия между разведкой и контрразведкой, несмотря на то что обе находились в подчинении генерал-квартирмейстера. Правда, иногда разведка снабжала штабы контрразведывательной информацией. Например, начальник разведки штаба Западной армии капитан Горецкий 26 января 1919 г. сообщал начальникам штабов 1-го Волжского, 2-го Уфимского, 3-го и 6-го Уральских корпусов телеграмму о направлении трех советских агентов в расположение белых войск, с указанием возраста и примет{255}. Были ли переданы эти сведения в контрразведку, остается неизвестным.

Успех же красных спецслужб в оперативной игре в немалой степени обусловлен взаимодействием военной разведки и особого отдела — структур, подчинявшихся разным ведомствам. Кстати, особый отдел Восточного фронта также самостоятельно вел разведку, что не являлось секретом для белых.

В целом же командование Красной армии и руководители Сибирской ЧК деятельность советской военной разведки оценивали критически, полагая, что колчаковская разведка работала более эффективно, нежели собственная. По их мнению, главная причина недостатков заключалась в отсутствии грамотных специалистов. В чем-то они были правы. В Гражданскую войну, как известно, большевики в разведку набирали людей по политическому стажу, а не военному опыту{256}. Так, начальник 1-го отделения 1-го отдела Региструпра В.А. Срывалин, 19 февраля 1919 г., подводя итоги работы органа агентурной разведки за 10 месяцев, в своем докладе отмечал, что привлечение «партийных сил не дало пока результатов ни в качественном, ни в количественном отношениях»{257}. Характеризуя личный состав агентуры, работавшей в Сибири, он указывал: «Дальность расстояния, невозможность наладить связь — не привлекала охотников пуститься в тайную разведку в Сибирь»{258}.

Для сбора сведений во вражеском тылу вербовались возвращавшиеся домой из австрийского и германского плена офицеры и солдаты. Со временем колчаковская контрразведка научилась отличать настоящих военнопленных от мнимых. Советских разведчиков, как правило, выдавало наличие с собой больших денежных сумм{259}. По данным контрразведки штаба ВГК, каждая партия военнопленных, переходившая фронт, насчитывала от 5 до 10% большевистских пропагандистов, снабженных соответствующими документами. Среди советских агентов также были пленные сербы, карлики, женщины и дети, которым рекомендовалось поступать рассыльными в военные учреждения. Например, при штабе 1-й армии находился 13-летний советский разведчик В.В. Вейверов{260}.

Красные спецслужбы применяли и другие уловки для заброски агентуры: отправляли вплавь на бревне, под видом перебежчиков, которые после выполнения задания должны вернуться обратно, при отступлении подвергали порке и оставляли. Контрразведка узнавала о таких приемах, кстати, от перебежчиков. Они также сообщали о проникнувших в штабы белогвардейских воинских формирований большевистских агентах, главным образом офицерах и «интеллигентных женщинах»{261}.

Массовой заброске советской агентуры колчаковская контрразведка не смогла противопоставить надежный заслон, хотя и пыталась. Так, возвращавшихся из плена офицеров, намеревавшихся занять высокие посты в армейских структурах, зачисляли в резерв при Ставке, подозрительных подвергали проверке. Для выявления красных разведчиков белогвардейские спецслужбы в каждую партию военнопленных стремились внедрить своих секретных сотрудников{262}.

Облегчало работу неопытных красных разведчиков отсутствие в белогвардейских учреждениях системы защиты секретов. Так, на телеграфе штаба Западной армии отсутствовал негласный контроль над лицами, допущенными к работе с секретной корреспонденцией. Всякий офицер и чиновник даже других отделов смог послушать все новости, пришедшие в телеграф, которые расшифровывались в присутствии посторонних. Недаром при аресте и обыске у одного из большевиков контрразведчики нашли копии телеграмм военного характера{263}. Об этом факте докладывали командованию, но были ли предприняты конкретные меры по защите тайн в штабах, на данный момент однозначно ответить трудно.

Колчаковская контрразведка испытывала трудности в защите не только военных секретов в армейских штабах, но даже своих собственных. Так, в докладе помощника начальника информационного отдела Региструпра Полевого штаба РВСР приводятся сведения об организации контрразведки при штабе Волжской группы, входившей в состав 3-й армии, названы воинские звания и фамилии сотрудников контрразведывательного отделения{264}. Из каких источников красным удалось получить эти сведения, в документе не указано.

В хаосе Гражданской войны проникнуть в белогвардейские штабы разведке красных большого труда не составляло, впрочем, как и белой — в красные. В результате раскола общества по разные стороны баррикад оказались различные слои населения: интеллигенция, офицерство, дворянство, служащие, рабочие и т.д., которые сотрудничали со спецслужбами противоборствующих сторон.

Борьба со шпионажем осуществлялась по следующей незамысловатой схеме: получение первичной информации, наблюдение за отдельными лицами, их разоблачение, арест и предание суду. Эти задачи решались посредством внутреннего (секретная агентура) и наружного (филеры) наблюдения. Получая информацию от разных источников, чины контрразведки систематизировали данные, разрабатывали полученный материал, вели учет и регистрацию лиц, заподозренных в шпионаже. При всей кажущейся простоте выявление разведчиков или агентов противника являлось сложным делом. «Наибольшие затруднения представляют получения сведений о подозреваемых в военном шпионстве лицах ввиду того, что шпион работает в одиночку, не сообща, как то имело место в подпольных политических организациях, где всегда можно найти недовольных азефов, — пишет профессиональный разведчик генерал Н.С. Батюшин. — Обнаружить поэтому шпиона, обыкновенно ничем не выделяющегося из окружающей среды, дело нелегкое и возможно лишь при широком содействии не только осведомленных в этом деле правительственных органов, но главным образом всех слоев населения, разумно воспитанных в целях сохранения военных тайн государства, то есть в конечном результате и своих собственных интересов, с крушением государства обыкновенно страдают и частные интересы подданных»{265}.

Как показывает мировой и отечественный опыт, наиболее частые провалы разведчиков были связаны с утечкой информации к противнику в результате предательства либо проникновения в разведорган его агентуры. Иными словами, для разоблачения красных разведчиков-одиночек в белых штабах колчаковской контрразведке нужно было внедрить свою агентуру. Но, по всей видимости, таковой не имелось, по крайней мере, авторам о ней неизвестно.

Поэтому нет ничего удивительно в том, что работавший в Иркутске «на благо мировой революции» Д.Д. Киселев четырежды переходил линию фронта, доставляя советскому командованию ценные сведения{266}.

Незамеченным органами колчаковской контрразведки остался разведчик 5-й красной армии, прибывший по Транссибу и КВЖД на Дальний Восток с целью сбора разведывательной информации. Он установил численность войск интервентов во Владивостоке, сообщал о противоречиях между американским и японским командованием и т.д., однако выяснить имя разведчика по открытым источникам исследователям пока не удалось{267}.

Разоблачать разведчиков и агентов противника колчаковским спецслужбам, по всей видимости, удавалось редко. С ноября 1918 г. по август 1919 г. КРЧ при штабе ВГК возбудила лишь 5 дел по обвинению в шпионаже, при этом 2 из них были прекращены{268}.

Сколько красных разведчиков выявили нижестоящие структуры, пока однозначно сказать сложно. Но не только лишь количеством обнаруженных неприятельских шпионов определяется эффективность работы контрразведки. Мировой опыт показывает, что эффективность работы любой разведслужбы оценивается по способности засланных агентов добывать ценную для страны информацию. «Между тем в разведке… почти не срабатывает философский диалектический закон, согласно которому количество неизбежно перерастает в качество, — пишут исследователи С.В. Лекарев и А.Г. Шаваев. — Основной результат в разведке приносят агенты звезды, суперагенты, реализовавшие принцип стратегического агентурного проникновения на объекты заинтересованности разведки. Существует закономерность прямой зависимости результативности деятельности разведки и контрразведки от наличия агентурных позиций в высшем военно-политическом руководстве иностранных государств и его окружении, а также в штаб-квартирах разведки и контрразведки. Говоря о суперагентах, мы подразумеваем прежде всего их сверхрезультативность в добывании разведывательной информации»{269}. Соответственно, результативной можно считать такую работу контрразведки, в ходе которой ей удалось разоблачить суперагента разведки противника, перекрыть канал утечки важной секретной информации. Обладал ли Разведупр штаба РККА такими агентами в штабах колчаковских армий и других управленческих структурах режима и была ли хоть часть из них обезврежена контрразведкой — пока однозначного ответа нет. Известно лишь, что разведывательные сводки штабов фронтов и армий РККА составлялись регулярно{270}.

Ответить на многие вопросы исследователей помогли бы документы Регистрационного управления, но, к сожалению, они недоступны для широкого круга историков.

Вести контрразведывательную работу белым, как это ни парадоксально, приходилось и против стран-союзниц Антанты, которые в водовороте Гражданской войны в России преследовали свои интересы и не были особенно заинтересованы в возрождении ее великодержавного статуса. Напомним, в частности, что до начала XX века та же Великобритания в течение почти целого столетия выступала геополитическим противником России, до тех пор, пока на «чаше весов» не перевесили ее противоречия с Германией. В годы Первой мировой войны союзница нашей страны опасалась послевоенного усиления ее позиций в Европе{271}. Как следует из воспоминаний Д. Ллойд-Джорджа, осенью 1916 г. британский МИД представил правительству документ относительно основ разрешения территориальных вопросов в Европе после окончания войны. Меморандумом предусматривалось, что Польша и несколько государств на территории бывшей Австро-Венгрии станут «эффективным барьером против русского преобладания в Европе»{272}. Однако после прихода к власти Временного правительства и большевиков Запад еще держался за единство России. Нигде в заявлениях и декларациях глав государств и правительств не упоминалось о независимости национальных окраин империи и вмешательстве во внутренние дела России. Лишь в декабре 1917 г., когда начались переговоры о мире между Советской Россией и Германией, Лондон стал прилагать усилия к оказанию помощи противникам большевиков. Английское посольство в Петрограде побуждало генералитет и офицерство распадавшейся русской армии к борьбе с советской властью. В июне 1919 г. военный министр Великобритании У. Черчилль говорил в парламенте: «Меня спрашивают, почему мы поддерживаем адмирала Колчака и генерала Деникина, когда первый министр (Ллойд Джордж) придерживается мнения, что наше вооруженное вмешательство было бы актом величайшей глупости. Я отвечу парламенту с полной откровенностью. Когда был заключен Брест-Литовский договор, в России были провинции, которые не принимали участия в этом постыдном договоре, и они восстали против правительства, его подписавшего. Позвольте мне сказать вам, что они образовали армию по нашему наущению и, без сомнения, в значительной степени на наши деньги. Такая наша помощь являлась для нас целесообразной военной политикой, так как если бы мы не организовали этих русских армий, германцы захватили бы ресурсы России и тем ослабили бы нашу блокаду»{273}.

Кроме того, распространение коммунистических идей в Европе и их влияние на подъем национально-освободительного движения в колониях представляло прямую угрозу западному миру. Недаром тот же У. Черчилль призвал страны Антанты «задушить большевизм в колыбели», опираясь на антибольшевистские силы.

Политическая программа Белого движения в области внешней политики провозглашала, с одной стороны, единство и неделимость России в дореволюционных границах (исключая этническую Польшу), с другой — необходимость соблюдения обязательств по договорам с союзными государствами. Возглавившие борьбу с большевиками царские генералы надеялись на помощь со стороны западных стран в восстановлении в России законного, с их точки зрения, порядка и ее территориальной целостности. Содействие со стороны держав Согласия им было обещано.

Как оказалось, расчет российских политиков и военных на благодарность союзников за те потери, которые Россия понесла в годы Первой мировой войны, и особенно в первый ее период, не оправдались. И хотя, с одной стороны, та же Англия в наибольшей степени оказывала материально-техническую помощь Белому движению (в основном за счет сбыта излишков собственного оружия, ставших ненужными по окончании Первой мировой войны), а глава британской военной миссии генерал А. Нокс добросовестно исполнял свои обязанности по снабжению армий А.В. Колчака, служа проводником линии У. Черчилля, — с другой стороны, возглавлявший британское правительство Д. Ллойд Джордж опасался чрезмерного усиления России в случае победы белых, а поэтому содействовал фактическому признанию Антантой независимости прибалтийских республик и Финляндии, что вызвало резкий протест со стороны правительства адмирала А.В. Колчака.

Здесь мы сталкиваемся с историческим парадоксом: установление плотных взаимоотношений с Антантой послужило началом разногласий между белогвардейскими лидерами и союзниками.

Казалось бы, в наибольшей степени была заинтересована в возрождении сильной России как естественного союзника против Германии Франция, более слабая и понесшая наибольшие потери в мировой войне среди союзников России. Однако существенной реальной помощи белым она не оказала, а возглавлявший ее миссию при А.В. Колчаке генерал М. Жанен, которому были подчинены также чехи и другие союзные войска в Сибири (кроме американских и японских), имел натянутые отношения с А.В. Колчаком и в итоге, как известно, сыграл роковую роль в его судьбе, санкционировав выдачу чехами Верховного правителя повстанцам в Иркутске в нарушение данных ранее гарантий защиты.

Разведорганы стран Антанты, США и Японии, с одной стороны, оказывали поддержку спецслужбам Белого движения в борьбе с большевиками, а с другой — проводили разведывательные мероприятия в основном политического и экономического характера, поддерживали сепаратистские течения, эсеровские выступления и т.д. Наиболее активную деятельность в этом направлении на территории Сибири и Дальнего Востока развернули имевшие далеко идущие экономические интересы в крае и соперничавшие между собой во влиянии США и Япония.

Весьма активно вели разведку в Сибири и на Дальнем Востоке американцы. К этой работе привлекались консульства во Владивостоке, Харбине, Чите, Иркутске, Красноярске, Томске, Омске, Екатеринбурге, а также военные представители и общественные организации — Красный Крест и Христианский союз молодых людей.

На Транссибирской магистрали сосредоточила большую часть своих кадров американская техническая комиссия, посланная в Россию еще при Временном правительстве. Активную деятельность во Владивостоке развил консул Колдуэлл. В своих сообщениях в Вашингтон он настойчиво советовал добиться максимального расширения союзной агентуры.

«Вскоре после высадки войск на Дальнем Востоке в распоряжение Гревса (командующий американскими войсками в Сибири, генерал-майор. — Авт.) из Вашингтона было прислано 15 кадровых офицеров военной разведки, — пишут А.И. Колпакиди и О.И. Лемехов. — Их определили в города, расположенные по Транссибирской железной дороге, где они должны были собирать сведения о военном, политическом и экономическом положении Сибири»{274}.

Отдел военной разведки был сформирован в 1885 г. и находился в подчинении генерал-адъютанта армии США. После создания в 1903 г. штаба сухопутных войск вошел в его состав в качестве 2-го отдела (G-2). В 1908 г. G-2 слили с отделом G-3 (военное планирование и обучение), а в 1917г. военная разведка вошла в отдел военных учебных заведений. Поскольку последняя реорганизация повлекла за собой тяжелые последствия, 26 августа 1918 г. отдел военной разведки опять стал самостоятельным подразделением штаба армии.

К концу Первой мировой войны получили развитие войсковые разведывательные органы (кодировались буквой «С»), начинавшиеся с уровня батальона, в котором нахолился офицер разведки и 28 солдат. В полку также находился офицер с подчиненными ему 8 наблюдателями, а в дивизии уже существовала разведывательная секция в составе 4 офицеров и многочисленного вспомогательного персонала{275}. Разведку американских экспедиционных сил (AEF) в Сибири в 1918–1920 гг. возглавлял подполковник Р.Л. Эйчелбергер.

В поле зрения особого отделения управления 2-го генерал-квартирмейстера при Верховном главнокомандующем, занимавшегося контактами с военными агентами союзных и нейтральных стран, поддержанием непосредственных связей с представителями союзного командования в Омске и с иностранными миссиями, попал кадровый разведчик армии США майор Слоутер (по архивным документам — Слоттер), действовавший под прикрытием военного представителя. В докладе начальника особого отделения 2-му генерал-квартирмейстеру ВГК о поездке американца на фронт Сибирской армии 23 июня — 3 июля 1919 г. говорится следующее: «…внимательно относился к железнодорожному движению, каждый день делал пометки в записной книжке, в штабе Сибирской армии и Северной группы изучал расположение частей и знакомился с последними оперативными распоряжениями. Все донесения, имеющие важное значение, направляются Слоутером в Вашингтон».

Находившихся вместе с американцами колчаковских офицеров поразила их осведомленность. Так, 25 июня 1919 г. консул в Екатеринбурге Фермер сообщил Слоутеру о том, что 26 июня готовится удар красных на Пермь. И в этот же день белые части были атакованы.

Чтобы воспрепятствовать утечке информации о реальной ситуации на фронтах, начальник особого отделения предлагал в момент тяжелых боев не разрешать поездки иностранцам в район боевых действий{276}. Пожалуй, это единственная мера, которую мог позволить себе зависящий от поставок союзников колчаковский режим. Пойти на более радикальные шаги, например, арест и высылку за пределы Сибири американских разведчиков, белогвардейские спецслужбы не решались.

Отметим, что американская разведка прилагала усилия к тому, чтобы представить своему правительству реальную ситуацию в Сибири, предостеречь его от авантюрных действий. А обстановка была отнюдь не благоприятной для колчаковского режима и «интервентов».

Удручающей выглядит картина в секретном донесении офицера военной разведки подполковника Р.Л. Эйчелбергера. «Самая значительная слабость Омского правительства состоит в том, что подавляющее большинство находится в оппозиции к нему. Грубо говоря, примерно 97% населения Сибири сегодня враждебно относится к Колчаку», — пишет разведчик{277}.

Население Сибири негативно относилось не только к своему правительству, но и к иностранцам, о чем не сказал Р.Л. Эйчелбергер. Однако в то время в Америке реалистичный взгляд на вещи был непопулярен. Подавляющее большинство членов правительства США и дипломатического корпуса продолжали верить, что адмирал А.В. Колчак при их поддержке в итоге победит большевиков. Одновременно Соединенные Штаты, следуя политике двойных стандартов, оказывали поддержку силам, находящимся в оппозиции Белому движению.

Цели и задачи так называемых экономических миссий и общественных организаций не являлись секретом для белогвардейских служб безопасности. Контрразведка фиксировала их плановую и систематическую работу по разведке и пропаганде американских интересов, контакты «с теми элементами, которые наиболее желательны для проведения американского влияния». Например, Христианский союз молодых людей через свою банковско-комиссионную контору «Юроверт» субсидировал русские кооперативы и через них поддерживал связь с большевиками западной России. Начальник штаба Западной армии генерал-майор С.А. Щепихин в своих мемуарах утверждал, что деятельность ХСМЛ способствовала усилению пацифистских настроений в некоторых частях и тем самым подрывала их боевой дух{278}.

В апреле 1919 г. на Дальнем Востоке была установлена связь американской разведки с большевистскими и эсеровскими организациями, представители которых являлись ее агентами{279}. С весны колчаковская контрразведка стала регулярно получать данные о том, что американские военные передают партизанам оружие, снаряжение и боеприпасы. В ходе нападений повстанцев американские гарнизоны почти никогда не оказывали им сопротивления, в свою очередь, красные предпочитали их не трогать. По данным белых контрразведчиков, между ними существовало тайное соглашение «о содействии».

Командовавший американскими вооруженными формированиями генерал У. Гревс отличался симпатиями к большевикам. Дошло до того, что 24 апреля 1919 г. бастующие рабочие-большевики Сучанского рудника приняли резолюцию-обращение к американцам, гласившую: «Обращаемся к американскому командованию с предложением немедленно ликвидировать разбойничьи шайки колчаковцев», угрожая в противном случае бросить работу и уйти в партизаны{280}.

В одной из апрельских сводок Особого отдела Департамента милиции отзывы о деятельности американцев суммировались следующим образом: «Отношение союзников, кроме японцев, к большевикам безразлично; что же касается американцев, среди войск которых много русских эмигрантов-евреев, то они своими действиями играют в руку большевикам. В Сучанском районе американцы не разрешили японцам идти на помощь… ссылаясь на невозможность вмешательства в партийную борьбу… Русские войска начали удачно действовать против большевиков, и восстание стало утихать, но по странным причинам русские войска удалены, и теперь охрана в Сучанских рудниках установлена американская, последние считают большевиков только политической партией и не находят возможным выступить против них, ведут с ними переговоры, чем большевики пользуются и усиливают свои кадры»{281}.

Начальник Приморского областного управления госохраны А.А. Немысский в своем докладе Департаменту милиции в июле 1919 г., отмечая, что «большевистское движение все шире и глубже проникает в область» и что «агитационная деятельность левых партий имеет существенный успех среди рабочих масс и безземельных крестьян», прямо писал: «Бедствиями, постигшими нас в Сучанской долине, лишению нас главного источника топлива мы обязаны исключительно американцам»{282}.

Забайкальский атаман Г.М. Семенов писал в Особый отдел о разлагающем влиянии американцев, их открытом сочувствии социалистам вплоть до большевиков, бесчинствах американских солдат в Верхнеудинске (ныне Улан-Удэ), напавших на прапорщика русской службы. Управляющий Особым отделом В.А. Бабушкин вначале не поверил Семенову, но управляющий Забайкальской областью С.А. Таскин по его запросу подтвердил эти данные{283}.

Осенью 1919 г. американцы вошли в контакт с чехами и решили поддержать через них эсеров, ограничив свою роль ассигнованиями крупных денежных сумм чехам. Прежде всего, они намеревались поставить на широких началах контрразведку, ассигновав на нее 3000 долларов в месяц, которая должна была работать главным образом против японцев и вместе с тем выяснять монархически настроенных или приверженных колчаковскому правительству русских должностных лиц.

Во избежание возможных осложнений с союзниками белогвардейская контрразведка не предприняла мер к окончательной ликвидации одновременно всех участков организации, а намеревалась произвести аресты в пути. Для проверки имеющихся сведений и ликвидации соучастников прогнозируемого контрразведкой восстания, во Владивосток, Иркутск и другие города были командированы специальные агенты{284}.

В сентябре 1919 г. владивостокские контрразведчики, ссылаясь на достоверные источники, сообщали в Омск об усиленной политической и военной разведке, начатой местным штабом американских войск. Для того чтобы себя не компрометировать, американцы пригласили к руководству спецслужбой чеха поручика Муравца, ранее служившего в немецкой контрразведке{285}.

Кстати, чехи и сами шпионили за белыми. Сохранившиеся в архивных фондах ГАРФ и РГВА документы свидетельствуют об активном шпионаже против белогвардейцев со стороны учрежденного летом 1918 г. при штабе корпуса тайного разведывательного отдела (TVO), имевшего агентурные пункты во многих городах от Волги до Байкала{286}.

В марте 1919 г. белогвардейской контрразведке стало известно, что чехи стараются внедрить свою агентуру даже в органы безопасности, вербуя для этой цели бывших солдат русско-чешских полков{287}.

Однако для колчаковских спецслужб так и остался неизвестным чешский тайный агент Джон (оперативный псевдоним), внедренный в ближайшее окружение генерала М.К. Дитерихса. Он регулярно докладывал своему куратору майору Марино о разговорах начальника штаба Верховного главнокомандующего с адмиралом А.В. Колчаком, с офицерами своего штаба и даже с женой. По отчетам Джона можно судить, что он встречался со многими высокопоставленными лицами, в частности, с командующим 1-й Сибирской армией генерал-лейтенантом А.Н. Пепеляевым, по своим взглядам близко стоявшим к эсерам и выступавшим за демократизацию колчаковского режима. В январе 1920 г. он направил Марино рапорт о составе советских органов власти в Иркутске, а в марте уже докладывал об обстановке в Чите{288}.

На кого работал Джон в то время, когда чешские части под ударами Красной армии бежали на восток вместе с награбленным в России добром? На тайный разведывательный отдел штаба корпуса? Или, может быть, у него появились другие хозяева? Эти вопросы остаются для нас без ответов, поскольку контрразведка к тому времени лежала под обломками режима, которому верно служила. Зато спецслужбы «союзников» продолжали свою работу, поэтому ответы можно найти в архивах одной из стран-союзниц адмирала А.В. Колчака.

Факты самоуправства и мародерства чехов привлекли внимание территориальных органов безопасности. О них неоднократно упоминалось в докладах начальника Акмолинского областного управления государственной охраны В.Н. Руссиянова Особому отделу. В феврале 1919 г. чехи даже произвели самовольный обыск в Министерстве продовольствия и снабжения, когда же Руссиянов предъявил их командованию запрос о закономерности подобных действий, начальник чешской контрразведки полковник Й. Зайчек стал защищать своих подчиненных. В июне 1919 г. тот же В.Н. Руссиянов доносил в Особый отдел: «Против чехословаков настроены враждебно почти без исключения все слои населения»{289}. Помощник начальника штаба Верховного главнокомандующего генерал А.П. Будберг в своем «Дневнике» записал, что в июне 1919 г. чехи возили за собой 600 вагонов, которые были «наполнены машинами, станками, ценными металлами, картинами, разной ценной мебелью и утварью и прочим добром, собранным на Урале и в Сибири»{290}.

С другой стороны, по свидетельству управляющего Томской губернией Б. Михайловского и начальника губернского управления госохраны генерала С.А. Романова, командование дислоцированной в губернии 2-й чешской дивизии неоднократно оказывало услуги делу политического розыска и даже предлагало губернскому руководству обложить местное население данью в пользу контрразведки, ссылаясь на собственный опыт в Енисейской и Иркутской губерниях. Сами авторы письма, однако, не одобряли подобные методы во избежание роста недовольства среди населения и просили от правительства лишь увеличения ассигнований{291}.

Американцев очень беспокоило поведение японцев. Для этого имелись основания. Значительно увеличив свою группировку в Сибири, Япония стала игнорировать претензии США на руководящую политическую роль в регионе. Оставаясь в тени, японцы провоцировали обострение отношений между американскими военнослужащими и казаками. Американское командование, ревностно следившее за влиянием японцев в Сибири, через спецслужбы пыталось дискредитировать японцев в глазах русского общества{292}.

Действуя в русле своих военно-политических устремлений, Страна восходящего солнца вела массированную разведку на территории Сибири и Дальнего Востока, опираясь на китайскую, корейскую и японскую диаспоры, а также отдельных российских граждан. Еще до высадки десанта во Владивосток в апреле 1918 г. местное японское консульство усилило разведку. Пользуясь разрухой в крае во время правления большевиков, японцы начали вербовать агентов для скупки разного рода карт Дальнего Востока. Одним из японских тайных агентов во Владивостоке был кореец Эм. Благодаря приложенным усилиям, японцы смогли составить подробные карты края: Владивостока с окрестностями до Океанской с нанесенными на них фортами, дорогами, маяками, подробными очертаниями береговой линии{293}.

Разведданные в Токио поступали из штаба 5-й эскадры, корабли которой базировались во Владивостоке, из штаба командования японской армии, расквартированной здесь же. Также необходимые сведения поступали и из министерства иностранных дел, имевшего свои консульства в Петропавловске-Камчатском, Александровске-на-Сахалине, Хабаровске, Владивостоке, Благовещенске, Чите, Одессе и в Маньчжурии. Немалую роль сыграли и представители рыбных концессий на Камчатке, угольных и нефтяных — на Сахалине и лесных — в Приморье{294}.

4 апреля 1918 г. японские агенты совершили убийство двух граждан японской национальности, что послужило формальным поводом для того, чтобы командующий флотом адмирал Като на следующий день отдал приказ о высадке десанта во Владивостоке.

После ввода японских войск на Дальний Восток в Амурскую область был направлен опытный военный разведчик майор И. Макиё. По версии историка А.Д. Показаньева, перед резидентом стояла задача не только тактической, но и стратегической разведки в интересах генштаба. При этом майор Макиё в сообщениях главнокомандующему японскими войсками генералу Оой предлагал отказаться от военного вмешательства во внутренние дела России{295}.

В период Гражданской войны в Благовещенске, Владивостоке, Иркутске, Омске, Харбине и Чите были созданы структуры так называемой «специальной (особой) службы (Токуму-Кикан)». Во главе их «стояли представители военной администрации, выполнявшие функции военных атташе Японии при правительстве А.В. Колчака и военной администрации на той или иной оккупированной территории», которые в переводе на русский язык стали именоваться японскими военными миссиями (ЯВМ){296}.

Вербовку агентуры влияния среди местного населения японские спецслужбы осуществляли как самостоятельно, так и совместно с белогвардейской контрразведкой. «Есть основания полагать, что вербовочные подходы осуществлялись к активным борцам за власть Советов, попавшим в руки белогвардейской контрразведки и японской военной разведки, — считает исследователь А.Д. Показаньев. — Выход на отдельных из них осуществлялся с участием генералов японской армии и с их рекомендаций закреплялись вербовки»{297}.

ЯВМ вели разведывательно-подрывную деятельность в Сибири и на Дальнем Востоке, о чем свидетельствуют документы колчаковской контрразведки. В Красноярске ей удалось задержать нескольких японцев, занимавшихся шпионажем среди колчаковских войск. Генерал-квартирмейстер распорядился поступать с ними по закону, уведомив начальство привлекаемых к ответственности лиц через Главный штаб и МИД{298}.

Япония пыталась укрепить влияние на континенте, привлекая к сотрудничеству представителей различных общественных групп и прессы. Например, чины военной миссии в Омске, по данным КРЧ, приглашали журналистов, охотно делились с ними всякого рода информацией, предлагали угощения и подарки{299}.

Особую активность японцы проявляли на Дальнем Востоке. В поле зрения военно-статистического (разведывательного. — Авт.) отделения штаба Приамурского военного округа, по собственной инициативе занимавшегося сбором информации контрразведывательного характера, неоднократно отмечали, что японцами проводится детальное обследование бухт, заливов и всего побережья в районе Владивостока и на Сахалине. «По-видимому, одной из главных целей является исследование минеральных богатств побережья, столь необходимых для их экономической самостоятельности», — высказывается предположение в докладе резидента{300}.

Случаи разоблачения и привлечения к ответственности японских агентов являлись исключением, нежели правилом. По документам белогвардейских спецслужб сложно судить о размахе и результативности японского шпионажа в тылу белогвардейских войск, поэтому сошлемся на оценку генерал-майора Такиуки. Подводя итоги японской интервенции на Дальнем Востоке, он откровенно заявил: «О сибирской экспедиции 1918–1919 гг. говорят, что это не что иное, как попусту выброшенные 700 миллионов иен. Но это не совсем так. В то время в Сибири работали офицеры из всех полков Японии, которые занимались изучением края. В результате те местности, о которых мы ничего не знали, были изучены, и в этом отношении у нас не может быть почти никаких беспокойств»{301}.

Таким образом, находившиеся в Сибири и на Дальнем Востоке формирования союзников, поддерживая колчаковский режим, в первую очередь преследовали собственные геополитические цели, поэтому занимались разведдеятельностью не только против Советской России, но и против белогвардейских режимов. Контрразведывательные органы Верховного правителя по мере возможности вели наблюдение за иностранными спецслужбами, но активного противодействия им не оказывали, руководствуясь, по мнению авторов, в первую очередь политическими соображениями. С одной стороны, адмирал А.В. Колчак, являясь убежденным поборником возрождения великодержавной России, порой предпринимал резкие демарши против действий союзников, нарушавших суверенитет России. Об этом свидетельствуют такие известные факты, как его отказ передать русские войска в Сибири под командование французского генерала М. Жанена в декабре 1918 г., уполномоченного на это мандатом Д. Ллойд-Джорджа и Ж. Клемансо; последующий отказ передать под контроль союзников золотой запас России (вплоть до декабря 1919 г.){302}. Широкую известность приобрел приказ Колчака генералу С.Н. Розанову в сентябре 1919 г. в ответ на ультимативное требование американского и японского командования вывести дополнительные контингенты русских войск из Владивостока, в котором говорилось: «Сообщите союзному командованию, что Владивосток есть русская крепость, в которой русские войска подчинены мне и ничьих распоряжений, кроме моих и уполномоченных мною лиц, не исполняют. Повелеваю вам оградить от всяких посягательств суверенные права России на территории крепости Владивосток, не останавливаясь, в крайнем случае, ни перед чем»{303}. В том же Владивостоке русский военный суд, несмотря на давление американцев, оправдал полковника Шарапова, который убил на месте пьяного американского солдата, оскорбившего и ударившего его{304}. С другой стороны, колчаковскому правительству приходилось считаться с союзниками, поскольку оно остро нуждалось в поставках оружия и военной техники от них.

Борьба со шпионажем колчаковскими органами безопасности велась не системно и целенаправленно, а носила эпизодический характер и заключалась в основном в агентурном сопровождении. Случаи арестов и последующего предания суду были редкостью и относились в большей степени к большевистским разведчикам. Представляется, что причинами такого положения дел были следующие.

Во-первых, колчаковские спецслужбы противодействовали разведывательно-подрывной деятельности большевиков и «союзников» в одиночку. Высшее военно-политическое руководство считало, что обеспечение внешней безопасности режимов являлось прерогативой лишь контрразведки. Между тем уже в то время характерным примером тому являлась Советская Россия, где складывалась система безопасности, составными частями которой являлись органы государственной власти и партийно-политический аппарат, а спецслужбы находились в верхней части такой «пирамиды».

Во-вторых, по своим силам и средствам, кадровому потенциалу белогвардейские контрразведывательные органы уступали спецслужбам зарубежных стран.

В-третьих, контрразведывательные органы в основном сконцентрировали свои усилия на политическом сыске, считая контршпионаж второстепенным делом. Здесь свою роль, по мнению авторов, сыграла нормативно-правовая база Временного правительства, принятая после разгона Департамента полиции и Отдельного корпуса жандармов и предписывавшая контрразведке заниматься политическим сыском, что легло в основу нормативных документов колчаковской контрразведки. Однако временные положения о контрразведывательной службе на ТВД и во внутренних военных округах четко не определяли круг полномочий контрразведки в борьбе с государственными преступлениями, что приводило к дублированию функций спецслужб и органов политического сыска. В то же время в компетенцию органов государственной охраны Департамента милиции, в отличие от губернских жандармских управлений Российской империи, не входила борьба со шпионажем.

Вместе с тем эти структуры вели наблюдение за союзниками и, вскрывая их контакты с противником, информировали об этом органы власти.

БОРЬБА С БОЛЬШЕВИСТСКИМ ПОДПОЛЬЕМ

Основная угроза безопасности Белому движению, безусловно, исходила от Советской России. Гражданская война велась посредством крупномасштабных военных операций, восстаний, мятежей, агитационно-пропагандистской работы, разведывательно-подрывной деятельности и т.д. Широкий арсенал способов борьбы в большей степени был направлен против воюющих армий, поскольку так или иначе исход войны определялся разгромом вооруженных сил противника, который зависел от решения крестьянского, казачьего и национального вопросов. Поддержка широких слоев населения в значительной степени предопределила состав воюющих армий, мобилизационную возможность сторон, а в итоге — победу одних и поражение других.

Советская Россия не только защищала свой тыл от проникновения агентуры противника, но и сама организовывала на территориях, занятых белыми армиями, восстания, мятежи, забастовки, диверсии, операции разведывательного и контрразведывательного характера. Специальными методами ведения войны в РСФСР занимались три структуры: партийные органы, ВЧК и разведка Красной армии.

Серьезную опасность для колчаковского режима представляло Сибирское бюро РКП(б).

Активная борьба с подпольем началась в конце осени 1918 г. По всей видимости, причиной тому послужил приход к власти адмирала А.В. Колчака, установившего военную диктатуру, а также активизация большевистского подполья после прошедшей 22–23 ноября 1918 г. в Томске II Сибирской партийной конференции, которая, сохраняя ориентацию на общесибирское восстание, высказалась за организацию местных вооруженных выступлений.

Для целенаправленного руководства нелегальной подрывной деятельностью 17 декабря 1918 г. ЦК РКП(б) создал при Реввоенсовете 5-й армии Восточного фронта Сибирское бюро РКП(б) с центром в Уфе (позднее оно переехало в Омск) и поставил перед ним задачу «организовать революционную агитацию на территории Сибири»{305}. Помимо агитаторов большевики направляли сюда агентов для проведения диверсий на железных дорогах{306}.

Наиболее ожесточенная борьба между большевистским подпольем и колчаковской контрразведкой по понятным причинам развернулась в сибирской столице — Омске.

Выполняя решения II Сибирской партийной конференции, Омский подпольный обком решил поднять 22 декабря 1918 г. вооруженное восстание. По плану город был разделен на четыре района, во главе каждого из них стоял руководитель, определены явочные квартиры и способы связи между ними. После захвата Омска военно-революционный штаб предполагал создать армию и наступать в восточном направлении — на Новониколаевск и шахтерские районы Восточной Сибири.