Глава 24. Длинная тень

Глава 24. Длинная тень

Утром 8 марта 1956 года Гувер обратился к президенту и Совету национальной безопасности в Белом доме. Он сказал, что «использует все имеющиеся средства» — прослушивание телефонов, вскрытие корреспонденции, установление подслушивающих электронных устройств и несанкционированное проникновение в кабинеты и сейфы людей, подозреваемых в том, что они коммунистические шпионы и вредители, на всей территории Соединенных Штатов — чтобы предотвратить неожиданное нападение Советов на США.

Его информационное совещание «Существующая угроза коммунистического шпионажа и подрывной деятельности» вызвало к жизни новый призрак грязной бомбы, «гуляющей на свободе» благодаря советским шпионам. Он предупредил, что кобальт-60[297] — радиоактивный изотоп, разработанный для борьбы с раком, Советы могут провезти в портфеле-дипломате. Если его «отпустить на волю» на Манхэттене, он может убить сотни тысяч человек и сделать город Нью-Йорк непригодным для жилья в течение многих лет. Это будет оружие Судного дня.

Угроза ядерного нападения преследовала Эйзенхауэра каждый день. Он спросил Гувера, что делает ФБР, чтобы оградить страну от этой опасности.

«Иногда необходимо скрытно попасть туда, где мы случайно сфотографировали секретные документы коммунистов»[298], — сказал Гувер президенту. Все в комнате поняли, что «скрытно попасть» — это незаконно.

Гувер объяснил, что сообщения ФБР, основанные на незаконно собранных разведданных, будут «подчищены» для сохранения секретности и защиты президента и министра юстиции. Из этих сообщений будут вымараны любые ссылки на нелегальные проникновения и электронные подслушивающие устройства; разведывательные данные будут отнесены на счет «конфиденциальных источников».

Президент похвалил Гувера. Протокол этого заседания не содержит больше никаких вопросов относительно методов ФБР.

Гувер возвратился в свою штаб-квартиру, убежденный в том, что он подкрепил разрешение на охоту, выданное ему президентом Рузвельтом. Он был уверен, что оно будет действовать еще по крайней мере четыре года; переизбрание Айка было гарантировано, если он будет жив — за шесть месяцев до этого он пережил тяжелый сердечный приступ. А если Никсон станет президентом, он будет полностью поддерживать Гувера. Министр юстиции Браунелл тоже будет ему предан до тех пор, пока Гувер не рассказывает ему о том, что именно делает во имя национальной безопасности.

Эти люди поняли кодекс молчания, который требовался Гуверу. Эйзенхауэр руководил высадкой союзных войск в Нормандии — крупнейшей секретной операцией Второй мировой войны. Никсон с головой погружался в «сырые» донесения ФБР с первых дней своего пребывания в Вашингтоне. Браунелл знал больше о тайной разведке, чем любой из его предшественников: он председательствовал в комитете, который в 1952 году создавал эту громадину — Агентство национальной безопасности, занимающееся электронным прослушиванием, созданием шифров и их взломом.

По просьбе Гувера Браунелл попросил председателей комитетов конгресса принять новые законы, разрешающие прослушивать телефонные разговоры без ордера. Они сказали «нет». Время от времени Гувер просил законного разрешения на ведение контроля с помощью микрофонов — подслушивания с использованием электронных средств, но законодатели отклоняли эту просьбу[299]. Директору пришлось рассчитывать на ходатайство, недвусмысленно удовлетворенное президентом Рузвельтом и негласно — президентом Эйзенхауэром. Этого было достаточно министру юстиции. Он не хотел знать подробностей.

Разведывательные операции Гувера уже были на грани законности и выходили за нее. Каждая из них была потенциальной катастрофой, если бы что-то пошло не так. Гувер считал, что риски стоят наград. Холодную войну нельзя было выиграть, просто следуя по пятам за врагом.

«Мы все делали это, потому что это было Бюро».

Со времен Второй мировой войны бюджет ФБР удвоился. Разведывательный отдел теперь стал самым мощным подразделением в Бюро, которое имело в своем распоряжении большую часть денег, людских ресурсов и внимания директора. Этот отдел проводил несметное число проникновений в помещения и прослушиваний разговоров в годы пребывания у власти Эйзенхауэра. Регулярное уничтожение папок ФБР гарантировало, что никакой точный подсчет не ведется.

«Слежка не была ответом, — сказал сотрудник ФБР Джек Данахай, который занимался ею во времена шпионских групп, охотившихся за секретами атомной бомбы. — Нам пришлось изменить свою тактику… Нам приходилось прилагать все усилия к тому, чтобы заполучить действующих осведомителей, использовать микрофоны и технические прослушивающие средства и становиться более изощренными в своих приемах»[300].

Сотрудник ФБР Джеймс Р. Хили, который работал в Сан-Франциско и Северной Калифорнии, вспоминал: «У нас была группа вроде Грязной Дюжины — группа очень талантливых агентов, которые проникали в коммунистическое подполье»[301]. Его группа «шла по следу «комфагов» — коммунистов-эмигрантов», которые скрывались от обвинений в антиправительственной деятельности. Хили и его люди нарушали дресс-код ФБР наряду со многими другими правилами, когда действовали втайне.

«Одежда, которую мы носили, соответствовала обстановке, — сказал он. — Мы одевались в старые вещи. Некоторые из наших отращивали волосы, не брились все время. Мы приноравливались к окружающей обстановке, когда выслеживали этих людей… Мы знали, что они делают, прежде чем кто-то из них знал это. Внедрение осведомителей и соответствующие методы дали нам возможность увидеть изнутри весь подпольный аппарат коммунистической партии».

«Соответствующие методы» включали незаконные проникновения в помещения с целью как кражи документов, так и установления скрытых микрофонов. В нью-йоркском офисе ФБР «мы использовали все средства, необходимые в то время, то есть широкое применение незаконных обысков, тайных проникновений, кражи корреспонденции»[302], — вспоминал Грэм Дж. Десвернайн, который в 1956 году начал работать в специальном подразделении под названием «подпольная команда». «Мы регулярно проникали в штаб-квартиру коммунистической партии и в их главное хранилище, — сказал Десвернайн. — Входили и обыскивали. У нас были ключи от всего. Я открывал замки. Знаете, все это было даже забавно».

Только одна операция ФБР была более секретна, чем «подпольная команда» — особая шпионская группа, созданная в 1954 году, которая развернула «программу сбора разведданных, позднее ставшую известной как Программа С»[303], — сказал Эдвард С. Миллер, который собаку съел на этой программе, работая в составе группы в Сан-Франциско, и в конечном итоге стал третьим человеком в ФБР. Эта международная деятельность включала попытки нелегально проникнуть в посольства и консульства Советского Союза и стран Советского блока в Нью-Йорке, Вашингтоне, Сан-Франциско и других городах. Одна цель состояла в том, чтобы поддержать Агентство национальной безопасности в его усилиях украсть секретные шифры и коды врагов Америки.

Люди Гувера проводили негласные обыски по всей стране, а не только в рассадниках коммунизма на Западном и Восточном побережьях. В 1955 году молодой агент Кливлендского отделения ФБР Джон Ф. Маккормак принял участие в своей первой нелегальной операции. Целью был дом рабочего сталелитейного завода со степенью доктора философии Нью-Йоркского университета, подозреваемого в принадлежности к коммунистической партии. «Мы незаметно проникли в дом, вскрыли замок… и сфотографировали все в доме, — подробно рассказал Маккормак. — Потом мы решили, что у него есть связи с иностранным государством. Мы предположили, что он находится в стране, чтобы сделать что-то в случае чрезвычайного положения на сталелитейном заводе». Маккормак прекрасно понимал, что «можно вылететь с работы или оказаться арестованным, по крайней мере», если во время такого проникновения в жилище что-то пойдет не так. «Нельзя было брать с собой удостоверение личности или какой-то другой документ» на выполнение негласного задания, сказал он. «Мы знали, что нам, наверное, придется самим выкручиваться, если что-то случится. Думаю, что все агенты, которых это касалось, делали это ради того, чтобы выполнить дело. Они шли на этот риск. Это было не менее рискованно, чем пойти арестовывать беглеца и быть убитым. И мы все делали это, потому что работали в Бюро»[304].

В Кливленде — восьмом по величине городе в Америке в середине 1950-х годов — ФБР нашло шесть руководителей коммунистического движения, арестовало их и предъявило им обвинение согласно Закону Смита, по которому членство в коммунистической партии было объявлено незаконным. Все были признаны виновными.

Но все эти вердикты были отменены. Суды начали ставить под сомнение легальную основу расследований ФБР во имя национальной безопасности.

Верховный суд в ряде своих решений 1955–1956 годов аннулировал десятки таких вердиктов по Закону Смита, не разрешил ФБР использовать платных информаторов в качестве свидетелей против коммунистической партии и подтвердил право адвокатов на ознакомление с уликами, собранными ФБР с помощью слежки. Каждое такое решение было ударом для Гувера.

Суд отклонил дела, построенные на слухах и лжесвидетельстве профессиональных свидетелей ФБР, отобранных из числа бывших коммунистов. Самым худшим из них был Харви Матусов, бросивший учебу в университете; он был ветераном сухопутных войск, который вступил в коммунистическую партию в 1947 году, в 1950 году предложил ФБР свои услуги в качестве осведомителя и дал показания в суде и перед конгрессом о том, что коммунисты проникли во все уголки американского общества — от Госдепартамента до бойскаутских организаций. В книге «Лжесвидетель», вышедшей в 1955 году, Матусов отрекся от своих показаний, а в 1956 году начал отбывать срок тюремного заключения длительностью 44 месяца в федеральной тюрьме за лжесвидетельство.

Суд вскоре встревожило продолжающееся использование прослушивания телефонных разговоров и электронных подслушивающих устройств. Решением пятерых против четверых суд поддержал признание виновным судом штата, основанное на доказательстве, полученном с помощью скрытых микрофонов, установленных полицией во время незаконных проникновений в помещения. Но пятеро судей также выразили негодование по поводу того, что прослушивающее устройство было установлено в спальне. Это решение обеспокоило министра юстиции Браунелла, который в частном порядке предупредил Гувера о том, куда нужно ставить микрофоны.

Одно постановление Верховного суда особенно разъярило Гувера. Оно позволяло членам коммунистической партии взывать к Пятой поправке при отказе опознавать своих товарищей. Мнение большинства было записано старейшим заклятым врагом Гувера — судьей Феликсом Франкфуртером.

Судьи в конце концов постановили, что правительство приводило в исполнение Закон Смита слишком широко, делая своей мишенью слова, а не поступки — свободу слова вместо убедительных ударов по политической системе. Это сделало закон почти бесполезным для преследования в судебном порядке американских коммунистов. Десятилетие узаконенных нападок на коммунистическую партию подходило к концу. Закон больше не был эффективным оружием в войне с коммунизмом.

Такие радикальные перемены приводили Гувера в ярость, и эта ярость дала толчок самым энергичным ударам, которые он когда-либо наносил своим врагам, самым амбициозным и разрушительным операциям в истории ФБР.

«Даст ли нам это то, что мы хотим?»

18 мая 1956 года стал обретать форму новый план нападения — плод умственных усилий начальника разведывательного отдела ФБР Эла Бельмонта и его доверенного помощника Уильяма Салливана.

Они назвали свой план COINTELPRO — сокращение от «контрразведывательная программа». Официальное определение контрразведки — это работа по недопущению кражи ваших секретов вражескими шпионами. COINTELPRO была больше, чем это. Гувер и его люди поставили себе цель помешать подрывной деятельности антиправительственных элементов в Америке. Их военные хитрости были углублены агентами на местах, закалены Салливаном и, наконец, одобрены Гувером.

Первые операции начались в августе 1956 года. Вооруженная разведывательными данными, собранными благодаря незаконным проникновениям в помещения, жучкам и прослушиванию телефонных разговоров, COINTELPRO пошла в атаку на сотни, а затем тысячи подозреваемых коммунистов и социалистов с помощью анонимных писем с угрозами, проверок Налогового управления США и поддельных документов, призванных посеять и взрастить семена недоверия среди «левых» группировок.

Смысл этого состоял в том, чтобы вселить ненависть, страх, сомнения и саморазрушение в ряды американских «левых». ФБР использовала коммунистические приемы пропаганды и подрывной деятельности. Целью было уничтожить общественный имидж и репутации членов коммунистической партии и всех, кто был с ними связан.

В свое время состоятся 12 главных кампаний COINTELPRO, нацеленных на политические фигуры, — всего 2340 отдельных операций. Большинство операций — в тех случаях, когда записи о них не были сожжены или уничтожены в шредере, — были письменно одобрены Гувером, его неразборчивым почерком синими чернилами.

«О.К. Г.».

«Согласен. Г.».

«Да, и быстро. Г.».

Самый мощный разум, стоявший за рождением и развитием COINTELPRO, принадлежал Биллу Салливану — недавно назначенному начальнику исследовательского и аналитического подразделения в отделе разведки. Родившийся в 1912 году на ферме в 35 милях к западу от Бостона (Массачусетс), Салливан помнил, как горели кресты в полях неподалеку от его родного города, подожженные куклуксклановцами — членами тайного расистского общества, возникшего после Гражданской войны и мощно вспыхнувшего после Первой мировой войны. Он преподавал в школе, работал в Налоговом управлении США, а затем поступил на службу в ФБР за четыре месяца до событий в Пёрл-Харборе.

Салливан вспоминал свое обучение и идеологическую обработку в ФБР очень живо, особенно «мощную пропаганду, которой пичкали нас инструкторы: «Это величайшая организация, когда-либо придуманная человеческим разумом»[305]. Они все время цитировали Эмерсона: «Учреждение — удлиненная тень одного человека». Они долбили нас этим почти каждый день. Они вбили в нас это».

Он быстро пошел вверх по карьерной лестнице в отделе разведки благодаря напористости и честолюбию. Несмотря на непрезентабельную внешность — он был похож на помятого и хитроглазого детектива из второсортных кинофильмов, — Салливан станет фельдмаршалом Гувера в вопросах национальной безопасности, начальником разведки ФБР и руководителем COINTELPRO. В этом засекреченном и непроницаемом для посторонних мире — ФБР внутри ФБР — Салливан был исполнителем самых секретных и сложных требований Гувера.

«Он был великолепным хамелеоном, — сказал Салливан о Гувере. — Он был одним из величайших мошенников, когда-либо рождавшихся в этой стране, а для этого нужны интеллект определенного рода, хитрость и дальновидность»[306].

Талантливый исполнитель «грязной» работы и пользовавшийся доверием заместитель Гувера Карфа Финт Делоуч нарисовал достойный портрет Салливана: «Дерзкий, выдающийся, с бьющим через край чувством собственного достоинства, в чем-то похожий на задиристого петушка, Салливан обладал большим честолюбием, чем у обычного человека, которое соединялось с некоторой нехваткой моральных норм. На протяжении многих лет COINTELPRO была его особой сферой деятельности. Он руководил ею с мастерством и бесстрашием почти все время, но иногда с безудержной импульсивностью». Кое-кто из руководства ФБР полагал, что коммунистическая партия настолько деморализована, что «о ней больше не стоит беспокоиться, — свидетельствовал Делоуч. — Но все больше и больше стоило беспокоиться об архитекторе COINTELPRO — Салливане»[307].

Неуемный талант дворцового интригана и политическая хитрость Салливана были главными силами, которые придали форму Бюро, национальной безопасности Соединенных Штатов и президентской власти в США на два десятилетия. Он чуть не стал преемником Гувера после его смерти — очень рискованное положение, созданное президентом Никсоном, падению которого Салливан впоследствии тайно способствовал. На закате своей карьеры Салливан выступал в закрытой палате Сената о мышлении, которое заставляло ФБР и контрразведывательную программу развиваться дальше.

Салливан был способен и к лжесвидетельству, но эти его показания звучали как правда.

«Это грубая, тяжелая, грязная работа — и опасная. Порой она была опасной. Никакие приемы не были запрещены», — сказал Салливан. И закон не стоял на повестке дня: «Ни разу я не слышал, чтобы кто-нибудь, включая меня, поднял вопрос: а законны ли те действия, о которых мы договорились? Юридически правомерны ли они? Этичны ли они и согласуются ли с моралью? Мы никогда так не рассуждали, потому что мы были просто прагматиками. Нас волновало только одно: дадут ли наши действия результат? Получим ли мы от них то, чего хотим?»[308]

Салливан сказал, что он и его коллеги в ФБР «не могут освободиться от той психологии, которая им была внушена в бытность молодыми людьми». Они были солдатами холодной войны. «Видите ли, мы так и не освободились от той психологии, которая была нам внушена сразу после Пёрл-Харбора… Это как солдат на поле боя. Убивая врага, он не спрашивает себя, законно ли это, этично ли. Это то, чего от него ждут как от солдата. Мы делали то, чего от нас ожидали».

«То, что он ненавидел, он ненавидел всю жизнь»

Сотрудники ФБР шпионили за каждым видным чернокожим политическим деятелем в Америке со времен Первой мировой войны. Размах ведения наблюдений за чернокожими лидерами был впечатляющим, учитывая ограниченные людские ресурсы ФБР, бремя ответственности и количество часов в сутках. В своей жизни Гувер был всегда убежден, что с самого начала в Соединенных Штатах за движением за гражданские права стоит коммунизм.

Особое внимание Гувер уделил Уильяму Бургхардту Дюбуа. Рожденный в 1868 году, почтенный Дюбуа стал в 1910 году во главе Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (NAACP) — самой благородной организации, борющейся за гражданские права в Америке, которая стала центром пристального интереса ФБР со времен Второй мировой войны.

ФБР начало расследование коммунистического влияния в NAACP весной 1941 года; оно длилось двадцать пять лет. Филиал ФБР в Вашингтоне начал это дело после того, как военно-морской флот попросил Бюро заняться «пятнадцатью цветными служителями месс», протестующими против буйных проявлений расизма (американские вооруженные силы оставались раздельными по расовому признаку на протяжении Второй мировой войны). ФБР наняло осведомителя и стало искать «связи NAACP с коммунистической партией»[309]. За четыре месяца до Пёрл-Харбора из штаб-квартиры ФБР вышел приказ агентам в Оклахома-Сити изучить «власть коммунистической партии» в NAACP. Они доложили о «сильном стремлении со стороны коммунистов руководить этой группой… Следовательно, деятельность NAACP будет подвергнута тщательному наблюдению и исследованию в будущем».

Так и случилось. Гувер предпринял расследование в национальном масштабе. Осведомители ФБР проникали на конференции по гражданским правам по крайней мере в десяти штатах и направили рапорты о сотнях членов NAACP, включая советника этой организации — будущего судью Верховного суда Тургуда Маршалла.

2 октября 1956 года Гувер расширил давно существующее наблюдение за активистами Движения за гражданские права чернокожего населения. Он послал служебную записку COINTELPRO в филиалы с предупреждением о том, что коммунистическая партия стремится проникнуть в это движение.

«Ситуация с неграми — вопрос первостепенной важности»[310] для коммунистов, как написал директор.

Гувер сказал президенту Эйзенхауэру, что коммунисты концентрируют свои усилия в Алабаме, Джорджии и Миссисипи и намереваются вставлять вопрос о гражданских правах в каждый политический вопрос в Америке; они будут требовать вмешательства федеральных властей с целью обеспечения силы закона в стране; они будут стремиться к импичменту сенатора Джеймса Истленда от штата Миссисипи — председателя Судебного комитета от Демократической партии, хозяина плантации и ярого сторонника сегрегации.

Гувер начал пристально наблюдать за новыми лидерами движения за гражданские права. К 1957 году COINTELPRO была заряжена как оружие в долгой борьбе между чернокожими американцами и правительством страны.

За три года до этого в деле Брауна против Совета по вопросам образования Верховный суд нанес удар по фасаду американского образа жизни, издав постановление об интеграции средних школ. Гувер проинформировал Эйзенхауэра о том, что коммунисты на родине и за границей считают решение суда по делу Брауна победой и планируют «всячески использовать проведение в жизнь десегрегации»[311].

Это постановление подлило масла на тлеющие угли ку-клукс-клана. После принятия этого решения Клан сновал начал жечь.

«Клан исчерпал себя, пока не возникло дело Брауна, — сказал сотрудник ФБР Джон Ф. Маккормак, который после преследования коммунистов в Кливленде занимал в 1957 году на Юге ряд должностей. — Они жили своим маленьким мирком. И не было проблем. У чернокожих были своя собственная территория, свои школы»[312]. Теперь Верховный суд сказал белым южанам, что им нужно объединяться с чернокожими. Как это видел Маккормак, белые рабочие боялись, что «теперь черные придут на их территорию. Черные будут ходить в школу вместе с их детьми, черные будут жениться на их дочерях, отнимут у них работу. Так что это была побуждающая сила… И Клан разросся».

Клан начал взрывать церкви чернокожих, жечь синагоги, стрелять людям в спины из охотничьих ружей и проникать в местные и государственные органы правопорядка. Он стал самой жестокой террористической группой XX века. Когда Клан возродился, высокие шерифы старого Юга поклялись оказывать сопротивление новому закону страны. Сенатор Джеймс Истленд из Миссисипи выражал их мнение, когда провозгласил, что американцы англосаксонского происхождения видят в сопротивлении интеграции подчинение воли Божьей.

Несмотря на насилие, Гувер занял позицию невмешательства по отношению к ККК. Он не отдавал приказов расследовать или проникать в Клан, пока сделать это не приказал президент. «Штаб-квартира выпустила указание, чтобы мы не искали высокопоставленных осведомителей в Клане, потому что может оказаться, что мы направляем и руководим операциями Клана»[313], — сказал сотрудник ФБР Флетчер Д. Томпсон, работавший в Джорджии. Это была рационализация расизма.

Гувер родился в XIX веке в Вашингтоне, округ Колумбия — южном городе, который оставался сегрегированным на протяжении большей части XX века. В его мире чернокожие знали свое место: они были слугами, камердинерами и чистильщиками обуви. Он боялся появления черного «мессии»[314], если цитировать формулировку задания COINTELPRO. Он осуществлял контроль над англосаксонской Америкой, и он ставил себе задачу сохранять и защищать ее.

«Он был очень последовательным на протяжении многих лет. То, что он ненавидел, он ненавидел всю свою жизнь, — сказал Билл Салливан. — Он ненавидел либерализм, черных, евреев — у него был длинный список того, что он ненавидел»[315].

Если быть более точным, Гувер ненавидел идеологии больше, чем отдельных людей; группы давления — больше, чем народ; и больше всего Гувер ненавидел угрозы стабильности американской политической системе, и всякий, кто мог олицетворять эту опасность, был его врагом на всю жизнь.

Неприятие Гувера идеи расового равенства может объяснить отчасти его враждебность к движению за гражданские права, но не совсем.

Его тревога по отношению к связи между коммунизмом и гражданскими правами усилилась в начале 1957 года. Для ФБР такую угрозу представляла недавно организованная Конференция христианских лидеров Юга и ее дотоле неизвестный руководитель — двадцатисемилетний Мартин Лютер Кинг-младший.

Сначала Гувер стал концентрировать свое внимание на Байярде Рустине — главном стратеге гражданского неповиновения — бойкотов, сидячих забастовок и маршей протеста на Конференции. У Бюро уже было значительное досье на Рустина — человека, по внешнему виду сотворенного создателем так, чтобы раздражать Гувера, — социалист, пацифист, откровенный гей со списком судимостей за сопротивление призыву на военную службу и половые извращения. Он оставался объектом изучения ФБР на протяжении последующих двадцати лет.

Таким же объектом был и белый житель Нью-Йорка в толстых очках — бизнесмен и юрисконсульт, которого Рустин представил Кингу в конце 1956 года. Его звали Стенли Дэвид Левисон, и он помогал составлять учредительные документы Конференции христианских лидеров Юга. Он стал ближайшим доверенным лицом Кинга — писал его речи, шлифовал рукопись первой книги Кинга, подготавливал его налоговую декларацию и был резонатором, когда Кинг составлял свое первое главное обращение к белым жителям Америки, произнесенное со ступеней мемориала Линкольна 17 мая 1957 года.

К тому времени Левисон уже пять лет значился в документах ФБР. Бюро подозревало, что он главный финансист коммунистического подполья с 1952 года. И хотя доказательства были косвенными, Гувер поверил им.

Но лишь за семь недель до речи у мемориала Линкольна ФБР вычеркнуло Левисона из своего списка руководителей американских коммунистов. Это решение было основано на информации, полученной от его лучших осведомителей внутри партии. Через шесть недель после речи, 25 июня 1957 года, ФБР отметило, что Левисон был «членом компартии без официального титула, осуществлявшим свою партийную работу через деятельность массовой организации»[316]. Оказалось, что он оставил свою роль руководителя коммунистическим подпольем, чтобы посвятить себя гражданским правам.

Но вера Гувера в то, что за Мартином Лютером Кингом и Движением за гражданские права стоит коммунистическая партия, так и не пошатнулась.

Агенты Гувера в Чикаго и Нью-Йорке годами трудились над тем, чтобы завербовать и руководить человеком, который пользовался доверием и уважением в высших кругах Коммунистической партии Соединенных Штатов. Такая операция под кодовым названием «Соло» не имела прецедентов в анналах холодной войны.

У операции «Соло» было одно ужасное последствие. Она убедила Гувера в том, что Движение за гражданские права в Америке финансируется Москвой и в его руководство проникли скрытые коммунисты. Это приведет его к открытой политической войне с Кингом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.